Террорист

«Кто последний?» – обращение прозвучало чисто риторически, ко всем сразу и ни к кому конкретно. Очередь в кабинет выстроилась огромная; последним быть никто не хотел. Толстая тетка в малиновом сарафане с лоснящимся от пота лицом и мокрыми подмышками, лениво обернулась: «За мной еще женщина занимала. А так, держитесь меня».

- Скажите, а к кому стоим? – робко спросил Иван Денисович Галкин.
- Здесь принимают психиатр и зубной, а там еще кто-то…- малиновая тетка помедлила, будто пытаясь вспомнить, кто принимает в других кабинетах, но, разомлевшая от жары, вяло махнула рукой и также лениво произнесла. - Не знаю, не помню, там сами увидите.

Ежегодная диспансеризация работников технологического колледжа была в самом разгаре. Врачи принимали в двух или трех крохотных помещениях на первом этаже главного здания колледжа и, как уверяли выцветшие фотографии на стенах, построенного самим Капицей. Высокие потолки, украшенные гипсовой лепниной в стиле советского ампира, гулко парировали многоголосное эхо. Проект здания середины пятидесятых годов прошлого века кондиционеров не предусматривал, в выделенных администрацией кабинетах врачи, сидя, что называется, на головах друг друга, изнывали от духоты и запаха человеческих тел не меньше персонала колледжа. В кабинете, куда занял очередь Галкин, принимали психиатр и стоматолог. Стоматолог сидел за письменным столом. Не глядя на пациента, он задавал куда-то в стену несколько неразборчивых вопросов, что-то записывал в карточку и отпускал того движением руки, похожим на благословление.

Что касается психиатра, все обстояло несколько иначе. Доктор странно хихикал и подмигивал, даже удивленные лица учителей его не смущали.
- Хи-хи! Водочкой, наркотиками не злоупотребляем? Хи-хи! Красненьким по старым ценам не балуемся? Хи-хи! - задал он вопрос присевшей у его стола Елене Ивановне Бойко, преподавательнице физики. Было ей за шестьдесят. Она вела физику у девиантников, как и Иван Денисович, поэтому никакие вопросы ее смутить, в принципе, не могли.

- Красное, молодой человек, я отпила в семнадцать, что же касается водки и наркотиков, то только по праздникам. Да и то, сказать по правде, совершенно нет времени, внуки, знаете ли. – Высказав это своим хриплым прокуренным голосом, она весело подмигнула улыбающемуся психиатру и, забрав подписанную карточку, пересела к стоматологу.

- Вы знаете, у меня абсолютная зрительная память, - заговорил психиатр, пока Галкин устраивался перед ним на стуле. – Абсолютная! Вы слышите? Абсолютная! -  Вдруг он быстро перегнулся через стол и, прикрывая рот рукой, громко захихикал Галкину в левый глаз, не дотягиваясь до уха:
- Вы болельщик? Хи-хи!  Болеете за Торпедо? Хи-хи! Двадцать пять лет назад стадион «Локомотив»? Торпедо - ЦСКА! Хи-хи!  Мы с вами мочились у северной трибуны. Хи-хи! Пьете? Наркотики? Это щас ЦСКА хи-хи с Торпедо против Мяса. Хи-хи! А тогда у-ха-ха? Злоупотребляете? Курите? - Его круглое, немного сплюснутое лицо с маленьким аккуратным носиком напряглось, а уши, кажется, еще больше оттопырились.
- Мочусь я, уважаемый, исключительно в туалете, за Торпедо в жизни не болел. Я, вообще, знаете ли, не болельщик. Уважаю исключительно индивидуальные виды спорта, – ответил Галкин и попытался пересесть к дантисту.
-А у меня исключительная зрительная память. Ну почему вы не сознаетесь? Ведь мы с вами… Вы, как только вошли, я вас сразу узнал. Ну, сознайтесь, ведь это были вы, - психиатр схватил Галкина за рукав. - Глаза его бегали, на лице изобразилась умоляющая улыбка. Галкин выскочил из кабинета, растерянно глядя на коллег.
- Карточку возьми! – Высунулся из-за двери психиатр и заговорщицки подмигнул Иван Денисовичу.
- Вы знаете, он ко всем пристает. – зашептались в очереди вслед удаляющемуся Галкину
- Кто, Иван Денисович?
- Да нет! - раздраженно возразил тот же голос. - Психиатр!
- Иван Денисович! – крупная женщина с обвисшим лицом и нарисованными на лбу бровями ухватила Галкина за рукав рубашки. - Вы всех врачей прошли? Тогда сдайте журнал ОШ-7.1 на проверку Макаровой, у нас завтра прокурорская проверка. Будут проверять журналы и все остальное.
- Мне кровь осталось сдать и мочу, Татьяна Алексеевна, – ответил Иван Денисович остановившей его тетке.
- Голубчик, писать подождет, там большая очередь. Сбегайте за журналом пока есть время. Мне надо его посмотреть, чтобы вы успели устранить замечания.
Татьяна Алексеевна была руководителем территориального структурного подразделения и непосредственным начальником Галкина. Без всякого энтузиазма Иван Денисович поплелся в свой кабинет за журналом. Он представил, как, увидев незаполненный журнал, Рыжова начнет высказывать все, что она думает, как ее сильный, привыкший командовать голос начнет повышаться, повышаться и наконец загрохочет по всему зданию пожарной тревогой; большие груди, стиснутые лифчиком, начнут двигаться в такт переполненному гневом дыханию и маленькие пуговички на легкой полупрозрачной желтой кофточке будут испытывать нагрузки, каких не испытывал батискаф «Триест» при погружении в Марианскую впадину. Словом, ничего хорошего будущее не предвещало.
- Что-то вы какой-то невеселый? – спросила она Галкина, возвращающегося с журналом в руке.
- Моя очередь на кровь прошла, - хмуро ответил Галкин.
- Голубчик, что же вы так расстраиваетесь. Сейчас мы решим эту проблему. Ольга Сергеевна! – зыкнула она через весь коридор маленькой женщине, стоящей первой в очереди в кабинет на анализы: - Пропустите нашего преподавателя, его очередь уже прошла.
- Ну вот, видите, все в порядке, идите, вас пропустят без очереди, и давайте я пока посмотрю, - она протянула руку за журналом.
Галкин отдал журнал и поплелся сдавать кровь.

