Корова Любви

Корова Любви
(диковинка)

Короче, одним чудесным летним утром жители дома номер пятнадцать проснулись, почистили зубы, прополоскали горло, справили все свои утренние нужды и пошли кто куда из дома. А в третьем подъезде был страшный переполох, и никто никуда не ушёл.

И вот в чём дело.

На третьем этаже третьего подъезда жила Любовь Семёновна Натарова, бывшая партработница, а ныне пенсионерка и любительница розалий. И все как нарочно неправильно имя её склоняли: пойдём к Любви, посидим у Любви, хорошо у Любви, вы о ком? - о Любви... "Не женщина, а сплошное чувство!" - говорили ей в оправдание, так что она и сама привыкла. И был у Любви брат, Владимир Семёнович Курченко, отставной полковник КГБ. И был у них в долевой собственности деревенский дом с участком в немалых тридцать соток. Но Любовь любила в городе жить: там у неё розалии комнатные росли; а Курченко с возрастом, наоборот, к земле потянуло – он и выкупил у неё её долю и окончательно в деревне обрёлся. И всё бы хорошо, но было осложнение: корова Любви, которую та в деревне совместно с братом уже семь годков держала, холила и доила. Только вот в последний год ездить за город по старческому слабоумию она вовсе перестала, потому что поезда для неё «червями диавола» сделались – пришлось Курченко одному о скотине заботиться: доить, поить, на выпас выводить, зимой сенцо и соломку подкладывать, чистить за ней и лепёхи на компост собирать. И так он с этой коровой измучился, что сил нет. Жена ему и говорит:

- Господи, да заруби ты её уже, лярву сучью! Она мне кабель интернетный пожрала!

А он бы и рад, да не может: не человек же, ей-богу, как рубить?

Говорит он сестре слабоумной: «Забери подобру-поздорову, пусть в городе, в гараже живёт!»

А та слезится: «Ой, она ж в городе окочурится! Тут воздух выхлопной, шумы машинные, люди дикие… Пусть лучше на травке пасётся!»   

Взбесился тут Курченко, решил крутым оборотом дело в руки брать. Нанял фуру, погрузил в неё корову, везёт в город. А водитель хороший – ведёт аккуратно, правильно, останавливает загодя, разгоняет плавно. Но корова – животное такое, что плавно, не плавно, а лепёха всё равно будет. А эта от страха ещё и десять литров мочи налила.

А тут ещё и полицейский милиционер их тормозит, - «Что везём?» - спрашивает.

- Я полковник КГБ, лейтенант. Дай дорогу, - спокойно перегибается через водителя Курченко и старую ксиву даёт оценить.

- Что везём, товарищ полковник? – повторяет милиционер.

- Фамилия, звание, порт приписки… - спокойно и твёрдо требует Курченко и блокнот достаёт – по старой привычке.

- Старший лейтенант Сиплицын, второй полк ГИУ ГАВЕ БИМБОП ДРэБэДэДэ по Свердловской области, товарищ полковник, - барабанит полицейский. – Что везём?

- Да корову, корову везём, ёженый батон! – встревает водитель, вылезает из кабины, идёт показывать.

Поднимают полог, откидывают борт – а оттуда смердит, мычит и льётся.

- Антисанитария. Перевозка животного в ненадлежащих условиях. Всё ясно, - говорит Сиплицын, выписывает штраф, отдаёт документы и укатывает.

А водитель, тот возмутился и требует с Курченко пять косых отступного: за штраф и навозные издержки.

А Курченко осмотрел загрязнения и по привычке: «Я полковник КГБ!»

- Да мне ж насрать, ****ь, хоть князь татарский! Твоя корова мне фуру изгадила – сам чисти или пятёра с тебя! – говорит водитель.

А водитель тот наружности богатырской и сердца справедливого такого, что весь кворум Конституционного суда разом за пояс заткнёт. Струхнул Курченко: «Зашибёт ведь ещё…» - и заплатил пять штук мечеными купюрами. Он все свои деньги ультрафиолетовым маркером метил «контр. закупка» и «ВЗЯТКА» - так, на всякий случай.

Сели, едут, приехали.

- Смотри!.. - погрозил пальцем Курченко на прощание водителю, после того как корову Любви на свет божий по аппарели выволок.

А тот в окно через зубы цыкнул и укатил. А Курченко блокнот достал и номер записал – так, на всякий случай. Потому что такой человек.

В общем, ведёт корову к подъезду. А дело утречком ранёхоньким, только свет занялся, сумерки ещё не унялись. Никого нет ещё. Подводит Курченко корову за вервие на вые к подъезду и понимает, что код от домофона не знает!

