Мы не напьёмся в свои пятьдесят

Я знаю, что будет потом. Мы напьёмся. Мне будет 50, я позову своих друзей, и они придут. То есть, они не придут, потому что у них будут дела и они будут за рулём, но представим, что они придут - лысые и седые, те, кого я застал с юношескими патлами и поджарыми животами.

Они придут - их осталось немного, и каждому в этом году 50. Мне - первому. Потом Саше, который занят тем же, чем я. Потом Гоше, сидящему в кассе супермаркета. Потом Олегу, ведающему манометрами и чем там ещё можно ведать в котельной, отапливающей бывшее хозяйство АТП.

Я скажу им речь. Или тост, неважно. Он будет такой. «Мы всё проспали!» - скажу я им. - «Мы никакие».

Мы всё проспали. Потому что долго взрослели. Предыдущее поколение - оно было хватче, организованнее, ярче. Оно брало судьбу за рога. Когда строило страну и разрушало страну, когда боролось за мир и воевало в Афгане, когда хлопало вождям и свергало вождей - оно вершило большие дела.

Мы же долго числились в юниорах, а потом сели на скамейку запасных, подвинутые молодыми - хваткими, организованными, злыми. Мы не отметились на больших стройках. Не рвались в космос. Не били врага. Мы седые и лысые, но не настолько, чтобы ходить в ветеранах, сгибаясь под тяжестью наград. У нас нет наград, и это правильно. Нас не за что награждать. С нас довольно грамот и благодарностей, сложенных в пыльную папку.

Мы похожи на шукшинского старика. Его считали умным. Потому что когда ушли его сверстники, деревня заметила: а этот-то жив! Значит, что-то в нём есть, если другие там, а он здесь.

А он не блистал умом. Он просто жил и жил. Не лез на рожон. Был осмотрительным. Не брал на себя лишнего. И дотянул до преклонных лет. Он дотянул - теперь наша очередь. Слыть умными в силу возраста. Если сможем. Других достижений нет.

Помнишь, Гоша - скажу я Гоше, - помнишь, Гоша, как в 1991-ом мы прочли объявление об Испании? Советскую молодёжь звали собирать апельсины. Да, может быть, нам не заплатили бы ни копья, может, было бы трудно, нас даже могли бросить посреди Пиренеев без гроша в кармане. Но это было бы эдвенче - приключение.

А мы оробели и остались в Собинке. И в следующие 30 лет лишь переместились на 30 километров восточнее - во Владимир. Это всё. Ты сидишь на кассе, я сижу в редакции. Нас разделяют двести шагов. Ты считываешь штрих-коды, а я мысленно обращаюсь к тебе: для истории мы равны. Ноль, умноженный на ноль, по любому ноль, такие дела, брат.

Чёрт побери, подумать только, в каком-то занюханном Симбирске в одной гимназии сидели два сопливых гимназиста, которые потом перевернули мир. Керенский и Ленин. Из каких только заштатных городов и селений, деревень и местечек, настоящих медвежьих углов не являлись люди, заставлявшие говорить о себе свет!

А мы, что сделали мы, друзья и однокашники, полвека покоптив это небо? Я мечтал написать книгу - где она? Она разбрызгана по газетным статейкам, выпущенным большей частью под псевдонимами. Мы все о чём-то мечтали - где оно, это всё?

Нами всё ещё управляют те, кто старше нас, а когда умрут - придут молодые, ибо одряхлевший мир сметают молодые сердца, а не наши, заплывшие жиром и подпираемые печенью.

Мы смотрим на детей, и думаем, что они - наше продолжение. Не дай Бог! У нас всё ушло в трубу - мечты, слова, мысли. Мы хвастаем друг перед другом ширью квартир и лошадиными силами под капотом, как когда-то моя соседка - купленной стенкой «Русь». Мы станем смешны нашим детям! Когда-нибудь они перестанут гордиться нами и будут нас жалеть. Это неплохо. Они добры.

Пятьдесят. Я поднимаю бокал и обращаюсь к своим друзьям. Я знаю, что будет потом.

Мы напьёмся. Если они придут. Но они не придут. Потому что будет рабочий день. И они за рулём. И кому-то утром надо везти тёщу в деревню. Или наоборот, самому ехать в деревню к тёще. Мы даже этого не можем - напиться в свои пятьдесят. Потому что мы прагматичные. Мы занятые. Мы делаем нужные, хотя и незаметные дела.

Если бы мы жили в деревне, то лет через 20 деревня заметила бы: «Да они умные!». Но мы в городе. Тут таких много. Не настолько старых, чтобы слыть мудрецами. Не таких молодых, чтобы ждать от нас больших дел.

Мы просто живём. А собственно, что ещё делать?