То ли от жары, то ли от нервов - кровь идти не хотела. Сестра исколола ему все пальцы, прежде чем набрала необходимое количество, а когда стала брать кровь из вены, в пробирку начала медленно набираться густая, свекольного почти черного цвета масса, совсем не похожая на кровь. Медсестра поджала губы и выразительно покачала головой, но ничего не сказала. За дверью Галкина ждала методист Макарова. В руках она держала злополучный журнал ОШ - 7.1.

Начала Макарова, как обычно, с отрицания: «Нет, вы понимаете, что высказала мне Рыжова? Нет, как можно так относиться к своим обязанностям, Иван Денисович?»
Денисович собрался что-то ответить, но вдруг понял, что забыл, как зовут эту маленькую полную женщину с копной рыжих крашеных волос, маленькими черными глазами, вздернутым носиком, очень похожую на хомячка.
 
Память на имена у него была отвратительная. Фамилии своих учеников он выучивал только к третьему курсу, когда они заканчивали учебу. Что он только ни делал, ни придумывал; фотографировал их, ставя на каждой фотографии имя и фамилию ученика, писал всякого рода шпаргалки, а чаще всего нормальных учеников называл умниками, остальных балбесами. Получалось типа того: «Так, умник! – и он показывал рукой на хорошиста. - Иди-ка к доске. Расскажи нам про червячную передачу». - «А ты, балбес, выйди вон, червяки у тебя в голове!» - И Иван Денисович, тут же выставлял какого-нибудь нерадивого ученика за дверь.
 
Что же касается педагогического персонала, тут была полная катастрофа. Рабочих площадок у колледжа было восемь, он работал на самой отдаленной из них, поэтому большую часть преподавателей видел всего раз или два в году – на педсоветах или, как сегодня, на ежегодной диспансеризации. В таких условиях его мозг категорически отказывался запоминать имена и отчества коллег, полагая, по каким-то своим критериям, такую информацию совершенно бесполезной, а соответственно, и не нужной.

-Иван Денисович! Вы меня слышите?! – Макарова трясла Галкина за рукав. - Вы куда-то провалились. Иван Денисович! Очнитесь!
Галкин пришел в себя, и имя-отчество Макаровой слетело с языка само собой:
- Извините Людмила Александровна, я что-то плохо себя чувствую после сдачи крови, я, наверное, пойду домой.
- Стойте, Иван Денисович, стойте. – Макарова семенила за Галкиным не отпуская его рубашку.  - А кто, по-вашему, будет заполнять за вас журнал? Я что ли? Нет уж, вы соберитесь и давайте заполните его наконец. Можете у меня в кабинете, если хотите…
- Мне надо домой, я себя плохо чувствую, - более настойчиво повторил Иван Денисович пятясь к выходу, одновременно отрывая руку методиста от своей рубашки.
- Нет, вы посмотрите на него, какой хам, - сопротивлялась Людмила Александровна, хватая Галкина за руки. - Нет, а кто будет журнал заполнять? Иван Денисович, я вас никуда не отпущу. - Она всем телом наваливалась на Ивана Денисовича, пытаясь оттеснить его от выхода. Даже на каблуках она доставала Галкину только до солнечного сплетения. Со стороны казалось, что она хочет забодать Ивана Денисовича, упираясь головой ему в живот.
Стоящие в очереди у кабинетов преподаватели почти сразу разделились на два лагеря: «Кто это? Что за хамство?» - говорили не знающие Галкина.
 «Люда, да отпусти ты его. – сочувствовала Ивану Денисовичу знавшая его половина. – Посмотри, на нем лица нет. Ему на воздух надо».
- Чтобы завтра в девять ноль-ноль журнал был у меня на столе! – кричала скрывающемуся за входными дверями Галкину Макарова. – Заполненный!

Буквы выходили какие-то кривые и неровные, хотя Галкин на почерк не жаловался. Многие даже говорили, что у него превосходный мужской почерк, а отдельные женщины утверждали, что и красивый. Все это имело место быть, но только не сегодня (сказывалась утренняя диспансеризация, жара, повышение давления и общее нервозное состояние), вернее уже завтра, так как время было далеко за полночь, а конца заполнению классного журнала не предвиделось.

