Женский день и сирены

Тринадцатый день «военной операции». Восьмое марта – праздник весны. Соседка угощает блинами, а я ее шоколадными вафлями.  Она говорит, что это сегодня роскошь.
Обмениваемся последней информацией. Вчера ночью бомбили улицу Роменскую, жилой массив. Десять мирных жителей погибли. Улица в руинах. «Операция» вовсе не военная, это планомерное уничтожение людей, любой национальности, любого возраста. Люди спали. Их больше нет..
Еще из печальных новостей – расстрел мирного жителя под Гостомелем, снимавшего на телефон российскую колонну танков.
Еще – в оккупированных селах в Сумской области российские военные заходят в дома, забирают вещи, еду, насилуют женщин и девочек. Жертв насилия добивают.
Соседка в шоке, охает, и говорит, что такого и в годы гитлеровской оккупации не было. Она помнит, когда была маленькой,  в хату заходили немецкие офицеры и просили молоко, яйца. И дарили хозяйским детям за продукты  шоколадки. По жилым массивам ночью не лупили. У немцев была своя тактика. А сегодня другая тактика – это просто жесть.
Звонит моя приятельница Валя из Черкасс – спрашивает, что у нас в Сумах случилось? Рассказываю: сижу вечером, слушаю французский язык для начинающих он лайн, и вдруг раздается тяжелый гул, смотрю в окно – что летит? Если будет бомбить, то пусть сразу, на месте и погибну. Бежать некуда. Самолет пролетел низко и вдруг что-то громыхнуло. Все машины – в микрорайоне стали сигнализировать. Бомбят, ночью, город. За что? Что происходит? Когда это закончится?
Объявили по новостям, что открыт зеленый коридор для жителей Сум в сторону Полтавы. Выезжают на собственном транспорте и автобусами. Мне звонят дочери из Парижа, чтобы я уезжала. Я выражаю сомнение, что это правильное решение. Полтаву тоже будут бомбить. И что делать, если ты в другом городе, не в своем доме? Умирать, так дома.
Мои родители когда-то пережили бомбежки и оккупацию. Чудом выжили. От судьбы не уйдешь.
Кроме того, позавчера был уже зеленый коридор для иностранных студентов – в сторону Белгорода. Автобусы российские военные обстреляли, один проскочил, остальные вернулись.
Звонит друг, журналист Леша. Говорит, что сейчас придет. Он голодный, покормлю товарища. Редактирует двадцать вторую главу моего романа «Логос Веделя». Исправляю «русизмы», их на главу штук десять, Леша отлично правит, мне нравится. Первую часть романа – уже отредактированную - отправляю дочери в Париж.
Звонит дочь из Парижа, говорит, что закончила монтировать клип на свою музыку, слова Горца «Незламна Украина». Я слушаю и рыдаю. Моя дочь силачка – написать такую великую песню. Говорю дочери, что поражена ее талантом. Теперь в семье не только я композитор. Моя дочь может смело показывать эту песню всему миру. Это очень талантливо и очень больно.
Диана говорит, что отец считает - в кадре нужно убрать тела погибших. Это, мол, слишком. Я говорю дочери, что идет страшная война, гибнут мирные жители. И если этого нет в кадре, то нет и песни. Дочь соглашается. Еще дочь выражает сомнение о качестве звука - надо бы сделать запись песни не на телефон, а в студии. Но я не рекомендую ей это делать. И напоминаю, что у Высоцкого была нередко и гитара расстроена, и спец эффектов да и студии не было, а песни рвали душу и сердца слушателей. Потому что была боль, искренний порыв. В песне Дианы и Горца есть настоящая боль, возмущенный дух, эмоциональный порыв. В студии этот порыв сгладится и исчезнет. Диана соглашается и обещает выставить песню, записанную на телефон, во всех социальных сетях.
За окном на улице продолжается жизнь. Проезжают легковушки, ходят семьями жители. Я не бегу, хотя сказали, что наш живописный город оккупанты планируют стереть с лица земли. Я остаюсь.