Русский воин - предупреждение

  "Русский воин: ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ"

И.А.Отраковский, Л.В.Катилевский.


Уже не год назад, а больше, обратился ко мне мой товарищ по училищу, сын генерала Отраковского, капитан Иван Отраковский, участник Второй Чеченской войны. Мы с ним вместе поступали из армии, я – из ПВО, он из морской пехоты. Учились в одной роте, оба были сержантами, после выпуска я был направлен командиром мотострелкового взвода в 201-ю миротворческую дивизию в Таджикистан, он – в морскую пехоту. И очень долго мы не виделись, хотя пересекались уже на гражданке, даже конфликтно пересекались: разные у нас были взгляды. К тому времени Иван успешно занимался в Москве коммерцией и возглавлял патриотическую правую организацию религиозной направленности. В общем, не хочется далеко уходить в эти воспоминания. Принимал капитан Отраковский и участие в «присоединении» Крыма, и в агитации за «Новороссию», и в борьбе против фильма «Матильда», устраивал сожжение портрета певицы Мадонны неподалеку от Храма Христа Спасителя в Москве, был постоянным гостем канала «Сталинград», произносил речи против мигрантов – на самом деле, фигура он публичная, и тем, кто интересуется его деятельностью, легко проследить ее через Интернет: у него есть свой, довольно раскрученный, канал.  Сейчас он, ни для кого это не секрет, является лидером движения «Команда Служение за Отечество», любой желающий легко найдет паблики этого движения в Сети.
 И вот Иван обратился ко мне с предложением написать в соавторстве книгу о событиях Второй Чеченской войны. Выслал свои заметки и материалы, что-то пришлось искать в Сети, общаться с ребятами, там служившими, консультироваться с нашими преподавателями по тактике и огневой, искать материалы в нашем музее училища: ведь в повести, которая была задумана, вёлся рассказ  в том числе и  о наших товарищах, с которыми вместе мы учились в одном училище, прославленном ЛЕНПЕХЕ – Высшем общевойсковом командном дважды Краснознамённом училище им.С.М.Кирова, стояли на одних построениях, меняли друг друга в караулах, бегали одни и те же марш-броски. Например, в описании боя на высоте 1406, в котором погибли два наших товарища по училищу, лейтенант Юрий Курягин (посмертно Герой России) и капитан Алексей Милошевич (посмертно получивший за этот бой второй свой Орден Мужества – на памятнике перед клубом нашего училища его фамилия указана почему-то как Малашевич, и если в Сети есть данные, что он посмертно Герой России, то в нашем музее считают, что героя он не получил, то же самое мне подтвердил и Иван), я использовал, кроме материалов моего соавтора,  разбор боя по этой ссылке https://owkorr79.livejournal.com/46581.html; а перед тем, как писать главы о такой фигуре, как Буданов, я позвонил и пообщался с автором статьи о нем, ветераном-спецназовцем, Дмитрием Панкратовым https://d-pankratov.ru/archives/5049.
 Книга была еще к лету 2021 года полностью готова, оставались частности (скажем, один из знакомых Ивана предлагал ставить эпиграфом к ней цитату из высказывания испанского фашиста Франко (?! - Л.К.), но я настоял, чтобы там был Лермонтов), редакторская правка, подбор иллюстраций... Издатель предлагал в одном томе с этой повестью издать мою повесть «Звёздочка над садом» и мои стихи – «Закат пытает над заливом» и «Мечту»; в итоге было принято решение включить в сборник только стихи... Но наступил февраль 2022-го.
 И наши дороги с Иваном разошлись полностью и окончательно. Если один против «спецоперации» (уже по интенсивности потерь, даже если смотреть только на данные МО РФ, оказавшейся более кровавой, чем войны в Афганистане и Чечне, вместе взятые), а второй так или иначе за, то тут общего уже ничего нет. Я позвонил издателю, потом написал Ивану, что от авторских прав на книгу отказываюсь, что они могут издавать книгу без моей фамилии. Хотя в Сети до сих пор она продолжает рекламироваться как наша общая работа -
    Но на днях я выяснил, что мой соавтор и бывший мой товарищ не только «так или иначе» за, а слишком даже за, да ещё и откровенно обманывал меня, говоря о своей "антивоенной" позиции. Кроме того, мои братья по училищу, а среди них и награжденный двумя Орденами Мужества и медалью «За отвагу» спецназовец, и прошедший Абхазию командир разведвзвода, когда я обратился к ним за советом, сказали мне: «А какие могут быть вопросы? Эту книгу написал ты. А издавать её, чтобы брать с людей за это деньги – ну зачем? Пусть она будет доступна всем».
 Поэтому я публикую текст повести под двойным авторством:  И.А.Отраковский, Л.В.Катилевский, но под немного иным названием: «Русский воин: ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ».    Дело в том, что так или иначе, эта книга отражает взгляд, и очень опасный, по-моему, взгляд русского офицера-националиста, имеющего соответствующие религиозные убеждения. И даже дистанцируясь в одной главе от правых нацистских установок (эти взгляды олицетворяет в повести раскаявшийся солдат-скинхед), этот офицер все равно остается на почти тех же позициях, только имеющих русскую национальную окраску. Что опасно вдвойне. Так вышло в повести, так вышло и в жизни. Кроме того, эта повесть ставит и иные вопросы, которые часто стараются обойти: кто из чеченцев воевал там с нами и почему? Для чего была  развязана эта война? Можно ли остаться на войне человеком, и можно ли ради этого пойти даже на отказ от выполнения приказа? Неудобные вопросы. И в этой работе они ставятся. Поэтому, думаю, будет полезно, если эта повесть будет бесплатно открыта широкому кругу читателей.
 Конечно, желающие смогут, думаю, купить эту книгу и в бумажном варианте. Или просто прислать капитану Отраковскому пожертвования на его деятельность. Вряд ли цена  будет назначена неподъёмной  – никак не больше тридцати серебрянников.

                РУССКИЙ ВОИН: ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ.

                Всем павшим в боях за Родину посвящается.

                Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам Бог
И не видать: иных тревог
Довольно есть…

Михаил Юрьевич Лермонтов «Валерик».


 Тёплый день был в разгаре, солнце чуть клонилось к закату. Здесь, на равнине, ветер был тёплым, как в августе, и лишь чуть покачивал уже иссохшую, потерявшую  свежесть траву горных лугов. Звенели цикады, басовито прогудел шмель; тонкие нотки полыни и цветущей пижмы вплетались в запахи затянувшегося здесь, на Кавказе, бабьего лета. Синее в ультрамарин небо было глубоким, лишь вдали, на скрытом дрожащем маревом нагретого воздуха горизонте, над гребнем гор застыли белые пушистые облака, да и сами горы были синеватыми, расплывчатыми, словно таяли в этой безмятежной синеве. Всё здесь, казалось, тянулось к солнцу, к жизни, дышало спокойствием и тишиной. Играть бы здесь детворе: запрокидывать головы, разглядывая птиц в вышине; смеяться, кружить, бегать в догонялки, рвать цветы на букеты…
   Двое мужчин в поношенных, но ладных камуфляжах западного образца шли по колено в траве, держа наизготовку автоматы. Нелепым диссонансом казались они среди этого цветущего луга: один с густой черной бородой, другой до глаз заросший двухнедельной, с редкой сединой, щетиной. Натовские удобные вещмешки оттягивали плечи, в разгрузки были набиты рыжие АКМ-овские магазины. Один неловко подволакивал ногу, но шёл быстро. Во всех их повадках, в цепких взглядах, которые они бросали вокруг, в ловкой хватке оружия угадывались опытные бойцы, прошедшие не одну жестокую схватку. Так потрепанные охотниками волки, изголодавшиеся и загнанные, выходят из леса, озираясь, выглядывая опасность. В этот раз опасности, похоже, не было, и бородатый даже забросил за спину автомат. Грязные, заляпанные глиной берцы с толстыми подошвами мяли цветы, запах пота, амуниции, оружейного масла и гари погасил ароматы южного луга.
- Не орёл. - усмехнулся второй боевик, запрокинув голову. Невысоко, метрах в пятидесяти над ними, летел, будто играя, белоснежный голубь. Он скользил в синеве, то ястребком взмывая вверх, но медленно паря. Хмыкнув, мужчина поднял автомат. Из тяжёлого, с жёсткой отдачей АКМ не всякий, ох не всякий мог бы сбить птицу влёт, да и армейская пуля – это не сноп мелкой дроби, которой стреляют охотники, но Абали не раз на спор сбивал птиц, летящих и выше. Белая птица легла в прицел, мушка словно крестом перечеркнула её; стрелок усмехнулся, палец уже плавно потянул спусковой крючок, но тут голубь, будто почуяв опасность, взмыл выше, ложась на крыло, и яркие лучи солнца, веером блеснув в глаза стрелку, скрыли его; а в следующий миг напарник боевика раздражённо перехватил цевьё автомата.
- Не настрелялся ещё? – буркнул бородач, - давай-ка двигать, брат. Зря мы поперлись через этот луг, мы тут как на ладони. Лесом нужно было идти, лесом! – он махнул рукой куда-то в сторону.
- Это ближайший путь, Ахмет, - с досадой опуская автомат, сказал Абали, облизнув обветренные губы, - мне тяжеловато такой крюк давать. Храбрюсь, а сил уже нет идти. Мы с тобой вдвоём из отряда остались, ели ноги унесли. Ещё сутки так пробродить, без еды, и подохнем.
- Не подохнем. Аул впереди. Кожей чую отдых. Там и отоспимся, и отъедимся. Тут русские вряд ли есть, но дразнить судьбу не хочу… - он повернул голову в сторону полоски леса, - давай двигать к зеленке. Солнце палит, ничего не разгляжу… - он приложил ко лбу козырьком ладонь и прищурил глаза. Солнце и впрямь кипучим маревом сияло над дальними деревьями, глаза слезились.
  Он не мог видеть, как со стороны леса, идеально выбрав позицию, за ним наблюдал русский антиснайпер. И с трёх шагов было бы не разглядеть бойцов: самого стрелка, укрытого под пнём, на неприметном пригорке, позволяющем осматривать окрестности и дающем прекрасный сектор стрельбы, под натянутой маскировочной сеткой, и наблюдателя с коротким позывным «Корж» с биноклем в руках. Высоко за спиной у них было солнце, и завеса ярких лучей скрывала русских солдат, как только что спасла, спрятала она белого голубя от злой пули.
 Прищурив левый глаз, снайпер пристально смотрел в мощный прицел своей крупнокалиберной винтовки «Взломщик», чётко различая черты лиц боевиков. В тот момент, когда Ахмет, подняв руку, всматривался в далёкие заросли, их глаза встретились: чёрные настороженные глаза чеченца оптика приблизила, столкнула, -  словно поставила противников лицом к лицу, - со спокойными карими глазами Ахиллеса,  и снайпер нажал на спуск. Грохот выстрела расколол луговую тишину, ударил в плечо приклад, и там, вдалеке, почти в километре от позиции снайпера, голова бандита раскололась, как арбуз. Его напарник не успел  ни вскинуть оружие, ни метнуться в траву: Ахиллес стремительно перевёл прицел на него, выстрел грянул снова, и бок Абали словно взорвался, выворачиваясь со спины обломками рёбер. Оба тела одновременно упали в траву. И снова зазвенела прозрачная тишина, лёгкий ветер качнул метёлки трав. Раскаленные гильзы отлетели в сторону Коржа.
- Как обстановка? – проговорил Ахиллес, не отрывая глаз от прицела. Перекрестье плавно скользило над опустевшим лугом.
- Всё чисто, - чуть хрипловато ответил Корж, опуская бинокль.
- Уходим, - голос молодого офицера был спокоен. Он пружинисто поднялся, ловко сложил антиснайперскую винтовку и передал её товарищу, сам взял на изготовку АКМС и тихо, пригибаясь, пошёл к лесу, напряжённо всматриваясь в переплетения ветвей и ежеминутно ожидая огня противника. Если бы хоть малая группа боевиков была рядом, они не могли бы не услышать гулкого выстрела мощной ОСВ-96, а всю зеленку не вычистишь. Глупая мысль, воспоминание о том, как зачитывался в детстве романами Купера про индейцев, про то, как точно также, сжимая свой знаменитый Оленебой, крался по лесу в ожидании нападения индейцев Следопыт, заставила Ахиллеса улыбнуться, но он тут же стёр улыбку. После улыбаться будем, как дойдём… Корж в десяти шагах позади шёл следом, его автомат смотрел в противоположную сторону, прикрывая боевого товарища слева и с тыла. Тяжёлая антиснайперская винтовка, закинутая за спину, оттягивала парню плечо. Бесшумно ступали они среди деревьев, стараясь не задеть сухие ветки.
  Наконец впереди замаячила поляна, на которой были видны наши, русские морпехи. Не сразу и вблизи разглядишь: российские камуфляжи сливались с листвой и травой.
- Рассвет, - остановившись, произнёс Ахиллес.
- Марс, - ответил ему  голос невидимого бойца из секрета, и, уже опустив оружие, Ахиллес и Корж спокойно пошли вперёд.
  Трава была утоптана; сквозь густую листву голубело небо, а солнечные лучи радужно искрились, пробиваясь через кроны деревьев. В стороне были разбиты брезентовые палатки, у большого пня матросы (а именно так именуются бойцы морской пехоты в Российской Армии) чистили оружие. Пожилой сержант-контрактник что-то выговаривал худенькому остроносому парню, виновато опустившему голову. Ахиллес и Корж, здороваясь по пути с товарищами, прошли прямо к командирской палатке.
  - О, привет! – невысокого роста, какой-то нескладный, в сдвинутой на затылок полевой фуражке, от чего чуть оттопыренные уши по-ребячьи торчали, к Ахиллесу кинулся, протягивая руку, Сеня Соболь – прикомандированный к отряду морпехов старший лейтенант-авианаводчик.
- Ну, как успехи? – радостно тряся снайперу руку, он заглядывал ему в лицо и улыбался.
- Привет, Сеня, - они обнялись, - как всегда. Мы разве когда-то кого подводили? Ты лучше скажи, ты тренировался? – Ахиллес напустил на себя строгий учительский тон. Так вышло, что ему пришлось быть наставником Соболю: закончивший инженерное училище молодой командир мало, а прямо скажем – невероятно мало для офицера имел до войны дело с оружием, и выпускник одного из лучших в стране командных училищ Ахиллес взял над ним шефство. Учился парень с увлечением. Вот и сейчас с горящими глазами он выпалил:
- Спрашиваешь! Конечно. Нормативы по разборке-сборке делаю все на пять баллов, то есть почти все – снайперка не даётся, зараза, вожусь долго с затвором. Хотя не понимаю, - он наморщил лоб, - эта вся разборка – зачем? В бою норматив на разложенной плащ-палаточке выполнять под секундомер не будешь.
- В бою, Сеня, будет другой секундомер! – засмеялся Ахиллес, - если руки у тебя автоматически работают, то и задержку устранишь, и моментально перезарядишь, у пулемёта ствол заменишь, у винтовки прицел настроишь!
- Да понимаю я, понимаю. Пострелять бы.
- Настреляешься ещё. И полевые правила, как я тебе говорил, учил? Пока на равнине, дойдёшь до горных правил, там сложнее будет. Ты не думай, это на самом деле важно. Как расстояние до цели определить без приборов, как поправку взять… Вот, например, на ветер поправочка какая?
- Ветер пулю так относит, как от прицела два отбросить! – отчеканил Соболь, шутливо вытянувшись.
- А-а-а, не так! У тебя автомат какой?
- АК-74.
- А ты для какого выучил? Что добавить надо?
 Сеня потер лоб.
- Сейчас вспомню…
- Пуля 5,45мм в полёте стабильнее, чем 7,62, поэтому… - подсказал Ахиллес.
- Поэтому нужно ещё разделить поправку на два! – вспомнил авианаводчик.
- Точно. «И разделить пополам». Молодец. – он похлопал друга по плечу. Армейскую науку вбивали в них в училище крепко, и в войсках первое дело было делиться опытом с остальными. Если кто думает, что схватил автомат и уже воин, тот сильно ошибается. И на войне за такую ошибку  - ох, как спросится. Физподготовка и огневая, тактика и тяжело дающаяся многим топография – это само собой, а кроме того инженерное дело, сапёрная подготовка, связь, без которой и в бою, и на марше никуда, и ещё море знаний нужно офицеру, чтобы быть настоящим профессионалом, чтобы вести за собой солдат и получить право распоряжаться их жизнями, а и уметь эти солдатские жизни сберечь…

