1. 18 Отречение

Ведьмы гиблого леса

Часть I Кровь жертвы

Глава 18 Отречение

Собака с рыжим хвостом с маленьким мешочком в зубах поспешно трусила по мощеным улочкам пробуждавшегося города. Хозяева просыпались, потягивались, умывались, выходили кормить лошадей и сторожевых псов, принимались за приготовление пищи. Пахло вскисавшим тестом, а где-то – уже подрумянившимся теплым хлебом; жареным луком с кашами, яйцами или постным картофелем; чаем с молоком, мармеладом и шоколадными кексами. К съедобным запахам примешивались ноты аромата начинавших зацветать садов. Радуясь новому дню, вовсю заливались птицы. Но восходящее солнце порадовало своими ласковыми лучами недолго: тяжелые дождевые тучи заволокли небо, посыпалась серая морось. Сразу стало еще холоднее. Ева продрогла, промокла и сильно проголодалась.
Под мостом она приняла свой человеческий облик и оделась, накинув на голову капюшон, сразу начала согреваться. Но еще ее ждала долгая дорога по лесу, пока можно будет перекусить чего-нибудь, что оставят ей от завтрака, выспаться. Она выбралась по насыпи с берега реки на дорогу и увидела возле церкви столпотворение нищих бродяг.
Такое количество бездомных на паперти всегда собирало только какое-то важное событие: либо торжество, когда можно выпросить обильное подаяние; либо объявление государственного значения: постановления суда, новые законы, принятые палатой лордов, угрозы констеблей. И Ева направилась взглянуть, что на этот раз привлекло всеобщее внимание.
«Хм… Все, оказывается, весьма дипломатично, - подумала Ева, подойдя ближе. –Отец Говард, как всегда, проповедует. Но на этот раз он, вдобавок, решил накормить всех этих попрошаек горячим обедом… конечно, в надежде склонить их «окаменевшие сердца» к Господу, подавая пример христианского милосердия! Но какая удача!»
Ева с трудом верила, что ей прямо сейчас удастся поесть и согреться. Чувство голода мучило просто ужасно! Охотиться после бессонной ночи не было сил. Но теперь ей могла перепасть целая тарелка супа или печеный картофель и сухари с кружкой кваса! Как же она обрадовалась! Девушка затесалась среди грязных оборванцев, занимая очередь.
Сначала священник призывал к исповеди, причастию и исправлению жизни.
«Придите ко Христу все униженные, оскорбленные, обездоленные, и Он успокоит вас! Он так же, как и вы не имел, где главу приклонить, его поносили, гнали, заушали. Он изведал болезни, скорби, хулу, клевету, нищету, труд… Он довольствовался грубым ячменным хлебом. Но не хлебом одним жив человек, но и всяким словом Божиим! Он Сам наш Хлеб Небесный! Приступите ко Христу, приняв Евангельское учение, став на путь исправления жизни! Исповедуйтесь и вкусите Священных Даров – Его Плоть и Кровь!
Вы, как обычно спросите меня, для чего Господь попустил быть нищим? И я вновь и вновь отвечаю: для того, чтобы вы могли загладить свои грехи, переродиться духовно! О, сколько богатых людей погубили душу в роскоши мира!.. Богатство ослепляет очи сердечные, надмевает, делает грубым нравы и неблагодарным сердце! Вот обогатит вас внезапно Господь, и тут же вы забудете своих благодетелей, и Отца Небесного, потому что все ваше упование и попечение составят деньги! Вы возмечтаете о себе, умножится ваша гордость, зависть и все смертные грехи, которые дремлют в каждом человеке! Но нищета и нужда в других людях смиряет человека, спасая его, так же как смиряет нас грех, обличая нашу мерзость и постоянную необходимость в помощи Божией! Потому Господь никому внезапно не дает и праведности!
