Роман Объединение физики, ч. 1, гл. 4

                Г Л А В А  Ч Е Т В Ё Р Т А Я


    Под утро Шутову приснилось, что ногу ему тяжёлыми стальными губами переехал бульдозер, за рычагами которого сидел лейтенант Свебриков и омерзительно скалил зубы, желая  Шутова раздавить всего до капли;  Шутов изловчился и увернулся от раскалённых и вонючих, рефлёных катков орущего чудища. Болтая пугающе пустой штаниной, он заклацал в демона из онемевшего пистолета. Свебриков, зловеще сутулясь и дико хохоча, показывая Ивану Лукичу фигу, выскочил из кабины, эквилибрируя оступился, и из кармана его выпала заветная записная книжка Нирванского. Шутов, ахнув, книжку подхватил и, задыхаясь от нахлынувшего счастья, прижал её к груди... Проснувшись, млея от восторга ещё, он с ужасом, с громадным до слёз разачарованием увидел, что книжки никакой нет, а на ноге его, белое и нежное, как струя водопада, покоится прекраснейшее бедро жены его Надежды, инкрустированное голубыми жилками. Оно было до умопомрачения сладким, изгибистым, полным звонких воспоминаний, поднималось высоко вверх от впадины пояса и вздрагивающего на животе пупка, а потом плавно падало вниз - восхитительное, лучезарное бедро было.
    Иван Лукич, просыпаясь, входя в своё тело, потёр глаза, лоб, подёргал себя за уши и проверил, не торчком ли волосы. Он минуту сладко лежал, осматриваясь в щёлки глаз и делая наблюдения за начавшимся и пылающим днём, пугливо затем спрятался  в тёмное пространство под одеялом. Он припомнил - так просто, ловя пробегающие, начавшиеся  мысли - что ел вчера холодный суп с куриным пупком, красный солёный помидор, прозвенев ложкой, выловил из банки, схватил из холодильника ложку жёлтого салата с яйцом, одну ложку проглотил, затем другую, рассыпая крошки на пол, а на тарелку выложить поленился. Рядом с яичным салатом в его памяти всплыло лицо Бориса Борисовича Зимина с сигаретой в зубах и, плотски хохоча, сообщило, что у Шутова остаётся шесть дней, чтобы раскрутить такое неслыханно сложное дело. Затем стали вставать физиономии врачей - Чугунова, очкастого Литвинова, Свебриков промелькнул, только теперь нормальный, волоокий, (не иначе, вспоминая бульдозер,- недоумевал Шутов,- свинью сегодня подложит), милиционеры краснофуражечные забегали-заскакали на длинных сапогастых ногах, как невообразимые громадные насекомые... Шутов прикрыл тяжелеющие липкие веки и сказал себе, что и хочет всего-то получше разглядеть, что за милиционеры такие глупые в сапогах бегают, но тут же ощутил, что проваливается куда-то, пропадает, совсем тепло стало внутри него, из мутного тумана снова выскочила голова Зимина и что-то натужно рявкнула, Шутов понял, наконец, не возражая особо впрочем, что засыпает и что Зимин ненастоящий, а игрушечный, перестал его бояться, ткнул в того, пробивая, пальцем, глаза его окончательно, плотно закрылись, и он увидел темноту, какая та есть - совсем не тёмная, потом рассыпался на атомы и с наслаждением перестал существовать.
    Как бомба разорвался механический будильник, откуда-то далеко сверху, беспокоя и жаля, просочился тонкий луч света, над поверхностью воды - Шутов был словно под водой - и где-то там, над волнующимися, пропитанными свечением пластами, стал зачинаться большой свет. И сразу в череп ударил потоп - взрыв, вспышка, он раскрыл один глаз им навстречу, задыхаясь от счастья и ожидания - счастья ещё большего, и увидел, что кругом ярко висят стены, шкафы и зеркала, а окно совсем белое.
    - Иван, вставай,- низко и глухо из одеяла ударил заворчавший тромбон в Ивана Лукича; он один только её, жены, затылок с весёлыми завитушками волос успел заметить.
    - Угу,- из-за опущенных век как можно бодрее ответил он, обливаясь весь, как патокой, ленью, обманывая себя, что не спит, что всё всегда в жизни хорошо будет.
    - Не "угу", а  - вставай, работу проспишь.
    - Нет, ну что ты, это нельзя,- филосовствовал  незнакомым, неузнаваепмым басом Иван Лукич, ему прыгать в пропасть с парашютом (да-да, именно так!) вниз головой так не хотелось. Он вдруг с интересом вспомнил, что он милиционер.
    - Как хочешь, спи,- стала злиться Надежда, зашевелилась, сотрясая диван, разбудив хохот и клокотания старых пружин, поднялась и неоправданно сурово очень вдруг сказала, что она не обязана никого будить. Над ним голос её, разрушая своды, зазвучал, как у громовержца - отовсюду. Мягкая постель стала каменной. Иван Лукич посреди звеневших окон и зеркал вынул из простыне ноги с  тонкими слабыми икрами, уронил их в тапки, вылез весь, страдая от неудовлетворённости, холодный воздух обнял его тело, тронул до самого сердца, ему хотя бы на одну секунду безумно захотелось назад, в тепло, в отсутствие хаоса, он затосковал, чудовищным импульсом воли справился с собой и тотчас задёргался весь, выполняя худыми вздутыми локтями физическую зарядку.
    Надежда на кухне, в ванной неоправданно громко стучала дверями, завела чайник, зазвенела посудой, загремела , подметая пол, железным совком, вернулась, сказала Ивану Лукичу небрежно очень, пробегая мимо него, что завтрак там, на столе и сбросив халат с круглых белых плеч, нырнула в постель.
    - Мне ещё полчасика можно,- ехидно хихикнув, сообщила из-под одеяла она и мгновенно утихла. Иван Лукич ощутил невыносимые обиду и зависть.
    Стараясь не смотреть на своё отражение в зеркале, вычистил зубы, натянул штаны, рубаху, завязал галстук. "Да на хрен всё!"- зачеркнул он раскричавшееся чёрное пятно в душе, потому что было утро, и весь мир горел так свежо, празднично и совсем без обмана; симфония, гремевшая за окнами, до краёв наполнила его.
    Он на носочках отправился, полетел на кухню.
    Повсюду - на стенах, на клетчатом рифлёном полу, на столе и шкафах дрожал жёлтый и голубой весёлый свет, бурно изливающися из окна, всё наполнено было густой, неистребимой радостью, готовилось танцевать.
    - Трум-пурум, трам-парам,- даже запел Иван Лукич, забыв обо всём неприятном на свете. Он с аппетитом проглотил оставленные Надей и булку и сыр, и кусочек колбаски, дрожащую яичницу с луком, запил всё, прозвенев ложкой, громадной чашкой чаю; ему показалось этого мало, и он, воровито оглянувшись, выхватил из тайника праздничную банку импортного кофе, с шипением растворил ароматный напиток и обжигался им с непередаваемым наслаждением. Когда он глотал упругие пряные шары - сама жизнь казалась ему вкусной, ароматной, он причмокивал, с восторгом и важностью ощущал, что внутри него становится горячо и просторно, организм его, как цветок, пробуждается, растёт. Ему захотелось и сигаретку тотчас следом вкусить, он ещё больше обрадовался от этого своего простого, но яркого желания, вприпрыжку побежал по коридору, схватил пачку с тумбочки, потрогал, помял её нежно, в каждый шорох целлофана как в колокольца, вслушиваясь, нажал зажигалку, пламя выпрыгнуло, сигарета загорелась, затрещала хищно, пожирая огонь.
    Когда он шёл надевать пальто и ботинки, из спальной Надя ему прокатила партию из Шнитке:
    - Иван, меня сегодня вечером встреча. Ты не возражаешь?- и не дожидаясь ответа с большим подтекстом изрекла: - Ах да, у тебя ж работа главное, тебе всё равно...
    Песня в ушах Шутова замедлила свой бег точно в испорченной шарманке и со звоном лопнула, стало вдруг тихо, услышалось, что на кухне капает из крана, а за окном промчалась одинокая машина и ещё одна - одиноко стало Ивану Лукичу, подумалось, что надо идти в снег, в пургу, кутая шею шарфом, и нос обязательно замёрзнет. Но главное - у него тут, дома, в его цитадели, было плохо,- вот что резать, душить стало. "Карма,- подумал он, наверное, плохая, в прошлых жизнях много грешил..."
    - С мужчиной?- зверея, спросил он, что всё не закончилось, а только начинается, с ненасытной ненавистью вспомнил Надино бедро.
    - Естественно,- вывела тоненько. Слышно было, что она улыбается. Иван Лукич в секунду весь закипел.