Сначала надо было заполнить левую страницу журнала, где отмечались проведенные уроки, писались фамилии учеников группы, выставлялись оценки и пропуски уроков. Потом заполнялась правая страница, где фиксировалось количество даденных ежедневно часов, тема каждого урока и домашнее задание. В последней графе каждой строчки учитель расписывался. Словом, ничего особенного, обычная практика, если делать это ежеурочно, каждодневно, а не откладывать на последний момент, когда луженый, металлический голос завуча по общеобразовательным дисциплинам произнесет, как приговор, что завтра прокурорская проверка и журнал группы ОШ-7.1, в которой он вел уроки введения в профессии колледжа, должен лежать у нее на столе в девять ноль-ноль, заполненный как положено.
 
Практика практикой, однако, большинство преподавателей предпочитали сначала делать все пометки в своем черновом журнале, а уж потом, после согласования с тем же завучем, переносить все записи начисто в классный журнал, потому как ошибки в нем не допускались и исправлять их было себе дороже.

Зная все это, Иван Денисович изрядно нервничал, отчего буквы так и плясали по строчкам, как у малоучки третьеклассника, ладонь потела, оставляя на странице невидимый жировой след, по которому шариковая ручка отказывалась писать, делая неуместные пропуски. Красоты это не прибавляло, а в довершение ко всему, он поставил цифру, обозначающую количество часов, не в ту графу и окончательно расстроился. С силой шваркнув ручкой об стол, он громко матюгнулся. А когда увидел, что ручка, черкнув по раскрытой странице, оставила толстую закорючку в самом ее центре, ткнулся лицом в испорченный журнал и тихонько заскулил…

За годы службы в профтехобразовании, кем он только ни работал: побывал в должности мастера производственного обучения, старшего мастера, преподавателя, педагога дополнительного образования и даже инженера по охране труда. Поскольку в начальники он не стремился, за эти восемнадцать лет пережил трех директоров, две реорганизации, одно слияние и несчетное число проверок.

В свете реформы образования московский департамент кошмарил и тасовал учебные площадки Москвы, как потертую колоду карт. Школы объединяли с детскими садами, ПТУ переименовывали в колледжи, потом в техникумы, потом опять в колледжи, однопрофильные заведения объединяли в отраслевые учебные центры, потом, по каким-то неизвестным причинам, опять разъединяли. Сопротивляющихся таким переменам и неугодных директоров мордовали проверками и, даже если все было в порядке, все равно снимали с должностей.
На смену старым, проверенным многолетним опытом работы кадрам с хорошим советским педагогическим образованием пришли новые: молодые, честолюбивые, злые до денег и карьеры менеджеры с упрощенным пониманием морали. Поговаривали, что на должности директоров образовательных учреждений на «Семеновской», (там находится головной офис департамента) стоит очередь из пятисот соискателей в возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти лет, готовых не только сдать аттестационные экзамены, но и занести сколько попросят. Так что руководитель департамента особенно не заморачивался и с людьми не церемонился, - как говорится, отряд не заметил потери бойца…

Преподавателей сокращали, перебрасывая нагрузку на оставшихся, все это сопровождалось таким количеством бумаг, что порой начинало казаться, что они и есть то самое главное, ради чего в России затеяли реформу образования.
«…Иван Денисович?! - голос доносился как будто из тумана. – Иван Денисович, вы же знаете – это документ, по нему вышестоящие органы оценивают вашу работ, вашу профессиональную компетентность. В нем нельзя допускать помарки!»
Голос то усиливался, то, переходя в тихое бульканье, затухал где-то в темном углу комнаты. Макарова появилась перед Иваном Денисовичем из ниоткуда, вслед за голосом и тут же начала грозить пухлым пальчиком. – «Это документ…. Как вы не понимаете?! Это документ, в него нельзя тыкать ручкой».
Ивану Денисовичу захотелось съежиться и спрятаться под журнал. Но женщина, ткнув палец в открытую страницу, плотно прижала его к столу, и ему ничего не оставалось, как залезть под стопку листов методической программы. Он уже почти скрылся под замусоленными страницами, но его нога в домашней тапке предательски зацепилась за чайную кружку, стоящую тут, же на столе.

Макарова занимала должность методиста много лет, следила за правильностью и своевременностью заполнения журналов. Строгость и принципиальность были ее визитной карточкой. Увидев попытку Галкина скрыться от справедливого порицания, она еще сильнее застучала по журналу, и комната наполнилась гулкими хлопками.
 В надежде освободиться он задергал ногой с новой силой, и кружка, перевернувшись, полетела со стола, забрызгав журнальные страницы остатками чая…
На работу Иван Денисович опоздал, подскочив от грохота разбившейся чашки, с прилипшей к щеке методичкой. Он с трудом проснулся, обнаружив залитый коричневой жижей журнал; еще полчаса пытаясь его отмыть, безнадежно упуская время, и окончательно испортив страницу.

-  Иван Денисович, где журнал? Вы единственный, кто не сдал журнал. С минуты на минуту мы ждем проверку. Как так можно подводить коллектив…? Еще и опоздали, ну разве так можно? - Галкину показалось, что Макарова караулит его в вестибюле колледжа со вчерашнего дня, когда он еле-еле выпросил у нее разрешение взять журнал домой.

Делать было нечего, и, стараясь не смотреть ей в глаза, он вытащил испорченный журнал из портфеля. К счастью, раздался звонок, и Иван Денисович, не оглядываясь, стараясь не слышать истерические вопли Макаровой, опрометчиво открывшей журнал, помчался на урок к своей группе.

