Ожог колдуньи

Пятнадцать лет не был Захар в родных местах – трудился на Севере. Мелькали события, уезжали и приезжали люди, в бесконечной гонке за прибылью один рабочий план сменялся другим. Захар всё время бежал куда-то, спешил, чувствуя себя отстающим. Жизненная карусель кружилась безостановочно. Оглянуться не успел, а уж тридцать шесть стукнуло.
Однажды ему приснился сон, будто в транспорте едет. Маршрут длинный, незнакомый. Окна замёрзли, не видать ничего. Захар сидит и ждёт остановки. Наконец, двери распахнулись, и он вышел. Вышел и удивился: проехал нужную остановку. И проснулся.
Долго лежал с открытыми глазами, думал: к чему бы это?
Потом понял: правильно всё. Пятнадцать лет жизни проехал без остановок.
Дом свой вспоминал редко. И только после этого странного сна его сердце вдруг сжалось в тоске, на душе сделалось муторно, стало стыдно за себя перед родителями.
Захар плюнул на всё, взял отпуск и улетел в Пермь – там с некоторого времени стали жить его родители, переехав к старшей сестре.
После недели, проведённой в большом шумном городе, его потянуло в родной посёлок, где он родился и прожил до призыва в армию.
В первый же день Захар отправился к большой скале, выступающей над высоким обрывистым берегом. В детстве он любил проводить время на этом удивительном месте. Природа создала здесь ровную площадку, на которой подолгу задерживались и художники, и фотографы, и влюблённые парочки. Всех зачаровывала открывающаяся панорама.
Густо поросший молодой пихтач прикрывал уступ, и Захар не сразу разглядел на нём женщину.
Она сидела на корточках, обхватив колени руками, наклонив слегка голову и смотрела на бурлящую внизу реку.
Словно магнитом потянуло Захара к ней, а сердце вдруг гулко заходило в груди.
Он спустился с вершины косогора к уступу, женщина поднялась и обернулась.
- Татьяна?! – воскликнул Захар, узнав в ней ту далёкую и размытую в памяти шестнадцатилетнюю девчонку. – Вот так встреча!
- Смотри-ка, узнал, - произнесла Татьяна буднично, словно и не разделяло их время в пятнадцать лет, и рассмеялась бархатистым смехом.
- Не думал, не гадал повстречаться со мной здесь? Не так ли? – глаза Татьяны пристально, с прищуром, смотрели на Захара.
- Если откровенно – нет, даже в мыслях не было такой встречи. Ведь ты после института торговли в Уренгой укатила?
- Да, я по-прежнему там, торговлей заведую, - с какой-то грустью в голосе произнесла Татьяна.
- Изменилась ты, - после неловкой паузы отметил Захар.
- Ещё бы! Косы-загляденья нет, да и весовая категория ушла вверх.
И, как бы оправдываясь, добавила:
- Годы, Захар, не забывай. Ты-то, вон, уже с изморозью, - во взгляде Татьяны на мгновенье промелькнула жалость.
- Да… вот… успел покрыться серебром, как видишь.
Оба замолчали, устремив свой взор на реку. Шалая вода, недавно освободившись от ледяного панциря, бурлила у берега, бушевала остервенело, вспарывая предвечернюю тишину своим негодованием.
- Надолго приехал? – нарушила молчание Татьяна.
- Дня три хотел пробыть в посёлке. А ты?
- Завтра вечером уезжаю. Вот, пришла сюда… попрощаться с юностью… Памятно мне это место.
Скосив глаза, она опять с прищуром уставилась на Захара.
Майский ветер ласково перебирал её распущенные волосы, играл ими, и они, вздымаясь время от времени вверх, напоминали чёрного бумажного змея, который никак не мог вырваться в небо.
Карие глаза Татьяны горели, переливаясь множеством драгоценных каменьев.
- А ты… помнишь этот уступ? – спросила она в упор. – Или давно уже забыл?
Кровь ударила в лицо Захара. Он смешался, не находя нужных слов.
- Ой, смотри – подснежники! – Татьяна резко вскочила. Держась за узловатый ствол низкорослой пихты-уродца, попыталась дотянуться до цветов.
- Постой, - Захар решительно отстранил её в сторону и осторожно, как альпинист, ступая в расщелины, вскоре был уже под скалой.
- А-ай! Помогите!!! - донёсся с реки отчаянный вопль.
- Держи, - Захар подбросил Татьяне маленький букетик подснежников и, не раздумывая, стал быстро спускаться к реке. В считанные минуты он был уже на берегу.