Все бедные хотят быть богатыми, но богатые хотят быть счастливыми… Это объединяет вас! Вы ропщите на несправедливость притеснителей, но я говорю вам, что Христова любовь всегда выше справедливости… Много обижающих, но нет ни одного обиженного. Несправедливое к нам отношение вменяется нам в отпущение грехов и обещает награды небесные…»
Бродяги слушали его в пол-уха, протягивая дрожащие руки к Мэри и сестре Амалии, разливавшим дымящуюся рыбную похлебку, и с трепетом, не веря своему счастью, принимали наполненную до краев деревянную плошку. Многие были настолько голодны, что не имели терпения кушать ложкой, и, обжигаясь, пили горячий суп.
Тут же Ева заметила и доктора Джона. Он оказывал необходимую медицинскую помощь совершенно бесплатно: промывал, дезинфицировал, прижигал раны и порезы, накладывал повязки, вправлял вывихи, фиксировал переломы.
Так сложилось за многие годы: врач и священник, помогая друг другу, давали приют бедным, лечили нищих, кормили изголодавшихся. Их знали и уважали за благородство, милосердие и человеколюбие, аскетизм. Они были братьями по духу, партнерами в делах, друзьями по жизни. Один не на много старше другого. Доктору Джону было лет тридцать пять, отцу Говарду летом исполнялось сорок.
Доктор был высокий, крепкого телосложения, плечистый, сильный, со светлыми, выжженными солнцем, волосами и серыми, широко посаженными глазами. С горбиной нос и большой рот. Иногда мужчина отращивал себе рыженькие усы и бородку. У него были гнилые зубы, но на удивление, как редкость для врача, еще здоровые ногти. Он был веселого нрава, часто шутил и смеялся, и в глазах его мелькал жизнерадостный огонек.
Отец Говард был ниже ростом, уже уставший, исхудавший в постах и молитвах. В его русые волосы закралась седина, белели виски. Глаза были голубые, зубы зеленоватого оттенка, кожа на тыльной стороне ладоней, лице и верхняя часть шеи была загоревшей и запыленной, потому что была открыта сутаной, остальное же тело было белым и чистым.
Деревенские жители по торговой дороге шли к ним за помощью, горожане обращались за советом. Все в округе знали, что в груди у них билось смиренное и сострадательное сердце. Пациенты хранили благодарность, прихожане – отзывчивость. Для людей на лицо были благодеяния, творимые двумя этими людьми, и не нашлось бы никого, кто таил на них зло или заподозрил недоброе.
Ева и сама нередко обращалась к врачу за помощью, когда нужна была разогревающая лечебная мазь для простудившихся детей. Можно было даже выменять рецептик, на колбу или реторту для химических опытов, или заявиться с лекарственными травами в уплату долга.
Приемный покой, где доктор Джон осматривал всех своих пациентов, находился на первом этаже выбеленной двухэтажной городской клиники. Второй этаж был отведен под палаты с больными, которым был предписан постельный режим. Несколько комнат на первом этаже были жилыми, и их занимали сестры милосердия из женского монастыря близлежащего города. Сам доктор жил в комнатке в соседнем доме, прилегавшем к клинике стеной и имевшем общую с ней ограду.
В любое время года можно было наблюдать днями тянувшуюся от входа очередь простуженных, ослабших, кашляющих и чихающих людей. Кто-то сломал руку, кого-то покусала собственная собака, кто-то глубоко порезался; или схватил солнечный удар, работая летом в самую жару на припеке; или зимой обморозил пальцы рук и ног на охоте, не найдя возможности обзавестись на случай сильных морозов теплой обувью, или работая на морозе голыми руками с металлом. Ранней весной, когда стаивал снег, и вода ручьями струилась по дорогам, простужались из-за промокших ног; глубокой осенью – из-за холодных дождей и резкого ледяного ветра.
Тяжело заболевали, работая прачками, потея и в промокшем платье оставаясь на сквозняке. Нередко многие из них умирали, несмотря на порошки и согревающие мази, которые назначал доктор. Со многими тяжелыми болезнями, когда требовалось тепло, уход и покой, пациентов госпитализировали.
Среди людей, в удлинявшейся с самого утра очереди, всегда можно было увидеть много нищих. Как и теперь, людей в лохмотьях, исхудавших, босых, грязных, при первой встрече отпугивающих своим видом людей не обездоленных, имевших крышу над головой. Они протягивали свои костлявые ладони последним, прося подаяние, надеясь либо на ужин, либо на возможность оплатить прием.