Группа Галкину досталась еще та… Надо сказать, что за последние несколько лет престиж его колледжа сильно упал, да и не только его. Все профессиональное образование пришло в упадок. Дети в ПТУ идти не хотели, несмотря на новую вывеску -  все училища были переименованы в колледжи. Основной контингент составляли подростки, не прижившиеся в школе, дети с девиантным поведением, от которых стонал не только персонал школы, но и сотрудники комиссии по делам несовершеннолетних.

Чтобы хоть как-то обеспечить набор, колледж брал всех подряд: упущенных в детстве, из неполных семей, из детей мигрантов, с травмированной психикой…
Вот такая была группа, куда спешил Иван Денисович.

Галкин бежал по коридору, на ходу перелистывая учебник по деревообрабатывающим станкам, который вчера он так и не открыл. Провозившись весь вечер и полночи со злополучным журналом, подготовиться к предстоящему уроку он, конечно, не успел, и сейчас судорожно искал варианты для экспромта. Надеяться на экспромт в группе ОШ-7.1 было верхом легкомыслия. Без подготовки, без поминутного плана урока, удержать внимание ребят на протяжении сорока пяти минут было очень сложно. Стоило хоть на минуту запнуться, чтобы подобрать слова или перевести дух, как класс выходил из-под контроля.