- Да *б твою мать! – говорит Курченко, начинает код подбирать по затёртым кнопкам – не выходит ничего. Сестре звонить не хочет. Звонит по домофону в другие квартиры и требует открытия дверей. А присказка всё та же: «Я полковник КГБ».

Где вовсе не отвечают, где сонные голоса оставить в покое требуют, где трубку бросают. Осерчал Курченко, выковырял кирпич из поребрика бордюрного, палисадник отделяющего, и давай домофон херачить! Сезам, откройся, ****ь! Расхерачил так, что дверь чуть с петель от страха не соскочила!

Ну всё, читай, дело сделано. Осталось только корову затащить. Заходит Курченко первый, тянет корову на себя. Та – ни в какую. Он давай верёвкой её хлестать, ругать на чём свет стоит, рвать со всей дури – та никак. Вместо того чтобы в тёмный подъезд идти, замычала, да так гулко, что с первого по третий люстры закачались и фарфор зазвенел. Люди в квартирах подивились, начали было двери открывать, а Курченко сразу:

- Всем оставаться на своих местах! Работает КГБ России!

Тут все двери позакрывались, все задвижки позадвигались, все замки позамкнулись – как по мановению волшебной ксивы. «Работает заклинание!» - обрадовался Курченко, подобрел мигом, к корове милость проявить решил. Не хлещет её больше – словами ласковыми зовёт. Та успокоилась, пошла за ним, доверчивая и нелепая в пятиэтажном подъезде.

Довёл Курченко корову Любви до третьего этажа кое-как, примотал верёвку к Любовиной двери, вздохнул устало, пот со лба утёр и хочет спускаться. А лестничная клеть маленькая, узкая – с коровой не развернуться никак.

- Вот постылая! – удивляется Курченко и пытается с бочка протиснуться, руки воздев и брюхо в штаны утянув.

А корова неладное заподозрила, потому что с полковником КГБ подозрительная сделалась, и снова мычать принялась да головой трясти недовольно. Да так трясла, что Курченко рогом подмышку сквозь пиджак прободала!

- Ой… - сказал Курченко.

- Ай! – сказал Курченко.

- ОАОАОААААААА! – заревел Курченко. 

А из подмышки кровь хлещет – и что странно, вполне человеческая, красная и живая! И хлещет, и льётся, весь пиджак промок. А в пиджаке том блокнот мокнет, и страницы все, чернилами исписанные, кровью пропитались. А кровь чернила ох как здорово смывает – и остался только красный-прекрасный блокнот, липкий и неприятный.

А люди с третьего слышат: ревёт кто-то, и мычит. Выглядывают в глазки аккуратненько: а там корова, настоящая, живая, пегая, с боками и рогами. И на одном из рогов болтается полковник КГБ с проткнутой подмышкой. А орёт человечьим голосом…

Люди от такого диссонанса перепугались и растерялись немало, смотрят и гадают: Эва, что творится! Не разобрать, где полковник, а где человек… Лучше пересидеть.

Но пересидеть не получилось: так как люди ничего не делали, то всё так и продолжалось – корова мычала, полковник ревел, кровь лилась. И у семнадцатилетней девицы из сорок третьей сердце не выдержало от такой пытки над человеком.

- Пойду, скорую вызову! – говорит.

А мать ей: «Ой, как бы чего не вышло…»

А отец: «Оно тебе надо?»

А девица аргументов не приняла и скорую вызывать стала. На том конце линии подивились: корова в подъезде с полковником на роге? Что за шутки!

И не приехал никто.

Ещё было мычание, рёв и кровь. И не выдержал парень восемнадцатилетний из сорок четвёртой: человек страдает, надо помочь!

- Я скорую вызываю! – сказал.

А отец ему: «Да, может, не надо? Само рассосётся…»

А мать: «Не лез бы ты!»

А он не внял и в скорую звонит. А там: «Ещё один! Ну, коль так, высылаем наряд».

Приехала скорая – смотрят, и впрямь, корова с полковником. Протиснулись кое-как, сняли Курченко с рога, ведут-несут вниз. Корове-то сразу полегчало, а он по дороге всё стонет: «Полковник КГБ… при исполнении… Рога… Орден… Блокнот! Блокнот…» А они ему: «Орден-орден. Непременно орден…» Обкололи всего новокаином и противостолбнячной и увезли в гошпиталь. А там пиджак разрезали, смотрят книжица красная, насквозь кровью напитанная – так и бросили её сразу в мусоросжигатель вместе с вырванными гландами, родильными последами и мешками с перитонитным гноем.

А люди из третьего подъезда меж тем ещё часок высидели и зашевелились потихоньку, выходят, рассматривают, ощупывают коровье присутствие. Звонят-стучат в квартиру Любви.