Поначалу их сторонились, но постепенно болезни примиряли всех, и бедняки, и зажиточные крестьяне, и ремесленники, не чуждаясь один другого, не выталкивая кого-нибудь прочь, теснились в живой цепочке от входа до забора.
Доктор Джон осматривал всех. Те, кто не мог заплатить четыре пенса, приносили крупы, муку, овощи из погреба или посуду, предметы одежды, стоптанную или совсем новую обувь. За назначенные лекарства и госпитализацию приходилось платить дополнительно, и многие приносили даже мебель, чтобы покрыть требуемую сумму. Но была и первая помощь, которая входила в стоимость осмотра: промывание гнойных ран, зашивание глубоких порезов, ампутация намертво отмороженных пальцев, руки или ноги с начавшейся гангреной, вправление костей, удаление зубов.
Нищих доктор Джон обычно лечил в долг под расписку. Каждый из них, если соглашался, ставил крестик или, если умел, подписывал свое имя на бумаге, гласившей: «Обязуюсь отработать сумму затрат на мое лечение». Бумага заверялась подписью у шерифа, а констебли следили за такими пациентами и за выполнением условий расписки. Из-за надсмотра полиции соглашавшихся было мало. Поставленные на ноги больные потом отрабатывали затраченные на них усилия и лекарства санитарами и прачками в этой клинике, или дворниками в ее и ближайших дворах. Они мыли полы, окна, стирали постельное белье вместо монахинь, мели улицы. Отказ от таких работ, то есть невыполнение условий расписки, приравнивались служителями порядка к воровству, и виновники приговаривались к тюремному заключению. За калек или тяжелобольных, в случае, когда болезнь грозила летальным исходом, должны были взять на себя условия расписки родственники несчастного или друзья. Они отрабатывали оплату приема и стоимость лекарств и после смерти страдальца.
Стариков, уже не имевших сил выполнять тяжелую работу, летом отправляли в мужской монастырь на работу в саду: пропалывать и заготавливать впрок лекарственные растения, которые позволил выращивать там отец Говард. Выздоровевшие старухи готовили и подавали еду в клинике вместе с монахинями. За маленького ребенка поручались родители, старшие братья и сестры.
Лечение сирот и беспризорников доктор Джон проводил бесплатно. Это называлось «приютом милосердия». За такого ребенка платила церковь. Отец Говард каждый месяц выделял из своего жалованья сумму на благотворительность. Монахи в монастыре готовили лекарства. Вся аптека хранилась в погребе вместе с винами и запасами зерна. Время от времени туда наведывался доктор Джон, чтобы пополнить полки в клинике. За приготовленные лекарства, которые он забирал с собой, он чаще расплачивался теми самыми вещами, которые приносили бедняки: поношенной и новой одеждой, обувью, предметами интерьера и быта. Все это раздавалось тем, у кого не было необходимого.
Ходили слухи, что доктор Джон тоже собирается принять постриг, но красавицы, заигрывавшие с молодым мужчиной, только посмеивались над этим.
Брат отца Говарда, Филипп, сегодня тоже был здесь в качестве подсобного работяги. Он помогал сразу всем: тягал кастрюли с супом и картофелем, которые не могла поднять сестра Амалия, раздавал сухари из мешков, разливал квас, и, как будущий приемник своего старшего брата, заведовал святой водой, которой запивали Святые Дары после причастия.
Причастников оказалось немного. Большинство, оголодав, сразу набрасывались на еду, и только потом подходили к отцу Говарду, исповедовались. Он выслушивал страждущих, читал разрешительную молитву, отпускал, наставляя перед завтрашней Литургией не вкушать пищи, дабы не в осуждение причаститься Святых Христовых Тайн. И, покамест ждал следующего грешника, продолжал проповедь. На этот раз его призыв был обращен ко всем, кто по несчастному стечению обстоятельств не был крещен в детстве благочестивыми родителями, и с кем в последствии сатана сыграл злую шутку, столкнув на скользкую дорожку, над кем нависла постоянная угроза жизни, здоровью и безопасности.