  - Разрешите? – пристукнул каблуком у палатки Ахиллес, раздвигая полог. Этот вопрос был шутлив: с ротным они давно были на «ты», сдружившись в боевой обстановке.
  - А, заходи! – командир роты капитан Милашевич*, по позывному Карабин, поднялся с раскладной табуретки от столика, на котором была расстелена карта, - всё норм?
 - Более чем, - улыбнулся Ахиллес, поглядев на напарника. Корж пожал плечами с таким видом, будто хотел сказать: «Ну а что вы думали? Что мы сплоховали? Как бы не так!»
- Идите поешьте, там обед согрели, - понимающе кивнул Карабин, пожимая им руки.
- Кусок в горло что-то не лезет, а вот попить – запросто, - засмеялся Ахиллес. Отнятые им какие-то десять минут назад жизни боевиков не заставили его помрачнеть. Это была работа, и она была сделана. Это было больше чем работа, это был долг и боевое задание, которое было выполнено, и выполнено безупречно. И всё же, всё же… но мысли об этом придут потом.
- Надеюсь, не спирта граммов этак сто? – подначил его ротный.
- Не-е-ет, жизнь и так радует!
- Тогда давай, передохнёшь, и с ребятами расставь растяжки возле расположения, - посерьёзнел капитан, - а то уже сутки тут стоим. И не забудь, где установил, как в прошлый раз! – он качнул пальцем, как строгий учитель первокласснику, - нам ещё расположение сдавать. Скорее всего, ОМОН придёт.
- А мы-то куда двинем?
- На кудыкину гору, как моя бабушка говорила. Не кудыкай, говорила, никогда, Колька, дорогу закудыкаешь…
- А как надо говорить, товарищ капитан? – встрял Корж, шутливо вытянувшись в струнку.
- «Далеко ли?», милок,  надо говорить, - подмигнул ему командир, пародируя старческий голос, - а если серьёзно, то и вправду в горы.
- К орлам поближе, - улыбнулся старший лейтенант.
- К ним, к ним, будь они неладны, - Карабин вздохнул и снова опустился на табуретку, бросив взгляд на карту, - ты растяжки поставишь, поспи, ночью твоя очередь дежурить. Татик в помощники тебе будет. – он кивнул, отпуская их.
    Командиры собрались в штабной палатке, когда уже стемнело. В последний раз перед утренним выдвижением обсудили порядок действий, выделение людей в охранение, и Милашевич дал окончательные указания по  обеспечению марша. Перед тем, как разойтись, пили чай с галетами из сухпайков и черствым черным хлебом со сгущёнкой. Разговор никак не сворачивал с армейских тем, но постепенно сам  ротный заговорил о доме, о гражданке, о годах учёбы: кто-то пошутил, кто-то рассказал старую весёлую историю, и все посмеялись. Об одном не говорилось – о том, что будет, когда они вернутся с этой войны назад. И не то чтобы из глупого суеверия не хотелось строить планы, просто никому не хотелось об этом говорить. Ясно было, что сейчас они на войне. И что, возможно, вернутся не все. И нельзя сказать, что попали они сюда волей случая: каждый, надевая погоны, внутренне был готов к тому, что такое может случиться -  придётся взять в руки оружие не для учений или караулов, а для того, чтобы стрелять в тех, кто стал врагами их страны, да и не просто стрелять, а командовать своими солдатами в боях, посылать вчерашних мальчишек на смерть, принимать не на учебной карте, а на поле боя  решения, от которых зависят  жизни многих людей. Да, все они сознательно хотели надеть офицерские погоны и добились этой чести, но эта вот война – совсем не такая, к которой их готовили, совсем не похожая на те войны, книгами о которых они сами зачитывались в советском своём детстве – эта война ставила вопросы, на которые не было ответов, и большинство из них пошли простым путём: они и не стали искать эти ответы. Просто выполняли приказы, просто выполняли свой долг, как его понимали. Это было проще а, быть может, это и было единственным возможным для них тогда решением.
  А ведь такие войны стучались к ним в сознание и раньше, но были как-то в стороне, хоть и привычными для слуха постепенно становились названия Нагорный Карабах и Приднестровье, Осетия и Таджикистан, Абхазия… да что там, и необъявленные криминальные войны прокатились по распадающейся стране на их глазах, отнимая в кровавых разборках жизни бывших советских ребят, а потом загремели орудия танков даже в Москве… и вот пришла очередь Чечни. И -  их очередь. Кровавый водоворот войны втянул  в себя и уже не выпускал. Оставалось лишь одно: честно служить Отечеству и сохранять в себе человека, что бы ни случилось.
  Попытки убежать в беззаботные байки не удались:  старший лейтенант  Соболь вдруг, как-то по-мальчишески глубоко вздохнув,  сказал, перебивая несвязные разговоры:
- А знаете, ребята… Мы так сдружились за эти недели… Я хочу вам сказать, чтобы вы знали. Если придётся погибнуть, я хотел бы погибнуть в бою, сражаясь вместе с вами.
  Это не было сказано пафосно или наигранно, да и не было места в этой армейской палатке поздним вечером ни пафосу, ни наигранности, ни глупому позёрству. Чем-то из старины, из глубины веков повеяло от этой сказанной от сердца фразы. В палатке воцарилось молчание, потом кто-то всё же сказал, просто из бравады:
- Да ты что, Сеня, не рано ли собрался? – и напел, чтобы развеять неловкость, - «А помирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела!»
  Но и эти строчки песни той, Великой Отечественной войны, прозвучали в унисон сказанным словам, и командир роты проговорил задумчиво, оглядывая всех:
- Правильно Семён сказал. Как там будет дальше, кто знает.  Мы тут не на прогулке. И если уж придётся, то и вправду пусть – рядом, плечом к плечу…

  И русская  морская пехота окунулась в бои. Под огнём проходили марши на Хасавьюрт и Аксай, разгорелось сражение за Гудермес – и там в первых рядах бились «белые медведи». Потом были Ботлих, Аллерой… И кроме боёв обычная работа войны, подчас не менее опасная: охранения, дозоры, патрули, сопровождение колонн, дежурства на блок-постах. Морпехи теряли товарищей и сами брали за них щедрую плату кровью, проходя по мятежной республике. Не одну жизнь боевиков прервали меткие пули русских снайперов. Это была война, о которой стараются не писать в расхожих книжках и не показывать  в красивых фильмах. И страшной она была для кавказцев, в чьих рядах откровенные бандиты и выпущенные из тюрем уголовники мешались с наёмниками всех, и славянских в том числе, кровей, но и – с ополченцами, потерявшими в этой бойне родных и взявших оружие в руках для обороны родных очагов и мести…

  …Поздней осенью темнело рано, тем более, что и минувший день был пасмурным. Со стороны гор волоклись косматые тучи, изредка накрапывал холодный, как иголочками покалывающий кожу, мелкий дождь. Маленькое селение было в полукилометре; у перекрестка асфальтовой дороги  разъезженной грунтовкой должен был расположиться блокпост, чтобы контролировать подъезд к селу и далее – уже выезд на шоссе Новогрозненское - Гудермес. Бурые полуоблетевшие кустарники, пожухлая трава опустевших пастбищ, заполненные блеклой осенней водой заросшие кюветы.  Маленькая дощатая будочка с плоской покатой крышей, бывший пост автоинспекции, примостилась у дороги.
  Предстояло отрыть окопы, сделать хоть какую-то насыпь у домика, разобраться, где лучше расположить позиции. Но уже стемнело, и Ахиллес с бойцами разместились        по-скорому. Сержант с солдатами двинулся осмотреть местность, офицер вошёл в домик и огляделся.
 Окошки оставались целы, кое-где треснувшие стёкла держались в пыльных рамах; в углу примостилась сваренная их потемневших железных листов печка. У окна старый, как в заводских конторах, канцелярский стол из ДСП с облупившейся и расслоившейся на углу от влаги столешницей, за фанерной загородкой, делящей комнатку на две части – ржавая армейская кровать с растянутыми пружинами. Пусто, голо, холодно. Пахло сыростью. Он поднял задвинутую в угол табуретку, положил на стол снятый с предохранителя автомат  и  сел у окна, посматривая на дорогу.
  Шаги послышались у двери через несколько минут. Должны были возвращаться его бойцы, и Ахиллес не обернулся. Дверь со скрипом отворилась. Высокая фигура в плаще до пят – ношенной офицерской плащ-накидке – появилась на пороге. Брезент на плечах и надвинутый на лицо капюшон блестели от дождя. Пристукнув каблуками, чтобы отбить у порога грязь, вошедший откинул капюшон, и ошеломлённый офицер бросил руку к автомату: перед ним стоял чеченец.
  Старше него, пожалуй – мужчина за тридцать. Худое, с острыми скулами и тонким носом лицо горца, чёрные жесткие волосы падают на лоб. Увидев движение русского, он не отстранился, а только чуть качнул головой и распахнул накидку. Под ней на нём была парадно-выходная советская форма пограничника с зеленеющими на отворотах кителя петлицами. Найдя взглядом вторую табуретку, он притянул её к себе и сел, устало уронив на колени руки.
- Командир, ты можешь мне сказать, зачем мы друг с другом воюем? – чуть хрипло проговорил он, глядя на морпеха, - вот посмотри на меня. Я же Советскую Армию прошёл, мы же в одной стране жили. У меня друзья русские, украинцы, молдаване, грузины. Что случилось такое, что все мы тут сцепились?
 Он говорил, как бы не требуя ответа. Просто говорил. Но Ахиллес всё же ответил, глядя ему прямо в глаза:
- Было бы всё как раньше, мы бы сюда не пришли.
 Чеченец кивнул, как будто соглашаясь.
- Мы во многом виноваты, это я понимаю. Вовремя не остановили тех, кто всё тут с ног на голову поставил, это хочешь сказать? Это я согласен. Только не так это всё просто. Это, может, со стороны просто, а когда власть делает одно, а ты простой человек, не очень-то с властью поспоришь. А мы спорили, офицер! – он подался вперёд, - мы, бывало, и с дудаевцами дрались. И с теми, кого он с гор позвал. С этими гуронами… - и, заметив вопросительный взгляд Ахиллеса, пояснил, - это мы так бандитов с горных аулов называем, к индейцам из книжек не имеет отношения. Отморозки, дикари! Дудаев их позвал, их кланы всё перевернули, хотя… - он стиснул зубы, - может, я тут тоже лукавлю, вру сам себе: не разобрались мы сразу, кто-то думал: «Обойдётся, мы в сторонке постоим», кто-то сразу с ними схлестнулся, а кто-то наоборот, с ними вместе стал. Это всё было. Важно самому себе не врать, да, командир? – он грустно улыбнулся, - но одно знаю точно. Нас столкнули. Не знаю, кто. Можно на иностранцев валить. На американцев или ещё на кого-то. Можно на Кремль валить, в котором сидят те, кто им продался. А это всё сложно, командир, да? Вы же сами  приказы из Москвы и выполняете, и как тут разбираться? Как же всё сложно-то, а? – он потер лицо ладонью и глубоко вздохнул, - вот увидел вас тут, форму надел, зашёл, что-то говорю, спрашиваю, а сам не знаю, зачем зашёл? И как всё обратно вернуть, не знаю.
- А обратно уже не вернёшь. Мёртвых не вернёшь. Тех, кого из домов выгнали, не вернёшь, - жёстко сказал Ахиллес.
- Да. – чеченец странно посмотрел на него, чуть покривил губы, - мёртвых не вернёшь. И тех, кого из домов выгнали, не вернёшь. Это ты верно сказал, командир. – он говорил совсем без выражения, потом взгляд его скользнул к окну: там слушались шаги – возвращались осмотревшие местность морпехи.
 Ахиллес молча встал и вышел в ночь.
- И вы слепые, видать, и я сам слепой, - бросил он сержанту, - пока вы ходили, ко мне чеченец прямо в будку зашёл.
- Мы вперёд по дорогам ходили.
- Ясно. А он от села пришёл. Ладно. Будьте начеку.
 Странная уверенность, что во всяком случае сейчас этот чеченец – не враг, всё больше росла в нём. Когда Ахиллес открыл дверь, в полумраке тлел кончик папиросы. Пограничник затянулся, и красноватый свет лёг на его лицо и тонкие пальцы.
- Выпьешь, пограничник? – спросил Ахиллес, садясь напротив, вынимая фляжку.
- Давай.
- А останавливать-то это нам теперь, больше некому, - глотнув, он протянул офицеру фляжку, смотрел, как тот тоже сделал глоток.
- Вот мы для этого и здесь.
- Столкнули нас, столкнули… - повторил чеченец, - столкнули и смотрят, как мы тут друг друга бьём. Из-за нефти, из-за земли, из-за денег. А мы деремся, а мы и рады…
- Да никто не рад, пограничник! – повысил голос Ахиллес.
- Не так сказал… - он докурил и встал. Снова запахнул плащ. – Ты извини, командир, что я зашёл. Ты понял, вижу, зачем я зашёл, а насчёт сказать… как не скажи, всё плохо получается. Если я сказал что не так, ты извини. Запутали нас, столкнули, а теперь уж что! – он протянул руку. – Долго разбираться надо, и никак тут не разберёшься. Пойду я, командир.
  Рукопожатие было твердым – мужским, настоящим. Потом, сидя у растопленной печурки, Ахиллес долго думал над его словами. И вопросы неясные, и ответов на них нет. Что уж говорить – гражданская война, настоящая гражданская война, не из фильмов, не из книжек. Но хорошо, что кто-то способен задавать вопросы и искать на них ответы… 