Тонул парнишка лет десяти. Он взобрался на вершину огромной ели, поваленной половодьем в реку, и, не удержавшись на ней, сорвался в мутный поток. В последний момент ему удалось ухватиться за ветку, которая, точно леса под крупным уловом, натянулась струной и ходила из стороны в сторону.
Бешеный поток бил парня ледяной водой, по миллиметру разжимая судорожно сжатые пальцы.
Борьба продолжалась недолго – силы были неравные. Парнишку сорвало в тот момент, когда Захар был уже на берегу. На его глазах голова подростка исчезла под водой.
Захар в один миг сбросил с себя кроссовки и ринулся наперерез в обжигающую холодом воду. К счастью, паренёк умел плавать. Вынырнув метров через десять, он отчаянно загрёб к берегу.
Захар ухватил мальчонку уже под водой, в пенном кружащемся водовороте, и потянул к берегу.
- Держись, парень, держись, - успокаивал он неизвестно кого: то ли паренька, который успел хлебнуть воды и теперь судорожно тянул воздух, то ли самого себя, не уверенного в том, что удастся выгрести на мысок, маячивший впереди.
Он вцепился в него взглядом, будто привязался к нему невидимой верёвкой, и одной рукой подтягивал себя к этому спасительному клочку земли.
- Врёшь – не уйдёшь! – как с человеком разговаривал он с мыском, выставившем своё нутро над водой.
- Ага-а! Что я говорил?! Не взять нас тебе, сварливый Нептун! – торжествовал Захар, почувствовав ослабление потока. Спустя некоторое время его ноги, наконец-то, нащупали дно.
- Жив, салажонок? – спросил он мальчишку, опуская ногами на хрустящий галечник.
Бедолага молчал, его мутило.
- Тебя как звать? – спросил Захар.
- Сла-авкой, - промычал тот.
- А меня Захаром. Что делать-то с тобой, Славка?
- Не зна-аю, - паренёк разревелся.
Ревел он не от того, что чуть было не утонул, а, вероятно, боялся, что влетит от родителей.
- Ладно, будет сырость-то разводить. В реке воды и так через край, - Захар оглядел себя.
- Да-а, брат, положение наше не завидное. Дом твой далеко?
- Вон тот, - Славка ткнул пальцем в пространство и размазал слёзы по лицу.
- Хо! Совсем рядом. Сам долетишь или тебя проводить?
Славка отрицательно помотал мокрой головой, подтянул прилипшие к телу и испачканные в глине штаны и задал стрекача.
- Только стрелой! И не вздумай останавливаться! – крикнул ему вслед Захар.
- Та-ак, - протянул он вслух, когда Славка скрылся из вида. – А мне теперь куда?
И сразу вспомнил о Татьяне.
Она по-прежнему стояла на самом краю уступа, как изваяние, слившись с камнем в одно целое.
- Спускайся вниз! – во все лёгкие крикнул ей Захар и показал рукой по направлению к деревне.
- Вот ведь незадача: мокрый весь, - виновато проговорил он, встретившись с Татьяной. – Обсушиться бы надо, да спичек нет.
Он отжал на себе одежду, внимательно посмотрел на Татьяну, неожиданно предложил:
- Давай-ка заглянем в деревню. Там у меня должен быть знакомый дед. Раньше я часто останавливался у него, когда на рыбалку с ночевкой ходил. Замечательный человек, душевный. На зорьке будил меня.
Татьяна стояла в нерешительности.
- Пойдём, пойдём, - Захар взял её за руку и повёл за собой.
Вскоре они поднялись на покосившееся крыльцо старого бревенчатого дома.
Захар дважды постучал в сенях. Не дождавшись ответа, потянул дверь на себя.
- Есть кто в доме? – громко спросил он, зная о глуховатости хозяина.
Никто не ответил. Захар пропустил вперёд себя Татьяну, осмотрелся. В кухне было прибрано и чисто, угадывалась женская рука.
«Неужели помер дед Матвей?» - мелькнуло у Захара в голове. Прежде в доме старика беспорядка было предостаточно.
Выдержав короткую паузу, он повторил свой вопрос ещё громче. Сомнения насчёт кончины хозяина тотчас развеялись.
- Проходите в светёлку, - послышался знакомый голос с хрипотцой из-под пола. – Я взойду чичас к вам.
Донеслось шебуршание, потом кряхтение, и вот из-за стола, где находился лаз в подполье, показалась седая голова деда Матвея.
