Аромат счастья

Мария

Мария проснулась. Она продолжала лежать с закрытыми глазами, а её сознание всё ещё блуждало по кадрам сна.
– Просто так такое не приснится, – думала она.
Всю ночь ей снилась давно ушедшая в иной мир бабушка, которую она очень любила. После её ухода она постоянно вспоминала о ней. Но на кладбище приходила редко. Не потому, что ей было лень или страшно, а потому, что наличие могилы, памятника с уже поблёкшей фотографией подтверждало, что бабушки больше нет и никогда не будет. А Маше так хотелось, чтобы она была жива и всегда была рядом с ней.
Там сидя у могилки, она всегда плакала, потом долго приходила в себя. Ей было
неудобно за поблёкшую фотографию любимого лица. За покосившуюся оградку, которую правильно поправить было некому, а для того, чтобы нанять кого-то, не было денег. И от понимания того, что из-за постоянного безденежья она никак не может проявить свою благодарность бабушке и сделать хорошую оградку и добротный  памятник, ей становилось очень тяжело на душе. Единственно, что она делала, так это высаживала красивые цветы на могилке и как могла сама укрепляла подручными средствами ограду.
Маша где-то прочитала, что нельзя плакать у могил. И нельзя часто посещать кладбища. Нельзя мешать мёртвым, давая им возможность оглядываться назад, в прожитую жизнь. Да и вообще нельзя плакать по умершим. Надо вспоминать хорошие события, происходившие у тебя с этими людьми, и благодарить их. Надо приходить к ним в определённые церковью дни. Но как не плакать, когда от тебя ушёл навсегда последний человек, который тебя любил. Бабушка для Маши была всем: мамой, подругой, советчицей, защитницей. С ней было всегда тепло на душе и спокойно. В её доме всегда витал аромат счастья.
Мария  не ходила часто на кладбище, но бабушке спокойно существовать в другом мире не давала и постоянно звала её перед сном, просила присниться и посоветовать ей, как она должна поступить в трудную минуту. А трудных минут у Маши насобиралось столько…
 
***

    Родители Маши занимались альпинизмом. Работали инструкторами в Домбае. Она их почти не помнила. Они рано погибли в горах, попав под лавину. Но у неё была бабушка, которая учила её жить, общаться с людьми.
Маша, наверное, как все девчонки, была уверена, что первая любовь, это самая чистая и верная. Любовь на всю жизнь. Настало время, и она влюбилась. Тогда она была уверена, что в её доме с Анатолием всегда будет витать не только аромат любимых пирогов, приготовленных для мужа, но и такой же аромат счастья, который витал в доме бабушки. Вот только бабушка, пообщавшись с Анатолием, осторожно намекала Маше, что не стоит так быстро выходить замуж за этого человека. Наверное, её опытный взгляд определил то, на что Маша потом долго закрывала глаза.
Маша, выросшая без матери, всегда относилась к свекрови, как если бы это была её мама. Да и свекровь особо к ней не придиралась, когда они жили в её квартире, а бабушкину однокомнатную после её смерти сдавали жильцам. Наоборот, ей нравилось, что Маша и уберёт вовремя, и приготовит обед к вечернему чаю, всегда что-то испечёт. Только она была против того, что Маша работает. А работала она мужским мастером в парикмахерской, где, кстати, и познакомилась со своим будущим мужем Анатолием.
– У нас не центр города, проходимость маленькая, что твои копейки. Больше пользы, когда ты дома. Да зачем тебе разрываться между работой и домом и муж ревновать не будет. Увольняйся, – уговаривала  её свекровь. Хотя Маше очень не хотелось терять работу, да и ревности никакой у мужа она не замечала. Под напором свекрови ей пришлось уволиться. Сначала ей немного льстила такая забота о ней. Но. Когда она пришла из женской консультации с радостной вестью, то свекровь изменила своё отношение к невестке.
– Ты что, с ума сошла? Куда тебе рожать? У тебя муж как ребёнок, за ним уход требуется. Да и с его зарплатой! О каком ребёнке ты мечтаешь? Сейчас на моей шее сидите и ещё ребёнка на меня хотите повесить?