Первые пятнадцать минут прошли более или менее спокойно. Галкин почти по слогам диктовал лекцию об устройстве круглопильного станка, по десять раз повторяя каждое слово. Писали не все. Глазков на передней парте разобрал шариковую ручку и, перемазавшись синей пастой, вытирал руки о тетрадь. Вокруг парты валялся ворох смятых перепачканных чернилами листов. Он медленно отрывал страницу от тетрадной пружины, наслаждаясь т-т-трыкающим звуком, комкал ее и подбрасывал вверх.
На его круглом, задранном к потолку лице то и дело появлялась улыбка, серые глаза сияли от восторга, сквозь приоткрытый рот едва слышалось: «Салют! Салют!»
 Одет он был в шерстяную ветровку с капюшоном, который при каждом повороте головы съезжал с его кучерявой шевелюры и мешком падал за спину.
- Ты, козел! - заорал на весь класс, сидящий сзади Борздов, когда следующий комок бумаги, пущенный Глазковым, попал ему по голове. - Сейчас по морде получишь!!
Он перегнулся через парту и с силой ткнул обидчика кулаком в спину.
- Сам ты, козел! – пробурчал обиженный Глазков, но оборачиваться не стал, трогать Борздова было себе дороже.
Вихрастый, с глазами-точками, Владлен Борздов, хоть и выглядел худощавой жердью с болтающимися как плети руками, мог и побить. В драке Влад переставал соображать: кидался на врага, невзирая ни на возраст, ни на силу противника, лягался, кусался и мог огреть чем попало под руку.
- Гаси его! Гаси! – заорали с задней парты, и хрупкий порядок, державшийся на голосе Ивана Денисовича, пошатнулся.
- Тихо! – гаркнул он. – Всем замолчать! Глазков, выйди из класса.
- А что я? – вскочил обиженный Глазков. - Он первый начал. Борздов меня первый ударил.
- Выйди из класса. Я сказал, – повторил Иван Денисович, стараясь придать своему голосу больше твердости. – И без классного руководителя не возвращайся.
– Никуда я не пойду. Сам иди… – зло огрызнулся Глазков, опасливо поглядывая на Борздова, который удовлетворенно лузгал семечки и сплевывал их на свою тетрадку.
 Галкин попытался было снова начать диктовать, но его уже никто не слушал. За партой у окна сидел тощий паренек с плоским конопатым лицом, оттопыренными ушами и блуждающим взглядом – Боря Бордиян.
Он никогда ничего не писал, в уроках не участвовал и все время смотрел на улицу, матом комментируя происходящее за окном. Он матом не ругался, он на нем просто говорил, спокойно, не желая никого обидеть, без всяких интонаций и восклицаний.
- Во, бля, - говорил он, уныло глядя в окно. - Ворона полетела, на х.й она туда полетела, я бы туда не полетел, я бы бля ща на мотике полетел рассекать…. - Потом обернулся, увидел смотрящего на него учителя, вопрошающе кивнул головой и произнес:
-  Ну, хули уставился, Скворечник, пацанов козырных не видал что ли?
 В свои неполные шестнадцать лет Бордиян уже имел условный срок за «терроризм». В школе, где раньше учился, он сорвал уроки звонком в ФСБ о заложенном взрывном устройстве.
Иногда за глаза Ивана Денисовича действительно называли Скворечником, потому что он вел кружок «Умелые ручки», на котором вместе с учениками делал скворечники. Вообще-то у него было много прозвищ. Лет десять назад он носил длинные волосы и его звали Индеец, потом из-за красного цвета лица - к этому времени Иван Денисович заработал себе устойчивую гипертоническую болезнь - его окрестили Хурмой и Помидором. Он не обижался, трудно себя сдерживать было только тогда, когда ученики передразнивали его голос. С голосом ему действительно не повезло. Имея крупную, полную фигуру, Иван Денисович обладал высоким, немного гнусавым голосом, который ну никак не подходил к его внешности. А когда ему приходилось кричать, то голос вообще становился писклявым, как у женщины.
- Эх, Боря, Боря, жаль розги еще в семнадцатом отменили. Сейчас бы всыпать тебе раз двадцать и в карцер на трое суток. Ты бы живо забыл, как материться и бомбы в школу подкладывать.
- Я не подкладывал, и вообще это не ваше дело. И нас бля, бить нельзя, вас за это посадят, я сейчас позвоню, и вас бля посадят, - и Бордиян стал демонстративно нажимать кнопки в телефоне.
Иван Денисович попытался опять начать диктовать, но инициатива была безвозвратно упущена. На задней парте Иванов с Леоновым уже играли в карты. Отвернувшись от учителя, с передней парты за ними наблюдали маленький, кучерявый Алмамедов и прыщавый Султанов, готовые в любой момент вступить в игру. По классу полетели ручки и бумажки.
- Прекратить бардак, убрать карты!! Султанов, Алмамедов, сесть нормально! – заорал Иван Денисович. – Глазков! Игорь! Подбери бумажки. Что за срач ты у себя развел?
- Гла-з-к-о-ов. Ч-т-о за бар-д-ак! – передразнил Глазков Ивана Денисовича, тоненьким голосом. – Ничего я не разводил. - И он демонстративно накинул на голову капюшон, из которого посыпались очистки от семечек. Видно, пока неугомонный Глазков забавлялся с бумажками, Борздов, сидящий сзади, незаметно высыпал всю шелуху ему в капюшон.
- Вот и правильно, - удовлетворенно произнес Галкин, видя обескураженное, обсыпанное слюнявыми крошками лицо Глазкова.
На глазах у Глазкова появились слезы, он зарычал, размахивая кулаками, полез через парту на Владлена драться. Вся группа повыскакивала со своих мест, и класс в одно мгновенье превратился ристалище. Каждый норовил дать совет и по возможности отвесить пендаля одному из участников драки.
Дракой это, конечно, назвать было трудно. У Борздова руки были длиннее, и он держал Глазкова за грудки, не давая себя ударить. Тот, в свою очередь, размахивал и руками, и ногами, стараясь достать противника, опрокидывая все вокруг.
Пока Галкин не сумел схватить обоих за шиворот, класс походил на свалку из парт и стульев. Растащив разгоряченных подростков в стороны, он попытался их утихомирить, но Глазков все еще размахивал руками в надежде отвесить Борздову оплеуху. Стоило Галкину ослабить хватку, как оскорбленный с новой силой бросился на обидчика. Дальше все произошло мгновенно. Глазков замахнулся, Владлен пригнулся, и кулак первого, описав широкую дугу, попал по глазу Ивана Денисовича. В классе воцарилась полная тишина, но через мгновенье взорвалась гомерическим хохотом.
- Ёп…!!! - было вскрикнул Иван Денисович, но сдержался и, потирая ушибленный глаз, посмотрел на Глазкова: - Ну, Игорь, ты не прав! А после, уже улыбаясь, обернулся к Борздову:
- А ты, Владик, вместо того, чтобы уворачиваться, должен был грудью защитить старого, больного учителя. - потом он подошел к учительскому столу, вытащил из висящего на стуле пиджака платок и начал командовать. - Так, подняли стулья, поставили парты на место. Продолжаем писать. Глазков, возьми платок, намочи в раковине и принеси мне.
- А что Глазков! все время Глазков! У меня нет платка…
- Дурень, понятно, что у тебя нет, возьми мой, - сказал Иван Денисович протягивая Игорю носовой платок. – А что «все Глазков», так ведь это ты у нас террорист, чуть не убивший любимого учителя.
- И вовсе я вас не люблю. Что я педик какой-то?- Глазков нехотя взял платок и удалился в туалет.
- Так, продолжаем писать. Алмамедов, развернись к знаниям передом, к темному Леонову задом. – обратился Иван Денисович к сидящим на задних партах и собирающимся опять достать карты. – Леонов, на чем мы остановились?
- Я не знаю, Иван Денисович, я ничего не писал.
- А почему ты ничего не писал, уважаемый? Мы, вообще, для чего здесь собираемся, - начал снова закипать Иван Денисович.
- У меня ручки нет.
- Саша, дорогой, уже урок заканчивается, а ты только сообщаешь, что у тебя нет ручки? – терпение Галкина начало испаряться, как пары бензина, и он с досадой констатировал: - Да, уважаемые, если Бог чего-то не дал - его в аптеке не купишь. – и, немного помолчав, протянул Леонову свою ручку. – Бери, после урока отдашь.
- Да не буду я ничего писать! – взвился уязвленный Леонов. – Ваши уроки никому не нужны. И мне они неинтересны. И вообще, вас никто не слушает.
- Зачем же ты пришел к нам учиться? – удивленно спросил Иван Денисович. - Сидел бы в своей старой школе!?
- Я хочу быть поваром, меня в семьдесят шестой колледж не взяли. По баллам не прошел.
- Так, чтобы по баллам куда-нибудь пройти, надо их набрать. Учиться надо, понимаешь. У-чи-ться! Серое вещество, оно как почва, подпитки требует; удобришь, посадишь, обязательно что-то вырастет, а не будешь его упражнять, так ни черта соображать и не научишься, – Иван Денисович раздраженно бросил ручку на стол.
– А вы нечего не хотите, ничего не желаете. Вам бы только на мотике рассекать… - и, посмотрев в сторону Бордияна, громко и зло добавил. -  Бля!..