Вначале он, сощурившись, внимательно и долго оглядывал пожаловавших гостей, будто отыскивая в них что-то скрытое от посторонних глаз. Наконец, угрюмый взгляд его подслеповатых глаз потеплел – он узнал Захара.
- Эх, ты, едришки-шишки! – воскликнул дед Матвей. – Никак, Захарка заявился? А я, грешным делом, забывать уж стал тебя – столь годков не показывался.
Старик подошёл к Захару вплотную, протянул для приветствия узловатую жилистую руку. Выцветшие глаза его радовались встрече.
- Ну, здорово, гостюшко дорогой, - с силой затряс он руку Захара. – Чё ж перестал захаживать-то? Аль сбил охотку удить?
- Не-ет, дедушка, рыбалку я люблю по-прежнему. Просто живу я теперь далеко – на Севере. Вот приехал – и сразу к тебе, только мокрый весь.
- Мокрый? – дед Матвей задумался, соображая что-то про себя.
- Мокрый – это ничего. Коль выкупался против желания – высушим. Вон она поможет. Жена что ль?
Татьяна потупилась, от неожиданности пошла румянцем. Захар не сразу нашёлся, что ответить. Посмотрел на Татьяну, брякнул:
- Ага. С Севера привёз. Места здешние ей показывал. В реке углан один тонул – пришлось выкупаться.
- Спас углана-то?
- Спас, домой умчался.
- Сымай мокро-то. Чичас свою рубаху дам, да штаны. А ты, барышня, присядь, подожди маленько.
Дед Матвей скрылся в маленькой комнатке-боковушке, и слышно было, как он долго ковырялся в сундуке.
Наконец, появился перед Захаром с сухой чистой одеждой, приказал:
- Надевай штаны, да ложись на лавку. – И помягче – Татьяне:
- Ты, барышня, робить чичас будешь – втирать отвар и тёртую редьку. Недавно изладил, будто знал, что беда приключится. И травку нужную в чугунке заварил – выпоишь для профилактики, чтобы лихоманка мужика твоего не сграбастала. 
Дед Матвей взглянул на Захара, подмигнул ему по-молодецки и, растягивая в улыбке не один десяток морщин, весело сказал:
- Уж я-то знаю, как нравится молодухам мужнее тело тискать. Рады-радёшеньки хоть каждый день мужика своего гладить, была бы причина.
Потом повернулся к Татьяне, махнул рукой:
- Давай, барышня, засучивай рукава. Пусть Захарка помлеет малёхо от твоих стараний. Сам бы потёр, да жидковат стал таперича.
- Может, не надо, дедушка? - попытался уговорить Захар деда. – Здоровый я, не заболею. Лучше уж изнутри чем-нибудь прогреть в таком случае.
- Каждому овощу своё время – так народ говорит. Успеем ишо и нутро погреть. Как разотрёт она тебя – на печь залезешь, прогреешься. Баню бы изладил по такому случаю, да печник каменку разобрал накануне, обещал новую сложить.
Старик сцедил отвар в кружку, подал Татьяне.
- На, лей на ладошку и три, сколь силов хватает. Когда на грудь перейдёшь – редьку приложим.
Захар рассмеялся. Его забавляла озабоченность деда Матвея. Травы-примочки не воспринимались им серьёзно.
- Напрасно скалисся. Это чичас тебе кажется всё нипочём, одни хиханьки-хаханьки в голове. Погоди, придёт и к тебе старость – не век кровь в жилах играть будет. Вспомнишь тоды деда Матвея и смешки свои вспомнишь. Старость, если хошь знать, – это зеркало молодости. Всё в нём отразится потом. Покажет оно, чё и как было, как в телевизоре отразит.
Татьяна с усилием втирала в спину Захара мутную жидкость, пахнущую самогоном и дегтем одновременно. Старик с удовлетворением смотрел на неё.
- Был тут у нас в деревне Иван Резвый. Так он помер аккурат после такого же майского купанья, - сообщил старик. – Стал сохнуть, лицом посерел, а к Петрову дню на погост угодил. А ты скалисся. Шибче его три, барышня, шибче. Не жалей.
Татьяну поначалу коробило обращение «барышня», а потом вдруг понравилось. Стариной веяло в этом доме, прошлым веком. Будто со страниц известных романов сошли чугунки, травы, глиняная посуда, небелёные стены. Да и девяностолетний дед Матвей являл собой образ простолюдина тех времён.
От усердия Татьяны тугая бугристая спина Захара загорелась.
- Кончай, барышня, не то сотрёшь ишо ненароком. Бери теперь редьку, накладывай ровненько, накрой полотенцем – жар-то и сохранится.