Священник возвышался над безродным сборищем, стоя у дверей церкви, взволнованный, бледный, и, с распростертыми объятиями, почти кричал в толпу:
«Покайтесь, несчастные! Покайтесь вы, нищие воры, блудники, пропойцы и убийцы, каким бы путем вы не забрели в эту бездну отчаяния и безбожия! Вас Бог призывает питаться, как птахи небесные, которые не жнут и не прядут; одеваться в смиренное рубище, как великие подвижники, день и ночь сокрушавшиеся о своих грехах, не имевшие, как и вы, по две одежды, питаться хлебом насущным… Так не паскудьте заповеди Святого Евангелия! Покайтесь! Оставьте разбой, разврат, вино и жажду наживы! Призываю вас, идолопоклонники, каким бы страстям и порокам вы не поклонялись! Оставьте всех кумиров вашего сердца, которые обещают вам беспечальную жизнь, потому что без Бога – это всего лишь иллюзия. Мы все ходим под Вечным Небом! Удел этой жизни для людей – страдания ради духовного обновления и приготовления души для Вечной жизни. Здесь, на земле, каждый из нас живет в своем аду несбывшихся надежд, разочарования, несчастий, бед, горя. У каждого есть крест, который волей-неволей ему приходится нести. Но нет ничего счастливее и радостнее святости, которую можно обрести только со Христом! Пните пустую бочку из-под эля, но родниковой водой она не наполнится! Изберите себе жизнь, чтобы жить! Жизнь с Господом! Возлюбите Его всем сердцем вашим, всем умом, всем помышлением!.. Хотя бы потому, что Он – единственный, Кто любит вас такими, какими вы есть. Никому вы не нужны в этом мире со всеми вашими ошибками и заблуждениями, мыслями и чувствами, кроме Него, даже отцу с матерью! Да войдете в Царство Небесное! Ибо душа – бессмертна! Здраво рассудите, что лучше: сгореть после смерти в аду на веки вечные или стяжать телесными и духовными трудами вечную радость в Небесных селениях, один день в которых благодатнее, чем сотни самых безмятежных дней земных! Адам с Евой, изгнанные из Рая, плакали всю жизнь, осознав, что натворили с душами и жизнями своих будущих детей! Душа – бесценна! Цена одной человеческой души – это цена Крови Господа Иисуса Христа, Сына Единородного Безначального Своего Отца, который, Безгрешный, провел во плоти больше тридцати лет земной страдальческой жизни, изведал скорби, труды и болезни, а потом, за грехи наши, принял позорную крестную смерть. Велика эта цена, которой Он искупил человечество из рабства дьявола, даровав нам истинную свободу вернуться в объятия Бога. Так воздайте обеты Святого Крещения и начните новую жизнь! Бог вырвет вас из когтей сатаны! Поклонитесь Христу, спасающему души от адской безысходности! Примите с благодарностью Хлеб Небесный, и Его учение, и креститесь! Ибо Господь не хочет смерти грешника, но чтобы он обратился и был жив! Принесите ко Христу все ваши беды, несчастья и скорби, и Дух Святой утешит вас, да прославите Имя Его! Таинство Крещения смывает с человека все грехи прошлой жизни, как постриг в монашество, поэтому я приму каждого без исповеди…»
Подошла очередь Евы, в ее руках оказалась плошка с горячим супом, ей дали ложку и кусок хлеба. И отошла в сторонку и принялась за еду, став невольной свидетельницей обрывка разговора двух женщин, который, похоже, был неприятен им обеим.
--- Вспомни, что ты монахиня, Амалия, смири свою гордость. Эрнестина уже невеста, вполне понятно, что в твоих услугах воспитания больше не нуждаются, - раздраженно сказала Мэри.
