de omnibus dubitandum 105. 106

ЧАСТЬ СТО ПЯТАЯ (1884-1886)

Глава 105.106. К АРИАДНЕ, СКОРЕЕ К АРИАДНЕ…

    Снова, как и три месяца назад, поднимается Елизавета Васильевна на деревянное крыльцо братниного дома. Но сейчас она одна. Надежда заперта на ключ дома в своей комнате.
   
    С той минуты, как Крупская-мать услышала категорический отказ дочери выйти за Германа, тревога с новой силой охватила молодую женщину. Прошло Успение (15.08.), начались занятия в гимназии. Приходилось теперь ежедневно отдавать все свое время службе. А поведение Наденьки требовало, между тем, неотступного надзора. К тому же Елизавете Васильевне удалось перехватить несколько писем от Утевского к ее дочери, переданных Нюшей, и это окончательно испугало ее. Нюшу она, разумеется, тотчас же рассчитала, а Наденьке пригрозила в случае повторения отправить на Алтай в лесное имение одного из ее дядей.
   
    Самою же Елизаветой Васильевной овладело теперь какое-то религиозное настроение. Она целыми днями молилась у себя в молельне. Ежедневно ездила к ранней обедне... Простаивала ее, забившись куда-нибудь в угол, со слезами экстаза, ударяя себя в грудь, шептала, исступленно впиваясь глазами в образ, - Господи - Наставник Преблагий - спаси! По милости Твоей спаси юницу свою Надежду. Не попусти, Господине Всемогущий, опутаться ей сетями дьявольскими, избавь ее от сатаны... Наумь, вразуми, что делать, Господи!

    - И никогда, казалось, не любила она так сильно, всей душой дочь.
   
    В один из таких молитвенных экстазов Крупская вспомнила о племяннице Христине. Вот кто может помочь ей, ее Наденьке. Если та кого-либо и уважает, если и считается с чьим-либо мнением, то только с Христининым, искренне почитая ее чуть ли не за святую.
   
    "Да, конечно, Тинушка поможет спасти ее бедную заблудшую овечку, ее потерявшегося рыженького Котеночка", - со слезами умиления говорила себе мысленно Крупская, направляясь к Тистровым.
   
    Избегая встречи с братом, она прошла в келейку племянницы. На ее счастье Христина оказалась здоровою. Бледная, худая, сухонькая, она с застенчивой улыбкой встретила тетку на пороге своей горницы и поцеловалась с нею трижды со щеки на щеку.
   
    И вот, элегантная, изящная Крупская с плачем опустилась к ногам простенькой Христины и обняла ее колени, лепеча сквозь слезы и всхлипывания свою просьбу, свои признания...
   
    Девушка выслушала все от слова до слова, нимало не удивляясь, по-видимому, этой необыкновенности.
   
    - Хорошо, тетечка, я сделаю все от меня зависящее, чтобы уговорить сестрицу забыть того изверга и начать новую честную жизнь, - прошептала она. - И если Надюшка послушает меня, недостойную рабу Господню, я буду счастлива помочь вам обеим, чем могу.
   
    - Тогда поедем со мною, Тинушка.
   
    - Ваша воля, - тихо согласилась девушка и стала одеваться.
   
    Переговорив с Авдотьей Тихоновной и пообещав ей еще до обеда доставить домой племянницу, Елизавета Васильевна с облегченным сердцем повезла последнюю к себе на Кирочную.
 
    Елизавета Васильевна так стремительно вошла в комнату, что Наденька не успела спрягать письма Утевского, присланного ей две недели тому назад, которое она перечитывала ежедневно. И Крупскую поразило сейчас выражение недетского горя в этом еще полудетском личике. Острая игла жалости пронзила материнское сердце.
   
    - Доченька, дитя, ты страдаешь. Бедная моя детка, поделись же со мною твоим горем!.. Ведь я же друг твой, Наденька, твой единственный, преданный тебе друг. Приди ко мне, моя деточка... Открой мне свою душу, - говорила дрожащим голосом женщина, широко раскрывая объятия навстречу дочери. Но та с недоброй улыбкой только покачала головой.
   
    - Если ты действительно друг мой, maman, отдай же меня ему... - произнесла она, твердо и с вызовом глядя в глаза матери.
   
    Краска гнева залила смуглые щеки Крупской.
   
    - Никогда, слышишь ли! Никогда не будет этого! И думать больше не смей о твоем совратителе! - резко выкрикнула она и топнула ногою. И, после минутной паузы, прибавила уже много спокойнее: - А теперь ступай, твоя двоюродная сестра ждет тебя... К нам приехала Христина, она ждет тебя в молельне; она желала бы поговорить с тобою.
   
    - Что надо от меня Христине? - недоумевала Надежда, входя в знакомую черную комнату, которую она посещала лишь в самых значимых случаях.
   
    С траурной кушетки навстречу ей поднялась тонкая высокая фигура девушки, облеченная, по обыкновению, во все черное. Христина протянула ей руки, улыбаясь смущенной улыбкой.
   