    - Скажи, Надя,- зашипел он, пробежав  в обуви в спальную, ударившись плечом в косяк, глядя страшными глазами, зная, что не надо говорить то, что он хочет сказать. - Чего тебе не хватает, за что ты меня мучаешь? 
    - Расскажи, Иван,- Надя, выпрыгнув, как змея, до пояса из одеяла, повернула озлоблённое лицо, и даже оскал - довольно, впрочем, красивый - у неё проглянул, Шутов увидел, как под ночной рубашкой у неё затанцевали тяжёлые груди, ему стало до тошноты противно.- А как ты меня любишь? Что ты хорошего сделал для меня в последнее время? В театр хотя бы сводил, в консерваторию!
    Иван Лукич, ослепнув и огрохнув, ничего не ответил, выскочил и хлопнул дверью так, что зазвенели в подъезде стёкла. Из всех возможных возражений у него в голове билось только одно: "Работа... Родина... Работаю, потому что Родине нужно..." И отругал себя сейчас же: "К чёрту, какая сейчас Родина, где? Сопля! Бестолочь!"
    По дороге, чтобы сделать себе ещё больнее, Шутов взял такси и расчитался последними до копейки деньгами.
    - Шикуешь,- весело, с игрушечной завистью, сделал ему замечание Зимин, увидав у ворот заведения, как Шутов выходит из поднырнувшей носом жёлтоскулой машины.
    - А, Борис Борисыч, доброе утро,- Шутов даже был теперь рад начальнику, мужчине, пожал протянутую ладонь весьма горячо, трепетно.- Какое тут - опаздывал...- Он смутился, стал в уме деньги считать, не передал ли лишнего шофёру, жалко теперь стало.
    - Как дела, как семья?- здороваясь с сотрудниками, раскланиваясь и улыбаясь, интересовался Зимин, пока они шествовали по кишашим людьми коридорам и лестницам.
    - А-а,- с отчаяньем махнул рукой Шутов, и верхняя губа его предательски задрожала.
    - Что так?- лысина и лоб Зимина покрылись лукавыми морщинами, он одним глазом в лицо Шутову испытующе заглянул.- С женой поссорился?
    - Да не то чтобы...- кисло улыбнулся Шутов, овладевая собой, вздохнул.- Так, конфликтная ситуация назрела.
    - Что, романчик завёл на стороне, товарищ капитан?- подмигнул Зимин, пошловато осклябясь.- Понима-аю...
    - Как можно?- ужаснулся Шутов, ускоряя шаги, стараясь от майора оторваться.
    - Брось, Иван Лукич,- догоняя, заструил ему Зимин в самое ухо,- я живу с двумя женщинами, ну и что?
    - Да ну? И что жена?- до самой глубины души был потрясён Шутов; он вдруг очень заинтересовался.
    - Знает, конечно, догадывается,- заявил Зимин с садистическим наслаждением.
    - И молчит?- настроение у Шутова начало стремительно улучшаться, оттого, наверное, что не только у него одного в жизни сложно было, не однозначно.
    - А что она скажет? У неё, скорее всего, тоже хахаль имеется,- Зимин снова хищно шевельнув длинными ушами, гордо, высоко выпрямился. - А то бы давно мне, шалава, глаза выцарапала.
    - И вы так спокойны? Просто удивительно...- всё больше изумлялся Шутов.
    - Нет, ну это я предполагаю, что таковой имеется,- он с плохо скрываемым превосходством хохотнул.- Если, не дай Бог, застукаю - убью, конечно, обоих.- И Зимин с откуда-то всявшейся бешеной силой саданул маленьким своим кулаком в белую точку ладони, на лицо его набежала тяжёлая тень.
    Шутов как-то по-новому взглянул на Зимина, он даже отступил на шажок, чтобы рассмотреть того получше в открывшемся вдруг новом свете.
    - Это же неприкрытый эгоизм, Борис Борисович,- не унимался Шутов, понять до конца хотел.- Вам, значит, можно, а жене вашей нельзя?
    - У тебя что, и правда, кроме законной твоей никого нет?- Зимин с нескрываемым изумлением взглянул на Ивана Лукича, стал обгонять его.
    - Нету...- задумчиво сказал Шутов, и ему почему-то стало стыдно от своей правды, точно он оказался вдруг посреди улицы голый. Он засеменил следом.
    - Наивный человек!- Зимин похлопал с сочувствием Ивана Лукича по плечу.- Следовательно, делаем вывод, у тебя всё ещё впереди, дорогой мой.
    А и правда, подумал в следующее мгновение Шутов, бешено волной вдруг веселея, и впрямь ведь - может быть, в любовь, в разгул удариться? Но у него тутже, как бы захлестав требовательно по щекам и по носу, взлетели в памяти странички с картинками Надиными - и голубиная высокая шея её, и грудь, и пышные бёдра, кожа белая... и подумал он, что ничего красивее и праздничнее, приманивало бы которое бесконечно, в жизни своей он не видывал. Всё одно, отгоняя мерцавшую ярко над ним красоту, думал он, как резервные вариант оставит: его обманет, обманет и он, а то как же? Шутов почти с сыновьим, светлым чувством поглядел на Зимина, на рыжую, волосатую шею того, и ему захотелось к Зимину нежно прижаться за то, что тот, как вяснилось вдруг, такой простой, откровенный, симпатичный человек, почти паинька, и ещё важные советы даёт.
    - Так, у тебе имеется, что сообщить?- хмурясь и кашляя, переключился на дела Зимин, безразлично отвернулся от разнежничесшегося, сверкающего влажными глазами Шутова.
    - Вроде, нет,- незаметным движением вытер набежавшую слезу Иван Лукич.
    - А вот у меня - есть, заходи.- Глаза Зимина под очками, едва они вошли в кабинет, тотчас оледенели, лицо стало обыкновеннейшее, каким всегда бывало, чужое. Они, раздевшись,  расселись на стульях.
    - Я проверил, Иван Лукич, кто находился  вчера в момент кражи записной книжки, в те вечер и ночь, в Управлении...
    - Кто же?- подался вперёд Шутов, по сердцу его посыпались холодные, цепкие пальцы. Зимин выдержал паузу.
    - А никого,- Зимин улыбнулся одними глазами, особенно какими-то скользкими и мутными теперь, поглядел мимо удивлённого, потрясённого услышанным и этой переменой в майоре Шутова.
    - То есть как это?- Иван Лукич растерялся.
    - Кроме дежурного, разумеется, наряда - никого. Никто не входил в здание и не выходил из него, только - ты. Вот так-то. Зачем, спрашивается, сидел тут до поздна, Пинкертон хренов?- сурово произнёс Зимин и принялся сосредоточенно передвигать спичечный коробок по столу.
    - Так, значит, они и сделали это, наряд этот ваш!- в отчаяньи крикнул Шутов, чувствуя недоброе, покатил брови высоко на лоб, запыхтел.- Не хотите же вы сказать, что это я сам...- он вспыхнул, глаза у него от гнева и возмущениея сделались треугольные.
    - Ничего я не хочу сказать... пока...- поморщился недовольно Зимин, встал, ушёл в угол.
    - Дежурный наряд мог быть подкуплен, это раз,- шевеля уехавшим неприятно куда-то в сторону ртом закаркал Шутов и побежал следом за Зиминым.- Вор мог затаиться в помещениях, ночь благополучно переждать, а утром, сучара, вынырнуть, как ни в чём не бывало, это - два... Ведь так? "Не было никого..." Ишь!
    Он вспомнил, как стоял у окна вчера утром, носом словно чуя, как внизу там гады крадутся...
    - Так-то оно так, любезный Иван Лукич, только дежурный офицер рано утречком проверял печати на дверях,- подплыл к нему Зимин, мелко, зло улыбнулся, и его железные жёлтые зубы, точно шестерни, стали засасывать в себя Шутова. Шутов замахал локтями, лбом, упираясь.
    - Ну и?..- он, как будто ожидая удара, присел, схватившись за край стола, голову вверх задрал с распахнутой чёрной ямой-ртом.
    - Твоя дверь была опечатана,- сказал Зимин и с грохотом захлопнул на столе какую-то толстую книгу. Шутов рухнул навзничь на стул, перестав дышать и перед собой что-либо различать, руки его безвольно свисли вниз.
    - Ты сам-то проверял печать?- Зимин над ним наклонился, блестя отражёнными окнами вместо глаз.
    - Да... Нет... Не помню...- хватая побелевшим ртом воздух, едва не заплакал Шутов и с ужасом смотрел, как большое лицо Зимина хочет его проглотить.