   …Южная ночь окутала лес непроглядным пологом. Тихо шумели деревья, редкими искрами поблескивали сквозь черную листву звёзды, чтобы тут же скрыться. В палатке потрескивал огонь в печурке. Офицеры и бойцы отряда спали прямо в обмундировании, только Ахиллес и сержант Таташвили в полном снаряжении сидели перед печкой, положив на колени автоматы. Через щелку печной дверцы узкая полоска света от огня ложилась на задумчивое лицо Татика. Они разговорились вполголоса.
 - Пора мне домой, надоело воевать, - мягко говорил Таташвили, - родные дома заждались. Девушка.
- Фотокарточка есть? – откликнулся Ахиллес.
 - Есть, смотри! – он полез в карман, приоткрыл дверцу печки, чтобы свет позволил рассмотреть фотографию. Светловолосая девушка на пляже улыбалась, глядя прямо в объектив, и от этого казалось, что она, чуть прищурясь на солнце, смотрит прямо в глаза Ахиллесу. На втором фото она лежала у кромки прибоя, и пена лазурной, искрящейся волны накатывалась на неё. Такие фотографии в прифронтовой палатке были будто лучиком света, смотреть на них было приятно и… больно. Словно смотришь в окно, открытое в другой, сияющий мир, где не летают пули, не умирают товарищи, не гремят взрывы…
- Да, красавица. Ты молодец, Татик, - Ахиллес вернул фотографию, - а товарищи останутся, жалеть будешь?
- Вот это-то меня и мучает…
 Они помолчали.
  - Ничего, - нарушил первым молчание старший лейтенант, - всегда кто-то уезжает, а кто-то остаётся, и так будет всегда, потому что это жизнь и служба… Мучайся, не мучайся. Ты первый бой помнишь? Потери первые? – он достал флягу, поставил на табуретку две железные солдатские кружки и налил в них немного водки – по чуть-чуть, на самое донышко.
 - По глотку, не больше, - он поднял кружку, - ну, за ребят…
  Они подняли кружки и помолчали. Головня стрельнула в печке, чуть ярче вспыхнул огонь, бросая на стену палатки косой отсвет, напомнивший им бледный луч холодного восхода в то утро их первого боя в этой войне.

Командный пункт батальона морской пехоты.

  … У башни БТР управления батальоном морской пехоты были укреплены  два флага – российский и Андреевский. Ветра не было, и полотнища устало повисли. Прямо на броне, на месте командира, сидел генерал морской пехоты по кличке «Дед», как ласково называли его подчиненные, и звучным позывным «Волшебник». Свесившись с машины, он отдавал указания командиру батальона, полковнику с более прозаичным позывным «Куб»:
 - Выступаем через двадцать минут, всем подразделениям готовность номер один. Первый эшелон – вторая десантно-штурмовая и парашютно-десантная роты. Второй эшелон – первая десантно-штурмовая. Наступление поддерживает приданная танковая рота. Что нового докладывает разведка?
 - В полосе наступления батальона обнаружены группы боевиков, в бой разведчики не вступают.
 - Правильно, пусть наблюдают за противником. Он будет отходить, но может и огрызнуться, - генерал повернул голову и, прищурившись, посмотрел в ту сторону, куда предстояло, развернувшись, наступать его батальону. У бровей залегла складка. Понимал, понимал он, что не все солдаты вернутся сегодня с поля боя, и не бывает война без жертв, а тем более такая война. На полминуты он словно задумался. Наконец  посмотрел на офицера и махнул рукой, - с Богом, комбат! С Богом!
   
Направление наступления 2 ДШР. Утро.

    Командир роты Милашевич, сидя у командирского люка своего БТР в черном ребристом шлемофоне, нажал на тангенту, придержав левой рукой прижатые к горлу ларингофоны:
- Доложить о готовности к наступлению.
- Первый готов!... Второй готов!... Третий готов!... – раздалось в наушниках, и следом за ними доложился и танкист, - «Коробочка» готова!
- Готовность десять минут. По данным разведки, впереди группы противника. Сколько таких групп, неизвестно, численность тоже не сообщают. – он повернулся к сержанту, - Татик, проверь отделение управления, все на месте?
- Так точно! – отчего-то хрипло ответил командир машины.
- Приготовиться всем.
- Есть!
- Батарея заряжена?
- На все сто. Все на месте, в полной боевой готовности! – отрапортовал Таташвили.
- Ну, пошли… - скорее сам себе, чем кому-то сказал Карабин, и уже, нажимая тангенту, громко и чётко выговорил, - «Первый», «Второй», «Третий» – вперёд. «Коробочка», идёшь сзади на расстоянии полста метров.
  Впереди лежала равнина, изрытая арыками и поросшая камышами. Короткими перебежками, прикрывая друг друга, боевые тройки русских морпехов двинулись вперед. Когда пехота продвинулась  на сотню метров, он отдал команду к движению боевым машинам. Мягко переваливаясь на скатах высоких колёс, бронетранспортёры покатились вперед. Позади взревели турбины танков Т-80, сразу заглушим своим натужным гулом и свистом все другие звуки. Словно бы беззвучно клонились травы в полосе наступления роты, перебегали солдаты, водя стволами, быстро изготавливаясь, меняя позицию. Противник молчал.
  Радист снизу толкнул ротного в ботинок, и тот опустил голову.
- «Куб» на связи.
- «Карабин» слушает.
- «Карабин», не спеши. «Караван» отстал, - сквозь лёгкий треск раздался голос комбата, и Милашевич дал команду роте остановиться. Солдаты тренированно занимали позиции, встали бронетранспортеры, поводя башнями, остановились, умерив рёв турбин и будто недовольно ворча, танки.
  Командир роты в бинокль окинул расстилающуюся перед ними долину. Клонился под легким ветром тростник, кое-где сплетаясь с разросшимся кустарником. Ни отблеска линзы прицела, ни тени, ни движения людей не было заметно впереди. Впрочем, «чехи» были мастерами маскировки.
- Не нравится мне это, - задумчиво произнёс он, не опуская бинокля.
- «Карабин», вызывает «Куб», - послышался голос радиста в наушниках.
- На связи!
- «Карабин», вперёд.
- Есть вперёд!   «Первый», «Второй», «Третий», вперёд!
 Снова поднялось в атаку подразделение, и снова зловещим молчанием отвечала равнина. Стеной стояла высокая трава, и к этой стене приближались его солдаты. Вот осталось триста метров, вот двести пятьдесят, уже двести… Капитан смотрел на передвижения солдат, сидя на броне. Тревога не оставляла ротного, и тут он не выдержал.
- Вперёд на полной. Обгоняй роту, - приказал он водителю, и БТР выдохнув из глушителей густой клуб темного дыма, покачиваясь, пошёл вперёд, быстро оставив разбросанные по полю  боевые тройки бойцов позади.
- Приготовиться! – это уже капитан бросил отделению управления. До зарослей тростника оставалось не больше полусотни метров, и машина, послушная его приказу, сбавила ход. Даже с высоты брони не было видно никого в зарослях, чуть правее они были гуще, там проходил полузаглохший в камышах арык: кажется, даже поверхность воды тускло блеснула. Бойцы, приготовив автоматы, осматривались. Развёрнутые в боевой порядок отделения приближались, два остальных бронетранспортера остановились, готовые к стрельбе с места. Медленно подползали танки.
- Потише, - бросил командир роты водителю. БТР сбавил ход, и в этот момент реактивная граната с шипением вылетела из камышей и врезалась в прикрепленный к броне ящик с боеприпасами – она ударила касательно, да ещё кумулятивную струю рассеяли обломки ящика, но взрыв полыхнул на броне, сбрасывая с машины солдат. Рядом, прямо свесив на ящик ноги, сидел матрос Угнич по кличке Уга, ему и досталось: осколок впился в колено, и дикий крик боли пронёсся над полем.
- К бою! – закричал Милашевич, да это было уже и не нужно, солдаты рассыпались по сторонам машины и открыли огонь вслепую, просто по камышам. Вся линия наступающей роты полыхнула выстрелами; очереди, рассыпаясь веером,  секли тростник. Замерший БТР молчал. Карабин вскинул голову и оторопел: на броне, поддерживая раненого Угнича, сидел радист Сазанов.
- Вниз! – заорал командир, да не один, кричали все, глядя на Сазанова, а тот, не слушая, всё переводил взгляд с рвущегося у него из рук раненого на пространство впереди, откуда неслись к нему трассы пуль. Не отпуская плечо Уги, он попытался рвануть крышку верхнего люка, чтобы втолкнуть товарища под защиту брони, а пока прикрывая его своим телом. Угловатая ручка выворачивалась из пальцев, люк не поддавался. Солдат закусил губу.
- Да прыгай же! – Милашевич привстал, чтобы кинуться к машине, и тут же пуля снайпера вошла радисту в голову, и боец, вздрогнув, безвольно обвис на броне. Рядом на какой-то тонкой ноте кричал раненый Уга. Как масляная густая краска, натекла на пыльный зеленый борт кровь. Ротный кинулся к машине, подхватил под мышки соскользнувшего с борта Угу и волоком потащил назад, к канаве, которую минуту назад легко перемахнул бронетранспортёр. Прикрывая командира, вели огонь залегшие матросы. У башни, уронив голову на броню, лежал, раскинув руки, мёртвый Сазанов.
  Канава была глубокой, он спихнул в неё Угнича и скатился сам. Быстро взглянул -  дело плохо: ниже колена нога – одно кровавое месиво, белеет обломок кости.
- А-а-а, - выл от боли матрос, - дайте доползти до чехов, подорву их и себя, куда я такой, куда?! Не хочу быть уродом… Дайте доползти! – и порывался выползти наверх, выворачивая неловко руку, хватая пожухлые верхушки травы.
- Толя, спокойно, куда ты ползти собрался… - Милошевич прижал его к земле, торопливо вколол ампулу промедола, присел, распорол штанину, наскоро, как мог, сделал перевязку.        Оглушительно гремели вокруг выстрелы. В стороне басовито выводил короткие очереди КПВТ. Наступающая рота, открыв огонь из всего оружия, двигалась вперед, шквальным огнём вычищая заросшую равнину в полосе наступления. Не стреляли лишь идущие позади танки. И даже сквозь гром выстрелов слышались оттуда, из густой травы, отрывистые крики, стоны и проклятья; потом они смолкли, а оружейный огонь все гремел и гремел, заглушая рёв танковых моторов. Угнич откинул голову, мелко дрожал, стремительно бледнея.

  Генерал сидел на броне в той же позе, напряжённо глядя вперёд.
- Вторая рота вступила в бой, товарищ генерал-майор! – подбежал к нему комбат, - есть потери.
- Сколько? Есть погибшие? – обернулся к нему генерал.
- Один матрос убит, другой ранен.
 Генерал качнул головой, молча сжал лежащий на коленях автомат. Губы шевельнулись – он словно прошептал короткую молитву.
- Как обстановка в ПДРе? – немного погодя, спросил он.
- Разведка снова докладывает, что впереди небольшие группы противника. Отходят перед фронтом роты, не принимая боя.
- Где небольшие, там и большие… - задумчиво проговорил генерал, снова посмотрев в ту сторону, где, развернувшись в боевой порядок, наступал  батальон. – Пора бы и нам выдвигаться.
- Нельзя пока, товарищ генерал. Там простреливается всё. И снайперский огонь возможен.
- «Нельзя!» - передразнил комбата генерал, - нам всё можно. А снайперский огонь возможен всегда, на то они и снайпера. В сторону ПДРа поедем. 
  Куб козырнул и пошёл на ту сторону бронемашины. Огонь впереди стихал, теперь уже стрельба лишь изредка вспыхивала частым шквалом очередей, которые сменялись редкими выстрелами: морпехи шли вперед, высматривая цели, а противник торопливо отходил, стараясь оторваться от наступающих рот и выйти из боя.

   - Да… - проговорил Ахиллес. Он раскрыл печку и в притухшие угли подбросил пару обломков досок от патронных ящиков. Стрельнуло пламя, потянулось по краю дров, кидая яркий отсвет на худощавое, задумчивое лицо офицера. – Когда Уга на операционном столе в нашем лазарете был, то кричал: «Лучше добейте, чем без ноги остаться!». Дай Бог парню остаться целым… Ну это он погорячился насчет «добейте», вон Маресьев без ноги на самолёте летал… Давай ещё по чуть-чуть за ребят.
 - За ребят! – протянул кружку Татик. Глоток не больше напёрстка, и они закурили.
- Ты ведь тоже недавно в засаду попал, - помолчав, произнёс Татик, затянулся, выдохнул синеватый дымок, - чудом все живые остались.
- Не говори, самому не верится, если честно, - отозвался Ахиллес, - ведь в упор стреляли, а ещё и сверху, со склона. Я чувствовал, что должно что-то произойти: не хотел ехать, и всё. Но приказ есть приказ. Вот и ехал на броне, мысленно крестился, и так и ждал, что вот-вот что-то произойдёт. Вот и дождался.
- Просто вовремя заметили засаду, а то бы раскатали всех. Это же ты первый заметил гранатомётчика?
 Ахиллес кивнул.