Татьяна без промедления исполнила указание деда Матвея.
По избе разошёлся неприятный запах.
- Ну и дух тяжёлый, дедуля, от твоих лекарств! Хоть топор вешай!
- Дух, как дух – богом создан. Носа-то не вороти, дык привыкнешь. Ишо и понравится запах-от.
- Чему же тут нравиться-то? – подзуживал Захар старика. – Дух, что в конюшне. К нему любовь не появится.
- Не скажи-и. Попробуй-ка, поробь с недельку в конюшне, аль в коровнике и напрочь перестанешь замечать этот дух.
Уставившись в окно, дед Матвей принялся философствовать, доказывая Захару, что «любая деревня начинается с навоза», и что запах этот привычен каждому крестьянину.
Излечение Захара закончилось, когда за окнами стало смеркаться.
Небо серело и хмурилось. Тихая заводь перед домом деда Матвея, окаймлённая могучей осокой, теряла краски. В избе поселился полумрак.
- Ну, дедушка, нам пора. Спасибо за помощь, гостеприимство и за чай с мёдом, - поблагодарил Захар старика.   
Он взглянул на Татьяну и поразился: в глазах печаль, смятение и тревога.
Не знал он, что всё это время, пока находились они здесь, в избе, Татьяна оттачивала про себя слова, которые вынашивала целых пятнадцать лет, и которые собиралась сказать ему этой ночью. Она хотела этой ночи. Ей просто было необходимо побыть с Захаром, выговориться, посетовать на свою судьбу, всплакнуть чисто по-бабски. Всё это она задумала высказать, решившись остаться у деда Матвея на ночь. Задумала, как только Захар представил её старику своей женой. Она безоглядно радовалась сегодняшнему вечеру, неожиданно подаренному ей судьбой. Украдкой поглядывала на Захара, пыталась разгадать, каким же он стал, её далёкий и желанный человек. Смотрела и не могла насмотреться. Ей было хорошо с ним – спокойно и безмятежно. Как в детстве, когда рядом есть отец – сильный и добрый. И когда прозвучало: «Пора нам», - в ней вспыхнула тревога. Татьяна на миг представила, как проскрипит отвратительная входная дверь и быстро захлопнется, оставив радость встречи и ожидание ночи уже по ту сторону. И ничего уже тогда не возвратить, не вернуть назад. А, главное, не высказать заготовленные слова, которые можно было произнести лишь под покровом ночи. Уж больно страстными, жгучими и стыдливыми казались они ей.
Ей стало страшно, что долгожданная встреча вдруг оборвётся, не состоявшись так, как мечталось. Свечение в глазах потухло, искромётные каменья исчезли.
Захар протянул старику руку, а глаза Татьяны, казалось, тут же закричали: «Постой, Захар, повремени с уходом! Задержись хоть на чуточку, ну что тебе стоит?!»
И будто читая её мысли, дед Матвей опередил рукопожатие:
- Ты чё это удумал, Захарка? На ночь-то глядя пешкодралом через тайгу? Не пушшу! – он встал перед Захаром, зыркнув недовольно.
- Поздно уж, дедушка. Ушли – не сказывались. Потеряют нас. Неловко как-то, - извиняющимся тоном произнёс Захар.
- Хто? Хто могет потерять молодых в брачный месяц? Тёшша разве что. Дык, она на севере, сам сказывал. Остальным делов нет, за какой былинкой вы схоронитесь. Сказано: оставайтесь! И баста!
Дед Матвей пожевал губами, добавил:
- К тому же озоруют у нас. Урки понаехали. В заводе что-то новое возводют – их в помощь и попривозили из лагерей. Они и помогают – сильничают, да грабют.
Захар хотел было возразить деду, убедить его, что опасения напрасны, но снова столкнулся взглядом с Татьяной. Она стояла недвижимо и как-то странно, с широко открытыми глазами, смотрела на него.
«Фу, ты! Точно колдунья какая», - подумал Захар и, не в силах выдержать её жгучий требовательный взгляд, смешался, внезапно почувствовав озноб в теле.
«А ведь заворожит, точно. Передалось ей что-то от своей бабки-колдуньи. В ту ночь так же вот смотрела на меня…»
Он стоял истуканом у порога и молчал. Язык вдруг потяжелел, а где-то в глубине души, помимо воли, уже зарождалось желание остаться. По мере того, как он продолжал нелепо торчать у порога, желание это росло и ширилось, становясь всё явственнее и сильнее. Требовался какой-нибудь толчок, который бы заставил Захара принять окончательное решение.
