Из рассказа вниисс. между гдр и нижнекамском

 Когда моя длительная в три с половиной года командировка в ГДР в качестве советского специалиста в августе 1983 года закончилась, мы возвратились во Владимир. Наша дочь Алла в сентябре пошла уже во второй класс, а сына Максима, которому было почти 4 года, устроили в ближайший к нашему общежитию детский сад. Следует отметить, что по приезду нам в очередной раз увеличили жилплощадь в семейном общежитии. Теперь у нас было две комнаты: 12 м2 для нас и 8м2 для детей.

 При отъезде из Шварцхайде мы все нами приобретенное в ГДР имущество, а такового было не очень много, запаковали в ящики и фурой отправили в Союз. Это же сделали и Прохоровы, которые тоже вместе с нами вернулись во Владимир. Когда нам пришло сообщение о приходе машины с нашим имуществом на Московскую таможню в Бутово, мы с Женей Прохоровым выехали в Москву.

 Прибыв на нашу славную, в то время еще не до беспредела коррумпированную таможню, мы столкнулись с тем, что нами некому было заниматься. Хотя таможенники просто сидели в кабинете, пили чай и вели житейские разговоры. Ближе к обеду нам все-таки намекнули, что вот обед-то близится, а и обмыть его и наше поступившее имущество нечем. У нас, однако, было с собой. По совету наших специалистов, которые через эту мороку проходили раньше нас, мы привезли с собой по две бутылки горькой. Таможенники, заявив, чего же мы раньше молчали, приступили к осмотру ящиков.

 Тут нужно сказать, что нюх у них очень качественный. Прохоровы, как истинные советские люди, и в Германии занимались приготовлением разных солений и закруток. И вот именно ящик с этими банками был открыт в первую очередь. «Ба!» - сказали таможенники, - так тут и закуска тоже есть!». Получив две банки маринованных огурцов и помидор, они осмотр завершили. И мы были отпущены с миром.

 По приезде во Владимир для того, чтобы не забывать немецкий язык, а к тому времени мы все его хорошо знали, а дети разговаривали практически без акцента, приняли решение каждый второй день дома общаться по-немецки. Так и делали, но по прошествии где-то двух – трех недель Максим вдруг заявил, что на этом языке больше общаться не желает. После долгих расспросов почему он не хочет на этом языке общаться, Максим, плача, объяснил, что в детском саду, где он тоже иногда переходил в общении из-за возможной нехватки русских слов на немецкий язык, его стали обзывать фашистом. Вот такое отношение было в советском обществе к людям, чем-либо отличающимся от общей «серой» массы. Поэтому наши дети к нашему глубокому сожалению забыли язык, так как прекратили на нем общение, о чем, когда выросли, сожалели. Да и немецкий стал нынче не в моде. Все изучают английский. Алла и Максим, кстати, его прилично знают и могут общаться.

 В работе же моей все в большей мере стал присутствовать Нижнекамск. Как раз в месяц нашего возвращения из Шварцхайде, то есть в августе 1983 года в Нижнекамске в цехе простых полиэфиров опытно-промышленного завода (ОПЗ) производственного объединения «Нижнекамскнефтехим» (НКНХ) начался пуск производства. Его курировали наши ученые во главе с Глебом Алексеевичем Гладковским. Несмотря на то, что я был переведен из его группы в группу Романа Шульги, которая занималась сложными полиэфирами, меня уже с декабря тоже начали привлекать к десантам помощи Нижнекамскому производству. Я уже был знаком с директором ОПЗ Санниковым Иваном Алексеевичем, с которым познакомился во время его командировки на производство полиэфиров в ГДР. Мы были оба рады нашей встрече. И он в очередной раз предложил мне подумать о переезде для работы в Нижнекамск, о чем у нас уже был с ним разговор в Шварцхайде.

 До сентября 1984 года я был в Нижнекамске в командировках минимум раз 7 – 8. Причем после моего отъезда оттуда, через неделю – две приходил сигнал SOS о необходимости срочного делегирования специалистов к ним для помощи. Ну а своих обученных специалистов у них было не сыскать. В институтах по этой относительно узкой отрасли знаний никого специально не готовили.

 В каждый приезд Иван Алексеевич поднимал ставки. Начав с предложения работать у них в должности начальника цеха полиэфиров, закончил предложением возглавить производственно-технический отдел завода. Во время последней моей командировки Иван Алексеевич сказал, что меня хочет видеть у себя генеральный директор «НКНХ» Николай Васильевич Лемаев.

 Николай Васильевич – это легенда не только в Нижнекамске, но и очень известная личность в области нефтехимии на уровне государственного деятеля. Он был последним Министром нефтяной и нефтеперерабатывающей промышленности СССР, а после распада Союза до конца жизни был Председателем правления – Президентом Акционерного Общества «НКНХ».

 На этой встрече Николай Васильевич предложил мне переехать в Нижнекамск на должность заместителя главного инженера по простым полиэфирам ОПЗ. Кроме того, предложил зарплату, которая практически в два раза превышала ту, что я получал во Владимире. В случае же моего согласия обещал оформить так называемый «Вызов». Этот бонус практиковался в Нижнекамске для привлечения специалистов во время строительства и освоения новых производственных мощностей. В то время он практиковался уже редко и в исключительных случаях, но в случае со мной Николай Васильевич готов был такой «Вызов» оформить с предоставлением нам в течение шести месяцев отдельной жилплощади.

 К этому времени я работал во Владимире уже почти девять лет в статусе молодого специалиста. Числился в очереди на получение квартиры, но она продвигалась так медленно, что по моим прикидкам мы получили бы квартиру не ранее 1990 – 1995 года.

 Возвращаясь из этой последней командировки в Нижнекамск, я для себя уже почти на сто процентов решил, что на предложение там работы нужно соглашаться, но не знал, каким образом это решение довести до моих домочадцев.

 После каждой командировки в Нижнекамск я взахлеб рассказывал Лене об этой интересной для меня работе на производстве, о наших приключениях в дебрях этой совсем не легкой химии, хотя и называется она «простыми» полиэфирами. Вот и в этот раз я принялся рассказывать об очередных успехах и новом опыте, который приобрел. И все ближе подходил к озвучиванию моего решения о переезде. Не знаю, существует ли телепатия или близкие и любящие люди хорошо начинают понимать друг друга без слов, но Лена в конце моего рассказа о поездке вдруг сказала, что из Нижнекамска я возвращаюсь совсем другим человеком. Если работа в лаборатории больше мне не доставляет удовольствия, то при рассказе о Нижнекамске у меня горят глаза, чувствуется воодушевление и вообще не стоит ли подумать о смене места работы. Вот таким необычным образом мы оба приняли это решение о переезде в Нижнекамск.

 Наши друзья этому решению очень удивились. Некоторые даже отговаривали, мол, куда же вы из Подмосковья в такую совсем необустроенную периферию собрались. Но решение наше стало уже непреклонным, о чем я вскорости и объявил своим институтским руководителям. Как оказалось, и начальник лаборатории Лебедев, и мой шеф и друг нашей семьи Гладковский, это решение поддерживают. Думаю, для них оно было хорошо тем, что их человек будет на производстве, да и сэкономит ресурсы на командировки специалистов на это производство, надеясь, что я на месте со всеми проблемами в одиночку справлюсь.

 Вот так закончилась моя деятельность на научном поприще. 15 сентября 1984 года я приехал в Нижнекамск.