220306 немного о Ксюше

Про Ксюшу

Накануне мы ночевали со Светой у... что-то я забыл, как их звали. Накануне моего отъезда в Польшу. Нашего с Азатом отъезда. У меня был огромный рюкзак. Потому что внутри в картонной коробке там были бумажные куклы. Куклы потом так и остались в Польше. Аська их, наверное, выкинула. А были они замечательными. Вершина тогдашнего моего кукольного этапа.
И Саша спал вместе с нами, ему тогда было... сколько ему...  93-й июнь минус 92-й январь - полтора года. И со Светой было в последний раз перед расставанием. Прямо там у них в их одной комнате, нам они уступили свою кровать, не очень широкую, а сама вдвоём спали на диване у другой стены.
Ну, не трудно, умеючи это провернуть в любых обстоятельствах. Пристроиться, приткнуться вполне себе незаметно - под одеялами-то.
Утро было серым. И было холодно. Туман был. Чего-то продрог. Меня Володя проводил до метро. О, его Володей звали. А её я так и не помню, как звали. Мы познакомились с ними в поезде - ехали из Уфы в Москву - в один из таких переездов - наверное, весной 93-го, в одном купе оказались. Или это только она ехала? И потом стали ходить к ним в гости. Он на семь лет её младше. Света меня - на двенадцать с половиной. И папа её назвал такую разницу вероломством.
И вот мы с Азатом в купе нашем. Белорусский вокзал, а я впервые за границу. Трясусь, однако. У нас филькина грамота с ним - одна на двоих бумажка - факс из Польши. Из какого-то издательства. Типа приглашение. По-польски. И паспорт у меня новенький, от марта - загран. Сколько же я за ним в очередях в ОВиР отсидел, отстоял. Ладно бы - отсидел, но там стоять надо было. Часа по два и больше каждый раз.
Кажется, это был понедельник, 14 июля - это Белорусский вокзал - мой первый, настоящий Белорусский. Кстати, за билетами туда тоже пришлось постоять. И каждый раз - сердечный стук в горле: страх. Касса была сбоку от Белорусского, первый дом по Ленинградке.

Света с полуторагодовалым Сашкой по ту сторону купейного окна. А в купе у окна толстая такая девушка уверенного вида. В очках. Но заметно красивая. И вот пошёл, пошёл вагон, а Света с Сашкой - в иную сторону. Строчит себе поезд по стыкам, а во мне стучит страхом. Понятия не имею, как оно это делается - в заграницу выезжается. Не трогался ни разу я в ту сторону от Москвы за жизнь свою всю. Разве что Вильнюсы-Риги-Таллины, когда они были свои.
Она весела и бодра, она по-взрослому, она бывала. Скорее всего, говорит, не пройдёт ваша бумажка. Но нас двое - и ссадят если, то так веселее. Не вполне по-настоящему, когда нас двое. Зовут её Ксюша. Тогда я понятия не имел о челноках. Мои расспросы у неё про её промысел рисовали мне картинки какие-то благородные. Это потом я весь их цикл познал от массы иных знакомств. И поездов-проездов своих туда-сюда считать перестал - через Белорусский да Минск, да Брест. Я ж разговорчивый, типа общительный - и всегда попутчики, и всегда мои расспросы. Не уставая вот и Ксюшу эту пытал.
А потом стояли где-то в конце вагона у окна - не в тамбуре ли? Закат уже - и поля, как водится. Открыто, помню, окно. С шеи, наверное, начал. И вдруг неожиданность - телеса её так далеко держат меня от возможности куда-то под волосы, в шею куда-то губами. Она замерла. Не стала возражать. Округлую и мощную её спину между собой и ею. Но понятно стало не только ей, но и мне, чего я всё это время столько гнал разговоров. И ни слова о таком, что лишь теперь делами пошло. Попытка обнять. А сам трясусь. И вот ведь никаких ни про какой секс намерений. А просто женская сущность близко. И надо её губами в шею. И шёки в ладони, пальцами чтоб осторожно-нежно.
А вы ведь пили там, наверное. Что же мы там пили, втроём-то? Водку, что ли? Если Азат, то водку, скорее всего. Да и по тем временам водка расхожей была. Или пиво? Не пиво ли? Пожалуй, на пиво смахивает. Чуть опьянелось, да. Но, помню, вовсе не пьяно. Или, скорее, так, чтоб вроде позволено теперь чувствам выйти наружу и рукам позволено это делать.
Вернулись в купе уже в темень. Азат спит на верхней полке. А внизу наискосок от него - Ксюшино место. Эх, лучше бы под Азатом. Мешало мне, что он может проснуться и повернуться от стенки внутрь лицом. Чтоб увидел он, я сильно не хотел.
Это плохо, скажу я вам, когда дама на полке поезда весьма толста. Но красива очень при этом. Это и Азат потом признавал безусловно. Зверски красива.
Рука моя натруженно упирается в основание полки. Считай, нет одной руки. То одной, то другой. Не на даму же мне улечься. Целование. Губы, значит. Она охотно. Что же - мне и дальше, выходит, промышлять? Дальше - груди. Вот они. Ещё одни, значит, для моей коллекции. Не мелки соски, но и не расползлись. Очень в меру они, эти кружочки. И масса валиков ощутимо кругла.
Полез. Под - и с верхнего обреза, и с иных двух. Волосатость бьёт наслаждением сама по себе. Ах, эта поросшесть. Обозначающая звериное исчадье. Пучок дикости среди гладей чистоты. И вот он - провал перепончатый. Знаете ли, как он аппетитно, когда жировая толстость набирает объёмы. Как  вдохновляюще глубок и смачен этот вход между шаровидности двух берегов. И там влагой уже исходит.
"Дай-ка я их уж сниму тогда совсем" - я эту фразу высек себе мемориально на жизнь на всю. Уносящая небесно фразочка.
Не вонзился-вклинился, но впал-провалился - утонул туда, в печеру эту, сочащуюся негой. Я там. Такого в жизни так мало у меня. И вот дар небес произошёл.
Однако, не на чем мне притулиться. Уж сам не знаю, как держусь. Буквально на воздухе лежу. Я сбоку, а она вю полку с лишним занимает. То есть, аж свисает сама, лежа плашмя на полке попой.
Не умел я тогда смаковать. Беда просто. А то бы сумел провернуть классически. Чтоб мощно поупираться ей внутри в потолок. Чтоб в ответ стоны правильные. И так начал заходиться. Но моё напряжение мышечное. А сказать не умею. И начало сбавляться у меня. Будто бы я не силён. А я не силён был до Светы. Но со Светой понял, что обрёк кондицию. И со Светой мощь и твердь. И вдруг тут провал. Позорно спадать начало. Масса ещё больша, но ведь потребно, чтоб каменность, не правда ли? Каменности-деревянности не стало, факт. И Азат своим фактом верхней полки напротив очень убивает. Как бы я теперь разрулил бы: наслаждение весь сплошь - обегание её частей-деталей многих. То, что позади одно чего стоит. И обследовать, как там сзади получается оказаться в эпицентре - раздвигаем, конечно, чудотворным. И смакование этой поросшести кудрявящейся. А потом снова верхние ценности. А потом снова губы-волосы-ушки-шейки. Так бы там у меня и восстановилось окаменение и взрастание тверди для впивания. Или на бок её как-то - то спереди лёжа, то сзади. Сзади вообще универсально. Хотя у неё такие массивы, что не пробить никакой длиной стержневой. Разве что на коленках, но тогда Азат нависает угрозой, что проснётся.
Помню фразу свою: "Ты как предохраняешься?". Будто бы актуален не мужской вариант. И её ответ: "Сейчас никак". Я только уже в Польше да через сутки понял, что она имела ввиду. Когда трусы мои оказались в бледно-красных следах. Потому, думаю, и обильность смазочная, и утонул необычно потому. И когда ведь не плотно, а вот так просторно, тем более опадёт. Почувствовав себя малышом. Хотя обычно надо следить, чтоб не на всю длину. Ибо половины хватает, чтоб глубину заполнить.