    - Напугала я тебя давеча, сестрица, уж ты прости меня непутевую. Бывает, случается это со мною. Вдруг накатит что-то, чему и сама не рада. Припадочная я, что будешь делать. На все Божья воля. Ну да теперь, слава Тебе, Господи, отлегло маленечко. Встала уж давно с постели, хожу. Скоро в обитель собираться стану, - роняла своим сухоньким, тягуче-пустым голоском Христина.
   
    - В монастырь собираешься, говоришь, - заинтересовалась Надежда и, присев на кушетку, посадила подле себя двоюродную сестру. - Ты - такая молодая, и вдруг в монастырь... Тяжело тебе там будет, Тинушка, - участливо говорила она.
   
    - Молодая? - криво усмехнулась Тистрова. - И полно, что за молодость такая, сестрица. Молодость-то - горе одно гореванное в ней, гибель и тлен и адово кипенье. Одни грехи да соблазны... А тут, то ли дело: под сенью обители нет места князю тьмы... Там Божье Царство. А уж так-то хорошо там, сестрица! Во храме Господнем благолепие... Свечи воска ярого, как звезды там небесные, горят. Пение иноческое, ангельскому гласу подобное... Колокола гудят... гулом призывным, велелепным: "Придите ко мне вси труждающиеся и обремененные, и аз упокою вы...". А Он, Благой и Чистый, стоит у порога храма своего. Лик Его благостен, призыв Его сладок. Души грешников Он омыл в слезах Своих и крови Своей честной. Се жених наш небесный зовет нас под пение хоровое ангельское, под звон колокольный, встречающий нас...
   
    Она вся преобразилась, говоря это. На ее изжелто-бледных скулах зажглись пятна багрового румянца. Сухонькое маленькое личико сияло теперь охватившим все ее существо восторгом. А черные, обычно мутные глаза горели экстазом, непоколебимой фанатическою верою. Эти горящие глаза словно гипнотизировали молодую Крупскую, словно насквозь пронизывали ее душу... Казалось, они передавали Наденьке тот экстатический восторг, которым кипела сейчас душа ее двоюродной сестры.
   
    Ей самой слышались колокольный звон и клиросное пение монахинь, прекрасное, как пение ангелов на небесах. Черные фигуры инокинь... Зажженные свечи... Сладкий запах ладана и миро... И Он, властно призывающий, влекущий к себе неудержимо, Далекий и Близкий, Небесный Жених.
   
    - Что это я, с ума схожу, кажется. Я грежу с открытыми глазами, - мелькнула в голове Надежды отрезвляющая мысль. А голос Христины продолжал звучать все крепнущий, все усиливающийся, как голос проповедницы, с каждой минутой.
   
    - Надюшка, родненькая моя, сестричка моя ненаглядная, слушай, что я тебе скажу: твоя мать мне все поведала, помочь тебя уговорить просила - отхлынуть душой от бесовского наваждения, отпрянуть от князя тьмы... Просила усовестить тебя, уговорить вступить на честной путь, ведущий к браку, освященному церковью, с избранным ею для тебя человеком. Так мать твоя желает, Надюшка... А по мне иная доля для тебя куда будет прекраснее. Иная доля - судьба иноческая... Невестой Христовой, грех свой смрадный замоля, предстанешь ты перед Господом в селениях праведных. Обретешь христианские кончины. Пойдем со мною в Обитель Господню, моя Надюшка... В келейку монастырскую, в Божий Дом. Будем, как две сестрички, искать в иноческом саване спасение... Под звон колокольный, под дивное велелепное пение.
   
    Теперь ее голос упал до шепота. Но черные горящие глаза по-прежнему жгли насквозь душу Надежды, властно призывая, угрожая, моля. И в смятенную душу этого измученного полуребенка-полуженщины вдруг остро и навязчиво вошло новое желание - подчиниться Христине, отдохнуть в тени далекой неведомой келейки, поддаться обаянию молитв, поста, подвига...
   
    Повлекло вдруг туда, повлекло неудержимо под этим жгучим, горящим взглядом фанатички-сестры.
   
    Но вот всплыл в воображении милый, влюбленно-любимый образ. Глаза Евгения призывно и насмешливо блеснули где-то невдалеке... И светлое, ищущее подвига желание разлетелось мгновенно.
   
    "Я безумная! Я гибну! Скорее вон - вон отсюда! Это какое-то наваждение, болезнь", - молнией сверкнула мысль в мозгу Надежды, и она рванулась из черной молельни за ее порог. На счастье, коридор был пуст в эту минуту, девушка бросилась дальше в приемную и прихожую. Схватив первую попавшуюся ей под руку верхнюю одежду с вешалки, она дрожащими руками набросила ее на плечи и с непокрытой головою выбежала на лестницу.
   
    - К Ариадне, скорее к Ариадне, она научит, направит, подскажет! - повторяла она, как безумная, пробегая мимо озадаченного швейцара. Прыгнув в пролетку стоявшего у подъезда извозчика, Надежда велела ему ехать как можно быстрее на Каменноостровский.