Откуда-то из-за печи дед Матвей извлёк два огромных тулупа и бросил их на пол перед Захаром.
- Вот они, тулупы твои. Помнишь, али забыл ужо? Сколько годков берёг, думал, поспишь ишо на них. Ан, нет, ошибался, стало быть, когда от моли спасал, да пыль выбивал. Мне-то они и не нужны вовсе. Знал бы, что не будут востребованы – выстелил бы ими собачью конуру!
Слова старика больно задели Захара, он сдался.
- Так-то оно лучше будет. И чё артачился?
Дед Матвей поднял тулупы и отнёс в комнату.
- Расстилай, давай, да укладывайтесь кимарить – сна-то всё одно у вас не будет, кхе-кхе… Хоть и много воды унесла Чусовая, а помню я ишо энто дело медовое.
…Они долго лежали, не шевелясь, оба в каком-то напряжении, будто и в самом деле схоронились от кого и боялись быть обнаруженными.
Захар ждал вопросов, предвидел, что их будет много. И не уйти от них, не отступиться уж, коли остался на ночь.
Маятник настенных часов боевито тикал в тишине, отстукивая время, а вопросов всё не было.
Захар перелёг на спину и сразу ощутил мелкие вздрагивания – Татьяна плакала. Беззвучно.
- Танюша, ты чего?
Захар взял руку Татьяны. Её маленькая, но крепкая рука слегка дрожала.
- Тебе холодно? – спросил он.
- Нет.
- Что с тобой? Почему ты плачешь?
- Ничего, Захар, совсем ничего… Это я так, от радости…
Она вдруг порывисто обняла его горячими руками, припала к груди и, задыхаясь, скороговоркой, взахлёб сквозь слёзы, страстно зашептала:
- Прости меня, Захарушка, прости родной. Я знаю, что ничего уже нельзя воротить назад. Понимаю прекрасно, и не спорь со мной. Всё правильно. Судьба-злодейка так распорядилась: не быть мне с тобой вместе никогда. Я поняла это сразу, когда ты уехал. Пыталась забыть, старалась, по крайней мере. И ухажёры были – быстро находились. А я никак не могла забыть ту нашу ночь на уступе, она мне снилась постоянно, ты вставал передо мной. Так и тянулись годы, один за другим, страшной и невыносимой пыткой. В моей душе творилось что-то невероятное: парней – отбою нет, а мне нужен ты, только ты. Я ждала тебя все пятнадцать лет. Ты уж прости, Захар, прости меня непутёвую. Я верила: встреча состоится всё равно, ведь ты же дал клятву мне тогда… И вот мы опять вместе. Теперь эта ночь моя, целиком, за все мои страдания и надежды…
Татьяна жадно поцеловала Захара в губы, в лоб, в глаза.
- Татьянка, Танюша, пожалуйста, опомнись, что ты делаешь? - бормотал он между поцелуями, безуспешно пытаясь освободиться из её объятий, и чувствовал, как уходят последние секунды, как учащается дыхание, становится трудно дышать.
Во тьме блеснули глаза Татьяны – жадные, ждущие, разгоревшиеся жарким пламенем страсти, и страсть эта передалась Захару. Он почувствовал, как сознание обволакивается дымкой горячего тумана, тело становится тугим и упрямым, совершенно неуправляемым. А руки, подчиняясь чьей-то другой, не его команде, принялись с трепетом ласкать Татьяну. Точно безумие охватило его. Сознание, ещё теплившееся в нём некоторое время, таяло с каждой секундой – на борьбу с собой уже не оставалось сил…
…Они насытились ласками лишь под утро, когда на востоке побелело небо. Неподвижная гладь протоки схватила смутные блики едва забрезжившего рассвета.   
Размякший и подавленный лежал Захар, обдумывая свою жизнь. Татьяна лежала рядом, положив свою голову ему на грудь, ровно и тихо дышала во сне. Захар заснуть не смог – в голове кружились тревожные мысли.
«Что это» - думал он. – Любовь, о которой пишут в книжках? Или же обычное влечение к мужчине одинокой женщины, вскипание в ней взбунтовавшейся плоти? Что же, всё-таки, это такое? Что произошло? Ведь трудно поверить, чтобы красивая женщина ждала любимого мужчину пятнадцать лет. Не может – и всё тут! Не верю».
Захар осторожно повернулся на бок, отгоняя мысли, заставляя себя заснуть. Тщетно.