--- Правильно, монахиня здесь я, поэтому подумай дважды, на кого ты повышаешь голос. На целомудрие, на святость Божию! Эрнестину развратит двор, ты не знаешь, на что способны эти мнимые аристократы! Она выходит замуж за сына маркиза, приближенного к королю человека, но ведь она просто погибнет, раздавленная своей глупой влюбленностью и современными нравами!
--- Молись, сестра, - как в воду опущенная заговорила Мэри. – Как за весь мир молишься, молись за душу Эрнестины. Только в этом теперь твой долг. Не докучай больше графу своими прошениями и наставлениями, иначе он просто сошлет тебя в другую обитель. Очнись от прелести самосвятства, и принеси достойные плоды покаяния.
Сестру Амалию аж передернуло.
--- Вот уж пред кем-кем, а не перед тобой мне смиряться!
Ева отдала опустевшую плошку, поблагодарила за обед, и монахиня елейным голоском, мягче меда, пропела ей:
--- Милая девушка, будьте благоразумны, ступайте теперь к отцу Говарду, снимите с души грех, да сойдет и на вас благодать Божия, - она жестом пригласила ведьму взойти по ступеням церкви.
Ева молча посмотрела на отца Говарда, а потом вверх, на разноцветные витражи стрельчатых окон, на крест на остроконечной башне.
«Мы часто говорим: «Чтоб ты сдох!», когда жаждем отомстить человеку, причинившему нам истинное зло… - подумала она. – Сэм…настоящий сатаненок, изверг… И так же дьявол ненавидит Христа, но за собственные преступления. Из зависти. Потому что дела его злы, а дела Бога праведны… Как первый убийца Каин своего брата Авеля… Но ведь сколько людей тоже ненавидят Бога за всю ту жизнь, в которую они попали, как в капкан, потому что без Его воли не упадет и волос с головы. Как я, например… И вот Христос просто пошел на Крест и умер за меня, чтобы я увидела, что Он тоже страдал и мучился… За меня ли? Меня ведь есть за что распинать… Даже страшно подумать! А Он принес себя в жертву, чтобы освободить нас от грязи и тьмы мракобесия… Воистину велик Бог!»
Ева почувствовала, как будто ее душа надломилась, и в этом надрыве, будто забила крыльями, как соловей в клетке, не имеющий сил смириться с неволей, рвущийся на свободу. Сердце сильно заколотилось, и девушке показалось, что оно сейчас разорвется, что вот прямо сейчас ее застанет врасплох смерть, о которой она, молодая, здоровая и красивая, еще даже не думала. И что дальше? А дальше все то же самое мракобесие в аду…
Ведьма поклонилась кресту. Потеряла сознание.
Очнулась Ева через мгновение, но доктор Джон и Отец Говард уже склонились над ней.
--- Бледная девчонка, почти зеленая… Где нательный крестик?
--- Нет… я… меня не крестили… - приходя в чувства, пробормотала девушка.
--- Отнеси ее к алтарю, нужно обязательно провести обряд, вдруг помрет скоро, - сказал священник лекарю.
Доктор Джон подхватил Еву на руки и направился в церковь.
--- Нет! – в ужасе выкрикнула ведьма, простонала, - не надо…
Но сопротивляться почему-то не было сил. Как будто что-то тяжелое и угрюмое, но вместе с тем придававшее ей энергии, покинуло ее; она чувствовала себя очень слабой, опустошенной, но ей казалось, будто камень с души свалился, и теперь даже тело было легко, как перышко. Словно сдвинули крышку гроба, освободив человека, похороненного заживо, который еще не успел сойти с ума и задохнуться. Несмотря на это, она подумала с отчаянием: «Сейчас я захрюкаю, а потом – инквизиция…»
Но доктор Джон внес ее под своды церкви, и ничего страшного не случилось. Теплый запах ладана словно обнял, витражи засияли в лучах выглянувшего из-за туч солнца.
Ее поставили на ноги пред алтарем, и она отреклась от сатаны. Отец Говард прочитал молитвы, торжественно возлил на ее голову святую воду и повесил ей на шею крохотный деревянный крест.
Ева вышла из церкви, не понимая, что делала, и еще не осознавая масштабов того события, которое произошло в ее жизни и с ее душой.