    - То-то и оно,- по лицу майора скользнула вместе с игрушечной болью и - показалось Шутову - тень облегчения. Иван Лукич, отвернувшись в стену, напряг свою размякшую, ускользающую память. Точно на запрыгавшем, зазвучавшем экране внутри себя он увидел, как он, зазвенев тяжёлыми ключами, подходит к двери, здоровается попутно с кем-то, думает о чём-то - о семье, разумеется - вертит, скрежеща, ключом в замке, а что печати это чёртовой касаемо - ничего не видно, ни зги. Ничего не в спомнил, и всё тут, провал, бессознательность.
    - Что молчишь?- спросил Зимин, косо и кисло глядя на Шутова.
    Выдудев горькое "Ай!", Иван Лукич подхватился и, обхватив влажный, холодный лоб, забегал по комнате. Было с этой записной книжкой не то что-то, какая-то нелогичность заключалась в том, что исчезла она именно из его, Шутова, кабинета; абсурд - вычислить ведь вора элементарно можно, взяться только хорошенько нужно за дело, и возьмётся! Мелкие, но крайне полезные зёрнышки воспоминаний рассыпаны были в глубине мозга Ивана Лукича, и если бы сложились эти звенящие точечки вместе, то немедленно стало бы понятно - вся картина бы прояснилась - кому нужно было, чтобы украли,- так, обнадёживая его, казалось ему, ничего - докопается! Лица - скорее, скорее! - надо было припомнить, слова, жесты людей, всё это было запрятано где-то в нём, но так глубоко, что не пробиться сразу. А Зимин-то зловредный какой стал! Ха, вот именно... Или - нет,- пугался следом Иван Лукич.- Гениально придумано ведь! Как дерзко! И следы замели все. Теперь он, Шутов, прежде всего под подозрением, дела...
    - Вот видишь, Иван Лукич, халатность проявил, дорогой, упустил, не проконтролировал,- продолжал долбить Зимин, вздёрнув подбородочек.- В нашей работе мелочей не бывает.
    - Да знаю я...- Шутову стало обидно, что его, как мальчика учат, да ещё его же словами. Он поглядел на Зимина, хитро, нехорошо прищурившись: изменился как-то в последнее время Борис Борисович, ехидный стал какой-то, въедливый...
    Зимин взмахнул рукой, толкнул - иди, мол, в бумаги носом нырнул.
    Иван Лукич, дёргая острыми коленями, тотчас понёсся вниз в дежурную проверить, наконец, самому, кто стоял в ночь кражи. В забитой людьми тесной дежурке чудовищно, тошнотворно несло табаком, все, какие были в ней, выпуклости до черноты захватали пальцами, пол был весь в дыры зашаркан. Но главное неприятное было не вонь  и не грязь эти, которых полно в нашей жизни повсюду, а какой-то полный, предельный, запрятанный здесь в каждой детали духовный сквозняк, как будто не в комнату о четырёх стенах со стульями и столами попадал, где сидят, стоят, пьют чай, разговариват, а - в подземный переход, в котором люди, как тени, существуют только на миг, чтобы тот поскорее перебежать и жить где-то в другом месте дальше. Шутов, шлёпая ладонью, поздоровался с милиционерами в лихих портупеях, сел, поболтал, спросил как бы ненароком журнал учёта, спряиался в уголке и, слюнявя палец, начал листать.
    За окном тихо скользили тени прохожих и прибывающих на допросы и разбирательства, входная дверь за стеной глухо стучала, голубенький, чистенький ситец неба загорелся наверху.
    Различными подчерками, наклонёнными влево и вправо, круглыми и обрывистыми был исчиркан журнал. Он увидел, как пишет лейтеенант такой-то, капитан, майор и ещё лейтенант, которых он хорошо знал в лицо, а как пишут они ведать не ведал, и ему стало вдруг интересно посмотреть, что у одного подчерк совсем вразлёт, у другого буквы - одна к одной, словно семечки в мешке у рачительного хозяина, пляшут у третьего или наклонены как от ветра; там и там и вон там написали небрежно, тяп-ляп, а тут, гляди, ажурно, по-девичьи, и Шутов будто подглядел в щёлку за таинством, будто выхватили прожектором  то, что нельзя обыкновенно, при  дневном свете увидеть, и ему стало гораздо понятнее, что за люди эти лейтенанты и капитаны с майорами, с их носами, щеками и необъятными чревами, точно в самую душу им взгляд пролил.
     Шутов сразу нашёл то, что ему нужно было, сердце его легонько дёрнулось, сказал спасибо и свернул в коридоры.
     - Товарищ Вифлянцев, здравствуйте!- минуты две прождав в тёмном углу, ринулся он навстречу выпавшему из стены кругленькому милиционеру.- Скажите, это вы дежурили...- он назвал число. Смотрел очень недружелюбно,  не мог удержаться от этого. Он волновался, дёргался, Вифлянцев же свитыми в сытый клубок глазами глядел спокойно, открыто. Это был невысокий, очень плотный человек с толстыми, подвижными ляжками. "Этот наглый, этот мог..."-
заводил себя Шутов, принялся ноготь на пальце кусать.
     - Так точно, я,- ответил тот, замер на мгновение и тотчас снова, как кот, мягко начал перебирать лапами.
     - Скажите, печати на комнатах утром вы проверяли?- спросил Шутов.
     - Ах, вон оно что...- Вифлянцев взмахнул тяжеловатым, упрямым лбом.- Меня уже спрашивали вчера, Зимин ваш спрашивал. Я всё ему рассказал.- И он хотел лететь дальше.
     - Знаю, знаю...- заметался Иван Лукич, за руку удержал Вифлянцева, вымученно улыбнулся.- Но попрошу ещё раз мне лично повторить... пожалуйста.
     Они прямо посреди коридора остановились, их стали толкать.
     - Печати проверял, все были в сохранности. Что ещё вас интересует?- сделав гадкое, но вежливое лицо, ответил Вифлянцев.
     - Именно - следующее,- спеша, будто Вифлянцев мог передумать с ответом, заговорил Иван Лукич, оттаскивая того к окну.- Кто входил в здание или выходил из него в те вечер и ночь? Вы сотрудников регистрируете, запоминаете хотя бы?
     У Вифлянцева жалось и грусть, какое-то тихое ликование отразились на лице.
     - Кроме вас - никто. Всё?
     Шутов стал мрачнее тучи.
     - Вы уверены?
     - Абсолютно.
     - И никто не мог остаться, затаиться внутри помещений?
     - Исключено.
     - А ведь знаете, я свою комнату опечатать забыл,- в отчаяние соврал Иван Лукич.- Что вы на это скажете?
     Вопрос не произвёл на Вифлянцева никакого впечатления.
     - На всех комнатах, повторяю, в том числе и на вашей, печати были в сохранности,- сказал он, начав скучать. Шутову показалось, что у него сейчас какая-то важная жила в груди от напряжения отвяжется, сердце его остановилось, затем побежало.
    - Да-да, забыл, наверное...- под нос себе дунул Иван Лукич, отворачиваясь, ресницы у него от досады стали мокрыми. Он протянул дрожащую руку.- Спасибо за помощь.
    От красных фуражек в глазах у него стало рябить. Он с ненавистью посмотрел вслед удаляющемуся Вифлянцеву, на круглый, весело подпрыгивающий зад того.
    На лестнице его окликнули.
    - А, Свебриков,- узнал лейтенант Шутов, навалил угрюмо брови.- Ты зачем меня бульдозером хотел раздавить?
    - Не понял...- известие Свебрикова ошарашило, какая-то сила толкнула его с распахнутыми от удивления руками к стенке.
    - Да приснилось мне, что в бульдозере сидишь, рычаги крутишь. А что никаких плохих известий?
    Они потянулись наверх, задирая колени.
    -  Известия только хорошие, товарищ капитан,- лицо у Свебрикова с утра было чуть припухшее, но на размерах его больших, победно блестевших глаз это никак не сказывалось.
    - Неужто? Какие?- лукаво сморщился Шутов, но из-под маски недоверия у него проглянули большие тревога и настороженность.
    - Фёдор Лопухов с сегодняшнего дня устраивается на работу!- сияя весь, торжественно провозгласил лейтенант.- Он обещал.
    - Зарекалась свинья в огород ходить. Это всё?- заметно разочаровался Шутов.
    - Нет, не всё,- весело и загадочно прижмурился Свебриков.
    - Так, говори быстрее!- прикрикнул Иван Лукич, жадно зашевелив лицом, схватил за сюртук Свебрикова. На них посмотрели. Шутов руки за спину сунул.
    - Это касается кражи записной книжки, не прямо, конечно, а опосредованно.- Лейтенант стал ногой притопывать, наслаждаясь, что он, какой-то летёха, знает, видишь ли, а распрекрасный Иван Лукич - нет.
