Случай на плацу

       При движении в парадном строю, идущий впереди командир подаёт команду: "Смирно! Равнение на право!" (на парадах, обычно всегда "направо"). Затем, через два-три шага самый горластый военнослужащий марширующего подразделения выкрикивает команду: "Счёт!". А уже услышав этого крикуна, ещё через два-три шага, все остальные военнослужащие дружно выкрикивают сами себе счёт-команду: "И… раз!" и быстро прижимая руки по швам (если идут без оружия), резко поворачивают голову вправо, переходя на строевой шаг.
       Парадный строй подразделения обычно представляет собой так называемую "коробку". Например, коробка "десять на десять" (бывает больше или меньше), это строй, состоящий из десяти военнослужащих, выстроенных в ряды лицом вперёд и столько же в затылок друг другу. Размеры таких коробок зависят от общего количества людей, привлекаемых для торжественных мероприятий.
       В нашем гарнизоне сформировать такие коробки получалось только в количестве "пять на пять". Полк и отдельные батальоны могли выставить только по три такие коробки: праздник праздником, но наряды, караулы и боевые дежурства никто не отменял. Впрочем, их общее количество получалось вполне достаточным для ощущения праздника и поднятия боевого духа.
       В тот день гарнизон готовился к празднованию очередной годовщины Октябрьской революции 1917 года. Праздничные мероприятия такого рода всегда сопровождались политической подоплёкой. Каким-то мелким сбоям, накладкам и, тем более, нарушениям воинской дисциплины в этот период придавался особый отягчающий вес. Больше всех суетились политработники, донимая личный состав усиленной политической пропагандой. В эту когорту входили не только замполиты и руководители военно-политических подразделений (политотделов и политуправлений) но и "освобождённые" секретари партийных и комсомольских организаций.
       Мы, молодые лейтенанты, недавние выпускники военных училищ, тоже, конечно, были вовлечены в общую суету. Более того, это было наше первое праздничное построение в гарнизоне!
       Масштаб нашего военного училища и нашего нынешнего гарнизона был несопоставим. В училище все коробки были "десять на десять": две-три коробки из офицеров преподавательского состава и пятнадцать коробок из курсантов в сопровождении военного оркестра! Все коробки шли строевым шагом одновременно, штатный оркестр училища играл военный марш! Всё это очень-очень шумно. Расслышать идущего с тобой рядом было невозможно, если он не заорёт тебе прямо в ухо.
       Тем более невозможно было расслышать команды "смирно" и "счёт".
       Для решения этой задачи применялась следующая "хитрость": из числа рослых, марширующих ближе к первому ряду курсантов выбирались несколько человек, самых горластых, которые должны были одновременно заорать: "Счёт".
       На самом деле они просто кричали: "А-а-а", прибавляя мощные низкие тона, что при отсутствии остального шумового фона очень впечатляюще звучало и напоминало рёв буйволов, терзаемых разъярёнными львами.
       Идущий впереди командир - начальник курса хоть и кричал что было мочи: "Смирно, равнение на право!", но его никто не слышал, да и не слушал, поскольку было заранее оговорено: возле какого плаката, среди других, установленных по периметру плаца, наш "хор" выдаст своё ревущее "А-а-а".
       Прочие коробки, конечно, поступали также.
       Но даже на генеральской трибуне, возвышающейся на два-три метра над плацом училища, эти жуткие для постороннего уха звуки тонули в общем шумовом фоне, их едва слышали только те, кто маршировал в одном строю с крикунами.
       Здесь, в далёком степном гарнизоне, затерянном среди лысых сопок, всё было гораздо-гораздо тише и проще. Оркестра не было. Рядом с трибуной стоял только один солдат-барабанщик, задавая общий ритм строевого шага ударами колотушкой в большой барабан.
