Смерть маленького человека

Жизнь меняется. Смерть - тоже. Вернее, то, что с ней связано. Расставание с усопшим стало процедурой практичной. Маленький человек - тот, о котором не пишут некрологов и по которому не устраивают гражданской панихиды в ДК - теперь уходит в мир иной незаметно постороннему глазу. Был, и нет.

В прежнее время маленький человек мог тихо жить. Мог тихо любить. Тихо болеть. Он мог многое делать тихо. Умереть тихо он не мог. Его похороны были явлением общественным.

Я не знаю, как хоронили в Москве. Даже как во Владимире - не знаю. В Собинке хоронили «громко».

Смерть сама по себе подразумевала вовлечение множества людей, это было общественное дело. Очень хлопотное. Очень непростое.

Нужно было оформить бумажки. Договориться с транспортом. Договориться с мужиками, которые будут выносить гроб и копать могилу. Договориться с духовым оркестром. Договориться с соседями насчет столов и лавок на поминки. Договориться, кто будет варить щи, кашу и компоты. Отрядить человека в Москву для покупки гречневой крупы и еще чего-нибудь к столу. Договориться…

Много о чем надо было договориться, чего достать и что согласовать.

И еще, простите за натурализм, покойного нужно было обмыть, одеть и уложить - это тоже требовало определенных навыков.

Потянуть такое дело одним лишь родным и близким покойного было трудно. Что там трудно - невозможно! Но этого и не случалось. Потому как смерть мобилизовала всю округу.

Тут же находился кто-то, кто бегал по подъездам и собирал деньги на похороны (давали по возможности: кто рубль, кто два, кто три). Тут же обнаруживались добровольцы - организаторы похорон, знатоки ритуала. Тут же подтягивались бабки, чтобы поддержать вдову и сотворить канонический плач по покойному: «На кого нас покинул, али мы тебя не любили, али чем прогневили?». Тут же в квартире с покрытыми зеркалами образовывался хвост из друзей, знакомых и просто любопытствующих, пришедших сказать последнее «Прости!» усопшему.

А крышку гроба выставляли у подъезда, и всякий видел: здесь поселилась скорбь.

Но главное - похороны. Больший людской интерес вызывали лишь крупные пожары и однажды приземлившийся на окраину города вертолет.

Когда раздавались звуки духового оркестра (хоронить без оркестра было нельзя, немыслимо!), когда кларнет, труба, бас-туба и большой барабан с медными тарелками начинали создавать что-то отдаленно напоминающее сонату № 2 Шопена - тогда на эти звуки стекался, сбегался, сходился народ.

Издалека можно было определить, кого хоронят: молодого человека или старого. Красная обивка гроба - молодой, синяя - пожилой. Покойного несли почти через весь город. Машин тогда было мало и они никуда не спешили, в крайнем случае, могли медленно ползти за процессией.

И так получалось, что маленький человек, которого, может быть, в жизни мало кто замечал, мало кто знал и мало кто любил, после смерти вдруг получал большое внимание со стороны десятков и сотен людей. Маленький человек умирал «громко».

Я помню в середине 70-х похороны Миши Борисова - 17-летнего парнишки, разбившегося на мотоцикле. Людское море в жаркий день. Молодые умирали редко, такая смерть казалось несправедливой.

Я помню похороны бедолаги Усова - этот человек зарубил топором жену и тещу, а потом скрывался по собинским подвалам. Его именем пугали детей. Через две недели от страха и безысходности он утопился в Клязьме. По странному обстоятельству (наверное, разрешили «органы», чтобы успокоить народ), его тело, выловленное из реки, выставили для всеобщего обозрения у ворот старенького деревянного морга. И жители близлежащих домов бежали, чтобы посмотреть на убийцу. Его лицо, синее и раздувшееся, было скрыто белым платком.

…Все кончилось в 90-х. Умирать стали так часто, что смерть перестала впечатлять. Ритуалы «оптимизировали». Духовые оркестры сошли на нет. Их заменили более экономичной магнитофонной записью.

Помню, первый раз в каком-то дворе натолкнулся на катафалк, у которого из жутко хрипящих динамиков вырывалась затертая запись похоронного марша. Ощущение было столь тяжелое и неестественное, как если бы у подъезда стоял не катафалк, а облепленный грязью танк.

Впрочем, довольно быстро и эту музыку посчитали излишней. Маленьких людей стали хоронить тихо.

Жизнь изменилась. Смерть - тоже. Она стала утилитарной, деловой. Когда в последний раз довелось пережить утрату родного человека, наряду со всем понятным набором чувств, в сердце забилась тревога: «Что же это я? Надо же куда-то бежать, что-то оформлять, договариваться насчет похорон, кладбища, отпевания…»

Но ритуальный спец тактично успокоил: «Ваше дело скорбеть. Остальное мы сделаем сами».

И действительно, включился какой-то механизм, какой-то бесшумный конвейер, какие-то незаметные люди сделали все ко времени и «как заказывали».

Я сознательно не рассматриваю аспект церковный. Слава Богу, что теперь по покойному можно спокойно совершить чин погребения - это хорошо, это правильно. Но утешение и помощь страдающей душе, расставшейся с телом, - это все-таки процесс особенный, для узкого круга людей - родных, близких, знакомых, то есть не для посторонних, что ли, глаз.

А в остальном, вне церковных стен, похоронные ритуалы стали более практичными. Почти как в Германии, если вспомнить рассказ одной моей родственницы, живущей в этой стране.

Вместе с мужем её пригласили на похороны знакомого, немца. Отсидев в храме отпевание, эти люди с советской закалкой отправилась провожать усопшего на кладбище (а как иначе?). И там оказались перед гробом… одни.

Родственники почившего ограничились церковной службой, оставив дальнейшие хлопоты для профессионалов - тех самых ритуальных спецов, которые, подобно своим коллегам из России, втолковывают клиентам: «Ваше дело скорбеть. Остальное сделаем сами!»

- Ну, и каков же вывод? - спросит меня какой-нибудь строгий критик. - Ведь должен быть вывод! Что вы предлагаете? Возродить дикие пляски вокруг трупа? Перекрыть транспортное движение для похоронных процессий? Подряжать живые оркестры?

- Ничего я не предлагаю, - опешу я. - Просто пишу, как было и как стало. Это своего рода бытописательство. Своего рода скорбь по маленькому человеку, чья смерть раньше была заметна, а теперь - незаметна. Из стремления к справедливости, если хотите.

- Справедливость нужна при жизни, а не после смерти! – ткнет пальцем строгий критик и важно удалится.

Что тут возразить? Возразить нечего.