В памяти всплыла та тихая майская ночь, которая не забывалась по сей день. Нет-нет, да и тревожила во снах она своим жарким дыханием, проплывала перед глазами, как в кино, вся до капельки, до мельчайших подробностей.
«И, всё-таки, что же это такое? Может, действительно любовь? И моя тоже? Почему же, к примеру, ночи, прожитые с женой, не волнуют меня так остро и не остаются в памяти ярким отпечатком? Почему же они не радуют так, как та, майская, первая в моей жизни, или же вот эта, сегодняшняя?»
Многие «почему» пульсировали в голове, не находя ответа.
Мысли устремились к жене. Любит ли он Светлану? Дорога ли она его сердцу? Сколько раз он задавался этим мучительным вопросом, размышлял до боли в висках, а признаться себе, что не любит, не отважился ни разу. Да и зачем было признаваться, зачем напрасно терзать себя, если семейная жизнь шла ровно, хорошо и благополучно?
Его Светлана не красавица. Это правда. Однако, покорила она другим: была ласкова и добра, всегда понимала с полуслова, проявляла недюжинное терпение, когда Захар хандрил. Такое с ним случалось – не шла работа. Мог принять «на грудь», нагрубить. Правда, такие сбои случались нечасто.
Дети пошли в мать – мягкие, отзывчивые. При воспоминании о них тревожно защемило сердце, к горлу подкатил горький несглатываемый комок.
Детей он любит. Очень. Особенно сына, младшенького. Возня с ним всякий раз доставляет огромное удовольствие.
«Так неужели можно лишиться такого счастья только потому, что я не люблю Светлану? Не люблю? – поймал он себя на мысли. – Сознался, наконец? Молодец! Допустим, что так, и что? Разве мало семей, которые живут без трепета и страсти?
И, вообще, Стерлигов, кончай паниковать, и не ковыряйся в душе своей. Что ж ты такого страшного сотворил, чтобы всерьёз думать о разводе? Ты что, годами изменял жене с этой женщиной, прикипел чувствами к ней? Нет. Ты просто не совладал собой, поддавшись нахлынувшей страсти. Только и всего».
Луна заметно побледнела на небе. В светёлке деда Матвея стали различимы очертания домашней утвари. Наступал рассвет.
Захар лежал с открытыми глазами и всё думал, думал, думал…
«Вот ведь как бывает в жизни, - продолжал размышлять он. – Вчера я спас парня и сделал это, не задумываясь о возможной смерти для себя. Сегодня же ломаю голову по пустякам. Ну, изменил жене. Ну, согрешил, и что? Нет на свете мужчины, который имел бы в своей жизни только одну женщину. Не ты первый, и не ты последний. И живут же изменники, чёрт подери, не бичуют себя. Эх ты, волк морской, расслюнявился, как салага при шторме! Подумаешь – любовь! Вот она рядом, любовь-то – обыкновенная баба. Спит себе и видит радужные сны».
Ему вдруг стало стыдно за свои мысли.
«Нет, Захар, это тебе не в бурлящий поток бросаться. Здесь всё намного сложнее».
Он смотрел в угол избы и видел там глаза сынишки – удивлённые и непонимающие – что же происходит? Глаза, готовые в любую минуту покрыться слезой.
На миг ему даже показалось: войдёт сейчас сюда его Светлана, возьмёт малыша за руку и, взглянув устало, грустно и с сожалением произнесёт:
- Что же ты наделал, Захарушка? Как нам теперь жить-то дальше после всего этого?
Захар содрогнулся от видения, долго не мог успокоиться.
«И, всё-таки, подлец ты, Стерлигов. Какой подлец! Дал клятву однажды и забыл про неё. А вот она помнит. И все её слова, что шептала она вчера – подлинная правда. Проснётся сейчас и спросит: «Что же дальше, Захарушка? Опять мне ждать пятнадцать лет?»
И ты должен будешь ответить ей что-то. На сей раз не кривя душой, без обмана. А что? Думай, Стерлигов, думай и решай быстрее, пока она не проснулась».
Алела заря, а понукания ничуть не ускоряли окончательного решения. Захар чуть было не застонал от собственного бессилия что-либо изменить в своей жизни. Он вдруг понял, как глубоко запутался в ней. Стало противно за себя, неловко за ту покорность, с какой жил все эти годы. Он презирал себя за клятвенные слова, сказанные им в ту майскую ночь юной и наивной Татьяне, презирал за слабость характера, за обман, прикрытый любовью к Светлане.
