Дюймовочка Лика, роман, 8 глава

Глава 8. Хоспис

Лика медлительно опустила руку с телефоном, зажала пальцы, попробовала силы – вновь вскинуть не удавалось – мышцы задрожали, словно мешки таскала с утра. Сил нет. Обидно... и даже через не могу – не получается. Она сжимала и разжимала пальцы в кулак. Хоть так. Заторможенные мысли – значит, лекарства так действуют. После аварии только голова и работала.
Что и кому говорить – главное – зачем? Лика не видела смысла. Она родилась инвалидом, пару лет почирикала самостоятельной жизнью, горькой и суровой. Хотя... счастье – когда можешь сама себя покормить, ходить, чувствовать полноценной и дееспособной. Все поговорки на эту тему, бабушкины прибаутки шелестели шепотом в мозгу, словно она была рядом. От нее ничего не осталось... и вообще ничего. Телефон в руке, колечко то ли сняли, то ли улетело в траву при ударе тачки. Что толку, что она помнила номер сбившей ее машины. Круто зашел на поворот, благо отбросило ее на газон...
Ехали как-то долго, от Склифа до дома минут двадцать без пробок. Затем долго стояли, спрашивать не хотелось. Мать в кои-то веки трезвая и молчаливая не смотрела на дочь, брат ёрзал на сиденье, смущенно отводил взгляд. Ну, конечно, перехватить-то теперь у Лики нечего... Аллес гут, парень! И почему она в машине медпомощи отгружена на выписку – тоже странно.
Наконец-то куда-то въехали, сгрузили на носилки – покатили.
Братишка склонился, поясняя:
– Здесь реабилитация хорошая...
В приемной хосписа расторопная медсестра сразу гаркнула на мать:
– Где двухлитровая бутылка из-под воды под катетер?! Никто памперсы менять не будет!
Мать открыла и закрыла рот, пихнула вбок Санька, тот помчался искать киоск с водой... Медсестра уже окучивала другие каталки, направляя с санитарами по предписанным блокам. Обстановка стеклобетонная, стерильно пахнущая, добра не предвещала.
Ей тут же в коридоре опытной рукой поставили катетер, еще влажную от вылитой воды пластиковую бутылку примотали к здоровому бедру, повезли. Мать держалась под руку за сына, ни разу не взглянув, не попрощавшись. Геройский подвиг – с утра не пивши, что ж тут непонятного.
Первую ночь в просторной палате человек на шесть-восемь, Лике не весь обзор давался, но хоть шея поворачивалась легко, и пальцы рук и ног слушались. Вскоре ее бегло осмотрели, полистали историю болезни, хмыкнули, ничего не спросив. Затем капельницы через катетер – значит, надолго лечение планируют. Сознание тускнело, никаких мыслей и обид.
Снилась деревня, детство, Лёнечка... он старательно писал в кустики и всё настойчивей повторял цифры. Это было смешно, Лика просыпалась, повторяя его номер телефона. Привычно пошарила ладонью по простыне, но не нашла. Как такое может быть? Украли? Лежачие – не может быть... Мать, видно, забрала, продаст на опохмелку.
На завтрак кормили с ложки всех, пить давали через соломинку, затем обход и обработка пролежней. Лику тоже крутили, она даже не заметила, что продолжала повторять цифры из сна.
– Вы бы хотели позвонить? – голос медбрата оглушил ее.
Она отвернулась, пряча набежавшую слезу. В Германию звонить дорого.
Парень привел постель в полусидячее положение, подтянул ее повыше, поднес свой телефон к ее уху. Лика застыла, Лёнчик кричал, звал, не мог понять, что с ней случилось.
Случилось... Она снова овощ, голова тыковка и обуза. И только не для него.
Дни никак не тянулись, не тяготили тяжелыми думами. Всем подряд кололи промедол, благо раковый корпус, и криков поэтому не слышно. Время остановилось, да и Лика стала забывать о том, что когда-то энергичные зарядки поставили ее на ноги.
В это утро ее высадили после обмывочных процедур, никаких каш и препираний с нянем-волонтером. Сегодня на ней изучают принудительное питание – отвратительная процедура, обещанная на долгие времена, если...
А что было, Лика так и не смогла понять – ей просто еда никак не лезла, даже пить-то не хотелось. Никакая не депрессия, да и здесь не психушка, а доживание, сколько ему длиться можно. Пришел доктор, хотел ее разговорить, она что-то разумно отвечала, на память Анну Снегину прочла, что еще ему нужно...