Доводы Марии, что свекровь получает каждый месяц определённую сумму от квартирантов, и Анатолий отдаёт ей всё, что получает, а она, Маша, за всё время проживания в этом доме ничего не приобрела для себя, не только не остудили свекровь, а наоборот, довели её до крика.
– Это ты упрекаешь меня этими копейками? Всё, больше никаких квартирантов, переезжайте!
Но пока жильцы искали новую съёмную квартиру, свекровь поостыла и внесла предложение, обменять Машину однокомнатную на двухкомнатную квартиру.
– Пусть маленькую, но место будет и для вас, и для ребёнка. А деньги на доплату я дам, чтобы ты больше не упрекала меня.
Маша не хотела потерять квартиру, в которой провела самые счастливые годы. Но аргументы свекрови: кровать детскую некуда ставить и что больше такой возможности не будет, всё-таки перевесили её желание и обмен состоялся.
Машу мучил страшный токсикоз, да такой, что пришлось лечь в больницу, где определили, что она носит двойню. Когда обмен был закончен, и её выписали из больницы, она даже не обратила внимания на то, что документы на квартиру и её приватизация были оформлены на Анатолия.
– Действительно, какая разница. Мы же семья, – думала Маша.

***
Предательство Анатолия, который ушёл к другой женщине, оставив её с четырёхлетними близнецами, совершенно выбило её из колеи. Но с этим она справилась.
Это теперь легко говорить, что справилась, всё пережила, всё вынесла. А вот как она всё это вынесла на самом деле, вспоминать ей не хотелось. И не потому, что было тяжело физически. А потому, что в душе сидела, как заноза, обида. Почему, за что он так поступил с ней, да ещё в такое трудное время. Тогда она не могла выйти на работу, потому что садики в своём большинстве исчезли, а в те, которые остались, устроиться было совершенно не возможно.
Хорошо, что помогла ей бывшая сотрудница парикмахерской, где раньше работала Мария. Она взяла её к себе в уже кооперативную парикмахерскую, которой заведовала, и разрешила шестилетним мальчишкам находится рядом с матерью до конца смены. Теперь мальчики подросли, стали самостоятельными, да и относились к ней с пониманием. Да и Маша успокоилась, стала уверенней в своих силах. И теперь, когда жизнь стала налаживаться, вдруг опять беда.
Месяц назад  Мария была у врача. Врач озвучил то, о чём она не догадывалась, но очень боялась. У неё нашли раковую опухоль. Врач в поликлинике сразу тоном, без всяких эмоций так и сказала ей.
– Ну что, допрыгалась? Рак у тебя. Пиши завещание, если, конечно, завещать есть что и кому. Нужна срочная операция. Но не знаю, это в окоцентре тебе скажут, поможет она или нет. Иди туда.
В этот день Маша и стала думать, что будет дальше. Нет, не с ней. С её двумя детками. Мальчишками - близнецами.
– Всё! Отжила Мария. Не успев пожить, отжила. Да ещё этот сон.
Сон, в котором бабушка шла рядом с ней по зимней, засыпанной снегом улице и, не заметив откуда-то взявшегося обрыва, стала скатываться с него вниз, в бездну, пытаясь уцепиться за обледенелую поверхность. Маша подбежала к обрыву и старалась вытащить её, но вдруг вместе с ней полетела вниз. Тогда Маша открыла глаза и заплакала.
– Мама, мы в школу опаздываем, – к Марии подбежал один из её двойняшек Гена, – мама, Ваня уже чайник подогрел.
– Иду, иду, мои хорошие, иду, – утирая слёзы и набросив на себя халат, она вошла в кухню.
– Мама, почему ты плачешь? – мальчишки прижались к матери, стараясь успокоить её.
Накормив и проводив сыновей в школу, Маша вернулась в кухню и села за маленький стол с недоеденными бутербродами и недопитым чаем.