Неправильное я решение принял, что не стану завершать. Решил, что позор. И хихикал. А она: "А чего ты смеёшься? Это я должна смеяться". А я: "Психологическая импотенция". Она: - Почему психологическая? - Потому что сегодня ночью накануне всё в порядке было.
И предыдущей ночью тоже. И предпредыдущей. Со светой-то я и забыл, как оно, когда не получается. Света потому что располагала не церемониться. А как только требования к кондиции, моя натура отказывала. Ещё с Катей, первой любовницей, был мощняк, а потом вдруг стало это случаться - ну, да, психика потому что запущенная, не сносила ответственности. Свой же навязанный образ мачо, а я его жертвой. Вот и с Ксюшей схема эта же. Должен был быть на высоте, значит, будет отказ.
А мне понравилось тогда, как я запросто не стал пытаться. Как довольствовался тем, что там оказался. Остальное, мол, уже детали. Удовлетворение и так можно словить себе. А главное, мол, сам факт открытия сего портала в блаженство.
Но нет ведь: никак там невозможно было технически. А разве скажу ей, что толста тормозяще? Важнее даже то, что не висеть же мне в воздухе.
Б: - А лечь прямо на неё?
А: - В том-то и дело, что я никак не могу вспомнить, какое там было моё положение. И почему, в самом деле, не прямо на неё... Почему я решил сбоку пробить все расстояния - там же бёдра выступают, отдаляя цель...
И спать, помню, убийственно хотелось. И стресс после границы. Ведь я даже забыл про границу рассказать. Это же всё уже было, когда поезд по Польше стучал.

Вышла-то она почему-то то ли в Седльце, то ли в Мазовецком... Не в Варшаве. Солнце было, утро. Поцеловал её, она далась. Но всё это ей было поверхностно. А мне и праздником, и вроде горем. Но как-то не особо горем. Видимо, не умел себе и горькой правды о себе признавать. Не принимал такой правды. Ну, правильно вообще-то.
Но почему-зачем о Ксюше вспомнил, я уже забыл.
Так, застолбить штрих. Чтоб когда-нибудь продолжить копать. Но неужели он не шмальнёт смертью на всех? Неужели Россия - не Титаник?