К общей радости прозвенел звонок, но не успел Иван Денисович закрыть кабинет, как в коридоре нарисовалась Макарова и уже издали начала причитать своим громким гнусавым голосом:
- Иван Денисович, что вы натворили? Это просто ужас! Ужас!.. Вы испортили журнал. Все преподаватели в шоке. Вы же знаете, что у нас проверка, они требуют журнал ОШ-7.1, а что я могу им показать!? Ваши кляксы? Нужно немедленно переписать весь журнал. - Она говорила не останавливаясь, все больше распаляясь. Лицо ее покраснело, став похожим на помидор с червоточинками маленьких черных зрачков.
- Иван Денисович, немедленно перепишите журнал. Сядьте у меня в кабинете и перепишите. Два часа вам хватит? Пока комиссия проверяет документы по столовой, у вас есть два часа.
- Два часа мне не хватит, - робко заявил Галкин, вспоминая ночную эпопею. - Два часа мало. Я даже оценки не успею выставить.
- Кстати, об оценках. - Макарова строго посмотрела на Ивана Денисовича. - Не вздумайте выставлять двойки и все пропуски. Всем ставить тройки, пропусков не больше двух в месяц на ученика. А то понаставите одних «энок» с двойками. Мы с вами не отмоемся.
- А как же, если у кого-то кроме двоек ничего нету?  Им-то что ставить, а что делать с прогульщиками?
- Всем ставить тройки! - жестко, как отрезала, сказала Макарова и, глядя на обескураженного Галкина, уже чуть смягчившись добавила. – Вы, поймите. Двойка ученику это оценка вашей работы. Это значит, что вы их плохо учите.
Галкин взъерепенился:
- А что прикажете, если они не учатся, если они ничего не делают и ничего не хотят!
- Стоп, прекратите пререкаться! – воскликнула недовольно Макарова. – Вы как маленький. Немедленно переписать журнал, а если они ничего у вас не делают, значит, вы плохой преподаватель! Значит, вы не нашли с детьми общего языка.
- Предлагаете играть с ними в карты и материться? – начиная заводиться, спросил Галкин. – Или петь с ними про курсисток, которые толстые как сосиски?
- Про каких курсисток? – недоуменно спросила Макарова. Потом отошла на шаг и, пристально вглядываясь в лицо Ивана Дениисовича, подозрительно спросила. - Вы, что пьяны? Что это у вас с глазом, где вы с утра успели подраться?

Десять лет Галкин не курил, но сейчас желание втянуть в себя горечь сигаретного дыма было так велико, что он не стал сопротивляться искушению. В кабинете спец технологии Иван Денисович пошарил в ящике стола и нашел отобранную у какого-то ученика пачку сигарет и зажигалку. Нарушая все правила, он закурил прямо в кабинете, не открывая окна.

Положив по-американски ноги на стол, откинувшись на спинку стула, он затягивался медленно и не спеша, смакуя каждый вдох. Голова сразу закружилась, перед глазами поплыли радужные круги. «Господи, зачем же я мучился столько лет?» -подумал Галкин, выпуская струйку дыма в сторону плаката, запрещающего курение. Через минуту головокружение прошло, организм, будто не было долгого перерыва, вспомнил старую привычку и расслабился.

Прозвенел звонок на урок, по коридору пробежали опаздывающие, хлопнули раз- другой двери кабинетов, и все стихло. На Галкина навалился ступор. Он сидел, уставившись на злополучный журнал, и не мог шевельнуться. Мыслей не было. Вернее, они были, но какие-то ватные, будто завернутые в изоляцию. Они сменяли друг друга, текли, мелькали чередой мало понятных образов и совершенно не хотели думаться.

В коридоре послышались шаги и голос Макаровой:
- Татьяна Алексеевна! Постойте, мне надо с вами поговорить. С Галкиным надо что-то делать. Он никак не может заполнить журнал. Мне кажется, что он просто не хочет. Потом, по-моему, он пьян, и этот синяк у него под глазом?!
- С чего вы взяли, что он пьяный? - в голосе Рыжовой прозвучало удивление. – Галкин не пьет, он даже на наши мероприятия не ходит, на корпоративы то есть….
- Ну, может, и не пьян, но это дело не меняет. Я за ним третий день хожу, чтобы он заполнил журнал, а он все только портит, – настойчиво убеждала Макарова. – Мне кажется, у него полное служебное несоответствие. Дети его не слушают. Успеваемость в группе на нуле. Посмотрите, что у него в кабинете творится.
Дверь в кабинет приоткрылась, и Иван Денисовичу ничего не оставалось, как сползти под стол. Скорчившись в маленьком пространстве, затаив дыхание, он услышал, как в кабинет вошла Рыжова и следом за ней Макарова. Учуяв запах табака, Макарова сразу возмутилась:
- Нет, вы посмотрите! Он в кабинете курит, неслыханное хамство. Нет, приказы министерства образования ему не указ!
- Галкин не курит, – возразила Рыжова.
- Ну, значит, своим ученикам разрешает. Если сам не курит, – не унималась Макарова. – А что вы его все время защищаете, Татьяна Алексеевна? С каких это пор он стал у вас любимчиком?
- Ну, ты, Людмила Алексеевна, палку-то не перегибай! – в голосе Рыжовой послышалось раздражение. – Какой он мне любимчик, ты еще скажи любовник…. Нормальный пожилой мужик. Ему три года до пенсии осталось. Специалист неплохой и вообще, что ты на него взъелась? Может, ты сама к нему неравнодушна? -  и Рыжова засмеялась.
- Вот что, Татьяна Алексеевна, я тебе скажу, - Макарова попыталась придать своему голосу официальную окраску. – Если он не сдаст мне журнал ОШ-7.1 через два часа, заполненный как положено, я напишу докладную на имя директора о его полной некомпетентности, и пусть пеняет на себя. - И она вышла, хлопнув дверью.
- Ну держись, Иван Денисович. Не будет заполоненного журнала, подставишь меня перед прокуратурой, вылетишь из колледжа как пробка! – громко, глядя на торчащий из-под стола ботинок Галкина, произнесла Рыжова и удалилась из кабинета. Потом вдруг вернулась и добавила:
- Да, а за курение в стенах колледжа получишь строгий выговор. Соответственно, остаешься без премии. -  И опять вышла.