– Бедные мальчики! Что с ними будет, если вдруг меня не станет? У меня была бабушка. А у них никого нет. Отец… Какой он отец? И как не вовремя. А что, смерть бывает вовремя? Что-то я совсем разнюнилась. Было время сложнее, когда я сидела с мальчишками до школы без работы. Когда их надо было собирать в школу, а он ушёл, даже не подумав ни обо мне, ни о детях. Просто собрал вещи, сказал, что полюбил другую, и захлопнул за собой дверь квартиры.
Тогда Мария даже не заплакала. То ли сердце давно чувствовало измену, но разум не хотел воспринимать предательства. То ли, несмотря на боль предательства, мозг дал задание собраться, сконцентрироваться не на его поступке, а на дальнейшей жизни.
– У меня дети, – тогда сказала она сама себе.
Маша подошла к зеркалу.
– Как не вовремя эта болезнь, только мы начали вставать на ноги. Столько планов. А мальчишки мои? Господи, как они без меня?
Мария поправила причёску, вытерла глаза, опухшие от слёз вырвала листок из ученической тетради, взяла ручку.
– «Когда ты будешь читать это письмо, меня уже не будет в живых…», написала она.
Но что можно написать человеку, для которого ты безразлична. Чтобы он полюбил своих детей, которых не любит, потому что за столько лет дети видели отца всего несколько раз. Написать, чтобы он не бросал мальчиков, потому что в семье всегда лучше, чем в детском доме? А лучше ли? Зачем разлучнице его дети?
От горьких размышлений её отвлёк звонок в дверь. Мария взяла недописанное письмо, положила в какой-то конверт и вложила его первую попавшуюся книгу.
Она очень удивилась, когда в дверях увидела смущённого, с растерянностью на лице врача из онкоцентра. Попросив разрешения войти, он долго мялся и топтался на одном месте, пока напуганная этим визитом Маша не спросила его:
– Диагноз подтвердился?
– Вот я. Собственно, к вам по этому поводу. Можно войти, – тихо спросил он.
Врач Илья Константинович - интересный мужчина. Внешне он с первого раза понравился Марии. Глядя на него там, в онкоцентре, она даже смутилась и от своего неухоженного вида, и от его удивлённого взгляда. В белом, накрахмаленном и хорошо отутюженном медицинском халате и шапочке, в такой же белоснежной рубашке с расстёгнутой верхней пуговкой и ослабленном галстуке, он ей показался пришельцем из другого мира, который спустился с белого пушистого облака и остался здесь ненадолго. Для чего? Может, для того, чтобы показать ей, что где-то существуют и такие мужчины. Умные, вежливые, культурные и красивые.
– Интересно, – подумала Маша, – а дома с женой он тоже такой вежливый и культурный? Жена с ним счастлива? Как бы он такой красивый показался бабушке?
 
– Странно, странно… – Илья Константинович внимательно рассматривал бумаги, принесённые Машей из районной поликлиники, потом внимательно стал смотреть на неё, так, что она покраснела от смущения.
– Всё так плохо? У меня рак? Мне так в поликлинике сказали, – словно извиняясь, сказала она, а сама подумала, что странный он какой-то мужчина, – молчит, а глаза так и сверкают.
– Чтобы они не сказали, Мария Михайловна, вам надо пройти у нас полный комплекс обследования. И тогда решим, насколько плохо и что надо делать с этим плохо.
Не советую вам так расстраиваться от первых результатов, которые вы получили в поликлинике. Опухоли бывают разные, есть доброкачественные, давайте раньше времени не хоронить себя, – говорил он, глядя ей в глаза и придерживая за локоть, когда провожал её до выхода из кабинета.
Не знал Илья Константинович, что Мария уже похоронила себя прямо рядом со своей бабушкой. Мысленно конечно.
– Проходите, – испугано и удивлённо глядя на врача, Мария пригласила его войти в квартиру.