Бой под Аллероем.

  Этот день был туманным. Густая пелена светлела поверху, солнце даже мутным пятном не проглядывалось, и сам туман был знобким и колючим, как прилепившееся к склону холодное облако. Горные туманы промозглы, чем выше вверх, тем холоднее – это тебе не лёгкие туманы Средней полосы, уютным покрывалом укутывающие поляны и берега тихих русских ручьёв,  рек и озёр, призрачным пологом стоящие тихими утрами над опушками.
 А тут в нескольких метрах ничего не было видно. Медицинская МТЛБ, рокоча мотором, медленно поднималась по крутому склону. Старшина роты, прапорщик Борис, четверо солдат и командир сидели на броне. Всё пространство между бойцами было завалено бачками и коробками с сухим пайком: машина шла к отдельному посту, везла провиант и нового командира вместо убывшего на замену.  Прямо к броневому листу был приварен станок крупнокалиберного «Утёса» - война заставляла совершенствовать штатное вооружение, и с этим пулемётом легкобронированный тягач превращался в относительно годную боевую машину.
  В окрестностях поста было неспокойно; уже дважды его пытались атаковать боевики, но их отбивали без своих потерь.
  Машина ускорила ход, гусеницы залязгали. Ахиллес, держа на коленях автомат и свесив ноги на борт, поглядывал на мелькающие справа кусты. Под бронёй в такой машине  не ездили на задания – начнётся бой, и выскочить не успеешь. Да и не предназначена эта вспомогательная машина для десантирования. Бронированный тягач начал задирать нос, и наконец машина резко осела вперед: подъём кончился, и тягач пошёл по ровному. Здесь было светлее, туман истончался, открывая площадку примерно пятьдесят на пятьдесят метров, с темной полосой кустарника впереди; а ещё через полминуты всё пространство вокруг залили лучи солнца, и тающий, словно светящийся, туман лёг по сторонам. Это было по-настоящему красиво. Удивительный контраст, подумал Ахиллес, только что густой туман, и вдруг – всё пронизывают яркие лучи, серая пелена остаётся позади, вроде мы выше облаков поднялись. «Идеальное место для засады!» - тут же сверкнула мысль: открытое пространство, кусты впереди, и машина как на ладони, лучше и не придумаешь, поляна как расчищенные сектора для стрельбы. «Если бы засаду устраивал я, то стрелок стоял бы вон там…» - и его взгляд остановился на самом подходящем для этого месте, чуть правее от пути машины.
  Как в замедленном кино, именно оттуда медленно поднялась фигура боевика с гранатомётом на плече.
- К бою! – заорал Ахиллес, вскидывая автомат. Может быть, гранатомётчик поторопился, может быть, рука его дёрнулась от неожиданности, но граната ударила в землю в полуметре перед носом МТЛБ. Гулко раскатился гранатомётный выстрел, взметнулись кусты за спиной боевика от реактивной струи. С брони посыпались солдаты, спрыгивая на другую сторону.
  Позиция самого Ахиллеса была потрясающе невыгодной – он сидел прямо лицом к лицу с гранатомётчиком. Мысль вскочить, перебежать по броне через наваленные бачки и ящики и спрыгнуть с другого борта пришла, но он отогнал её, да даже и не он отогнал, а вытеснила её другая мысль, простая и безысходная: «Не успеешь, сейчас начнётся!»  И он просто соскользнул вниз, чтобы обежать корму машины и укрыться за спасительной бронёй, но ноги разъехались на грязи, и он прямо сел на землю, спиной ткнувшись в гусеницу. Отчего-то загудело в голове, мир вокруг поплыл, а сердце заколотилось бешеными толчками. Опять, казалось невероятно медленно, как в жутком сне, гранатомётчик поднял на плечо снаряжённый РПГ-7, и тут уже старший лейтенант нажал на спуск, вскидывая автомат. Он видел, как очередь прошила грудь боевика; тот выгнулся, падая назад, но успел нажать на спусковую скобу, громом рванул вышибной заряд – граната ушла вверх. И тут же сверху, со склона, ударили по машине автоматные и пулемётные очереди. Пули били в борта, в башню, в гусеницы, впивались в резиновые бандажи катков, рикошетировали и поднимали фонтанчики грязи вокруг Ахиллеса. Он стрелял в ответ, отстраненно и холодно понимая, что ему пришёл конец. Невозможно в него не попасть. Сознание работало само по себе, зачем-то он машинально отмечал количество огневых точек, что вели по нему огонь, отмечал по вспышкам выстрелов, и выходило, что их никак не меньше двадцати пяти; и под этим свинцовым дождём он ещё жил. Не было страшно. Было какое-то иное чувство, которому, может статься, и нет даже в русском языке определения. Он знал, что обречён, но, несмотря на это знание, действовал, а мир вокруг всё оставался  тягучим, как будто всё тянулось и тянулось  замедленное воспроизведение киноплёнки. Почему-то он ещё жил, хоть и расстреливали его практически в упор. Сам не зная кому, кому-то могущественному, Кто мог его сейчас спасти, он закричал: «Помоги!». Понимая, что помочь ему здесь никто уже не сможет, любая пуля каждое мгновение готова впиться в его тело, оборвать  жизнь, искалечить, как несчастного Угнича в первом бою – понимая это, он не сдавался и не опускал руки. Бросил взгляд налево. Пятеро боевиков, пригибаясь, обходили застывшую посреди залитого солнцем поля машину.
 И тут замедленное кино прекратилось. Бой обрушился на него оглушающим грохотом выстрелов. И сознание, до этого как бы старавшееся осмыслить происходящее, теперь охватило всю реальность и быстроту происходящего, мгновенно наверстав упущенное.
- Слева обходят! – закричал он, переводя ствол на новые цели.
- Ахиллес жив? – раздался позади удивлённый вскрик, и старший лейтенант узнал голос матроса Толбата, - отходи, прикрываю!
   Автоматные очереди ударили из-за МТЛБ. Снова слушалось тело, опять оно стало пружинисто сильным, как и не было минутной слабости. Лейтенант вскочил и, пригибаясь, на ходу выпустив пару коротких очередей, обогнул корму машины. Над его головой по склону стрелял Толбат.
  Рухнув на землю у гусениц за машиной, Ахиллес торопливо перезарядил автомат, отбросив пустой магазин. Попытался было выстрелить навесным из подствольника, но выстрела не произошло: как видно, забило грязью ствол.
- Ещё три минуты и нас возьмут в кольцо. Водитель выбраться не может под огнём, бросать его нельзя! – крикнул он и тут встретился глазами с потерянным, как полусонным, взглядом старшины.
- Что с ним?
- Контузило. Граната рванула рядом.
  В этот миг МТЛБ взревела, резко двинула вперёд и, развернувшись кормой к боевикам, на полном ходу устремилась назад, к спасительной зелёнке. Для неё спасительной. А вот морпехи остались под вражеским огнём как на ладони.
- За машиной, в зелёнку! – первым опомнился сержант, и все бросились с солнечной поляны к кустам. Тонкие прутья первых, редких кустов хлестнули по лицу, от роя летящих пуль вокруг секлись ветки, звонким стуком отзывались попадания в стволы. Перед Ахиллесом двое бойцов тащили контуженного старшину. За из спинами спасительной пеленой клубился туман. Старший лейтенант повернулся и, уже медленно отступая к зарослям, дал в сторону врага несколько очередей. Почувствовал, что в затылок и в спину ткнулись упругие ветки, он нырнул в кустарник и пустился догонять своих.
- Всё, уходим, иначе зажмут в клещи! – задыхаясь, выпалил он, поравнявшись с солдатами. На ходу вытянулись в колонну, пошли быстрым шагом, вслепую стреляя назад. Идущий последним офицер споткнулся о кочку. В том месте, где он только что стоял, взметнулся фонтанчик выброшенной пулей земли.
- Жив? – сержант подбежал к нему.
- Жив, споткнулся, - отпираясь на руку, он вскочил, - кочка и спасла, а то как раз бы в ногу пулю получил.
 Снизу послышался рёв моторов.
- Это наши, на помощь идут, - понял Ахиллес. – Все в сборе?
 В сборе были все, и водитель был на месте, а вот машина осталась позади – ей всё же успели влепить в моторное отделение противотанковую гранату. Оставив себе двух бойцов, лейтенант приказал остальным оставаться на месте, а сам пошёл навстречу идущей подмоге.
- Идём назад, но не той же дорогой. Там явно нас уже ждут. Вернёмся на поляну уже вместе со своими.
  Ещё издали стали кричать: «Свои!» - на этой войне то и дело принимали врагов за своих и наоборот: издали в вооружённом человеке в камуфляжной форме не враз разглядишь русского или чеченца. Шум моторов становился всё явственнее. Когда вышли к просеке, увидели идущую навстречу боевую технику. Впереди шёл танк, за ним бронетранспортёр с морпехами на броне. Ахиллес первым вышел на дорогу, поднял вверх автомат.
  Командир роты узнал его. Десант спешился. Подойдя, лейтенант доложил о происшедшем. Ротный на минуту задумался.
- «Коробочка» идёт первой. Выходишь наверх, тут же даёшь огня по правой стороне, по склону, по кому увидишь. И не увидишь – всё равно даёшь, просто в направлении, - он повернулся к солдатам, - приготовиться к бою. Выходим на поляну, ты, Корж, - он посмотрел на сержанта Коржова, -  берешь двух бойцов и двигаешься влево, прочешете там всё, чтобы нам в спину не ударили. Оружие снять с предохранителя. Ну, вперёд.
   Взревев мотором, первым влетел на поляну танк. Развернул башню вправо и произвёл по высоте выстрел, за ним ещё два. На склоне взметнулись чёрные кусты  разрывов. Слева его обошёл БТР, прикрывая бронёй солдат. Подъехал к горящей  МТЛБ. Огонь его пулемётов хлестнул по склону, боевики ответили, но в этот раз огонь был ощутимо слабее, чем при атаке на одиночную машину: как видно, сил атаковать отделение с танком и бронетранспортёром у врага не было, и он предпочёл сниматься и отходить.
- Прикройте! – крикнул Карабин и, ловко взобравшись на подбитую машину, перезарядил «Утёс». 12,7-миллиметровые очереди пулемёта присоединились к огню БТРа. Ахиллес, стоя внизу, выпустил несколько гранат из подствольного гранатомёта, который он уже успел вычистить от грязи. «Утёс» замолчал, и ротный спрыгнул вниз. Они укрылись за бронёй.
- Всё чисто слева! – доложил подбежавший Коржов.
  Вместе с отделением был командир миномётной батареи Лагода. Он передал по рации координаты противника, и на склон обрушился шквальный огонь батальонных миномётов. Удовлетворённо оглядев усеянный разрывами скат высоты, Лагода побежал к командиру роты, но на открытом пространстве что-то куснуло его в бедро. Он глянул – на штанине появилось темное синеватое пятнышко в красном, быстро темнеющем обрамлении. Нога работала, и он добрался до БТРа. Огонь противника прекратился.
- Ранен, что ли? – бросил ему Карабин.
- Да не пойму, - пытался рассмотреть штанину Лагода, - будто жжёт что-то.
- Так осторожней бегать-то по открытому надо… Медик, посмотри!
 Медика рядом не оказалось.
- И где Таблетка? – спросил капитан.
- В подбитой машине роется, - доложил Таташвили.
- Что он там делает? Быстро его ко мне!
 Через пару медик, лейтенант Кишкин, подбежал к ним.
- Ты где был, медицина?
- Там, в машине, письма из дому остались и фотография семьи, боялся, как бы духи не забрали.
- Ну-ну. Нашёл?
- Нашёл.
- Посмотри Лагоду, вроде как ранение.
 Кишкин подошёл к миномётчику.
- Ну, так снимай штаны.
- Здесь, что ли?
- Нет, в цивильном санатории. Здесь, где ж ещё?
- Ну вы, ребята… - опешил Лагода.
- Считай, что ты в бане, и все свои.
 На бедре возле ягодицы чуть кровила небольшая ранка.
- Повезло тебе, небольшой осколок царапнул, - резюмировал лейтенант, - но обработать надо, а то, не дай Бог, заражение. Вот сейчас продезенфицирую… всё, не морщись. Надевай.
- Никогда не думал, что во время боя буду стоять со спущенными штанами! – засмеялся Лагода.
- Всё, отходим! – махнул рукой ротный.
 Но ударивший в кровь адреналин уже не давал Ахиллесу покоя. Ослепительно сияющее солнце, дым на склоне, запах пороха, пережитая опасность а, главное, то, что нет потерь – всё это пьянило и заставляло забыть об осторожности.
- Лёха, давай на вершину добегу, посмотрю, что там и как? - предложил он.
- Не стоит, заминировать могли, - качнул головой Карабин.
- Да хоть до гранатомётчика доберусь, тело заберём! – не унимался лейтенант.
- Один добежал такой, вчера похоронили... Зачем рисковать? А подорвёшься, что тогда?
- Ладно, хрен с ними, - согласился Ахиллес. Риск и вправду был неоправданным.
- Отходим в том же порядке: танк, БТР. «Коробочка», но прежде, чем выйдёшь вперёд, дашь выстрел по горящей броне. В район двигателя, - приказал по рации командир роты.
- Есть, сделаем, - ответили танкисты.
 БТР с пехотой покатился к танку, а тот тут же выстрелил по несчастной МТЛБ. Снаряд гулко ударил прямо в то место, куда до этого врезалась граната боевиков, машина вздрогнула, превращаясь в груду бесполезного металлолома.
 - Молодцы, в точку, - похвалил Карабин, - выстроились в колонну и вперёд.
 Танк, меся гусеницами осеннюю грязь, крутнулся на месте и двинулся к дороге. Дым от разрывов уже рассеялся, и над опустевшим склоном голубело безоблачное холодное небо.
  Ахиллес в последний раз окинул взглядом поле боя.
- Ну что, страшно было? – спросил Милашевич.
 Лейтенант улыбнулся в ответ.
- Если честно, не успел понять. Вроде да…