       Офицеры и прапорщики вбиванием подошв в асфальт не особенно утруждались, а солдаты также образцово, как курсанты ходить просто не умели. Главное, чтобы все шли в ногу, не сбивали ритм и вовремя поворачивали головы по командам "смирно" и "счёт", которые было прекрасно слышно даже в жилой зоне гарнизона.
       Один из нас, мой сослуживец-однокашник, был высок ростом, физически хорошо развит и обладал мощным командным голосом. Мы ещё курсантами ходили с ним в общем строю. В нашей курсантской коробке именно он был одним из тех, кто на каждом торжественном марше (на длительных предпраздничных тренировках тоже) в течение пяти лет издавал этот звук.
       Когда наш батальон построился возле здания штаба перед выдвижением на плац, до которого было менее ста метров, заместитель командира части, ответственный за непосредственное командование нашими коробками, громко спросил:
       – Кто сегодня крикнет "счёт"?
       – Я крикну, – с готовностью отозвался мой однокашник, решив, видимо, продемонстрировать профессиональные навыки (ну мы же не "пиджаки" какие-нибудь), - я в училище кричал всё время!
       – Хорошо, – обрадовался заместитель командира, - команду "смирно" подам возле барабанщика, не проворонь! Понял?
       – Так точно! – бодро отрапортовал новый крикун.
       Тремя небольшими коробками батальон двинулся на плац.
       Наш командир части, вместе с другими командирами частей и их заместителями по политработе, стоял на трибуне рядом с начальником гарнизона – высоким подтянутым полковником лет сорока. Техника, усиливающая звук голоса, не требовалась.
       После всех речей, поздравлений и дружного "ура", коробки двинулись мимо трибуны торжественным маршем. Светило солнце. Было прохладно и сухо. Погода была как по заказу. Настроение было праздничным. Старшина остался в роте готовить "спартанский" праздничный стол у себя в каптерке.
       Когда наша коробка поравнялась с барабанщиком и идущий впереди замкомандира части выкрикнул "Смирно! Равнение на право! ", раздался душераздирающий рёв моего однокашника, маршировавшего в первом ряду.
       Наша коробка офицеров и прапорщиков мгновенно рассыпалась в разные стороны как от разрыва заряда большой мощности. Подчиняясь неожиданно возникшей общей панике, разбежались и остальные строи, не понимая, что происходит. На плацу рядом с трибуной остались только двое: я и источник жуткого звука.
       Сам потрясённый такой реакцией окружающих, мой однокашник, оглядываясь на трибуну и остальных, растерянно разводил руками:
       – А что? Что не так? Я же всё время так кричал!
       Я посмотрел на трибуну: начальник гарнизона, опираясь левой рукой на край трибуны и пытаясь удержать правую руку у виска в положении отдания чести, скорчился от смеха! Командиры батальонов, принимавшие парад, сняли головные уборы и согнулись в положение пополам. Дружный гомерический хохот сотрясал почти всех старших офицеров, стоящих на трибуне. Сверху им было видно всё, в отличие от всех остальных.
       Они ведь тоже когда-то были курсантами и всё прекрасно поняли.
       На трибуне не смеялись только двое: командир и замполит нашей части. Оба стояли понуро, с лицами красного цвета. Даже если "политику" им не вчинят, то это всё равно позор на весь гарнизон. Я тоже не смеялся и искренне сочувствовал своему однокашнику, но помочь ничем не мог.
       Эта история, впрочем, закончилась благополучно: начальник гарнизона спокойно достал носовой платок, вытер выступившие от смеха слёзы, откашлялся и дал команду повторить прохождение торжественным маршем, сделав вид, что перед этим была просто небольшая тренировка.
       У меня, правда, потом втихую допытывались некоторые офицеры и прапорщики, и в первую очередь замполит части, какими ещё способностями и навыками, пока не открытыми для остальных, обладает мой однокашник. Но я совершенно искренне всех убеждал, что это был абсолютно нормальный во всех отношениях человек, просто его "заклинило" вполне объяснимым образом.
       Ничего, со всеми бывает...