Анатолий

Анатолий открыл квартиру своим ключом. Теперь бесполезно нажимать на звонок и ждать, когда дети, громко крича,  – папка вернулся! – подбегут к нему. Это раньше они радостно кидались ему на шею и целовали или от того, что действительно любят отца, или в предвкушении подарков, какие он привозил им всегда. Тогда и Маша радостно выбегала ему навстречу, вытирая вечно чем-то занятые руки о передник, и глаза её лучились счастьем.
– Папка вернулся, – пробурчал сам себе Анатолий и прошёл в пустую, наполненную тишиной квартиру.
Он оставил дорожную сумку в большой комнате и зашёл на кухню. Всё стояло на своих местах, как тогда, когда хозяйничала здесь Маша. Но раньше на столе всегда стояло блюдо с пирогами или домашним печеньем. От кастрюль на плите исходил вкусный запах его любимого борща и плова. Но почему-то раньше он не замечал, что в его доме, в его этой маленькой смежной двухкомнатной квартирке витал аромат уюта и тепла. Аромат счастья.
Тогда, когда они жили большой семьёй, он многое не замечал. Наоборот, всё это многое его раздражало. Шум детей, экономная Маша, которая каждую лишнюю копеечку собирала для того, чтобы сделать обмен на большую площадь.
– Что ты раздражаешься всё время? Тебе самому не хочется жить в отдельной комнате? – спрашивала она его.
Ему хотелось жить в отдельной комнате, а не в проходной. Хотелось не ждать, когда уснут дети, чтобы заняться любовью с молодой женой. Не пугаться, когда кто-то из них неожиданно, в самый неподходящий момент захочет в туалет или попить водички. Но что он мог сделать? Искать другую работу? Ему и правда никто не верил, что, работая  дальнобойщиком,  он не смог расширить старую или приобрести новую квартиру. Толик не мог заработать ни на дачу, ни на автомобиль. Кому объяснять, что госрасценки на рейсы маленькие, да ещё в зарплату обязательно вычтут и за перерасход бензина, и не дай, Бог, взорванное колесо с малым пробегом, и обязательно найдут лишний километраж.
Получается, не зарплата, а так, детям на молоко. Особенно его раздражал вычет за лишний километраж. Ездит он в один и тот же город по одной и той же трассе, как говорится, от одной постоянной точки до другой, но перерасход километража всегда находился. Платить диспетчерам за выгодные рейсы он не умел или не хотел. Платить механику за хорошие запчасти и колёса он тоже не хотел.
А дома всё стало раздражать. Вечно замотанная хозяйством, детьми и работой жена. Постоянная нехватка денег. Вечные долги до зарплаты. И этот шум и гам маленьких детей. Одно утешало, что его мать часто говорила ему, что после её кончины они с сестрой должны поделить всё её наследство, «вплоть до чайной ложки поровну». Но Анатолию чайные ложки не нужны.
– Отстань от меня, – в порыве раздражения сказал он как-то жене, – мне ничего не надо. Мать сказала, что всё нам с сестрой поровну достанется. У сестры есть квартира, и не одна, а материну квартиру сестра мне отдаст. Зачем ей столько?
Тогда он обиделся на Машу, которая так на него посмотрела, вроде он умалишённый какой-то. Вот тогда Маша изменилась. Она перестала радостно выбегать ему навстречу, когда он возвращался с рейса. Всё больше молчала с ним и больше никогда не заикалась ни об экономии, ни о покупке квартиры.
Так они и жили. Но до тех пор, пока Анатолия не заприметила новая диспетчер в их автокомбинате. Миловидная, шустрая девица.
– Что это ты, молодец в своей колонне показатели портишь? Надо взять над тобой шефство, – как-то лукаво подмигнув, сказала она.
И взяла. Да так как-то незаметно взяла, аккуратно, что Толик опомниться не успел, как это шефство продолжилось в её кровати. Не заметил, как стал прислушиваться к каждому её слову, совету. Так, слово за слово, день за днём научила она, кому и что сказать, да куда надо ездить и к кому возвращаться. Вроде и любви никакой не ощущал к ней Толик, но всегда возвращался с рейса в дом Нади, как её звали, с удовольствием и мужским желанием.   