 … Дождь собирался с раннего утра, но всё не мог собраться; над взлётной полосой аэродрома нависали глухие лохматые тучи, своими космами они задевали темные сопки вдали и тянулись на север, в сторону моря. Осень началась в Североморске рано, в стылом влажном воздухе таились близкие холода. Матросы, выстроенные на краю поля, ёжились в своих пятнистых, расстегнутых на груди бушлатах, и поводили плечами, притопывали по бетону аэродромных плит каблуками крепких армейских ботинок.
  Совсем рядом уходил на взлёт самолёт с очередной партией солдат на Ханкалу. Вот он поднял нос в конце разбега и, чуть качнув крыльями, нырнул в низкую облачность. Еще какие-то секунды его силуэт темным пятном скользил среди туч, потом пропал, и только гул доносился до оставшихся, всё слабея.
 Их очередь на посадку всё не наступала, но команды «Разойдись!» командир роты капитан Милашевич не давал, и ребята стояли у своих вещмешков и оружия, негромко переговариваясь.  Старшина наконец разрешил закурить, и над строем морпехов поплыл синеватый дымок. Разговоры стали громче, послышался смех.
 Кто-то тронул старшего лейтенанта за рукав. Он обернулся. Перед ним, зябко поправляя поднятый воротник пальто и белый вязаный шарф, стояла тоненькая рыжеволосая девушка лет двадцати. Такой странной она показалась посреди взлётного поля военного аэродрома, что он удивлённо воззрился на неё.
- Что вы так смотрите? – она  повела плечом, - мне сказали подойти к вам. Я журналистка, мне сказали, что вы можете ответить на вопросы. Ну, интервью дать, – все черты лица у неё были тонкими, будто воздушными, а чуть вздернутый нос усеивали веснушки. Что ж с ней по весеннему солнцу-то бывает, подумал старший лейтенант, если она осенью горит, как пион, этими своими веснушками?
- Какое ещё интервью? Кто сказал? – девушка полуобернулась на каблуках и ткнула пальцем в ухмыляющегося замполита батальона. Тот помахал взводному рукой.
- Он! – она посмотрела на него, и взгляд её стал серьёзным, - это же нужно. Нас не пустили снимать, но хоть несколько вопросов-то я могу задать? Для репортажа. «Вечерний Североморск», - она полезла в карман пальто и взмахнула журналистским удостоверением, - наши солдаты улетают защищать Россию! Как в сорок первом. Ну это же должны знать читатели, - с просящей ноткой в голосе добавила она.
  Глаза у неё были голубыми и какими-то глубокими, опушёнными длинными темными ресницами. Поймав на себе смеющиеся взгляды солдат, он подавил в себе желание отправить её к ротному и кивнул:
- Хорошо, отойдём. Посадки пока нет, но  в любой момент может начаться. Какие у вас вопросы?
- Меня зовут Александра, а вас? – она полезла в карман за блокнотом.
- «Александра, Александра»? – переспросил он, повторив её имя на мотив песни из фильма.
- Нет, фильм тут не при чём. Назвали в честь бабушки. А вы представитесь?
- Ахиллес.
- Кто? – её брови удивлённо взлетели. – Это из Гомера? «Илиада», «Одиссея»…
- Это позывной. На войне мы не называем себя по именам. На такой войне, которая предстоит.
- Понимаю… - она покусала губы и убрала блокнот, лукаво заулыбалась, - дайте догадаюсь, Алексей, да?
- Не догадались, - он тоже улыбнулся.
- Короче, у вас передо мной преимущество, потому что вы знаете, как меня зовут, а я вот нет! – она тряхнула головой.
- Если вам удобней называть меня Алексеем, то пожалуйста, - девчонка вызывала симпатию.
- Нет, пусть будет тайна. – она осмотрелась, словно кто-то мог подслушать,  и вдруг серьёзно спросила, - а почему вы, вот лично вы, едете на войну, Ахиллес?
- Во-первых, потому, что это приказ, а приказы не обсуждаются, а выполняются.
- Шаблонно. А во-вторых?
-  А во-вторых, потому что там война. Потому что там, на Кавказе, решается жить или не жить России, - он почувствовал, что горячится, что обиделся на это её «шаблонно», - бандитов не добили в первую войну, замирились, и война разгорелась снова. Поэтому я и мои товарищи должны быть там.
 Она оглянулась на солдат.
- Никто не отказался? Из солдат, я имею в виду?
- Мы – морская пехота. У нас это не принято.
- И все понимают, ради чего?
- Уверен, понимают.
- Да? – она поправила волосы, - вот посмотрите на них. На ваших солдат. Многие ещё совсем мальчики. Вон тот, маленький и весёлый, видите? Он смеется, как будто собрался в кино. А вон тот серьёзный… все разные.
- Мы – морская пехота, - повторил Ахиллес, - да, ребята не были на войне, но они к ней готовы и всё понимают.
- Понимают что?
- Что многие могут не вернуться из командировки.
- Как странно, - как бы не слыша его, проговорила она, - так много весёлых, здоровых ребят. Вы сказали «из командировки», это прозвучало так по-мирному. Знаете, мой папа – инженер, и часто ездил в командировки. Он энергетик, - добавила она.
- А вы стали журналисткой.
- Да! Папа, кстати, был против. Но я не об этом.  Как странно меняются в наше время понятия, правда?
- В армии они не меняются. Командировка у нас – всегда командировка… - тут он подумал, что она права. Это тебе не за личным составом в областной военкомат поехать. Но девушка поняла и не стала ловить его на слове.
- А можно ещё спросить?
- Ну конечно. Я думал, у вас, раз вы журналистка, бо-о-ольшая такая куча вопросов! – он засмеялся и развёл руки, показывая, насколько большая эта куча.
- Вы в Бога верите? – её голубые глаза в упор посмотрели на него. Потом нашли крестик у него на шее – шнурок был коротким, и крестик висел над обрезом тельняшки.
- Тогда пойдёмте, тут часовенка есть совсем рядом. Вам же можно отойти? – она показала рукой на близкую облетевшую рощицу в зоне отчуждения у бетонной полосы. Над тонкими ветвями ивняка поднимался золотистый Крест на небесно-голубом куполе. – Я узнавала, она открыта. Пойдёмте? Это ведь недолго. Две минуточки.
  Стараясь не оглядываться на матросов, которые сейчас уж, наверно, ухмыляются им вслед, Ахиллес пошёл с ней рядом. Железными решетчатыми плитами, которыми уложены пространства на вертодромах, была вымощена узкая дорожка. У самой часовни -  обложенные силикатным кирпичом клумбы с увядшими давно мелкими красными астрами. Сводчатая дверь была приоткрыта: это была часовенка-новодел, выстроенная здесь по инициативе командования лётной части. Сейчас здесь никого не было. В крошечном помещении перед большой, во всю стену, иконой Александра Невского уже догорала одна свечечка, воткутая в чашу с песком. Тонко, едва различимо, пахло воском. Неподалёку самолёт запустил двигатель, и пламя свечи задрожало. 
 Деревянное распятие было слева. Офицер молча перекрестился и наклонил голову. Поискал глазами свечи, но их не было, видно, все разобрали. Так и есть, песок в чаше был усеял спекшимися точечками воска.
  Стоя за его плечом, Саша перекрестилась и что-то зашептала, потом повернулась к иконе Богоматери, что висела справа. Они постояли в тишине.
  Из часовенки они оба вышли задумчивые.  Рядом уже вырулил к погрузке Ил-76, медленно опускал аппарель, открывая грузовую палубу.
- А знаете? – вдруг звонко сказала девушка, остановившись, - я не буду ни о чём вас спрашивать, Ахиллес. Я просто видела, как вы стояли перед Распятием, и… И я получила ответы на все вопросы, хоть их и не задала. Я смогу написать эту статью. Только одна просьба. Выполните? – не дожидаясь ответа, она полезла в карман и, видно, волновалась: не нашла сразу то, что искала, полезла в другой и протянула, наконец, ему тонкий картонный прямоугольник визитки, - это телефон мой в редакции. Как вернётесь, а я верю, вернётесь – позвоните мне, пожалуйста. Я сразу приеду и уж тогда назадаю гору вопросов. Ту самую бо-о-ольшую такую кучу вопросов! – и она серьёзно добавила, - я просто уверена, что людям нужно знать правду об этой войне. Это всех касается.
 - Обещаю, - он взял визитку, и улыбнулся, - но странное вышло интервью, не находите?
- Нет! – мотнула по-девчоночьи упрямо она головой, - вовсе не странное, а именно то, что нужно. Я пойду, не буду вам мешать. И пусть вас Бог хранит.
  Она торопливым шагом удалялась по аэродромным плитам к серым военным строениям. Когда Александра почти дошла до ограждения, с неба сыпанула снежная крупа, и фигурка девушки исчезла из виду.


     … Время перевалило за два часа ночи. Кто-то в глубине палатки звучно всхрапнул.
- А ты из какого города? – спросил Ахиллес, улыбнувшись воспоминаниям.
- Из Питера.
- В чём-то мы земляки. Красивый город, я там четыре года учился. Военное училище имени Кирова, ЛЕНПЕХ, не слышал? Это в Петергофе. Курсанты с алыми погонами… Нас в Штатах, говорят, училищем русского спецназа называли. Казарма все четыре года, марш-броски, окопы… Вот сейчас иногда думаю – стоило ли это того?
 Он помолчал, потом добавил, как бы споря сам с собой:
- Знаю – стоило! Знаешь, со мной один парень учился, на год моложе, сын генерал-лейтенанта из Генштаба. Такой весёлый парень был… - он тихо рассмеялся, словно радуясь нахлынувшим воспоминаниям. Память услужливо развернула картины, целое море картин: красные тяжёлые гроздья рябины у КПП, низкое питерское небо, продутое вечными ветрами, ещё царские и в стиль с ними выстроенные советские здания корпусов училища, курсантская дружба… и выматывающие марши, и ночные стрельбы, и холодные блиндажи, и зубрёжка в холодных аудиториях, - всё это нахлынуло, вспомнилось, ожило. И среди этого - образ высокого, под два метра, добродушного Саши Соломатина. Романтичного, весёлого, мальчишки из потомственной военной семьи.
 И, как будто уловив нотку грусти в этой его улыбке, Татик тихо спросил:
- Был?..
 Ахиллес непонимающе посмотрел на него, потом задумчивость ушла из его взгляда.
- Был. Погиб он уже. Недавно погиб. В самом начале декабря. Царство Небесное брату. Геройски погиб, и дай Бог каждому в последние минуты жизни так себя повести.
 
 Рассказ Ахиллеса о гибели лейтенанта Александра Соломатина. Колонна 245 МСП. День.