    - Не томи,- стал умолять Шутов.- Гад!
    - Сержант Ковбасюк, дежуривший в ту ночь, сообщил - под большим секретом, разумеется - что дежурного офицера перед самым заступлением сменили. Понимаете?
    Сердце в груди у Шутова стало бешено колотиться, он задохнулся.
    - То есть этот - ненастоящий...  Подменили... своего, подставного запёрли...- Шутов не знал куда свои разбушевавшиеся руки деть, стал ладонью причёсываться, пиджак дёргать.- Этого - Вифлянцева поставили?
    - Его самого.
    - Есть!- Шутов громко хлопнул ладонями.- Картина проясняется. Быстро за мной!- Он ринулся, потянул лейтенанта. Горячо переговариваясь, они двинулись к Шутову. Когда им кто-либо встречался на пути, они тотчас же умолкали и, маршируя, осматривали залепленные пылью потолки и стены, явно мучаясь молчанием.
    - На сегодня план действия таков,- совсем оживился Иван Лукич у себя в родной комнатке и всё прихлопывал звонко, весело в ладоши.- Едем к этому, как его, к Фетифанову, свидетелю. Далее. Стрелой слетаю в Москву. Мотнусь, Лёня, узнаю, что там да как. Надо. Уж очень мне всё это не нравится - дела эти профессорские. Сдаётся мне, что Москва здесь как-то замешана, чувство вот здесь,- он пальцем постучал  по нагрудному карману пиджака, - имеется.
    Иван Лукич, летая из угла в угол, стал развивать свою теорию, замычал сбивчиво. Говорил, что корни дела нужно искать в столице именно, что вот там мафия настоящая позасела, что кажется ему, что кому-то там крайне необходимо было, чтобы исследовательская работа Нирванского была сорвана, что ограблением здесь и подавно не пахнет. Он вдруг остановился, побледнел, стал бить себя по карманам, испуг прорезал его взгляд. Выдохнул облегчённо, выудив из-под полы пиджака сложенный вчетверо тетрадный листок, исторгавший волны небесного запаха.
    - Смотри, Лёня, что нашёл я на городской квартите Нирванского. Что скажешь?
    - "Дорогой Аполинаша..."- стал вслух читать Свебриков, забубнил, заплямкал, закрутил губами.- Мгм,- он вернул жасминовый клочок, с удивлением посмотрел на Шутова.- Угрозы... Новая версия? А кто вообще такая эта Люба?
    Шутов хмыкнул многозначительно.
    - Не извесно. Это нам предстоит выяснить.
    - Убийство из ревности?
    - Вполне возможно, хотя я не верю.
    - ...Наведи справки, поезжай   в клинику, поспрашивай, у соседей выведай, может, кто что и знает. Между прочим, в клинике я вчера уже был, говорил с коллегами Нирванского - некие Чугунов с Литвиновым. Явно скрывают что-то, недоговаривают, юлят, сообщают противоречивые сведения. - Шутов звонко щёлкнул в воздухе пальцами. - атмосфера там, знаешь, какая-то нездоровая, что ли, это сильно заметно. И Москва выныривает из их слов ненароком...Чую я её, Лёня, чую родимую!
    - А они про эту Любу ничего не слыхали?- ухватился с воодушевлением лейтенант за новое.
    Шутова досада и раздражение стали колоть.
    - Не успел я спросить, уходить пришлось. Ты узнаешь.- У него на секунду перед глазами взмыло лисье рыло Литвинова, свет из его круглый очков покатился в него, резанул, как лезвие - и так как больно ударило! Ивана Лукича аж на стуле подбросило.- Слушай, Лёня, а где этот Колбасюк, сержант, сейчас? - затараторил он, оглянувшись  мельком к Свебрикову, волнуясь, - не увидел ли на его лице пацан чего.  Видел, наверное, нервное его это, тик, или как его там...
    - Здесь, думаю, в управлении.
    - Сбегай, друг, узнай, где он, а найдёшь, веди его во тут же ко мне, лады?- с глаз долой отослал его.
    Скучное радио плакало на стене. Иван Лукич потянул из кармана сигаретку. В пачке мало совсем оставалось. Он вспомнил плакат в журнале: страшная болезнь и всё такое. Тяжело вздохнул. Утонул в табачном дыме и тотчас забыл о всех ужасах.
    Тоска плыла у него во на сердце. Два настороженных ночных звонка, пустых и тревожных, как ночная улица, труп Нирванского в забрызганный белоснежной сорочке, неслыханная кража записной книжке, хитрые Литвинов и Чугунов, явно что-то от него скрывающие, загадочная московская работа профессора, Люба какая-то, вся в бешеной страсти, в угаре; злой пьяница Константин, глупое, совершенно не вмещающееся в череп бессмертие, бомж Федя - всего всё завертелось в голове Шутова, как страшный сон, и никак как не выстраивалась в одну плавную линию; разбросано всё было, будто бы загадка - камешки из мозаики, которые нужно непременно в один рисунок выстроить, а - не получается.
    Самое важное здесь, - долбил в одну точку Шутов, высасывая языком кислую сигарету, - это пропажа рукописи профессора -ведь так? Так. Но опять же, - думал он, крутя очень женственную её ножку желтыми пальцами, - рукопись могла исчезнуть и до убийства. Плохо очень плохо, - расстраивался он, выливая длинные колышущиеся струи дыма из носа. - А вернее на первый взгляд, пожалуй, выходит на бытовой почве: письмо загадочной бабенции этой: люблю говорит, Аполинаша, тебя до помутнения, до полной невозможности - значит, отношения зашли слишком далеко - да; халатик женский, духами пропитанный, в шифоньерке, как дома у себя, у неё в смысле, вывешен, понимаешь, до постели два шага. Седина в голову, как говорится... Вот муж законный за поруганную честь свою - раз и всё... Большая улика, записочка это, по сути прямо указывает на несдержанного, пьяного Константина, и ситуация чистой воды такова, что убить запросто мог в помутнении ревности... Да-а... Прекрасная версия, с веской уликой. Скажи пожалуйста, кто бы подумать мог... Но рукопись, куда могла подевалась рукопись?.. - мучился Шутов, глядя на источающий зигзагами синее пепел, который набежал у него в пальцах; он попробовал поднести его к пепельнице, но серая башенка стала заваливаться, Шутов погнался за ней, изогнулся, как акробат, удерживая на весу руку и, придерживая ладонью, страшно вывалив глаза, боком заковылял к столу.
    В эту секунду ударил в телефон, серая колбаска подпрыгнула, обломилась, поехала вниз, вскрикнула - и Иван Лукич вскрикнул - и, ещё не долетев до пола, рассыпалась на атомы и частицы, и вниз упало много маленьких точек, ботинки и штаны опачкав.
    Он схватил трубку, заизвивавшуюся в руках.
    - Слушаю, следователь Шутов, - зубы ощерив, выпалил, досадуя, злясь, что что ни в чём ни черта не получается, даже пепел хорошо вытряхнуть.
    В трубку долго кашляли и чихали.
    - Алло, вас слушают! - выливая зло из себя, гаркнул Шутов,  тот час вспоминая те ночные страшные, ошеломившие eгo звонки; он невероятно встревожился: сколько можно же?
    - Это я, - я несмело очень начали, будто из другой галактики.
    - Что? Кто это? Кто говорит? - обрадовался Шутов, что ему хотя бы сегодня отвечают. В проводах постановил какой-то электронный сквозняк.
    - Федя говорит,- неслось страшно издалека,- Фёдор Лопухов, помните?
    - Ах да, да,- закричал Шутов, сжимаясь ухом в пластмассу рожка.- Где ты? 
    - Я... У меня...- мямлил Федя, и голос его во глубоко тронул в километрах проводов.
    - Громче говори, Лопухов, плохая слышимость, - обняв ладонью трубку, кусал её зубами Шутов. - Ты меня слышишь? Слышишь меня?
    - У меня имеется сообщение, - как-то навзрыд выдал Федя и - замолчал.
    - Ну? Говори!- Шутов долго слушал тишину. Горячая трубка стало жечь ухо, в ней без толку хрустела и крякало.
    - Ко мне сегодня подходил один человек со шрамом, это ваш сотрудник? - наконец, слабо принеслось. 
    - Н-нет, не знаю, - вспоминал шрамы Шутов и начал вдруг волноваться - как зовут не помнишь?
    - Э-э, м-м...- стал мычать Федя, - кажется, представился капитаном милиции каким-то. Да, да именно.
    - Бубнов?
    - Нет.
    - Свинин?
    - Нет-нет...
