Сибилла

Она обожала широкополые шляпы, и её высокий рост позволял ей носить их с шиком. Делала она это, правда, редко, а сейчас, когда муж ушел, носить их стало совсем некуда. Она привыкла, что все идет по ее сценарию, и ни минуты не сомневалась, что он вернется. Другим, как она и хотела. Так и сказала ему: «Пошел вон и не возвращайся, пока не станешь нормальным человеком. Времени тебе даю до Рождества». Он даже обрадовался, по-моему. С Сибиллой трудно жить.

Муж был большим шишкой в какой-то фирме. А раньше он — молодой немец из Западной Германии, она — девушка из ГДР. Дали они шороху агентам Штази, когда встречаться начали! Потом ребенок, второй, третий. Не работала Сибилла, пожалуй, ни дня, хотя образована была блестяще. Физмат в Берлине, Полиграфический в Москве и еще какая-то бизнес-школа в Англии. Между первым и вторым ребенком закончила. Вряд ли она простила мужу неудавшейся карьеры и вечного скитания по миру. Впрочем, последнее ей нравилось. Тут главное назад не оглядываться и не сокрушаться в пятьдесят, что все могло быть по-другому, если бы.

В Германии они почти не жили, мотались по заграницам. Англия, Иордания, Болгария, Саудовская Аравия... В перерывах между контрактами возвращались на год, другой в Дрезден. Почему-то они осели именно там, у Сибиллы, а не на западе, откуда муж.
Она подозревает, что где-то в Иордании ее и цапнул клещ. Ей повезло, выкарабкалась. А думала, что умрет или в инвалидном кресле останется. К тому моменту, как она села в самолет, чтобы лететь домой на лечение, она уже вилку держать не могла, руками ела. Мужа это раздражало, он думал, что она прикидывается. Во всяком случае, Сибилла так считала. Надо было ей еще тогда от него уйти, раз не доверяла. Но — любовь и дети.

Боли были дикие, но сказать об этом она не могла — паралич дошел до гортани. А врачи не догадывались или думали, что не болит. Сама немка, Сибилла говорила потом, что они — фашисты. Случайность, но на реабилитацию она попала к моему мужу, он тогда в той клинике работал. Когда мы встретились года через три, она его узнала.

За это время мы успели уехать на запад и опять вернуться. Мишка, наш старший, пошел в школу, и дочка Сибиллы оказалась с ним в одном классе. Он стал ее первой школьной любовью. А может и не первой, а может и не любовью.

Она в маму пошла. На Сибиллу взглянешь и подумаешь: «Господи, какая страшная!» Выглядит, как здоровенная дылда из немецких фильмов определенного содержания. Рост под метр восемьдесят, белые-белые волосы, белая кожа, очень жесткий взгляд. Но при этом страшно харизматичная! Я ее опасалась поначалу, язык у нее был совершенно без костей, и авторитетов — никаких. Но она полюбила меня сразу и нежно, безоговорочно впустив в свое большое сердце.

Орала она, как иерихонская труба! Естественно, только на своих, это у нее так любовь выражалась. Когда она заводилась, я Раневскую вспоминала: «Эх, королевство маловато! Разгуляться негде!» Жить с ней сложно, дружить — великолепно!
Она носила брекеты, это смотрелось странно. Носила не ради красоты, а чтобы зубы не выпали. Ей их почти выбили в Болгарии — не захотела платить каким-то отморозкам за «охрану» машины. Это у нас девяностые в девяностые кончились, а там они длились гораздо дольше. Не обратив внимания на угрозы, Сибилла высокомерно не заметила вымогателя, а возвращаясь, увидела, что он протыкает колеса ее машины. Он не знал, с кем связался!

Сибилла была не одна, с подругой, женой американского посла. Поэтому вызывать полицию было нельзя — сразу засветились бы в прессе. И Сибилла одна пошла бить ему морду!

С Болгарией был связан и самый большой благотворительный проект в ее жизни. Она с группой посольских женщин курировала детский дом для детей-уродов. Таких, от которых все отказывались. Я фотографии видела — спать потом не могла. Представляете, входят дамы в облаке парфюма, а там — ни памперсов, ни персонала! Дети к кроватям привязаны, Китай отдыхает! Сибилла знала уже, что им предстоит и скомандовала дамам: «Не реветь! Улыбки приклеить — и вперед!» В истерике бились уже после. Жизнь тех подопечных, кто мог соображать, превратилась на несколько месяцев в череду ожиданий красивых тёть с шоколадками.

Жалко, правительство прикрыло их проект. Деньги кому надо сунуть не догадались, что с них взять — иностранцы! А одежду и лекарства Сибилла до сих пор по всем друзьям для приюта собирает.

Я вот думаю… У каждого человека должен быть сердечный лимит. Ну не может одного сердца на всё и всех хватать! У Сибиллы хватило. Я не знаю, какой она была до болезни, может таким образом она благодарит судьбу, что выжила.

Наше общение с ней не было непрерывным, последняя разлука длилась четыре года. Она тогда жила в Катаре, мы — в Голландии. Но все это время в квартире ее родителей для нас висел ключ. Не надо было спрашивать разрешения, достаточно позвонить, дома ли мама с папой, и приехать. Одной, с семьей, с друзьями — неважно. Продолжительность пребывания в ее квартире тоже значения не имела.
Вполне в духе Сибиллы было позвонить внезапно и сказать: «Я тут в Амстердаме. Заеду к тебе на часок кофе попить, соскучилась». Мы тогда на севере страны жили, а это — триста километров крюк, на минуточку.

А теперь возвращаюсь в совсем недавнее прошлое. Я ехала на поезде в Берлин, подругу навещала. Я не ставила Сибиллу в известность о моем приезде, у меня были другие люди и планы. Вдруг звонит мобильный — она.

— Извини, ошиблась. Хотела позвонить другой Ирине, да пальцем промахнулась.
— Случайных ошибок не бывает! Я здесь, и тоже совершенно случайно!

Уже через полчаса мы стояли на перроне. А вообще, если надо будет, я в любой момент все брошу и приеду. Потому что Сибилла оказывалась рядом, даже когда я ее об этом не просила. Это большая редкость в жизни вообще, а в эмиграции — тем более.