Иван Денисович с трудом выполз из-под стола, вытянул затекшие ноги, облокотился спиной на тумбочку и остался сидеть на полу. Двигаться не хотелось, мыслей по-прежнему не ощущалось, только досада давила изнутри черепной коробки начинающейся головной болью, и где-то в области солнечного сплетения зарождалась тянущая тоска, заставляющая тело сжиматься и сворачиваться. Иван Денисович поджал ноги к животу, повалился на бок, опять вполз под стол, натянул на голову пиджак и застыл.

Он не слышал звонков, не слышал, как стучала дверь, открываемая заглядывающими в кабинет учениками, не слышал, как в кабинет несколько раз заглядывала Макарова и, недовольная, так же громко хлопала дверью.

«Надо переписать этот чертов журнал, надо переписать… – уговаривал себя Иван Денисович. – Самое главное не сделать ошибок…»
Как только он начинал думать об ошибках, весь запал моментально куда-то улетучивался и страх с новой силой начинал сосать под ложечкой.

«Господи, да чтобы меня украли и никогда не кормили, чтобы этот чертов журнал украли, да, чтобы он сгорел! Сгорел…- задумчиво повторил Иван Денисович, и глазам его предстала картина пожара, в котором должен был исчезнуть злополучный журнал.
Он немного посидел, наслаждаясь представлением очищающего огня, в котором исчезал предмет его страхов, потом поднялся с пола, отряхнул брюки и вышел из кабинета. О переписке журнала он больше не думал, в голове прочно засела мысль о пожаре. Картину поглощаемого пламенем журнала отогнать не получалось.

«Надо только, чтобы все журналы сгорели, сжечь один не имеет смысла. Надо, чтобы все выглядело как несчастный случай или терракт. Самое главное, чтобы никто не пострадал. Надо всех предупредить», – думал Иван Денисович, направляясь в автомастерскую. Пожар он решил устроить в лаборантский кабинет информатики. Она примыкала к учительской и имела смежную дверь прямо у стеллажа с журналами.
К счастью, автомастерская оказалась незапертой. В металлическом шкафу возле преподавательского стола Иван Денисович обнаружил бутылку растворителя, полбутылки бензина и глицериновый крем для рук. Поискав еще немного по стеллажам, наткнулся на стеклянную банку из-под маринованных огурцов, в которую перелил растворитель и выдавил весь тюбик с кремом.  В получившуюся желеобразную массу добавил бензина, закрыл банку крышкой и вышел из мастерской.
 
От двери со смехом отскочили Бордиян с Глазковым. Иван Денисович погрозил им пальцем и прошел мимо. Поднявшись на второй этаж, Иван Денисович заглянул в учительскую. Там за общим столом сидела девица в синем форменном кителе с золотыми пуговицами и рассматривала лежащий перед ней журнал. Напротив, сидела бледная как смерть Макарова и, водя карандашом в том же журнале, запинаясь, что-то пыталась ей объяснить. Иван Денисович отошел от двери и направился в кабинет информатики, прикрывая полой пиджака банку с гремучей смесью. Перемена была в разгаре, и внимания на него никто не обратил. Учащиеся визжали, скакали, выплескивая накопленный за урок адреналин.

В лаборантской тоже никого не было, и Иван Денисович, войдя, плотно закрыл за собой дверь. Он было прислонился к смежной двери, чтобы послушать, что происходит в учительской, но из-за шума в коридоре так ничего и не разобрал. Тогда он осмотрел лаборантскую, и его взгляд привлек электрический чайник, стоящий на подоконнике. Недолго соображая, он приставил к смежной двери табуретку, поставил на нее чайник и воткнул шнур в розетку. После этого вылил половину принесенной с собой смеси в чайник и прислушался. Надо было дождаться конца перемены и успеть выйти из кабинета до того, как ученики займут свои места у компьютеров, да еще не попасться на глаза Побызаковой, дотошной, толстой, очкастой преподавательнице информатики, вечно сующей свой нос куда не следует. Но и тут Ивану Денисовичу повезло, у Побызаковой оказалось окно, и кабинет после звонка пустовал. Выглянув в коридор и убедившись, что он пуст, Иван Денисович вернулся в лаборантскую и включил чайник, прихватив остатки зажигательной смеси с собой. На лестнице послышался знакомый смешок Бордияна. Не прошло и пятнадцати секунд, как через стену он услышал в лаборантской приглушенный хлопок и натужное гудение, будто где-то заработала паяльная лампа. Еще через десять секунд из учительской выскочили «прокурорша» с Макаровой, вопящие как резаные: «Пожар!!!» Наткнувшись в коридоре на Ивана Денисовича, Макарова завопила еще громче: «Пожар!!! Иван Денисович, звоните в МЧС!» Надо отдать должное, «прокурорша» не растерялась и уже вызывала пожарных. Для завершения, начатого Ивану Денисовичу потребовалось всего несколько секунд. Он вбежал в учительскую, выплеснул на стеллаж с журналами остатки горючей смеси, бросил пустую банку в угол и покинул затягивающееся дымом помещение. Такого эффекта он, конечно, не ожидал. Чайник, за считаные секунды нагрев содержимое до температуры воспламенения, выплюнул из своего нутра огненный шар прямо на дверь, соединяющую лаборантскую с учительской. Огненная жидкость мгновенно протекла сквозь щели и подожгла дверь, часть стены и линолеум в учительской. Остатки разлитой на стеллаже жидкости довершили картину пожара.