    - Ну чёрт его знает! Так что он хотел?
    - Сказал, чтобы я не смел никому ничего  о Нирванском рассказывать, велел помалкивать.
    - А почему? Он сказал, почему? Как он нашёл тебя?
    - Сказал, что это дело государственной важности.
    - Никакой он не милиционер, Лопухов, не смей никого слушать, - пугаясь, гахнул в провода Шутов.- Ты где сейчас? Дай своё местоположение.
    - С автомата звоню,- там, расходившись, стал кричать Фёдор. - У меня есть ещё сообщение...
    - А? Что? Какое сообщение?- Иван Лукич перестал своё ухо чувствовать, но в другое переложить боялся - пропустить мог что-нибудь.
    В мозг его гудело, гундосило.
    - Я видел самой той ночью, когда убили, под утро в смысле - как от доктора выбежал человек и как-будто бы выстрелы бахнули перед этим, а потом в дом входил еще кто-то, повыше ростом - высокий такой - и тоже потом как ошпаренный выскочил.
    У Шутова сердце стало сильно на нитке в груди рваться.
    - В красном пальто был одет?
    - Который?
    - Ну кто-нибудь там был в красном пальто?
    - Темно было, плохо видно ещё...
    - Ну?
    - Ну а потом заходил сосед, этот, как его...
    - Фетифанов?
    - Он самый. Его я точно узнал. Так он, соседа этот, повстречался с этим вторым субъектом, поговорил с ним минуту, и они расстались. Светать стало, и скоро уже вы приехали. Всё.
    - А что что за человек второй, кто это? Ты рассмотрел?
    - Нет, темно говорю, ещё было, не увидел я.
    - Почему же ты раньше молчал, мерзавец?- зарычал, сцепив зубы Шутов; он страшно обрадовался, что такая удача. Словно помчало его в какой-то сказочной игре на много, много ходов вперёд.
    - Боялся,- еле слышно выдавил Лопухов.
    - Всё, еду,- мчаться решил шутов, и ноги его под столом стали бежать. - Выезжаю. Где ты будешь? Где увидимся?
    - Дом профессора...
    - Так.
    - Через два дома от него склад каменный...
    Шутов все эти дворы перед собой видел в развороте,- лески, перелесочки.
    - Там ворота есть такие. Возле ворот буду.
    - Еду!- предупредил сурово Шутов и, брякнув пластмассой, дал отбой.
    Он раз, второй поглядел на часы, с нетерпением, заходил по комнате. Прибыл, наконец, Свебриков.
    - Один?- пробегая мимо него, убегая, спросил Шутов.
    - Не нашёл, товарищ капитан,- с удивлением уставился на него Свебриков, - Видно,  уехал куда-то, никто не знает, в общем, пропал.
    - Ладно, потом найдёшь.- Шутов снова промчался, вытянув руки, мимо него к вешалке.- Планы меняются. Выезжаем, собирайся.
    - Куда?- гуськом продвигаясь за ним к выходу, спросил Свебриков, заволновался, стал ноздри возбужденно раздувать, шумно тянуть воздух.
    - Иди,- подтолкнул его Шутов, стараясь не ощущать озлобление в себе, тщетно, конечно,- по дороге расскажу, времени нет.
    Иван Лукич собран был, хмурился важно, но и ясная, какая-то детская улыбка в нём проклевывалась; приглядевшись, губы Свебриков тоже растянул.
     Бегом промчавшись по набитому людьми управлению, они выскочили на улицу, ахнувшую перед ними яркой вспышкой, взяли машину ну и велели водителю - сержанту лететь во весь опор. На светофорах, когда да перед носом вдруг взрывался красный, Иван Лукич злился и нервничал, говорил, что не везёт - " сука такая " - и едва можно было ехать, машина, содрогнувшись и плюнув дымом, подпрыгивала и срывалась с места. Иван Лукич, налегая на поворотах плечом на Свебрикова, перекрикивая мотор, из горла выкапывал, что Лопухов сообщил наиважнейшие сведения и что, что возможно, он сможет описать точно убийцу.
    - Так что что, конец делу, возможно, скоро, Лёнечка, - очень радовался. 
    Сирену ну не включали на крыше, не любил Иван Лукич большой шум, не надо это.
    - Представляешь, лейтенант, - говорил Шутов, подскакивая головой до потолка на ухабах, - был ещё кто-то. Кто? Вот интересно. Ещё свидетель? Почему тогда молчит? Или соучастник? Сейчас докопаемся.
    Свебриков напряжённо молчал и, и запустив руку под пальто, тайно нащупывал квадратную твёрдую ручку пистолета.   
    За городом, в выбеленном снегом дачном посёлке, выбоины сделались чудовищными, машину бросало как как на волнах, и ход пришлось убавить. Низкие, бревенчатые домики, кивая, плыли мимо.
    Возле склада да никого не было. Ветер нагибал высокую сухую траву,( тонко свистел).
    - Где? Куда? - крутя с шеей, безразлично каркал водитель, сержант.
    - Да здесь где-то, - чертыхаясь, Шутов всматривался, прижимался лбом в стекло. - Возле ворот долбаных железных каких-то.
    Машина подкатила к ржавой, чёрный пасти ворот. Никого, и бумажки ветром метёт.               
    - Странно, - тихонько удивился Шутов, и тоненькая, противная струйка стала  ползти у него под рубашкой, под майкой.- Проедься, покрутись,- хмурясь, попросил он водителя.
    Машина побегала минуту, толкаясь носом в сугробы.
    - Да что за хрен!- ни черта не понимал Шутов.
    Свебриков вынул из груди маленький, скуластый пистолет и незаметно переложил его в карман на боку, поближе.
    - А ну, выходи! - чуть изломанным испугом голосом распорядился Шутов.
    Машина снова приплыла к хлопающим под порывами ветра железным ржавым губам.
    Все вышли на лёд, чёрные их пальто что милицейские куртки развевались на ветру, фигуры смотрелись очень внушительно, и лица сурово сияли.
    - Оружие приготовить? - сипло, сдавленным горлом спросил Чебриков и немедленно, не дожидаясь ответа, выхватил свой железный красавец.
    - Спрячь пока, - недовольно сверкнул в него взглядом Шутов. - Людей, вояка, распугаешь.
    Щель была приоткрыта едва, стучала. Жёлтые, облезлые стены склада разбегались, как руки, во все стороны.
    - Заходим, Свебриков,- кашлянул, кпялясь в хлопающую пасть её, Шутов. - В случае чего - прикроешь. Сержант, наблюдение вести отсюда, с этой стороны. - он подбородком начертил сержанту линию. - Пошли...
    Шутов ногой, надавливая носком ботинка, распахнул взвизгнувшую половину. В чёрной щели летал ледяной ветер и запах был столетний аммиачных испражнений; на дне густой, твердый темноты лежал где-то слабый свет. Милиционеры ввалились внутрь, Свебриков тотчас спиной вжался в угол и перестал двигаться; Шутов на полусогнутых ногах побрел, вертел головой и, выйдя в свет, в четырехугольник внутреннего двора, в середину штабелей досок и ящиков, он остановился, припал спиной и вдруг, низко присев, покатился, направляя оружие на подозрительные места; Свебриков вынырнул уже на самом углу, и один глаз его и черная дырка пистолета виднелись.
    - Никого?- громко прошептал он издали белыми зубами.
    - Пусто.- Шутов опустил руку.
    Хрустя ломающийся кромкой, они обошли замусоренные пространство двора. Здесь, под шапками снега, навалены были чёрные объеденные, выледенелые непогодой доски и стопки из сломанных исчезнувших ящиков; было так много мрачных между ящиками закоулков, куда да трудно было сразу пробраться и где свет был маленький и почти не живой, что неотступно стало казаться - там мог прятаться целый взвод вражеских автоматчиков. Шутов со Свебриковым, треща лопающимися досками, падая, взбирались на кучи и заглядывали сверху, матерились. В одном из углов кудрявая рыхлая башня съехала с гулом вниз, локти ожившего свежего снега обильно осыпали землю. Свебриков, встав на носки, вгляделся в шевельнувшиеся какие-то очертания там, в глубине. Он увидел как будто груду изолированного свежего тряпья, красно-сине-зелёного, которая странно вздувалась на чём-то, что-то закрывая собой и, словно живая, бурлила и шевелилась; Свебрикова изумили торчащий оттуда ботинок, едва вздрагивающий, и и выше него - белое полено ноги под задравшейся штаниной; всё захолонуло в нём. Серое небо вдруг надломилось, опрокинулась у него над головой.
    - Товарищ же капитан!- истерически закричал он и побежал, размахивая ногами и лбом, прочь.