В семье Анатолия ничего не изменилось. Домой он приносил те же деньги, только возвращаться часто стал из рейса с опозданием. Оправдывался тем, что в дороге мотор заглох или ещё что-то случилось с машиной.
Но однажды, вернувшегося из рейса домой, его застала странная картина. Его встретила жена в новом халатике с изменившейся причёской, которая сделала её лет на десять моложе. Детей Мария отправила к свекрови, а в комнате его ожидал романтический ужин при свечах с бутылочкой шампанского. 
– Ты это чего вырядилась? – грубо спросил он.
Но жена словно не заметила грубых ноток в голосе мужа, нежно поцеловала его, отвела сначала в ванную, а потом усадила за стол.
– Ты не помнишь? Сегодня день нашей свадьбы.
Толику было всё равно, но выпитое шампанское и вкусный ужин привели его в расслабленное состояние, поэтому ночь прошла в приятных воспоминаниях и уже позабытых любовных утехах.
Но на работе его ждал другой сюрприз, уже от Нади. Она устроила ему «разбор полётов» с точным указанием его положения в её жизни.

– Выбирай, – категорично заявила она, – или я, или твоя курица. Только запомни, пользоваться мной просто так я не дам. В смысле, работу ищи в другой автоколонне.
 Анатолий выбрал Надю. И в этот же вечер, собирая свои вещи и слушая причитания жены о нечаянной беременности, которая получилась на их годовщину, и о том, что хорошо бы им иметь девочку, дочку, сказал ей тихо и просто:
– Поступай, как знаешь. Я ухожу от тебя.
Он не оглянулся на застывшую и онемевшую Машу, не обернулся на своих. ещё ничего не понимающих мальчишек. Да и потом, встречаться с ними он считал не целесообразным, как подсказала ему Надя и научила, как надо выплачивать алименты так, чтобы и им хватало на обустройство их нового гнёздышка. Так они и жили.
Через несколько месяцев позвонила ему его сестра и сообщила, что Маша в больнице в очень плохом состоянии, у неё случился выкидыш. За мальчишками она присматривает.
– Хорошо,  – только и ответил он ей.
– Надо же? А я думала, что она звонила сказать, что пришло время наследство делить, – зевнув, сказала Толику Надя, – подумаешь, выкидыш? Она не первая и не последняя. Успокойся, всё обойдётся.
Он и успокоился. Прошло ещё несколько лет, он зашёл в парикмахерскую постричься и там встретил Марию. От неё узнал, что дети хорошо учатся, а сама она уже давно вышла на прежнюю работу. Она и раньше, до него, работала в парикмахерской мужским мастером. По молодости он её совсем не ревновал. Но теперь у него что-то сжалось внутри. Или от того, что Маша изменилась. Похорошела, стала другой, уверенной в себе. На минуту ему опять захотелось к ней подмышку. Почувствовать, как она своими ноготками нежно водит по его спине, шепча ему ласковые слова. Захотелось зайти в дом, где пахло пирогами или его любимым печеньем, и где мальчишки, обхватив его шею, дружно кричали:  – Ура! Папка приехал!
Ему стало грустно от того, что всего этого у Нади нет. И не будет. Она любит, чтобы ей говорили ласковые слова и целовали её в ушко. Она не любит готовить, а столовская пища, от которой у него изжога, и покупные пельмени на ужин ему уже надоели. Но ничего теперь не изменить.
Время шло.  Дети повзрослели и не хотели видеться с отцом. С Машей они давно в  разводе.  А к Наде он охладел. Надоело слышать от неё постоянные придирки, нападки на   его сестру, которая  не захотела отдавать и делить родительскую квартиру после смерти матери.
– Ты лох! Ты ничего не можешь! – кричала ему Надя, – я ждала, думала, что мы обменяем квартиры на одну нормальную. А ты ничто, ты никто в этой жизни! Значит так, – заявила она, – или ты получаешь деньги за свою часть в квартире своей семьи, или убирайся и живи там с ними. Хватит висеть на моей шее!
