de omnibus dubitandum 105. 118

ЧАСТЬ СТО ПЯТАЯ (1884-1886)

Глава 105.118. НЕ ОТТАЛКИВАЙ МЕНЯ…
   
    Готово... Она одета с головы до ног... Можно уходить.
   
    - Прощай, БОрис! Добрый, честный, великодушный, - шепчет Наденька и, повинуясь странному, непреодолимому желанию, опускается у постели перед своим молодым спящим мужем.
   
    Она смотрит в его лицо, усталое, милое и счастливое счастливым детским неведением, не чувствующим занесенного над его головою удара. Ей припомнились его горячие пламенные ласки, покорившие ее, вакханку, своею искренностью и непосредственностью.
   
    Долго смотрела Наденька, не отрываясь, на своего молодого мужа... А червь жалости уже точил ее сердце.
   
    - Бросить его, не задумавшегося доверить ей свою честь, свое имя, ей, потерянной, посрамленной, ничтожной? Бросить его ради того, не умеющего даже и любить-то как следует!
   
    Как раз в эту минуту Борис, очевидно, сквозь сон почувствовав близость любимой женщины, вдруг ясно, светло улыбнулся и прошептал спросонья:
   
    - Не отталкивай меня, девочка моя единственная... Я жить не могу без тебя, моя Наденька... Не уходи!
   
    Трогательно беспомощным и бесконечно милым показался он ей в эту минуту.
   
    Острое жало болезненной жалости вошло глубоко в сердце молодой женщины и, казалось, влило в него новую отраву.
   
    Нет, она положительно не в силах оставить его. Эта чужая любовь, такая сильная и непосредственная, захватила сейчас и ее самое...
   
    Что-то странное, новое и прекрасное произошло в ее существе, потрясая до самых основ...
   
    - Мальчик мой! Дорогой мой мальчик! - произнесла она, внезапно заливаясь слезами и давя в груди подступившие рыдания. - Успокойся, бедный, милый, я не обману тебя, я не оставлю тебя ни за что на свете!
 
    Несколькими минутами позднее Наденька стояла уже у телефона, прося соединить с номером Утевского.
   
    - Алло, это вы, Дикс?
   
    - Наденька, моя малютка... Я жду тебя, моя дорогая...
   
    - Напрасно, Дикс... Я не приеду к вам... Я никогда не увижу вас больше. Прощайте, Дикс. Прощайте, первая любовь моя!
   
    - Маленькая дурочка! Что ты еще там затеяла? Какой вздор, Надин! Я приказываю тебе тотчас же быть у меня, - доносилось из трубки аппарата.
   
    - Никогда. Слышите, никогда! И не смейте со мною говорить таким тоном!
   
    - Я жду, Надин... Маленькая моя вакханка...
   
    - Довольно, Дикс! Я не хочу слушать вас больше. Все кончено. Я не приеду к вам.
   
    - Берегись, Наденька! Я найду средство вернуть тебя снова. Этот вексель, ты помнишь его, наверное, он в руках прокурора... И не сегодня-завтра...
   
    Она побледнела... Смутилась на миг. Но все-таки собрала все свои силы и с гордым презрением бросила в аппарат:
   
    - Мне смешны ваши угрозы, Евгений. Припомните, я малолетняя... И суд всегда был снисходителен к таковым. Удар вашей мести упадет таким образом на мою мать... Какое мне до этого дело? Прощайте, Евгений! Я вас больше не знаю...
   
    Она порывисто повесила трубку и отошла от телефона, но тут силы изменили ей... Она зашаталась и без чувств опустилась на пол...
   
    ...Постепенно под неустанными ласками молодого мужа отходило наболевшее сердце молодой Герман. Девочка-жена понемногу стала успокаиваться от пережитых ею волнений. Борис не жалел ничего, чтобы баловать и тешить свою маленькую жену.
 
    Наденька снова расцвела и похорошела. Одетая, как куколка, залитая бриллиантами, она появлялась всюду под руку с молодым, влюбленным в нее мужем, возбуждая зависть женщин и восторг мужчин.
   
    Постепенно гас в ее душе образ соблазнителя Утевского. Чистая, верная любовь Бориса заполняла ее всю. С прежним, казалось, все было порвано. С Елизаветой Васильевной они не виделись... К Ариадне ее не тянуло. Вся ее прежняя жизнь казалась Надежде теперь чем-то нечистоплотным и даже пошлым.
   
    Казалось, новое счастье, солнечное счастье улыбнулось полевому цветку, случайно попавшему в удушливую атмосферу теплицы и теперь снова переселившемуся на волю.
   
    И вот это счастье было прервано самым неожиданным образом.
   
    В один осенний дождливый вечер, когда Наденька, свернувшись в комок на шкуре белого медведя перед тлеющим камином, нежилась, мягкой кошкой, слушая читающего вслух своего молодого мужа, лакей подал ей какую-то записку.
   
    То была повестка от следователя с приказанием явиться на допрос.
   
    Молодая женщина изменилась в лице.
   
    "Все кончено! - вихрем пронеслось у нее в голове. - Все кончено. Он исполнил свою угрозу".
   
    Скрывать от мужа историю с подложным векселем больше не представлялось возможным.
   
    Убитая стыдом, раздавленная и смущенная, она все рассказала Герману.
   
    - Теперь ты видишь, с кем связал твою чистую жизнь... Ты вправе разлюбить меня и бросить, БОрис, - заключила она, рыдая, свою исповедь.
   
    Но Борис Владимирович не разлюбил и не оставил свою молодую жену. Слишком очевидно было для него полное перерождение Наденьки, чтобы усомниться в порядочности этой маленькой женщины.
   
    Он горячо обнял ее, прижал ее рыжую головку к своей груди.
   
    - Я полюбил тебя на жизнь и на смерть, моя девочка, и только разлучница всех живых разведет теперь нас с тобою, - вырвалось с неподдельным чувством из груди молодого человека.
   
    Потом началась мучительная судебная процедура. Надежду арестовали, как и ее мать. Герману удалось, однако, смягчить печальную участь своей жены. Он взял ее на поруки.
   
    Наденька страдала. Страдала больше за мужа, нежели за себя.
   
    "Что он должен переживать, бедняжка? Иметь женой уголовную преступницу - незавидная участь!" - часто думала в бессонные ночи молодая женщина.
   
    А в это самое время другая женщина тоже томилась в тесной камере уголовной тюрьмы. Елизавета Васильевна Крупская не имела ни друзей, ни близких, которые внесли бы за нее залог, взяли бы совсем измученную на поруки.
   
    Она знала: ее дочь отступилась от нее. Брат проклял за то, что она осрамила, по его словам, незапятнанное до сих пор имя Тистровых. Он так и написал в своем письме арестантке.
   
    А Утевский?
   
    Жгучая ненависть, которую чувствовала к своему любовнику в первое время после его измены Крупская, теперь снова сменилась нудной, грызущей сердце тоскою разлуки с ним. Она слышала, что Утевский исчез куда-то еще перед началом процесса... Исчез, постыдно бежал, как трус. Кажется, он просил перевода по службе в другой город.
   
    Грусть одиночества съедала душу женщины. И единственным светлым оазисом среди этой пустыни страданий было сознание того, что ее Наденька спасена, пристроена и находится сейчас в надежных руках.
   
    Это давало силы Елизавете Васильевне ждать приближения рокового дня развязки.