    Шутов, расставив руки, выпрыгнул с корявой груды и ступней с размаху въехал в фанерный короб, издав жуткий треск. С выскочившими из орбит глазами, напряженно дыша, он подлетел.
    - Вот!- стал толкать его Свебриков впереди себя, прячась за ним.
    Втиснутый в узкое расстояние между нависшими со всех сторон горами, весь тоненький и прямой,  как червь, тихо-тихо покоился Федор Лопухов; руки и ноги его торчали вверх и вбок, как у тряпичной куклы, брошенный на пол; одна задранная нога его мелко вздрагивала, на белой икре виднелись синие жилки; одежда на всклокоченной груди у него было липкая и красная; широко распахнутые глаза его умоляюще смотрели в чёрно-белое, бегущее стремительно небо, конвульсии схватывали его тело и, и казалось, он хочет встать, но не может и никогда уже не сможет; он, как рыба, открывал рот, и белые губы его хлопали безмолвно, и зубы.
    - Ах, ибана по голове!- ахнув, Шутов протиснулся и бросился на колени перед раздавленным стариком.- Давай! Давай! Давай! Давай!- погнал он диким голосом Свебрикова к себе, и вместе они потянули мягкое, как пустое пальто, тело, вынесли.
    Губы Лопухова прилипали к деснам; казалось он страшно скалится. Смотрел, угасая, куда-то за качающиеся ржавые крыши.
    - Что? Что?..- почти с нежностью от уважения уходящей жизни спрашивал Шутов, стоя коленями в холодном снегу; передвигал ухо к бесцветным, обжигающим щекам Лопухова.
    - Он... Это был он...- услышал, наконец, Шутов среди клокотания у того в горле и свиста.
    - Кто- он? Кто?- умолял он сказать, тормошил слабенько.- Убийца Нирванского? - но глаза Фёдора закатились, лицо глубоко провалилась, губы совсем вниз упали,  и грудь, захрипев, остановилась.
    Вороны орали на деревьях, кружились над ними чёрными точками.
    - Всё, конец,- неотрывно глядя на острый вылезший нос Лопухова, выдохнул Шутов. - Ну ****ец полный.- Он дико, сумасшедше хохотнул, оглянулся ошалело, невидяще.
    Свебриков что-то жалобное заскулил, задергался. Подпрыгивали его губы и коленки. Они постояли, помолчали потрясенные, что - вот был человек живой, а теперь нет, потому что жизнь его куда-то ушла, кончилась.
   - Постой, постой,- первым очнулся Шутов, мрачновато осмотрелся кругом. - А другой выход здесь имеется?
    - Чёрт его знает,- Свебриков, заметив в глазах у него разорвавшуюся чёрную тревогу, заметался, запаниковал, - Халатность, товарищ капитан, не заметили.
    - А это мы сейчас выясним,- выставив квадратные зубы, со злостью за потерянную ими жизнь Феди, выцедил Шутов, он уже почти уверен был, что его слышат и, махая расстегнутым пальто и горячий под ней грудью, замаршировал широко по двору. Он дерзко вышагивал на открытом пространстве, ничего вдруг не боясь, и если бы - думал восторженно он - пуля сейчас прилетела к нему, он подставил бы ей грудь навстречу, чтобы показать, что пуля слабая, ничего сгоряча ему не сделает, а он - всемогущий, и даже с пробитой грудью пойдёт до горизонта и дальше. Холодный воздух разрывал ему лёгкие, и он чувствовал, наполняясь им, каждую точку своего тела, каждый его атом; он ждал, искал того, что могла бы ему сделать больно, испытать его; он передвигался весьма хаотично, хрустя снегом, кружа по двору и зорко, впрочем, наблюдая за расположением предметов, близких к себе и в глубине двора и отбрасывал ногой ящики с дороги, и они, как испуганные существа, жалобно крякали и отпрыгивали, поверженные, и тогда от ударов ноге Шутова было чуть-чуть больно, приятно, протяжно мыло нога.
    - Так, смотри - выхода другого нет, - не оборачиваться и чуя  притихшего Свебрикова спиной, с триумфом крикнул он.
    - Бау - вау - рау,- не слышал ничего Свебриков, зачарованно только глядел в серое, исполненная вечного молчания лицо трупа, будто ожидал, что он сейчас встанет и в горло ему пальцами вцепиться. Ему бежать отсюда захотелось прочь, бежать...
    В самом дальнем углу, совсем чёрном от теней, линий и перекрестий, в высоких домах и переулках ящиков Шутов вдруг растерялся и, глотая ноздрями гнилую сырость и аммиак испражнений, войдя в эти этажи, он услыхал, как в него что-то, мяукнув, ударилось  - и ещё раз. Он увидел, как впереди полыхнуло, и огонь, бьющий в него, был прямой и острый, как нож. "Да ведь это пули!"- сходя с ума, обрадовался несказанно он и рванулся, как ветер, на встречу. Прогудев, пуля укусила в пальто и настойчиво за собой потянула. Шутов взмахнул руками и парусами обеих пол, чтобы удержаться, посмотрел себе на заходившее ходуном ноги, увидел там прочную землю и устоял. Тотчас ему, вырастая, на голову свалился тяжелый черный куб, в глазах его от удара все скомкалась и померкло, колени его подломились, и он упал носом в ударивший больно холодный снег, и рухнувшая на него глыба человека раздавила его, прижала к грязному льду, размазала. Шутов закипел, выгнулся, маленькой частью лопнувшего от ярости мозга ещё соображая ясно, попробовал сбросить тяжесть себя, ухватился руками за что-то мягкое и горячее, неподъемное, потянул, разрывая, как показалось ему, в клочья, хотел вывернуть шею, чтобы разглядеть, что же это, кто же это? - но в эту секунду получил чудовищный удар в висок, во всю голову и почувствовал, со стуком снова упав щекой вниз, что земля совсем живая и огромная, но не злая; одним глазом, упёршимся туго в неё и которому она мешала закрыться, каким-то слабым углом его зрение он пеленговал, что чёрный ком стал улетать прочь, из него, образовываясь, выпали ноги, плечи, а на плечах вспухла, приседая и плавая, голова, которая белым длинным лицом оглянуться.
    - Держи!- хотел он звонкое закричать Свебрикову, но только выхрипел едва понятно что , торча ногами в переломленное небо, но ему показалось что он вполне громко пролаял, по-настоящему, и он обрадовался, что хорошо скомандовал, по существу, и захотел ещё и выстрелить самому, послать вдогонку пулю, вспомнив что он милиционер, но не мог найти, где находятся его руки, правая и левая, нет - левая и правая, и где этот чёртов пистолетный крючок спрятался, а вместо то этого он дёргал языком во рту и отчего-то внутри только себя самого стал напевать весёлую песню, чтобы разбудить себя и дать себе умереть, которое, это умирание, уже очень близко подобралось; голова его будто выросла до огромных размеров, как сторожевая будка,  и он - странное дело - понимал всего только одну вещь на свете, что у него есть два глаза, а больше ничего нет - нигде, ничего, во эти прожектора его живые существуют в пустоте, ярко бьют внутрь его только; к он увидел какого-то мальчика, низенького, с сачком бегал резво который, гоняясь за бабочками, траву, как изумруд, увидел и наверху - о! - Лопухова в облаках, что ли, сильного, высокого, с коричневыми загорелым лицом; радостно засмеялся тот, совсем молодой и махнул, что ему хорошо , и лето горело вокруг, лето настоящие!; затем ветер рванул сильный, смешал всё, глаза прыгнули, вернулись в голову, Шутова осенило , что он именно Шутов, странно ему  почудилось, что его в этот момент удвоилось, его стало тошнить, голова посреди качающихся ящиков и серого неба разломилась на две части и истёрлась.
     -  А-а, б-ээ,- начал выплевывать, выплескивать из себя буквы Шутов, участь наново говорить, высунул язык и лизнул грязный истерзанный под собой снег.
     Весь мир помчался на него и ударил.
