За гранью тишины

            
              "Все на свете – просто водоворот мыслей, и мир вокруг нас делается реальным только потому, что ты становишься этим водоворотом сам".
В.Пелевин, "Чапаев и пустота"


              Как не отнекивайся и не закрывай глаза, но почти у каждого из нас, изредка, но всё же случались те редкие вспышки сознания озаряющие монотонность бытия, в недолгие моменты которых, мы чувствовали себя причастными к истинной, хотя и недоступной пониманию реальности.

             И может быть, именно та поездка в зимнюю сказку соснового бора и была для меня тем редким откровением, тем чудом, после которого я начал воспринимать окружающий мир несколько иначе. Действительно странно, как непривычные, но яркие образы, сойдясь вдруг воедино, способны были очаровать мой разум, выманив из глубин души то совершенно новое восприятие в общем-то привычной действительности, заставив иначе посмотреть на мир. Как отдельным пазлам нечаянно сложившимся в голографическую картинку под силу было ошеломить совершенством приоткрывшегося мира, и как обычная поездка на Чернолучинскую турбазу, с её бездонной тишиной, соснами, снегом, зимней свежестью и переливами Баха из киношного «Соляриса» смогла заворожить юного созерцателя своей первозданной чистотой.

                * * * 
            Уже который день за окнами деревянного пансиона, где я проживал, толпились коричневые стволы вековых сосен. Между ними, зависая в серой мгле зимнего леса, о чём-то молчала морозная тишина. Что-то живое чудилось в этом таинственном безмолвии. Безмятежность и умиротворение могучих великанов, их темно – зелёные, купольные кроны, атласная белоснежность снега, - всё это заманивало меня в свою сказочную тишину. И словно шёпот той тишины звучали с экрана обволакивая космосом и чем-то неземным, таинственные, будто уносящие в неведомые дали, волны хоральной прелюдии Баха. Какие-то голоса переговаривались в унисон той божественной музыке. Мелькали на чёрно – белом экране задумчивые лица, будто бы живущие в таком же таинственном молчании, как и здесь, в тишине, раскинувшейся за окнами старого, бревенчатого корпуса. Весь фильм казался тогда чем-то непостижимым, неземным, какой-то сакральной тайной заглянувшей в номер пансиона даже не с телеэкрана, а из глубин дремучего бора, безмолвно стоящего за ветхими стенами. И казалось, что заснеженный лес, в суровом молчании толпящийся рядом, чем-то похож на океан Соляриса, загадочно переливающийся и бурлящий за иллюминаторами космической станции, а номер пансиона представлялся одним из отсеков парящего над океаном корабля.

             Не важно, что по малолетству я тогда ничего не понял в сюжете и философии, но так ощутить этот фильм, прочувствовать как нечто живое и органично переплетённое с окружающей природой, тихим и глубоким миром зимнего бора, в котором я находился, мне больше не удавалось нигде и никогда. С тех пор я начал как-то по особенному относиться к такого рода фильмам, к зимнему бору, к органной музыке, и к собственным ощущениям, с благодарностью вспоминая те незабываемые дни безмятежного счастья и ту растворённость в величии вселенской пустоты.

             Именно тогда почувствовалось, что существует абсолютно другая, не похожая на привычную, система невещественных координат, в которой на самом деле, и происходит та таинственная, невидимая, но настоящая жизнь. Та форма жизни, отбрасывающая как хлам, как пустую оболочку, всё так до боли знакомое и привычное, и в то же время, приоткрывающая дверь в самые глубины. Что существует тот источник всего, послуживший первоосновой привычного нам общежития, тот первоисточник нас самих, до того как мы стали теми, кем мы стали, скопировав с окружающих десятки личин, сотни понятий и тысячи тысяч навязанных мыслей.

               Словно однажды заглянув в бездну таинственного леса и увидев там нечто поразительное и чудесное, и не в силах забыть это зрелище, намного позже, я вновь и вновь задавал себе вопросы, возвращаясь в ту глубокую, хоральную тишину зимнего бора и пытаясь в ней что-то понять. Как будто отправляясь на поиски самого себя, вновь и вновь задавал себе вопросы:  « Каков же я на самом деле, до того как был пропитан и отравлен ядом окружающего мира, попав в сети понятий, слов, логики и прочих клише? Каким способом вывести на чистую воду и нейтрализовать этих обманщиков разума? И тем более, как отыскать то сознание, ещё не замутнённое тем разумом. Даже если он уже и очищен, как найти то интуитивно чувствуемое, но ускользающее, словно песок сквозь пальцы? Или всё безвозвратно потеряно, и у меня нет доступа к этому чистому сиянию, и остаётся наблюдать лишь редкие его всполохи за нагромождениями понятий и слов? Или может быть это сияние настолько неуловимо и эфемерно, что спрятано за гранью моих представлений о жизни и смерти, прежде чем превратиться для меня в уже существующие жизнь и смерть? И даже если оно и горит в некоторых человецах, то, как понять эту недоступную пониманию суть, похожую на безумие, и делающую тех людей, для меня, - безумцами? И кто на самом деле безумен – я, со своим замкнутым, стереотипным представлением о мире и четырёхмерной системой координат, или «они», живущие в своей эфемерной беспредельности и оценивающие мир недоступными для меня мерками и понятиями? И можно ли привычными словами дать ответы на все эти вопросы или для понимания надобно освоить совершенно иную систему восприятия перейдя на более совершенный уровень? А может быть в этом понимании, в ответах на все эти вопросы и скрывается абсолютное счастье человека и человечества, … кто знает?»

              И сейчас, по прошествии стольких лет после того откровения, всё тот же суровый шум вековых сосен, отзвуки хоральной прелюдии, сияние солнца и снега, и громкое молчание вечности были намёком, а возможно и ответом на все мои глупые, наивные и детские вопросы.
                Виталий Сирин