 Первомайское широко разворачивалось вдали разбросанными по равнине одноэтажными домами, изгородями огородов, голыми деревьями садов. Был первый день декабря, влажный ветер дул над степью, небо было затянуто серыми облаками. Талый грязный снег лежал по обочинам дороги.  Полк выдвигался к селу. Грохотали гусеницами "коробочки", вытянувшись в извилистую колонну, за ними шли боевые машины пехоты, артиллерийские тягачи, грузовики с крытыми тентами кузовами. Разведка ушла вперед, дозорным бронетранспортером прямо по дороге и боковыми  заставами по сторонам.   Село молчало. Не было видно людей, не лаяли собаки. Вымершими казались дворы. Первомайскому предстояло стать очередным объектом противостояния федеральных войск и мятежных чеченских отрядов. Их разведгруппы тоже вышли федералам навстречу, и если основные силы ещё не видели друг друга, то разведчики с обеих сторон уже нащупали картину движущихся к столкновению сил.
- Подходим к селу Первомайское, - доложил по рации сидящий на броне командир полка.
- Будьте внимательны, - послушался ответ, - по данным разведки, в районе села находятся отряды боевиков, точное количество неизвестно.
 Командир полка вздохнул. Информация сверху, как всегда, была расплывчата. Не добьёшься никак точности. Где-то какие-то группы. Где-то какие-то силы. Какие? Сколько? Чем вооружены? Никак не добиться конкретных данных. Зачастую противник, выбравший партизанскую тактику, оказывался на ход впереди.
- Всем внимание, - отдал он распоряжение по колонне, - головой крутим на триста шестьдесят градусов. Подходим к осиному гнезду…
 Бородатый чеченец, отложив автомат, рассматривал колонну бронетехники в бинокль, что-то шевеля губами.
- Ваха, это Гамит, - наконец произнёс он, взяв рацию, - русские приближаются. Не меньше полка.
- В бой не вступай, наблюдай, как начнут разворачиваться - докладывай, - ответили ему, и Гамит прервал связь.
 Было очевидно, что полк не решится входить в село колонной. Ясно было это обеим сторонам, и чеченцы стремились подтянуть к месту столкновения как можно больше сил, чтобы ударить по колонне или, на худой конец, во время развёртывания, успев  занять удобные позиции. Не было секретом их выдвижение и для русской разведки.
- Попали мы, похоже, - лейтенант Саломатин опустил бинокль.
- Что там, командир? - радист, лежавший рядом, придвинулся ближе.
- Духи. И много. Штук шестьсот. Выдвигаются группами.
- Сколько?!
- Шесть-сот. Слышал такую цифрерку, знакома? Вот столько их на нас и идёт. Бояться потом будешь. Потом попугаемся, в расположении. Давай связь.
- "Сирень", "Сирень", я "Скорпион". За селом разворачиваются до шестисот человек боевиков. К дороге выдвигаются.
- Разве ж это люди? - усмехнулся командир разведвзвода, снова поднимая бинокль. Пригибаясь, торопливо двигались в линзах окуляра вооружённые фигуры. Их было много, очень много. Колонна полка уверенно шла в расставленную ловушку, ещё немного и голова колонны будет охвачена. Надо учитывать и то, что со своего расположения разведчик не видел всей картины вражеского развёртывания, но даже и то, что он видел, показывало, что положение более чем серьёзно. По сути, против не изготовившегося к бою полка стоял уже развёрнутый, с минуту на минуту готовый обрушить море огня на машины полковой колонны ударный батальон противника.
- Командир полка на связи, - протянул наушники радист.
- «Скорпион» на связи.
- «Скорпион», это точно?
- Сам насчитал. Нахожусь в непосредственной близости.
- Можем не успеть развернуться… Наблюдай, докладывай о любых изменениях обстановки.
 Замкомандира полка, находящийся с разведчиками, подполз к командиру разведвзвода. Картина начинающегося боя разворачивалась у них на глазах.
  А бой разгорался. Первые трассы пулеметных очередей потянулись к машинам на шоссе, прочертили воздух  противотанковые гранаты. Подразделения расходились в боевой порядок, но уже под огнём, и часто сопровождающая развертывание сумятица играла на руку боевикам: боевые машины подставляли борта,  пытавшиеся вытянуться в  цепь солдаты становились лёгкими мишенями. Боевики опережали полк. Им отвечали огнём - с места, развернув башни, били бронетранспортёры, и уже, разбросав пламя выстрелов, рявкнули орудия танков, но инициатива боя уже была у противника.
- Наши успеют? - тревожно спросил радист, прислушиваясь к грохоту боя.
  Александр видел, как группы боевиков уходили вперед, грамотно перемещаясь, выбирали позиции. Сейчас они отдалялись от его залегшей группы, которая выполнила свою задачу, задачу разведчиков. И большего, казалось, сделать уже не могла. Оставалось лишь наблюдать за боем, который явно  складывался не в пользу федеральных войск.
- Должны успеть, - не оборачиваясь, ответил он, - иначе нам всем хана.
 Нет, полк не успевал, теперь он это видел ясно. Плотный огонь вёлся с двух сторон, не позволяя выстроить боевые порядки. Сейчас численность не играла роли: изготовившаяся заранее засада боевиков владела инициативой, всё больше склоняя на свою сторону чашу победы. "Повелевай счастьем, ибо мгновение решает победу", - почему-то вспомнился ему плакат со словами Суворова, висевший в привычно называемой «ленинской» комнате досуга в училище.
- Не успели, - протянул лейтенант, сжимая кулаки.
- Вас, товарищ лейтенант! - снова протянул ему наушники радист.
- "Скорпион", "Скорпион", я - "Сирень"! - раздался в наушниках срывающийся голос, - у нас критическая ситуация. Нам необходимо развернуться в боевые порядки, поэтому надежда только на тебя.
 Александр слушал, даже не делая мысленных подсчетов. У него - лишь отделение, всего восемь человек. Автоматы, подствольные гранатомёты, РПК и старый знакомый по училищу ПКМ, именно он все четыре года был его оружием. Здоровый он был парень, вот и навесили ему пулемет…
- Приказываю отвлечь огонь противника на себя, и этим дать нам время на перегруппировку, как поняли, "Скорпион"?
- Вас понял, - тут же откликнулся лейтенант, - но нас всего восемь человек, мы и пяти минут не продержимся.
- Должны, сынки, продержаться, должны. Вся надежда только на вас.
- Есть продержаться. - Александр протянул наушники радисту и снял автомат с предохранителя. "Повелевай счастьем, ибо мгновение решает победу"... Слова другого Александра из глубины веков... И больше не о чем думать.
- Передать по цепи - приготовиться к бою, - коротко бросил он. Секундная тишина, казалось, повисла над ним, заглушив все звуки боя. Он перевёл взгляд с перебегающих впереди фигур выше, к лохматым серым облакам. Белый голубок парил там, похожий на фоне серого неба на белоснежную пушинку. Лейтенант чему-то улыбнулся. Эта секунда тишины прошла.
- По противнику - огонь! - твёрдым голосом приказал он, нажимая на спуск.
 Шквал огня, который обрушили разведчики на врага, был совершенно неожиданным для боевиков. Александр видел, как падали сражённые пулями его крошечного отряда бандиты, как рвались среди них гранаты подствольников. ПК басовито выводил свою песню, прижимая врагов к земле. Напор на полк ослаб, на какое-то время чеченские командиры потеряли ориентировку, пытаясь разобраться в ситуации, понять, откуда нанесён удар.
 Этот успех длился едва ли больше пары минут. Сначала хаотично, а потом, быстро перегруппировавшись, боевики ответили кинжальным огнём. Пули свистели рядом, взрывали землю прямо перед лицом; сначала в стороне, а потом всё ближе с коротким завывающим уханьем начали рваться гранаты.
- Что с пулемётом?! - крикнул Александр, не услышав выстрелов своего ПК. И тут же увидел, как опрокинулся навзничь раненый заместитель командира полка.
- Куда?
- В грудь... - простонал раненый.
- Пулеметчик ранен! - это Александр уже видел и сам. Обхватив голову, солдат ткнулся лицом в пожухлую траву.
  Пригибаясь, он рванулся к пулемету. Последние метры кувырком, быстро сменив позицию, и вот уже в ладонь легла привычная за годы учёбы рукоять старого знакомого, а в плечо упёрся приклад. Он повёл стволом, ловя в прицел приближающиеся фигуры, и сразу выпустил длинную очередь. Разом пятеро потерявших осторожность в атаке боевиков упали, как подкошенные.
- Вот это дело, - усмехнулся Саша. На следующей очереди пулемет, лязгнув затвором, замолк, и он потянулся перезарядить его, торопливо откинул вверх крышку ствольной коробки. Рядом упал радист.
- Связь дай мне... - он передернул затвор, плотнее прижал к плечу приклад.
- "Сирень", "Сирень", говорит "Скорпион", приём! - надрывая голос, прокричал радист. Боевики снова поднималась в атаку. Не зная численности отряда, они развернули перед фронтом отделения не меньше роты, чтобы сразу снять возникшую угрозу. Надо отдать должное, этот манёвр им удался, но полк получил возможность завершить развёртывание. Это и было нужно. Несколькими очередями Александр снова заставил лечь атакующую цепь.
- "Сирень" на связи!
- "Сирень", говорит "Скорпион". У меня уже двое "трехсотых". Ещё несколько минут, и вся группа станет "двухсотыми", - выговорил лейтенант, не отводя глаз от пространства впереди. Двое боевиков поднялись в короткой перебежке, он нажал на спуск, и оба они упали, пронзённые пулями.
 Разведчики выполнили задачу, поставленную командиром полка. Нельзя требовать от них большего, нужно думать о том, как вывести своих людей, это лейтенант понимал, понимал холодно и чётко: силы были несопоставимы, и если весь бой полка теперь вёлся на равных, то его группа будет просто раздавлена следующей атакой. Но приказа отходить нет...
- "Сирень", если минуты за три ничего не изменится, всем нам хана! - не по-уставному выкрикнул он, и услышал в ответ:
- "Скорпион", отходите. Слышишь меня, отходите. Спасибо вам, родные!
- Есть приказ на отход! - приподнялся Александр, быстро окидывая взглядом поле боя. Но нельзя было просто сняться и отойти: боевики находились уже на расстоянии броска. Малейшее ослабление огня - и начнется рукопашная, и тут численное преимущество врага решит всё за секунды... Он видел, что у ближнего к нему бойца, короткими очередями ведущего огонь, кровь заливает рукав бушлата.
 "Не уйдём с ранеными... - пронеслось в голове, - не дадут просто... Навалятся сразу". И решение созрело мгновенно. Да и не было тут другого решения.
- Всем отход! Выносите раненых. Я прикрою!
 Его приказ расслышали. Но, не двинувшись со своих позиций, бойцы продолжали стрелять.
- Приказ неясен?! Отходить всем! Выносить тяжелораненых! Вы, - ты и ты, - отвечаете за замкомполка! Выполнять!
 Разведчики зашевелились, подползли к раненым. Группа, отстреливаясь, начала отход, и тут же, почуяв ослабевший огонь, двинулись вперед боевики. Снова забился в руках офицера пулемёт. Краем глаза Александр увидел лежащего рядом радиста: солдат перезаряжал автомат.
- Солдат, ты глухой?! Какой приказ был? Ты русский язык не понимаешь?
- Я не уйду... - голос радиста звучал глухо. Он дослал патрон в патронник.
- Ты пойми, в группе все раненые. Твоя помощь там нужна, там, а не здесь, ты понял? - Александр быстро взглянул на него, и тут же, заметив перебегающих боевиков, нажал на спусковой крючок, и дальше уже кричал, пытаясь перекричать гром своих очередей, - чем быстрее вы отойдёте, тем быстрее  я смогу уйти! В расположении полка увидимся. Давай же! Уходи, я тебе приказываю!..
 Радист всё же расстрелял магазин.
- Суки... - он посмотрел вперед, быстро оглянулся, - обещаешь, командир?..
- Что?..
- Что увидимся?
- Я ничего не могу обещать, но когда-нибудь увидимся, это точно! - он с силой толкнул бойца в плечо, и вновь прильнул к пулемёту.
- Эх, лейтенант... - то ли всхлипнул, то ли простонал солдат, и метнулся назад.
 Вот и всё. Он остался один. Отходящая группа вела огонь, но он уже не делал погоды. Тут пока решал всё пулемёт.
- Когда-нибудь обязательно увидимся, - проговорил офицер задумчиво. Теперь уже всё было просто. И противник, поняв, что перед ним всего лишь один человек, ударил из всех видов оружия. Задрожала земля от близких разрывов гранат, и не сменить уже было позицию. Раскалился ствол -  надо бы поставить новый, но больше не было времени. Ни на что уже больше не было времени. Но ещё раз перезарядить пулемёт он успел. Тускло блеснули латунные гильзы в ленте.
- Отлично, - сам себе сказал он, захлопывая крышку. Привычно, будто старый друг, прижался к плечу приклад. Стрельба впереди стихла.
- Русский, сдавайся, мы знаем, что ты один! - голос с кавказским акцентом прозвучал совсем рядом, и пятидесяти метров между противниками не было.
- Да? А ещё что ты знаешь? - Саша усмехнулся. Одну за другой он бросил две гранаты. Рявкнули взрывы, и снова шквал огня обрушился на его позицию.
- Хрен вам, а не русского взять! - в наступившей звенящей тишине выкрикнул он. Боевики не стреляли, и это означало, что они уже обходят, уже приближаются. И, наверно, можно было отходить самому...
- Русский, зачем молчишь? - снова донёсся тот же голос.
- А за меня мой пулемёт говорит! - и длинная очередь на голос, и приподняться, и откатиться назад... Звенящий звук разрыва оглушил его.
 ... Из каких-то кусков собиралось сознание. Колышащаяся, как маятник, перед лицом травинка... край серого неба... полированный приклад пулемета рядом, вот он, прямо у руки… то есть…
  Левой руки не было. Граната оторвала её по самое плечо, кровь густо текла из клочьев рукава, и все плыло перед глазами. Он закусил губу, из-за шока на него ещё не обрушилась волна адской боли от раны, можно было терпеть. Мир вокруг стал чётким. Он и свою оторванную руку разглядел рядом. Дотянулся до пулемета правой рукой, нажал на спуск, повернув ствол в сторону врагов. Пулемёт забился, подскакивая на сошках, и не было уже сил стрелять прицельно, не было сил вдавить в плечо приклад, окованный железом край приклада бился то в плечо, то в грудь, пробуждая волну боли в теле.
- Русский, ты ещё жив, сдавайся! - расслышал он сквозь нарастающий шум в ушах крик.
- Не дождётесь, суки... - он чувствовал, что теряет сознание. Последним усилием он стал подниматься, опираясь на пулемет. Рука сорвалась, он грудью ткнулся в рукоятку, но собрался с силами, приподнялся на одно колено, а потом, отчаянным толчком, во весь свой двухметровый рост. Он даже вскинул в одной руке пулемет, выпуская очередь за очередью. Пулемет вело,  и не удержать его было; красный, раскаленный ствол разбрасывал пули. Он сделал падающий шаг вперед, потом второй. К ему метнулись боевики со всех сторон, и Александр отбросил звякнувший сошками ПК. В последние секунды он успел выхватить гранату из разгрузки, вырвать зубами чеку. Взрыв разбросал врагов.
 Теперь не было и звона. Тугая, ватная тишина навалилась со всех сторон, а где-то высоко вверху он снова увидел белого голубя и улыбнулся ему. Небо будто опускалось, теперь оно было не серым, а бирюзово-синим, по-весеннему радостным. "Скоро я буду дома..." - то ли проговорил, то ли подумал Саша, и закрыл глаза.
 Детские рисунки - он с детства, сын генерала, рисовал войну, выписывая неровными, большими буквами: "За Родину!" И фильмы, и книжки, которые учили таких, как он, русских мальчишек быть смелыми, принципиальными, отважными, не отступать, не сдаваться... И мальчишки не отступали, мальчишки умирали за Родину, и встал их ряды посмертно Герой России Саша Соломатин... встал, чтобы стоять в том строю вечно.
 