     Свебриков, услыхав хлопнувшее эхо выстрелов, смертельно испугался и побежал куда-то стену, в противоположном направлении; возле самых кирпичей повернулся, вовсю пялясь и ничего не видя, вдруг ясно как-то приметил, что там впереди, где  еще секунду назад топтался Шутов, качается теперь клубок тел , не известно как сюда попав, в котором вытанцовывали по две пары рук и ног, и нахлынуло затем, что, выскочив, к нему, именно Свебрикову, несется здоровенный детина, увеличиваясь невероятно быстро в размерах и тыча в него заведенной длинной пушкой; вместо лица - провал, белая яма и, главное, очень быстро двигался; тут бросилось ему, обжигая мозг и сердце, что палец злодея с ровным ногтем въезжает в крючок пистолета, и железо под ним приседает, ложиться, и растет чёрная дыра, разевая род, а небо земля и склад с посыпавшимися а в недобрые линии ящиками на земле, уходят, уменьшаясь, корчатся, становятся незначительными; отодвигаются; крючок где-то там внутри механизма неопровержимо привязан ниткой к выстрелу - и грянет он, и полетит в Свебрикова тяжёлый острый неотвратимый камень, в голову, в мягкую её середину прямо, чтобы забрать у него и землю и небо, и солнце, и маму, и всё, и всё! Не видел лица Свебриков - пятно только, чувствовал, что не нужно смотреть туда, в лицо, зачем? Узнавать или не узнавать его (показать ведь нужно, что  неинтересно ему это, неважно, никаких претензий ни к кому он не имеет ), а только попросить слабым голосом или своим кричащим молчанием, чтобы не стреляли, выхлестнуть просьбу и себя жалобно, умолять, умолять... на колени...
   - Не надо!..- выставляя вперёд темя и уши, всколыхнул из себя стон Свебриков, кукарекнул, кувыркаясь, катясь головой вперёд, облокотился ладонями на воздух; мягкая перина провалилась, не удержав Свебрикова, всосала его в себя, и он полетел, падая навстречу крючку с чёрным камнем-когтем. Упал туго, сжался в комочек и, подвывая, рассыпая руки-ноги, пополз на четвереньках, прижимая голову к животу.
   - А-о-э,- силился он говорить и глотал набегавшие в горло слёзы. Ему ясно, как нож, вдруг представилась, что этого мало - того, что он плачет и землю целует и просит, что не обезопасил ещё себя навсегда, не спас, не вытащил, что он может быть ещё убит - и точно: убьют ведь, за что жалеть его? помеха он - и ему захотелось выручить себя наверняка - к скорее, скорее теперь! - он понял отчётливейше через удушливые, тянущие вниз душу волны жалости к себе, что может спастись точно, если только - будет сам стрелять, если - убьёт, сам не помилует, что чужая смерть слабее своей собственной, война ведь началась, а, значит, законы совсем другие теперь, очень жестокие... - он, он не понимая головы, не смея всё же поднять, никуда не целясь, принялся нажимать свой охолодевший в снегу пистолет и одним махом выстрелил все свои девять патронов, в бок куда-то, в молоко, промазал и получил ужасающий удар ногой в переносицу, сейчас же свет повсюду погас, и Свебриков стал падать в синюю, неудержимо всасывающую его пропасть, и на самом дне душного колодца наступили долгожданный покой и тишина.
    Свебриков какой-то точкой, которая, кажется, одна еще не угасла, разглядел, что он из себя - странное дело!- представляет огромное перевернутое бревно, воплотился в него, с густой, гулко звучащий пустотой посередине, будто обросший толстой бесчувственный по краям коркой; наконец, услышал, что по этой деревянный шкуре его бьют - упрямо и настойчиво, а до середины к нему сквозь коросту и накипь доходят лишь слабые толчки и отголоски, точно в итоге глухо царапают, еле-еле, - как глубоки и неподатливы они.
    Глаза Свебриков открыл, повернули в нём будто ручку какую-то, и он увидел - вспыхнуло просто, как радио, - что грязный, размазанный весь по небу Шутов, наклоняясь над ним, лупит его что есть силы по щекам и шевелит губами, орёт ему что-то; мокрая, подмерзшая прядь висела на узком, белом, как-будто пылающем лбу Шутова, и он её зло, нетерпеливо подбрасывал. Свебриков почему-то рассмеялся. Острая боль пронзила лицо.
    - Эй, вставай, дружок, - умолял Шутов и всё настукивал, тряс, - ты что? Вставай. Сержант ранен. Ты-то цел? Задел0 тебя?
    - Что произошло? - немедленно, очень по-деловому нахмурился Свебриков, вставая во весь рост и собираюсь куда-то идти, притворился, веря, что не притворяется вовсе, что ничегошеньки не помнит, контузило или амнезия; он страшно обрадовался, что видит, слышит и чувствует, а от известия, что сержант ранен, а он всё-таки нет, что всё взаправду, ему сделалось весело, хорошо; живой, а, может быть, ещё и сам ранен, но видать, чуть-чуть, не сильно, раз руки-ноги шевелятся и голова думает; потому что меня не могут убить, - восторженно думал Свебриков, паря в высоких куполах, - и смерти нет.
    Шутов с громадным облегчением вздохнул, подлетел с колен. Ветер гонял, крутил на сугробах снег и мусор, поднял его полы. Сухие стебли травы трясли головами, словно рыдали.
    - Ты попал в него?- с надеждой спросил он, оживившись, с голой развеянной головой.- Попал?- волосы, как чёрные спички скакали у него на лбу.
    - Не знаю, наверное,- Свебриков соображал, было ли попадание. Знал, что нет конечно, канителился. Он, охая, поднялся на четвереньки сначала и, облокотившись на выросшее плечо Шутова, выпрямился. Из носа у него хлынула кровь, чёрная горячая струя упала на снег, красное с щупальцами пятно зашипело и провалилось.
    - У тебя нос сломан, кажется, Лёня,- бережно поддержал Шутов покачнувшегося лейтенанта, близкое его лицо разглядывал с раздувшейся переносицей.- Ляжь, ляжь, полежи, - стал укладывать, подтолкнул его взволнованный Шутов.
    Он по радио сообщил о происшествии, и белое мутное небо, дрожа, понесло в себе радиоколебания.
    Трое припали на снег. Мёртвый, с синим носом-крючком и плотно, навсегда сросшимися глазами Лопухов; стонущий, коленями мучительно приткнутыми в подбородок сержант и на спине и на локтях, с задранной назад головой в окраснённых щеках Свебриков; Шутов безучастно стоял, разбросав тонкие под пальто ноги, курил разбитыми губами и оглядывал мутными глазами засыпанные снегом, скользящие вниз с крыши.
    Примчались, брызжа сиренами, оперативные машины, засуетились, забегали похожие на пингвинов люди, окоченевший труп сунули с головой в чёрный дымчатый целлофан и бросили в кузов; сержанта, окружив и ощупав, проткнули какими-то трубками и увезли в больницу, и слышно было, как, уносясь, трещит на льду и пищит тормозами на поворотах автомобиль скорой помощи; кровь у Свебрикова перестала бежать, он сидел холодный задницей на ящике, с наслаждением глядя по сторонам и принимая поздравления милиционеров, прижимал к изуродованному лицу обжигающий снег. Шутов, мотаясь по арене преступления, желающим рассказывал и показывал руками, без конца в зубах курил.
    - Что, голубчики, прошляпили?- безжалостно спросил Зимин в теплом кабинете, когда да Свебриков и Шутов вползли к нему и повалились на стулья. - А ты хорош, - повернулся он к Свебрикову,- пистолет весь выстрелил, а не попал. Снайпер.
    Свебрикова большие глаза выкладывались, как пожар, и дотрагивался грязными пальцами к распухшему с кусочком нежного пластыря носу.
    - Зверюга какой-то попался, налетел, как ураган,- еле шевеля разросшимся и облепленными сухой кровью губами, начал оправдываться он.
    - Да какое там! Стрельцы...- с досадой замахал руками Зимин и отвернулся.
    Шутов, лица не показывая, расселся устало в углу на стуле и поглаживал исчирканные царапинами щёки и лоб. Он думал только о том сейчас, что телефон его прослушивается наверняка, и ему - думал, укоряя себя, - нужно было раньше догадаться об этом. И вот как дело было, - вслух, прояснённо восстанавливал картину он. - Лопухов звонит, через пятнадцать, максимум двадцать минут я к складу подъезжаю; за это время убийца, подслушав, что Фёдор готов сообщить важную информацию, должную пролить яркий цвет на события вокруг Нирванского, мчится во весь опор к условленному месту встречи, поджидает Лопухова, затыкает ему рот пулей и - и не успевает скрыться, слишком мало у него в запасе времени, появляемся в итоге мы, то есть я и Свебриков, и нужно теперь ему прятаться; поняв, что переждать не удастся - а второго выхода со двора нет - он, гад, выбрав удобный момент, покидает укрытие и нападает на меня, выводит из строя Свебрикова и сержанта и скрывается... " Это что, - веселел, злел Иван Лукич, - Ворьё уже и до милиции руками затянулось, а? Или здесь ещё посложней комбинация? "
    -  А ты что молчишь? - нахмурив брови, облил неприязнью Шутова Зимин.-
    - Да так, думаю кое о чём,- хмыкнул Шутов и отчётливо теперь в нём вырисовывалась, что сидит какая-то сволочь в управлении и делает тихонько своё чёрное дело.