«Но как быть сейчас? – пульсировала мучительная и тупиковая мысль. – Бросить семью? А дети? Они-то в чём виноваты? А Светлана? Ведь любит же она меня, без сомнения любит. Выходит, в семье я один без счастья, и только этой ночью вдруг прозрел и захотел им обладать. Но как? Какой ценой? Урвать его у детей и быть счастливым при этом? А будет ли теплиться вообще этот новый очаг?»
Спор с самим собой длился, быть может, бесконечно, однако, его прервало пробуждение Татьяны.
Открыв глаза, она с удивлением оглядела избу, потом, вспомнив всё, радостно улыбнулась
- Ты уже проснулся? – зевая, спросила она шёпотом.
- Да, недавно, - так же тихо ответил он, солгав.
Закряхтел в своём ложе дед Матвей. Затем послышалось приглушённое дощатой перегородкой его бормотание и совсем скоро несмазанная дверь, жалобно простонав, выпустила деда из избы.
Всё утро старик был отчего-то неразговорчив.
То ли дурной сон приснился, и он обдумывал его, то ли услышал вчера нечаянно жаркий шёпот Татьяны, прежде чем заснул, и сейчас бранил в душе Захара за обман.
Причина была не ясна, старик оставался молчалив и вопросов не задавал.
Втроём они попили чай с пряниками, Татьяна убрала со стола. Не донимая деда Матвея расспросами, Захар и Татьяна поблагодарили его за гостеприимство и, тепло простившись, вышли из дома.
Дед Матвей остановился на крыльце и на прощание помахал им рукой.
Рассвело. Звёзды, ещё не успев угаснуть совсем, подмигивали напоследок из-за высоких пихт. Река несколько притихла за ночь, но продолжала сварливо ворчать и дышала снизу холодом.
Пока поднимались в гору, Татьяна часто бросала на Захара лучистый, светящийся радостью, загадочный взгляд. За весь путь до вершины она счастливо улыбалась и не проронила ни слова.
Захар тоже молчал, не спрашивая ни о чём. Однако, с каждым шагом затянувшееся молчание стало изводить его, глодало изнутри прожорливым червём неопределённости.
Тропинка шла ржаным полем и вскоре оборвалась. Татьяна внезапно остановилась, повернулась лицом к Захару, выдохнула:
- Всё, Захарушка. Не ходи за мной. Дальше я пойду одна. Давай прощаться. 
Слова прозвучали, словно гром среди ясного неба. Не успел Захар выговорить что-либо в ответ, как Татьяна чмокнула его в щёку и, не оборачиваясь, побежала стремглав с пригорка вниз.
- Постой! – запоздало крикнул её в след Захар. – Подожди, Татьяна! Мне нужно сказать тебе кое-что! Очень важное!
Слова его повисли в воздухе. Татьяна не обернулась. Он смотрел на удаляющуюся фигуру и чувствовал, как сжимается сердце, как отчаянно оно заколотилось вдруг в груди.
- Я жду тебя вечером на уступе! Сдай билет и приходи!
Услышала ли Татьяна его слова, Захар так и не узнал.
Он свернул с тропинки и устремился к уступу. Когда очутился на знакомой наскальной площадке, она показалась ему отчего-то мрачной и неуютной, совсем не такой, какой была, когда на ней стояла Татьяна.
Сердце Захара вдруг сжалось такой нежностью к ней, что он поразился незнакомому для себя ощущению.
- Надо же! - произнёс он вслух, печально рассмеявшись и почувствовал, как увлажнились глаза от навернувшейся слезы.
Он посмотрел на сонную панораму и удивился, что картина природы впервые не радует его утренними красками, как бывало прежде на рыбацкой зорьке. Сейчас она казалась ему серой, невзрачной и холодной.
Не желая ворошить прошлое и терзать себя воспоминаниями, Захар решительно покинул памятную скалу и зашагал в посёлок.
Полдня он провалялся на диване, считая часы и минуты до назначенной им встречи.
Время для Захара будто приостановилось, стрелка на часах тащилась по циферблату неимоверно медленно.
Воспоминания сладостной ночи в объятиях Татьяны не выходили из головы, преследуя на каждом шагу. Он пытался занять себя чем-нибудь, чтобы отвлечься, но всё валилось из рук. Тогда он вышел на улицу, прогулялся до школы, в которой обучался, покружил вокруг неё, потом заглянул на стадион, долго сидел на трибуне для болельщиков. Но даже эта прогулка не помогла ему. Он шёл, как робот, уткнувшись неподвижным взглядом в одну точку, и не замечал ничего вокруг. Его вид был отрешённым, а сам он напоминал умалишённого человека, потому что прохожие смотрели на него с крайним изумлением и по нескольку раз оглядывались.