 … Ахиллес покрутил в руке фляжку и с некоторым сожалением убрал её в вещмешок.
- Хочется помянуть всех ребят, но у нас тут, Татик, не пьянка… Свои положенные граммы уже выпили. Дальше будем вспоминать уже без водки. Да и нет ничего хорошего в ней, проклятой. Так, традиция…
- Но иногда хочется.
- Перехочется.
 Он вышел проверить посты. Кавказская ночь даже поздней осенью была относительно тёплой. Осторожно, не зажигая фонарика, двинулся по тропке вокруг лагеря, чтобы не споткнуться, медленно перенося вес с одной ноги на другую. Едва шелестели листья, пахло югом, непередаваемым запахом южных областей. Секреты охраняли лагерь морпехов по периметру, и на проверку ушло полчаса. Всё было в порядке, никто не дремал. Когда Ахиллес вернулся к палатке, Татик по-прежнему сидел у печки. Он приоткрыл дверцу и смотрел на огонь.
- Тишина, - проговорил вполголоса Ахиллес, садясь рядом, - что задумался?
- Да вот думаю: представляешь, ночь, палатка, огонь в печке…
- «Бьётся в тесной печурке огонь?»
- Да нет, я не про это. И мы тут с таким арсеналом. Родину защищаем. Кто бы мог подумать? А ведь могли бы тут также точно сидеть геологи, нефть искать, полезные, как их там, ископаемые. А тут люди, как звери, один за другим охотятся.
- Что ж поделать, - старший лейтенант отставил в сторону автомат, - закончится война, будут тут ходить и геологи, будут у костров сидеть. Дети у костров будут песни петь, на горы глядя… Пока светлое будущее не вышло у нас в стране. Незачёт.
- Незачёт… - отозвался сержант. И, меняя тему, договорил, доставая из пачки очередную сигарету:
- Вот вернусь, курить брошу.
- Это правильно…
 Ночь тянулась. Не спеша они вспоминали, перебирали имена живых и ушедших товарищей. Ночь располагала к воспоминаниям, убитые друзья вставали перед мысленным взором как живые; казалось, вот повернешь голову, а друг рядом, можно похлопать его по плечу, заглянуть в глаза… Память воскрешала погибших товарищей.
- С нами 45-й полк постоянно идёт рядом, - проговорил Ахиллес, - хорошие ребята, надёжные.
- Да, капитан там есть, - отозвался Татик, - Анатолий Лебедь зовут. Герой. Легенда! Ещё в Афгане воевал вертолётчиком, три ордена Красной Звезды! Ребята с его группы рассказывали. Не дай Бог засада, первым летит. Настоящий профессионал. Группа только рассредотачивается, а он уже магазин выпускает, гранату бросает и на перезарядку.
- Даёт бойцам занять позиции, огонь на себя отвлекает, - понимающе произнёс Ахиллес.
- Он ведь добровольцем пошёл на эту войну. В Афганвете работал после той войны, добровольцем за сербов в Югославии воевал, а как началась эта война, сам приехал в армию, сказал: «Возьмите меня!» Это когда шли бои в Дагестане. Там он был в сводном милицейском отряде, самооборона населения: сами там организовывались, чтобы бандитам отпор давать. А потом подписал контракт, и старшим лейтенантом уже сюда. Стал разведчиком, заместителем командира группы. Рукопашным владеет на высшем уровне. Его русским Рэмбо называют.
 Ахиллес поморщился.
- «Рэмбо», «Рэмбо»… Других примеров нет у нас? Что мы вечно… тащим откуда-то чужие образцы для подражания?
- Ну называют так, я-то что скажу, раз называют? Он здоровый, накаченный, жилистый. С таким в бой идти можно уверенно, такой не подведёт. Знаешь, в Туле памятник Демидову стоит, он там по пояс голый и с пушкой, так его местные тоже Рэмбо называют. В шутку, конечно. А если серьёзно,  если бы все такие были, как Лебедь, как наш Милашевич, как Соломатин, да побольше… Ни одна вражина не пройдёт.
- Это точно. Нам предками завещано побеждать, Суворовым, Ушаковым, Александром Невским! Мы русские, брат. Дух у нас такой – непобедимый,  – кивнул старший лейтенант, - ты про полковника Буданова слышал?
- Нет, а кто это?
- Герой-танкист. Ещё в Первую Чеченскую, говорят, чудеса храбрости показывал. Только вот сдали его… Неудобны у нас такие, которые полководцы от Бога. Не нужны они тем, кто наверху. Если бы не сдавали нас там, - он поднял вверх палец, - то и войне бы давно конец. В первую войну как было? После первых неудач, да тоже не на пустом месте они были, штурм Грозного вспомни, Майкопскую бригаду, которая там легла… Так потом как шли: загнали зверей в горы, а тут команда «Стой, разряжай!» Они друзья нам, оказывается! И снова здорово завертелось. Подставляют ребят, чтоб война эта длилась, длилась, длилась… А Буданов один раз их планы поломал, спас спецназовцев, которые, по соображениям, ты понимаешь, свыше, уже обречены были.
- Это как?
- А вот так… Слушай, как было.


                Бой за село Дуба-Юрт.

… Бой гремел с вечера на окраине села Дуба-Юрт. По договору командования со старейшинами село считалось «мирным», и группа спецназа, выдвинувшаяся к селу, чтобы разведать пути выдвижения, не ожидала нападения. Большой отряд боевиков во главе с самим Хаттабом подошёл к селу раньше, заранее заняв господствующие высоты и полуохватом сжал спецназовцев в огненном кольце. Вынужденные втянуться в охваченное боем село, спецназовцы заняли круговую оборону. Она просматривалась с высот, и противник легко маневрировал огнём, подключив лёгкие миномёты. Пулеметные гнёзда на склонах – крупнокалиберные ДШК и «Утёсы» - не давали поднять головы.
   Помощь не приходила, несмотря на просьбы командира отряда, несмотря даже на то, что он пытался вызвать огонь своей артиллерии на себя: враги временами сходились вплотную. «Держаться, держаться, держаться!» - звенело в эфире. И – приказы рассчитывать на свои силы, и – организовать отход самостоятельно… Российский спецназ держался. Бой шёл до темноты, силы чеченцев всё прибывали, достигая почти десятикратного превосходства. Очень грамотно организовав бой, Хаттаб не торопился: боевики не бросались в рукопашную, стремясь раздавить русских. Они вели обстрел русских позиций – методично, спокойно, уверенные, что помощь окружённому отряду не придёт.
   Вместо удара вертолётов или артиллерии к спецназовцам был направлен взвод 2-й роты 84-го разведбата на боевых машинах. Всё, что смогли сделать разведчики – это ворваться в село и пополнить ряды окружённых. Уже темнело. Склоны гор расцвечивались вспышками беглого огня. В свете горящих разрушенных домов как на ладони были видны БМП. Пусть и издали, но гранатомёты нашли свои цели – вспыхнула одна машина, с ужасным грохотом рванул боекомплект на второй. По темным, нависающим над селом склонам била третья машина, рывками разворачивая башню, выцеливая по вспышкам огневые точки врага. Осколочные 30-миллиметровые снаряды ложились наугад, но вот замолчала и последняя машина. Да и что это была за помощь – взвод? Тут нужна была другая помощь.
 И она пришла. Но не от своих начальников. А от расположенного рядом танкового полка, которым командовал тогда полковник Буданов.
- Там ребята погибают, - говорил он, связываясь с высшим командованием, - весь эфир просьбами о помощи звенит. Моим танкам до аула – один бросок. Даёте добро?
- Не занимайся самодеятельностью, полковник, - осадили его, - не твоя зона ответственности, во-первых. Во-вторых, по договору тяжёлая техника действовать там не может. На то он и спецназ, чтобы справляться самому. Конец связи.
 В раздражении бросив наушники радисту, полковник вышел из кунга. Бой гудел вдали глухими раскатами.
- Что сказали, товарищ полковник? – подошёл к нему заместитель.
- Да что сказали? Нельзя, не в своё дело не лезь! – командир полка махнул рукой. – Стой, слушай, смотри, как ребята подыхают. «Село мирное». Вот оно какое мирное! – он прислушался к отдаленным раскатам взрывов.
  Бой шёл всю ночь. Всю ночь летели крики о помощи в радиоэфир. К счастью для спецназа, бой был лишь огневым, боевики не поднимались в атаки, не пытали счастье в ночном бою среди домов, прекрасно понимая, что бой в населенном пункте – это страшная мясорубка, где шансы пусть не уравняются, но потери будут серьёзными. Впрочем, было понятно, что наступит рассвет, и русский отряд будет раздавлен: затягивать дело было не в интересах умудренного в сражениях Хаттаба.
  Почему не была оказана помощь? Это вопрос, на который нет ответа. «Опять сдают наших ребят!» - эта фраза, сто раз повторённая, висела в воздухе. Так ли было или не так? Факт остаётся фактом – высшее командование не помогло спецназу. Молчала артиллерия. Ни одно подразделение не было больше двинуто на помощь.
- Утром всё кончено будет, - хмуро сказал начальник штаба, сидя на табуретке в обитом светлой фанерой командирском кунге.
- Будет, если в стороне будем стоять, - Буданов сосредоточенно рассматривал карту, разложенную на застеленном газетами столике.
- Приказ… - хмыкнул майор. – тяжёлая техника действовать там не должна. Ты же слышал.
- Приказ… - полковник карандашом провёл по карте, - и кто же их, приказы эти, выдумывает… «Техника должна, техника не должна»… Никому, кроме своих ребят, мы ничего не должны, и танки наши – тоже! Ну вот что. Собери офицеров.
- Ты что решил? – поднял глаза начальник штаба.
- Да не могу я в стороне стоять! Хватит, настоялись! – полковник резко вышел из кунга, хлопнув дверью.
- Товарищи офицеры, - говорил он пять минут спустя стоящему перед ним короткому командирскому строю, - согласно приказа, вмешиваться мы не имеем права. А согласно совести, не вмешаться не имеем права. Но, чтобы солдат не подставлять… Вызываю добровольцев. За рычаги, в башни – только офицеры. Выдвигаемся через десять минут. Кто готов?
 Строй молча сделал шаг вперёд…
 Бледный рассвет серел, неясно ещё проступала колеи грунтовой дороги. Т-64, ревя дизелями, двигались на полном ходу к деревне. Всё громче гремел впереди бой. Чёрные кусты торчали по бокам дороги редкими вениками. Расчехлённые пушки угрожающе покачивались.
  Танки не повторили ошибки мотострелкового взвода. Вне дальности огня боевиков они развернулись. Танковые орудия спокойно взяли на прицел склоны высот над селом, откуда, как только окончательно рассвело, обрушился на занявших круговую оборону спецназовцев шквал огня. Похоже, до конца боевики не верили, что кто-то придет на помощь окружённой роте. И когда рявкнули пушки, окутав дымом выстрелов полукруглые башни Т-64, картина сразу переменилась. Бить по танкам чеченцам было нечем. Разрывы встали черными веерами на высотах, и один за другим смолкли пулемёты; скрытая за склоном минометная батарея ещё вела огонь, но стрельба стихала. Вмешательство танков решило дело: на атаку Хаттаб не решился, справедливо рассудив, что за первой группой танков может подойти и сам полк, да и артогня подошедших танков хватило, чтобы отогнать его группу от окрестностей села. Под разрывами фугасных снарядов противник  начал сниматься и отходить. Ещё били снайпера, ещё рвались среди разрушенных домов мины. Но бой был выигран, а русские ребята – спасены. Спасены – в нарушение приказа российского командования! Да, и такое бывало на этой войне…
  С победой возвращались танкисты в расположение полка. На броне вывезли раненых солдат. А в расположении полковника ждало взыскание вместо награды. Предупреждение о неполном служебном соответствии…

- Не вмешался бы, соответствовал бы полностью, а так видишь – не полностью… - сказал Татик, вороша кочережкой рдеющие угли, - вот как такое может быть?
- «Как, как»? Кверху каком, вот так вот, - вдруг вспылил старший лейтенант, - это всё – есть! Мы это всё видим! А почему так и зачем… - он помолчал, снова достал сигарету, нервно закурил, сразу затянувшись полной затяжкой, так что жарко вспыхнул в темноте палатки кончик сигареты.
- А ты помнишь, и у нас такое было? Карабин ходил, просил разрешения выступить, а нам не дали.
- Там, может быть, и правильно, что не дали. Ночью идти через зелёнку то ещё приключение. А ребята тогда в итоге сами вырвались. Хорошо всё кончилось.
  Но тот случай запомнился Ахиллесу и Татику не этим, и друзья понимающе переглянулись.

Случай на блок-посту.