    - О чём же, Иван Лукич, думаешь?
    Капитан на него тяжело взглянул; очень ему последнее время Зимин не нравился, песни какие-то странные поёт, на кого он играет?
    - О том, что, к сожаленью, внешность убийцы Лопухова нам неизвестна,- честно выразил самую суть.
    Зимин тотчас уцепился, в глубине его лица довольство взыграло скрытое.
    - Это как же вы, дорогие мои, даже носа убийцы не видели, не говоря уже об одежде, росте фигуре, а?- делая чрезмерно гадкое лицо, заохал он. С провалившийся вдруг куда-то чёрным лицом Зимин заорал, что распустились все, разожрались и тому подобное. Глаза Шутова остановились и сжались. Свебриков, видя нарастающей ураган, испугался, что нужно будет отвечать за свои провальные действия; он посмотрел с опаской на Шутова: не скажет ли тот чего, не проболтается? И челюсть его крайне не симпатично отвисла; ему, вспоминая свои мысли и своё поведение, тут же, светлея, подумалось что мыслей не видно ведь, а Шутов сам валялся в беспамятстве и видеть ничего не мог - застал потом только его героический обморок. Он успокоился и твердо пообещал себе больше тряпкой не быть, вести себя смелее и делу попреданней.
    - ...куда да же вы смотрели? Гав ловили?- выбрасывал в них щелчки и пощёчины Зимин, разошёлся.
    - Да потому что легко говорить сидя жопой здесь в удобном кресле,- вставая, заорал Шутов, вытянув шею, и вены на ней страшно набухли, с треском стул у него за спиной опрокинулся.- Я не первый раз на задержании, и я вам говорю, что спрогнозировать ничего нельзя; хорошо ещё что в пальто пуля угодила, а то бы дохлый сейчас валялся, и кричать не на кого было бы. А Свебриков, - мотнул на летёху головой Шутов, и челюсть у того тотчас снова съехала вниз,- Свебриков первый раз на задержание, растерялся, в упор стрелять в человека не смог... Вы убивали когда-нибудь, товарищ майор? В грудь в голову? Мозги живые, шевелящиеся на снегу, видели?
   - Нет, не убивал, но если б нужно было, рука бы не дрогнула,- в тон ему заявил Зимин, и его лицо стало торжественным и важным, как флаг.- Да ведь ты, кажется, тоже никого... - подозрительно прищурился он, хмыкнул насмешливо.
   - Cлава Богу - что нет, но стрелять в человека - стрелял, и я вас уверяю, что проще головой об стену...- Шутов, подняв стул, сел лицом в стену, грудью высоко дыша; шумел кривыми в носу перегородками.
    Развалилась мягкая задерматиненная дверь, и в комнату, тихо, как, мышь, вкатился полковник Курбатов с острой прозрачной лысеющей головой и худыми искуренными желтыми щеками. Все трое милиционеров немедленно поднялись.
    - Сидите,- голосом попроще тихонько протрубил полковник, но прежде чем выдудеть выждал секунду, с видимым наслаждением созерцая, как взрослые мужики вытягиваются перед ним, расшаркиваться. На его плечах лежало шесть тяжёлых, зубастых звёзд, и он их осторожно нёс, словно боясь рассыпать.
    - Что за крик здесь, а, а Борис Борисович? Что это вы поделить не можете?- спросил он Зимина, вывернув к тому голову.
  - Неожиданно оборот в деле, товарищ полковник,- чрезвычайно быстро меняясь и становясь елейно-приторным, отвечал Зимин.- сержант Лютый ранен, а свидетель Лопухов убит. -
   - Знаю,- голосом провидца, который видит всё, знает всё, проговорил полковник.- Да всё управление уже шумит, пойдите в коридор, послушайте.- Он присел, взбросив, как бритвы, наутюженные брюки, веки его от предстоящей скучной церемонии наполовину закрылись.
    Зимин, дергая сухим лицом, доложи, как было дело.
    - Значит, как выглядел хотя бы нападавший, не заметили, - полковник невесело поцокал языком, покачал внизу носком ботинка. - Так-так, плохо очень.
    Сидели, молчали.
    - Мне, товарищ полковник, капитан Шутов и лейтенант Свебриков напишут оба рапорта ещё, почему так произошло, ответят еще, как полагается...- Зимин строго зашипел, облив Свебрикова и Шутова презрением, у Шутова бугры на скулах взыграли, и что-то он со злостью пробормотал, неприятное, отвернулся.
    - Да, да, товарищ капитан, вот именно,- подбородок Зимина, раздавливая, пополз вперед, и глаза его стали высверливать в Шутове дырку.- У нас здесь нет любимчиков. Если уж дал маху...
    - Да говорю же вам...- Шутов вспыхнул, полыхнув в него ноздрями.
    - Тихо, тихо...- волны бровей выкатил в капитана полковник, и под ними обнаружились маленькие юркие глазки. - Вас никто ни в чём не винит. Раз так вышло, что же делать? А рапорта напишите непременно, чтобы засвидетельствовать, как дело было, и подшейте, присовокупите в дело. Какие еще новости, что стало известно следствию?
    Ему рассказали о таинственной любовной записке, обнаруженной в городе.
    - Вот это уже кое-что, - оценил полковник, оживился, руками громко хлопнул по коленам.
    - Я думаю, здесь и собака зарыта,- сияя лысиной, воодушевленно запел Зимин, радостно стал надуваться.- Убийство на бытовой почве. Прозевали эту версию, - он сурово на Шутова уставился.
    - Очень даже возможно, очень.- глаза полковника, когда он говорил, едва заметно дрожали, призывно и нежно, как женские, он глядел поверх их голов,  и не разобрать было, о чём он думает, может, и спит вовсе, или злобствует тайно, умело пряча чувства в себе. - А вообще - мало. Плохо. Вы знаете, кто был Нирванский, и какой резонанс это дела?- Обратился теперь весьма грозно он непосредственно к Зимину и мутно поглядел в налитую синим светом раму окна над его головой.
     Голубой лоскут там полыхал высоко на небе.
     - Так точно, Аркадий Казимирович,- услышав упрёк, тотчас невероятно встревожился Зимин, восторженно назвав полковника по имени-отчеству из всегда  побеждавшего в нём чувства осмотрительности. 
     - Звонили из Москвы, спрашивали, как дело идёт. Завтра опять звонить будут, что я отвечу товарищем?- теперь полковник смотрел мимо них в свежую, недавно отремонтированную стену,- что каждый день прибавляется по трупу, и что милиционеров бьют, как котят. Это, что ли?
     - Я выделил следователю Шутову неделю на дело, товарищ полковник, - снова быстренько сориентировался Зимин, повысил голос, поглядывая на капитана, - и если он не справиться, мы его снимем, как миленького!
     - Правильно,- полковник поднялся. Все тоже встали. Он поплыл, держа очень прямо спину, словно боясь дернуть плечами, навсегда казалось, застывшими в одной позе.
     - До свидания. Зайдёте потом, Зимин, ко мне, - от двери уже прозвучало.
     - Семь дней я вам дал на дело - семь! - принялся кричать майор, когда похожая на восклицательный знак спина полковника исчезла.- Скажу честно, это не моё решение, такой малый срок выделить, и даже не полковника Курбатова - нет; это звонок из Москвы, торопят, потому что Нирванский хорошо известен за рубежом - огромная фигура ведь - и в прессе там поднята настоящая шумиха, невесть что пишут, повторять даже совестно. Мы не можем откладывать в долгий ящик, нам нужно это дело решить как можно быстрее, в том числе и чтобы всем этим крикунам рот закрыть - то есть политическая подоплека четко вырисовывается; вы что, хотите с работы полететь? Три дня прошло - три! Это почти половина срока, а вы ещё ни черта не сделали! Курбатов спокоен, но я удивляюсь, почему,  ему первому ведь достанется на орехи, а у нас - у вас то есть - так вообще, если не головы, так погоны точно слетят.
    Шутов встал и не спеша направился к выходу. Возле дверей, взмахнув длинными руками возле колен, повернулся.
    - Да пошёл ты...- швырнул через зубы он, задрав белое, провалившееся лицо.
    - Что-о?- глаза Зимина полезли на лоб. Но Шутов вышел уже, зверски хлопнув дверью. Следом за ним трусцой, затравленно оглядываясь, выскочил Свебриков.
    Они молча зашли в кабинет Ивана Лукича, и Шутов, вертанув монеткой, развалил телефон. На проводах сидел крохотный передатчик, похожий на чёрного ядовитого жучка.




1993

. . . . . . . .