Эвакуация прошла быстро, и никто не пострадал. Учащиеся, собравшиеся на безопасном расстоянии, смотрели, как расчеты МЧС раскручивают пожарные рукава, как первые струи бьют стекла окон второго этажа, как под напором воды начинают затухать вырывающиеся наружу языки пламени, и прикидывали, успеют ли пожарные потушить возгорание до конца учебного дня или придется сидеть на оставшихся уроках.

На лице Ивана Денисовича появилась умиротворенная улыбка, он стоял рядом с причитающей Макаровой, и ему очень хотелось сказать ей, чтобы она заткнулась. Ему хотелось кричать во все горло всем, что это он все устроил, что это он сжег эти гребаные журналы и что больше никто и никогда не заставит его поставить Алмамедову с Петровым тройки, просто так, за красивые глаза…

На следующий день в колледж приехала следственная бригада и у всех учащихся и преподавателей взяли отпечатки пальцев. Вытирая руки от черной краски, Иван Денисович не переставал улыбаться. Окружающие обратили внимание, что его лицо начало светиться точно изнутри, будто на него сошло божественное провидение и теперь он знает что-то такое, что простым смертным знать не положено.

Через три дня вечером за Иваном Денисовичем пришли. На предварительном допросе он ничего не отрицал, сидел спокойно, дознавателю показалось, что даже несколько расслабленно. Заподозрив подвох и невыясненные скрытые мотивы, дознаватель решил подстраховаться и привлечь к делу Федеральную службу безопасности. Следователь, приехавший с Лубянки, оглядел Ивана Денисовича со всех сторон, обратил внимание районного дознавателя на не сходящую с лица Ивана Денисовича умилительную улыбку, полистал материалы дела и, посоветовав тому направить запрос в суд на психиатрическое освидетельствование Ивана Денисовича в Сербского, благополучно удалился.

Ночь Иван Денисович провел в камере, лежа на деревянном настиле, под которым, не переставая, шебуршилась то ли мышь, то ли крыса. Первый раз за несколько лет он спал спокойно и безмятежно. Болезненная краснота со щек спала, лицо разгладилось, даже несколько помолодело. Во сне Иван Денисович продолжал улыбаться – он видел сон.
Теплый июльский ветерок ласкает загорелую кожу, задувает в рукава рубашонки, пробегает подмышкой и ласково щекочет спину. Они с мамой идут по проселочной дороге среди начинающей созревать пшеницы. Маленькая ручка Ивана Денисовича лежит в большой материнской ладони, и мама то и дело останавливается в ожидании, когда маленький сын перешагнет через большой камень. На голове Ивана Денисовича белая панамка, которую облюбовала стрекоза, и тень от нее похожа на радиоантенны.
Вдоль дороги стоят какие-то люди – незнакомые, но Ивану Денисовичу кажется, что он где-то их уже видел. Маленькая полная женщина, похожая на хомячка, машет ему рукой, в которой зажата большая синяя книжка с белой надписью «журнал группы ОШ-7.1», но Иван Денисович не понимает этого, он еще не умеет читать. Мимо едет на мотоцикле худой конопатый мальчик с плоским лицом и оттопыренными ушами. Он старается догнать Ивана Денисовича с мамой, но никак не может. Тогда он что-то кричит, и мама, оборачиваясь к Ивану Денисовичу и показывая на мальчика, говорит: «Фу, какой плохой мальчик, фу, какие плохие слова», - и грозит тому пальцем. Мимо проезжает большая красная пожарная машина. Маленький Иван Денисович тянет к ней ручки, но машина обдает их с мамой едким дымом и проносится мимо, мигая разноцветными огнями и завывая сиреной…

На последующих допросах Иван Денисович продолжал загадочно улыбаться. Психиатрическая экспертиза отклонений не выявила, и следователь стал принимать улыбку за надменную мину, за что пообещал Ивану Денисовичу дать по роже, если тот не прекратит ухмыляться. На самом деле, объяснение его улыбке было очень простое. Иван Денисович перестал бояться, он знал, что там, куда его отправят, будут поить и кормить, и одевать бесплатно. Он также знал, что никогда больше не увидит придурошного Глазкова с Бордияном, что больше не надо будет лицемерить, заполняя журнал, а самое главное, -что больше не надо думать, как прожить оставшиеся два года до пенсии, если тебя уволят… Через несколько дней Иван Денисович был вызван из камеры с вещами. Следователь выглядел смущено-загадочным. Предложив Иван Денисовичу присесть, запинаясь он начал извиняться и двинул в его сторону бумагу об освобождении. На недоумение Иван Денисовича следователь сообщил, что его ученик Борис Бордиян пришел вчера с повинной и сообщил как поджег колледж.

Рассказ его был столь убедителен, что у дознания сомнений в его причастности к поджогу нет…

Леха Хурма.

Москва 2018