– Это вам нужно... Нельзя сдаваться.
– Я никому не мешаю же...
– Домой вам надо, к вам дядя приехал, забрать хочет... Но в таком виде и настрое я не рискну вас отпустить.
– Я не хочу никого видеть!
– И быть обязанной, – продолжил ее фразу доктор, – но это глупо...
– В вашем положении, – перебила Лика. – Чем он мне поможет? Стены другие будут, и слёзы на кухне? Что мне здесь лучше – никто не подумал?
Лика не видела дядю Николая, тот стоял у двери в глубоком шоке от палаты умирающих, и ему тем более хотелось вырвать этот обескровленный цветочек из сакрального места.
Он подтянулся, резко подошел и скомандовал:
– Лика, отставить нюни, скоро Лёнчик приедет, пора уже на ноги вставать!
Он грубо подхватил ее подмышки, она действительно почувствовала стопой пол, даже проверила себя, потоптавшись. Лоб у старика взмок от натуги, но вес-то бараний у девочки. Врач опешил, конечно, усадил ее на кровать, проверил коленные рефлексы.
– Тренажер, дисциплина, заниматься нужно... – объяснил он.
– Всё уже купили, она же уже победила себя не раз, и сейчас одолеет...
– Одолею, – с пришепетыванием пообещала она, – выписывайте, я согласна уехать с дядей Колей.
Врач ушел писать выписной эпикриз в первый раз, пожалуй... Дядя Коля обстоятельно доложил, что какой-то медбрат всё рассказал Лёнечке, и вот он здесь. Чудеса случаются. Он не стал рассказывать Лике о всех переживаниях, как они ее разыскивали, кто тот урод, что сбил по заказу, вероятно, матери, что его сестра совсем слегла от горя и уже не помощник, что у Лёнчика не всё гладко с этим грантом, приходится еще и подрабатывать. И что там будет с видом на жительство – вопрос заковыристый. А впрочем, жизнь не бывает простой и гладкой, он-то привык, а как молодые справятся. Главное – жалости не показать больному человеку. А вся-то их любовь сызмальства на жалости строилась, хотя куда же без сочувствия близкому жизнь покатится. Так размышлял Николай Петрович, просматривая уцелевшие документы Лики. «Надо же, Лидия она, оказывается, а вот и фамилия отца в Гермашке очень пригодится», – прикинул дядя Лёнечки. Он бодро выкатил коляску к машине, помог усадить девушку.
«Коляску забрали – вот и первая проблема, – задумалась Лика, – надо на ноги вставать». Избавившись от катетера, она чувствовала и радость, и жуткую резь в мочеточнике, хоть бы чем помазать... Двери хосписа захлопнулись резко, не попросишь.
– Адьё, – встряхнул рукой с часами Николай Петрович, закрывая дверцу машины.
Сел за руль, передал Лике телефон, но она не смогла удержать его. Он поднял с колен, расправив подол, поправив положение подвернувшейся левой ноги.
Приложил телефон к ее уху, она прижала его щекой и ответила:
– Да, я... я жива, Лёка... Да, я с тобой... Всегда.
Навсегда бодрым маршем заиграло в душе, она и забыла, что у нее не получалось поёрзать в автокресле и усесться удобно. Забыла обо всём. Какой-то детский лепет они повторяли, понятный только им двоим, и были счастливы.
У подъезда она долго сидела, свесив ноги в открытую дверцу. Наконец-то удалось отловить пару крепких парней, они сцепили руки, держа друг друга за запястья, нагнулись, Николай Петрович закинул Ликины веточки им на плечи, сам шел сзади для страховки, чтобы вдруг не качнуло девушку. Так и поднимались на пятый этаж без лифта, а Николай пер вещи свои и парней.
– Ой, дед, дай воды напиться, – выдохнули они, пересадив Лику на функциональную кровать. – Господи, да как же вы так... будете...
Парень постарше не договорил, осекся, отвернулся и поперхнулся от большого глотка воды, смутившись, они ушли, затем вернулись, забыли свой пакет, спросили у деда номер телефона, наказали, чтоб звонил, коль пособить нужно.
– Вот так и будем жить, барышня, деваться некуда. Надо! – закончил Николай Петрович.
– А вы прилягте с дороги, да и мне вздремнуть хочется, – соврала Лика.
Дед с радостью ушел в свою смежную клетушку.