А та выглядывает как ни в чём не бывало: «Ой, спала, не слышала ничего, телевизор работал, розалии поливала!»

Смотрит, а в подъезде корова! Тут как завопит: «Микитишна!» - и на шею к ней бросилась!

Любовь и слёзы…

Люди умилились, но с коровой решать надо было, потому как полная блокировка прохода и пожарная небезопасность. Сначала думали задком её спустить, но корова задком не спускается. Тогда решили к Любви завести, там в комнате развернуть, а уж опосля спровадить. Заводят, разворачивают – и всё.

Микитишна как запах родного хозяйского дома учуяла, как увидала разницу меж тёмным, залитым кровью подъездом и милой комнаткой с розалиями на подоконнике, так сразу идти отказалась, хвост набок свесила и ещё двадцать литров мочи выпустила в знак мирного сопротивления.

Тут уже и у соседей снизу потекло – они набежали, гвалт и кипеш развели. А Любовь как заверещит: «Микитишну не дам!!!» - и в боевую стойку встала, так что всем свалить пришлось. Делать нечего, вызвали пожарных, милицию, спасателей и всю королевскую рать.

Служивые люди сразу удумали корову на куски распилить, вынести по частям, а на улице тушу заново собрать степлером и сказать, что так и было. Но люди гражданские возопили, и пришлось иначе решать. Подогнали автокран, корову на балкон решили вывести и оттуда сгрузить. Для этого, естественно, выпилили балконную дверь, окна, спилили батарею и даже кусок стены алмазной резкой. К тому времени уже и телевизионщики подъехали, оповещённые ржущими осведомителями из органов, стали всё это дело снимать.      

Любовь всё сокрушалась, что розалии страдали, но за Микитишну переживала больше, так что пожертвовала розалиями ради коровьей свободы.

В общем, соорудили люльку, подстегнули в неё коровку, подняли неспешно, травят помалу…

А корова, как в воздушной безопорности себя почувствовала, так ещё литров десять прямо на зевак выплеснула по наклонной – бррруть!, и полила всех! А те отплёвываются и смеются! И милиционеры полицейские смеются! И пожарные смеются, хотя их пожарниками все зовут! И постмодернисты в чёрных очках из толпы смеются и фиги в карманах крутят, извращенцы хреновы! И Любовь смеётся! И обрызганные дети смеются, и затопленные соседи тоже.

- Вот, бочка какая! - смеётся крановщик.      

Так Бочкой Микитишну и перенарекли. Осталась она жить во дворе, всеобщая любимица, а зимовать в отапливаемой парикмахерской, где из неё сделали хипстерскую достопримечательность, и все прощелыги норовили подстричься в колхозном стиле. А корова на них смотрела, пока их под горшок чекрыжили, и думала: «Вот дураки, лучше б молочка попили».

А новость эту показали по региональному, а затем и по федеральному телевидению. И люди по всей стране смотрели, как корову из выпиленной стены на кране выгружают, и смеялись, чеша животы и закидывая руки за головы: «Эт мы могём! Да-а, мы такие!» - и испытывали небывалый подъём патриотизма. А про полковника КГБ в новостях, конечно, не было ни слова…

А Курченко выздоровел, вернулся к сестре, прощения попросил и ремонтом балкона занялся. И на корову смотрит иногда и по холке её треплет: «Вот ведь бочоночек ты!» Совсем изменился он. Совсем как человек стал – видать, что-то в мусоросжигателе вместе с блокнотом сгорело…

А с женой он развёлся, потому что она карга стервозная была.

***

Такая вот история произошла с коровой Любви где-то между историей о шестнадцатилетней школьнице, родившей близняшек и выкинувший одного младенца в мусорный контейнер, а второго продавшей бездетной соседке за шесть тысяч рэ, и историей о девятнадцатилетнем наркомане Диме Д., зарубившем самодельным мачете старшего научного сотрудника и семьянина Тараса В., когда тот по незнанию не смог разъяснить ему химическую формулу крокодила. Но истории эти типичны и скушны, как полуденные тени, так что и рассказывать их смысла особого нет.

А произошла наша история в славном городе Екатеринбурге, бывшем Свердловске – таком же бывшем, как и несчастный полковник КГБ, таком же грубом и нежном, как поэт Рыжий. И все екатеринбуржцы её читали и улыбались, а Ройзман, хотя в ней ни одного упоминания Вторчермета не нашёл, так тот вообще в голос хохотал и по ляжке себя хлопал!

Кстати, интересно, что городам старые названия вернули, а области так и остались: город теперь Санкт-Петербург, а область всё ещё Ленинградская; вроде Екатеринбург уже, а область-то вокруг – Свердловская… Есть над чем подумать, а?