День шестой. Опусти руку

Опусти руку (Lay Down Your Hand) -
ситуация, когда игрок пасует
и сбрасывает карты.


Всё. Я пас. Сдался. Лиз не подходила к телефону, мне не удавалось поймать её в универе, Андрей на мимоходом заданный вопрос равнодушно бросил: «Диплом пишет. Ночью вручную на бумаге. Днем едет к подруге, у той есть комп». Я посидел в засаде у входа в универ еще неделю. Вечное украшение университетского крыльца, в лице усатого мужика, всё так же ухмылялось мне в лицо при встрече, кивало и провозглашало: «Елизавета Петровна, сегодня не ожидается с визитом», -  или, - «Были-с. Отбыли. Спешили чрезвычайно». Сегодня встретил спокойным взглядом и молча протянул пачку сигарет:

– Нет её, полковник. Уж не знаю, что у неё в голове, но она сейчас монолит, с глазами фанатички. Даже тревожно как-то за неё. Не в курсе?

– Не знаю. Ничего не знаю, веришь? Как в стену с разбегу. И стена даже не стеклянная. Не вижу её совсем.

– Вот и я не вижу. То хоть какое-то развлечение было – Лизаветпетровна с все вокруг неё. Ладно. Пошли что ли пива попьем. Ты же никуда не спешишь?

– Как видишь. Не спешу. Глеб, - я протянул руку представляясь. Мужик снова ухмыльнулся и кивнул:

– Петрович. Прости, Глеб, привык так зваться. По-другому, как-то не привычно. Не откликаюсь, думаю кого другого зовут.

Мы прошли совсем не далеко, пару домов, нырнули в подворотню и прошли двор насквозь, выйдя на другую улицу и Петрович уверенно открыл дверь, звякнувшую колокольчиком. Спустились на пяток ступеней и оказались под арочным сводом, выбеленным до ледяной белизны, подпертый обитыми деревом колонами. Бронзовые бра. Бронзовые люстры, сияющие льдинками хрустальных подвесок. Бильярдный стол. Несколько столов и толстая деревянная столешница бара, отполированная локтями посетителей и временем.

– Да-а. Колоритное местечко. Присаживайся. Думаю, мы не спешим – повеселимся по-взрослому.

Пиво нам подали в литровых глиняных кружках, и мы начали пивной марафон не спешно, разминаясь светлыми сортами на старте. Часа через два я вдруг понял, что уже какое-то время рассказываю о Лизе. Петрович курит, слушает и не перебивает, только когда я вдруг заткнулся махнул рукой и стряхнул длинный столбик пепла в пепельницу.

– Не тушуйся, Глеб, у кого что болит, тот о том и говорит. Иногда нужно протрясывать бытиё своё в разговоре. Ошибки в сите остаются.  Я так понял, что ты её знаешь не один год.

– Не один. Много лет смотрел на неё издали. Жена друга. Друг вводить её в наш круг не стал. Имеет право – жена-то его. Но мы в одном доме жили. И само собой я её видел не раз до знакомства. Только она меня не видела. Нет, - я замахал ладонями, не отрывая локтей от стола, - она вообще никого не видела. В упор. Муж. Потом муж–дочь. А когда Олежка родился… А с тех пор она всегда внутрь себя смотрит, даже когда смеется.

– Что и мужа видеть перестала?

– Нет. Видит, видит… Но выражение лица у неё при этом, - я неожиданно для себя заржал, воскрешая в памяти моменты, когда Лобышев вынуждал Лиз сконцентрироваться на себе, - словно она рентгеновский снимок рассматривает. Картинка ей интересна только до момента выяснения диагноза, а потом скользнет взглядом (вдруг чего просмотрела) и уже отвернулась.

Петрович вдруг откинулся в кресле, прищурился и заржал:

– Точно. Очень похоже. Хлыщ, что с ней из метро вышел и есть её супружеский долг, стало быть.  Видел я вас там. Забавная картинка нарисовалась, забавная… пока я курил у ларька.

– Почему долг? Может у них любовь?

– Не глупи. Сам знаешь любви там нет. Ни он её, ни она его.  И давно она его?  С рождения сына говоришь?

– Петрович… ничего я не говорю.  Может она его до сих пор любит.
Петрович вдруг снова заржал.

– Глеб, ты меня за дурака принял? Как ты думаешь, она бы тебе дала, если бы мужа любила? Ведь дала? И ухаживания твои принимает. Со скрипом… Да не ерзай ты! – он хлопнул ладонью по столу. Не громко, но убедительно, -  Со скрипом, но принимает. Ведь так?

– Она не дала. – Прямолинейность нового приятеля оскорбила, и я поправил. -  Она отдалась. Год назад. Думала, что навсегда уезжает. И напоследок отлюбила.

– Вот видишь, пацан, отлюбила. Цени. Хотя? Ты и притащился следом потому что ценишь то, что она тебе отдала. Ты только не дави на неё и не пытайся за неё решать. Люби, береги, храни её, но никакого давления. Рванёт и всё вокруг разнесёт.

– Да что ты меня лечишь, Петрович! Ты сам-то чего к ней прилип? Думаешь я не вижу все твои манёвры? Тактик, твою дивизию… Стратег! Тебе там не светит.  Я тоже видел забавную картинку у ларька, пока Лиз с тобой курила. Что ты ей сказал, а? Петрович? Она же из себя вышла. Сигарету выбросила. Не-до-ку-рен-ную. Не затушила спокойно, а бросила не глядя. И лицо свое потеряла. Масочку пришлось лепить на ходу – фарфоровая безмятежность называется. Ты её … ни разу настоящей-то не видел. Учитель, хренов…

 Я хлопнул обоими ладонями по столешнице, вставая. Бросил пару купюр и вышел.
А теперь я шел к метро и злился. Я тоже потерял лицо. Мужик и так меня раздражал, а теперь и вовсе бесил своей неизменной ухмылочкой.  Меня словно марионетку подергали за веревочки и я, как болван, выполнил все ритуальные приседания. Попил, блин, пивка… А, местечко, кстати, манерное. Надо будет заходить сюда с Лиз.