Вернувшись в дом, он опять завалился на диван. 
Ему хотелось верить, что Татьяна всё-таки не уедет, придёт на встречу с ним. Но уверенность его, почему-то, таяла с каждым часом.
Вечером, измотанный ожиданием, в смятении чувств, он один стоял на уступе. Татьяна не пришла. Стало понятно, что она уехала. Не дождалась его ответа, рождённого в муках, не увидела его прозрения.
«Сидит сейчас, наверно, в уютном купе поезда и смотрит в окно на таёжные пейзажи, - подумалось ему. – Любуется заоконными красотами и совсем не мучается мыслями обо мне так, как я о ней».
Он простоял на уступе допоздна.
«Всё! Конец романтическому приключению! – приказал Захар сам себе. – Пора возвращаться к реальной жизни».
От отданного приказа самому себе спокойствия не наступило. Наоборот, он почувствовал такую сильную тоску и серость всей своей дальнейшей жизни без Татьяны, что его охватило глубокое уныние и появилось отчаяние.
«Что за чертовщина! — подумал он. – Что же это происходит со мной, зрелым мужиком? Что особенного в этой женщине? Неужели это и впрямь её колдовские проделки, унаследованные от известной в посёлке бабки-колдуньи? Точно ожог какой-то изнутри я получил! Будто что-то горит внутри меня, жжёт и плавится».
Сердце Захара сжалось в такой неизбывной тоске, что он даже приложил руку к левой стороне груди, испугавшись его пробуксовки с нарушением ритма.
Возвращаясь домой, он зашёл в магазин и купил бутылку водки.
Выпитые залпом полстакана горячительного напитка немного притупили переживания Захара. Он подошёл к окну, распахнул створки настежь. Свежий воздух, насыщенный вечерней прохладой, устремился в комнату.
«Как же я проведу ночь в полном одиночестве в этом пустом доме? – пришла в голову неожиданная мысль, страша его своей бесконечностью. – Я, наверное, с ума сойду, дожидаясь рассвета!»
Он налил ещё немного водки в стакан, выпил, не закусывая. Снова подошёл к окну, уставился глазами в ночную непроглядную темень.
«Ах, если бы она пришла на свидание! Я бы рассказал ей о своих чувствах, и теперь она была бы со мной! - подумалось Захару. – И эту ночь мы провели бы снова вместе».
Насыщенная любовью ночь с Татьяной вновь всплыла в его памяти. Захар, словно наяву, вновь ощутил крепкое трепещущее тело Татьяны, её страстный шёпот, горячие, дрожащие губы…
Чувство испытанного наслаждения ожило в его памяти с мельчайшими оттенками. Он даже явственно ощутил тонкий аромат её тела, который из ниоткуда вдруг проник ему в ноздри, дурманя воспалённое сознание.
Темнота окутала пространство в комнате, а он продолжал стоять у окна, облокотившись о подоконник, не осмеливаясь включить свет.
«Почему она поступила так бессердечно, если любит меня по-настоящему? – закрался вопрос в хмельной голове Захара. – Влюблённые женщины так не поступают. Любя, они беспричинно не отрекаются от своего мужчины, борются за него до победного конца.  А она даже не спросила у меня ни адреса, ни телефона. Неужели я сделал что-то не так и дал ей повод для расставания? Почему она ничего мне не сказала?»
Захар допил водку до конца, изрядно захмелев. Из глаз его, одна за другой, выкатились две скупые непрошенные слёзы.
Он смахнул их ладонью и понял, что больше ни минуты не сможет находиться в пустом доме наедине с невыносимыми воспоминаниями.
Ему сделалось мучительно больно за ту нерешительность, которую он проявил по отношению к Татьяне. Не включая света, он нашарил свою дорожную сумку, вышел на крыльцо и запер дверь. Положив ключ за наличник, прошагал до калитки, машинально набросил верёвочную петлю на столбик и медленно побрёл по пустынной улице.
Его командирские часы показывали три часа ночи. Такси в посёлке в ночное время не появлялись, до вокзала предстояло прошагать шесть километров.
«Успею на первую электричку», - проплыла в голове вялая мысль.
Сгорбившись, словно старик, он зашагал к намеченной цели.
И невдомёк было Захару, что Татьяна во имя своей любви к нему жертвенно отвергла свои чувства для сохранения его благополучия.
Но сохранила ли? Скорее, наоборот: наказала, сама того не предполагая. Пожизненно. Но столкнуться с этим обстоятельством Захару только предстояло…