Доводы о том, как он будет судиться или договариваться со своими детьми и Машей, на неё не подействовали. Но Надя совсем «слетела с катушек». Такой разъярённой он её не видел. Она оскорбляла и ругалась, бросая его вещи в старую дорожную сумку, после чего  вытолкала его из своей квартиры.
А Толик, ругая себя последними словами за то, что как он мог променять Машу на эту алчную мегеру, шёл в свою квартиру, мечтая о том, что жена, хотя теперь и бывшая, поймёт его, она простит и всё будет как прежде. Он поговорит со своими мальчиками, он попросит у них прощения за то, что не приходил к ним, за то, что платил маленькие алименты. Это не он, это она виновата, эта алчная истеричка Надя.
Анатолий нажал на кнопку дверного звонка, но ему никто не открывал дверь. Он достал свои ключи и зашёл в квартиру. Оставив дорожную сумку в большой комнате, он  зашёл в кухню. Всё стояло на своих местах, как тогда, когда хозяйничала здесь Маша. Ему стало ясно, что в квартире давно никто не жил.
– Странно, – Толик вошёл в большую комнату.
Провёл ладонью по пыльной лакировке серванта. Прошёл в комнату мальчиков. На полке с книгами стояли старые учебники, лежала шахматная доска и специальная тетрадь, в которую Катя записывала новые кулинарные рецепты. Он взял её. Ему показалось, что из неё веет ароматом любимых блюд, печений с творогом, которые он обожал. Из тетради выпал запечатанный конверт. Он поднял и открыл его. Там лежало письмо. Оно адресовалось ему.
 «Когда ты будешь читать это письмо, меня уже не будет в живых…». У Толика потемнело в глазах. После давней встречи в парикмахерской они с Машей больше не встречались. Надя приказала обходить её стороной. С того дня он ничего не знал о жизни бывшей жены, детей. Со своей сестрой после смерти матери он не общался.
– Неужели произошло самое страшное? А дети? Что с ними?
Не дочитав до конца, он положил письмо в карман и выскочил из квартиры. Вскоре он стоял у входа в бывшую парикмахерскую, которая теперь называлась «Салон Мария».
– Вам нужна стрижка, косметолог или солярий? – спросила на ресепшене симпатичная девушка.
– Мне Маша нужна, мужской мастер.
– У нас такого мастера нет, – ответила она.
– Как нет? Умерла? Что с ней случилось?
– Мужчина! Вам что, плохо? Попейте водички.
– У вас раньше работала Маша у неё два мальчика, близнецы, – давясь водой, говорил Толик.
– Мария Сергеевна? Так сразу и сказали бы. Так вспомнили, что сто лет назад было. Мария Сергеевна давно выкупила салон. Она скоро будет. Ей что передать, или вы подождёте?
Толик вышел на улицу и закурил, пытаясь успокоиться. Достав из кармана письмо, он продолжил чтение.
Маша писала о его предательстве. О том, что из-за него ей пришлось очень тяжело и материально, и физически, поэтому она  потеряла ребёнка. А потом она заболела. Теперь, когда она знает, что может умереть, она боится за своих мальчишек. «… Когда меня не станет, твоя сестра сообщит тебе об этом. Но бедные мои мальчики, они тебе не нужны, как не нужны были, когда ты жил с нами…».
– Маша, нужны, нужны и ты нужна, бедная моя Машенька, что тебе предстояло выстрадать?
У Анатолия появились слёзы на глазах. От чтения его отвлёк шум подъезжающего импортного автомобиля, который остановился у входа в салон. Из машины вышел мужчина, который открыл дверь и подал руку женщине, помогая выйти. А она выпорхнула из машины, словно яркая бабочка. Мужчина обнял спутницу и, крепко обняв, поцеловал.
– Не переживай, всё будет, как ты просила, не задерживайся, мы с мальчишками будем ждать тебя дома, – сказал он, и просигналив на прощанье, скрылся из вида.
Анатолий хотел подбежать к Маше, а это была она, но остановился.
– Что я ей скажу? Только то, что я навсегда потерял главное в своей жизни  - аромат счастья.