  Не так уж и далеко, километрах в пяти, за лесом вспыхивали зарницы и долетали глухие хлопки взрывов, изредка басовито бухали мины. Это был не их бой: батальон морской пехоты расположился в лесочке рядом с дорогой, полуразбитой прошедшей по нему боевой техникой.  Ёлочкой разошлись от узких дорог и укрылись в кустах бронетранспортёры,  вышли на свои маршруты патрули, заняли позиции секреты. А эфир звенел просьбами о помощи: совсем неподалёку вела бой группа спецназа, и бой этот складывался тяжело для русских. Артиллерия молчала: видно, что-то не сложилось с корректировкой, и бой решался стрелковым оружием. Судя по переговорам по радио, которые прослушивали радисты батальона, враг давил численным превосходством, подтащил лёгкие миномёты, а отойти не удавалось: не так-то просто это сделать на незнакомой местности, да ещё и ночью.
- Не дают добро, - раздражённо покачал головой Милашевич, поравнявшись с Ахиллесом. Он только что вернулся от комбата. – И, похоже, они там, наверху, правы: куда людей вести по темноте? И засада может быть, и на растяжки нарвёшься. Этого, может, от нас и ждут, чтобы мы выдвинулись. Утра дождёмся.
  Ахиллес кивнул. По всему выходило, что ротный прав. В ночном бою не хитрое дело положить зазря людей, а толку не будет. Нужно ждать рассвета, а до этого только молиться за спецназовцев.
- На шоссе внимательней, - договорил Карабин, - ночью вряд ли кто поедет, но всё же. Машины досматриваем, дальше по обстановке.
  Далёкие огоньки фар Ахиллес заметил через час. Приближался хрипловатый звук старого мотора легковушки с давно не чиненым глушителем, вот свет фар мелькнул за поворотом, белёсым маревом высветил пространство над горушкой, и к посту морпехов подкатили старенькие красные «Жигули». Вблизи круглые, забрызганные грязью фары «копейки» светили тускло. Наставив автоматы, к машине подошли бойцы.
- Сам смотри, командир. Сам решай! – раздался гортанный кавказский говор: шофёр, опустив стекло, совал солдатам картонку ещё советских водительских прав, а задняя дверь распахнулась, и второй чеченец, в вытертой черной кожаной куртке, отступил в сторону. В свете фонарика подошедший Ахиллес увидел на заднем сиденье ещё одного мужчину: мучительно откинув голову, тот лежал в тесном пространстве салона, спустив одну ногу в проход между сиденьями, а вторую уперев в окантовку двери. Прямо поверх джинсов бедро охватывал насквозь пропитанный темной кровью бинт, ещё выше ногу стягивал  резиновый жгут из автомобильной аптечки. Лицо чеченца было неестественно белым, а электрический свет только подчеркивал бледность его матовых, ставших словно мраморными губ. На искусанной нижней губе застыли тёмные пузырьки пены, он тихо постанывал.
 Водитель включил лампочку в салоне.  Ему тоже приказали выйти, обыскали, осмотрели салон и багажник машины. Оружия не было. Выпотрошенная аптечка валялась на сиденье рядом с раненым.
- Обезболивающее вкололи? – Ахиллес вопросительно посмотрел на солдата, штатного стрелка-санитара, который бегло осмотрел раненого.
- Откуда у нас… - развёл руками водитель, - перевязали только.
- Оттуда? – строго спросил Ахиллес, кивнув на мерцавшие вдали зарницы.
- Мы мимо проезжали. – коротко ответил чеченец, - врач нужен, очень нужен. Ранили у нас в селе, а врачей нет.
- Кто ранил?
- Мы не воюем, командир! – взмолился второй, - мы в ночь бы сроду не поехали. Не дураки и не самоубийцы потому что! Врач ему нужен. Очень нужен! Обстреляли село, брата ранили, а у нас даже фельдшера нет!
 Командир взвода ещё раз взглянул на раненого. Сквозь неумело сделанную повязку кровь сочилась, пропитав брошенную на сиденье нейлоновую куртку.
- Укол сделай, - приказал он солдату. Врачей здесь не было. Можно было направить машину в расположение батальона, где помощь какую-никакую оказать может санинструктор. Если же рана серьёзней, то нужно отправлять дальше, в санроту.
- Знаем мы, как вы не воюете! – услышал он голос солдата, - наверно, там пулю и поймал, где сейчас наших гасят, а теперь вот, как прилетело, так к нам…
- Мы врача ищем, а не к вам… - устало возразил чеченец.
- Ну ещё бы вы к нам!..
- Потеря крови у него страшная, как видно, - тихо сказал санитар, подойдя к Ахиллесу, - я промедол уколол, но тут и вправду доктор нужен, иначе помрёт.
- Не симулянт?
- Что я, раненого от косаря не отличу? Он горит весь, температура дикая, а кровью весь салон провонял.
- Понятно.
  В салоне тускло горела жёлтоватая лампочка. Раненый тяжело дышал, рука вцеплялась в спинку переднего сиденья и снова падала.
- А куда ехали? – спросил он шофёра.
- Там дальше, в селе, больница есть. Мы туда спешили. Там хирург работает.
- Понятно…
  Старший лейтенант отошёл в сторону. Потом, торопясь, двинулся к лагерю, приказав всем оставаться на месте.
- Где ротный? – спросил он Татика, стоявшего возле командирской палатки.
- Только что ушёл. Опять к комбату зачем-то вызвали. А что случилось?
- Так, ладно. Дай-ка связь. – Ахиллес вошёл в палатку и приказал связисту соединиться с батальоном.
- Ты с ума что ли, сошёл, Ахиллес? – вызверился по рации дежурный, - ты что предлагаешь?
- К нашему медику  его отправить, что ещё?
- Ты сам-то соображай: какие чеченцы в нашем расположении?! Задержи их до утра, пусть вв-шники приезжают да с ними потом сами разбираются.
- Там человек умрёт.
- Ахиллес, я сказал тебе: нет. Отбой связи.
  Выйдя из палатки, он постоял, вдыхая промозглый воздух. Слышивший всё Татик подошёл, встал рядом.
- Отдать внутренним войскам это и вправду выход, - тихо сказал он, - проверять гражданских это их работа.
- Во-первых, там раненый до утра не доживёт. Вена перебита, и это в лучшем случае. Там сосудистый хирург нужен, я даже не знаю, наш Таблетка справится или нет. А в больнице там, впереди, говорят, хирург есть… - возразил Ахиллес, - а вв-шники, знаешь, и это во-вторых, тоже разные бывают. Какие-то нормальные бойцы, с такими честь рядом воевать, а у кого-то даже ангел признается, что он исламский боевик. Не знаешь, что ли?
- Знаю…
- Ну а вы мне тут: «вв-шники…»! «До утра задержи!»
- Но пулю-то он где-то получил?
- Мало гражданских пули ни за что получают? В машине оружия нет, и я не следователь, чтобы в этом копаться… А, ладно, я сам решу! – махнув рукой, он сбежал с косогора вниз, к дороге.
- Садитесь в машину и вперёд. Впереди наши не стоят, доедете. Только на своих не нарвитесь, - с какой-то злостью, но всё больше сознавая, что поступает правильно, сказал он, остановившись рядом с «Копейкой».
- Да не свои нам бандиты! – буркнул пассажир, поправляя голову раненому.
- Тем более. Всё, по местам и вперёд. Если что, скажешь, что морпехи смотрели и пропустили. Давай.
 Водитель что-то быстро заговорил по-чеченски, видно, благодарил. Затрещал мотор и забренчал глушитель. «Жигули» тронулись с места, выкинув перед собой на дорогу свет фар.
- А если это были боевики? Обманули нас и проехали? – вполголоса сказал один из солдат.
  Какое-то сомнение, что вдруг поступил неверно, толкнуло руку Ахиллеса. Палец снял с предохранителя подствольник. Старая машина медленно удалялась, никак не набирая скорость,  и была всего метрах в тридцати. На войне дешева человеческая жизнь. А вдруг и впрямь потом выяснится, что предприимчивые боевики решились на отчаянный хитрый шаг, и обвели вокруг пальца морскую пехоту? Каких-то тридцать-пятьдесят метров… Как раз взведётся граната в полёте. Он ясно представил, как это будет: выстрел пробьёт заднее стекло и разорвётся внутри, вспучив кабину и разбросав мелкие осколки. Это очень просто – лишь на спуск нажать, с такого расстояния и не промахнёшься…
 Он медленно вернул предохранитель в исходное положение и забросил автомат на плечо. Машина, сверкнув красными фонарями стоп-сигналов, притормозила у поворота и скрылась в темноте, потом появилась уже дальше, на следующем изгибе дороги.
- Ну и правильно сделал, - тихо проговорил вставший рядом Таташвили. Ахиллес обернулся, и они кивнули друг другу.

- Ты же в Бога веришь? -  вдруг спросил Татик.
 Ахиллес помолчал. В узком красноватом отсвете плавал синеватый дымок, утягивался сквозняком в сторону.
- Раньше нет, даже креста не носил, - наконец сказал он, посмотрев на друга, - за всё училище, стыдно сказать, в храме пару раз был. Там знаешь, храм рядом, большой, красивый, чем-то собор Василия Блаженного напоминает, на берегу пруда, и купола отражаются в воде… - он говорил задумчиво, - и то на Пасху пьяный зашёл туда. Апостолов Петра и Павла храм…
 Он сплюнул.
- Урод.
  Татик согласно кивнул.
- Урод, конечно, а как ещё назвать такого? – горячо сказал Ахиллес, - не думал, не соображал ничего. Нам перед отправкой батюшка крестики нательные раздавал и окроплял святой водой… ещё на выпуске тоже окропляли, мы только золотые погоны надели… А тогда перед отправкой я крест взял, а он весь выглядывает из-под тельняшки: короткий шнурок оказался. Начштаба наш сказал спрятать, чтобы не провоцировать местное население, а я гордо отказался, так и ходил всем напоказ, выпячивал тщеславно, пока мне не объяснили, что Крест принято носить под рубахой, как самое святое и дорогое.
- Много мы не знаем, - проговорил Татик, - а на Пасху ты и вправду зря в храм ходил пьяным. Грех.
- Знаю, - быстро ответил Ахиллес, - оправдывает меня только то, что главное тут – осознать и принять. Принять свой грех, сознаться в нём, самому себе прежде всего сознаться. Покаяться. И – не повторять. Знаешь, в Первую Чеченскую, в девяносто пятом, ребят наших раненых, пленных, бандиты живыми распяли на Кресте, как раз на Пасху. А их женщины раненым отрезали головы, а их дети играли этими головами в футбол, как мячом…
- Суки! Хаттаб?
- Нет. Гелаевцы.
- Налей немного, а? Сердце заныло.
 Ахиллес достал фляжку.
- Давай выпьем. И пойдём проветримся. Самая ночь глухая… - он взглянул на часы, - давай за ребят. Вечная им память, и заступники они будут нам перед Богом.
  Чёрные ветви деревьев клонились под ветром, но внизу было тихо. Небо было светлее окружающего мрака, как видно, натянуло облаков, и звёздочки не блестели даже изредка. Слева бледным сиянием высвечивала облака луна. Татик постоял рядом и снова приподнял полог палатки:
- Связь оставлять нельзя. Давай, расскажи про распятых ребят.

 
Село Гойское. Расположение отряда полевого командира Гелаева. Утро.

  Глаза Сергея раскрылись. Всё покачивалось, плыло в буром, грязно-красном тумане, снова терялось, но сознание вернулось, и больше не удавалось провалиться в спасительное забытьё. Какие-то неясные силуэты маячили перед ним, то отдаляясь, то подходя вплотную. Тело было неживым и отказывалось подчиняться. Он попытался поднять руку и тут же уронил её, почти не почувствовав. Сознание медленно, неспешно собиралось. Сергей закрыл глаза и сосредоточился. Закрыть глаза оказалось просто, ставшие будто свинцовыми веки опустились сами. Что-то круглое ткнулось ему в бок, тяжелое, как баскетбольный мяч, и откатилось. Он напрягся и раскрыл глаза, приподняв голову.
 Шагах в тридцати от него несколько женщин, нагибаясь, устало вытирая со лба пот, словно делая тяжелую работу в поле, серпами отрезали головы русским солдатам, разбросанным по изрытой воронками и истоптанной земле, и откидывали их в сторону, как кочаны капусты. Головы катились под ноги мальчишкам, и те пинали их, азартно пасуя друг другу. Сергей опустил глаза – рядом с ним, уткнувшись лицом в пожухлую травяную кочку, лежала человеческая голова. Грязь набилась в русые волосы, белела кость оголенного позвонка, густые капли крови пятнали побледневший уже срез шеи. Какой-то худенький мальчишка со злыми темными глазами подскочил, странно звонко рассмеялся и пнул русую голову; подпрыгнув, она отлетела в сторону.
 Словно вспышка взрыва, сверкнуло в мозгу одно слово «Гойское!», и слово это всё поставило на свои места. Да, это село, которое мы не смогли взять вчера. Я был пулеметчиком… я пулеметчик, да… Я был ранен, не помню, нет, помню… Сначала взрыв рядом, потом удар, потом… Я взят в плен под селом Гойским, безжалостно подсказало сознание, а рядом умирают мученической смертью мои товарищи. Да, всё так, а не иначе. Закрыть глаза, уснуть, не видеть! Но память уже предательски разворачивала перед ним недавние картины: рёв БМП, грохот выстрелов, и упрямо тянущиеся к шиферным крышам села нити пулеметных трасс, и привычная тяжесть своего ручного пулемета, и море огня навстречу, и крик: «Контратака!», и выросшие впереди фигуры, упрямо приближающиеся, несмотря на огонь, и вот они падают, срезанные его, Сергея, очередями, и подскакивают сошки пулемета, впиваясь в грязную землю, а потом… А потом контратака была отбита, чётко подсказала память, а потом мы заняли позиции на новом рубеже, и ждали приказа идти вперёд, а потом был неожиданный выстрел из «Мухи», и я лежал контуженный, и тугой звон наполнял голову, раздирал уши, а потом была темнота.
  Он был захвачен в плен разведкой боевиков, которые прощупывали передний край изготовившегося к атаке батальона.
  От удара ногой в лицо он полностью пришёл в себя. Боль, будто ожидая в засаде, как хищный зверь, нахлынула волной, наполнив всё тело. Но теперь он всё видел чётко.
- С добрым утром! – засмеялись кругом бородатые люди в камуфляжной форме. Его подхватили под локти и лицом вверх, волоча по земле, потащили допрашивать. Но подтащив к стене дома, бросили.
- Да чего его допрашивать, что он знает? Всего лишь сержант, пулемётчик! – брезгливо кривя губы, выкрикнул бородатый мужчина лет тридцати, с темными зубами и белыми, нервно выкатывающимися белками глаз, - дай я расстреляю его! – он звучно щёлкнул затвором АКМа. Два других с сомнением смотрели на него.
 Один из них, высокий и крепкий, в каракулевой папахе, с коротко стриженной бородой и усами (Сергей так и не узнал, что это был сам Гелаев) проговорил медленно, хрипловато, как бы нехотя, постукивая в такт словам тонкой палочкой по носкам своих новеньких адидасовских кроссовок:
- Хорошо, Аслан. Расстреляй его перед окопами, чтобы русские видели. Но подожди! – он указал концом палки на Сергея, - первый и последний вопрос тебе, кафир. Даже не вопрос, предложение. Если примешь Ислам всем сердцем, всей душой, и расстреляешь сейчас своего товарища, будешь жить.
 Только сейчас Сергей увидел ещё одного пленника. Со связанными за спину руками он лежал поодаль – молодой русский парень лет восемнадцати. Нет, наверно, постарше, на войну не должны были брать первогодка, хотя кто знает… Он лежал на боку, подтянув ноги к животу, закрыв глаза и склонив к земле голову. На тонком, потемневшем от пота шнурке свисал с шеи маленький поблекший православный крестик.
 Мгновение растянулось в вечность. Сергей молча перевел взгляд с русского парня на командира боевиков.
- Нет. – тяжело прозвучало его слово. Сказал бы «да» - и жил. Такой простой выбор. Но он сказал: «Нет». И хотя ничего другого он не мог сказать, но всё равно слово будто вылилось с губ тяжело, как свинец.
- Ничего другого и не ждал, - равнодушно обронил командир, но неуловимо в его словах прозвучала нотка уважения, - я так и думал. Расстрелять.
- Эй, Руслан! Зачем такого хорошего парня да расстреливать? Есть предложение получше! – эти слова прозвучали почти акцента. Произнёс их высокий полный боевик в новеньком натовском обмундировании с зелёным беретом на голове. К чистой, словно бархатной, ткани берета была приколота отблескивающая оловом эмблема: вытянувшийся в прыжке волк.
 «Застрелите меня скорей, да застрелите же как человека! – то ли прошептал, то ли подумал Сергей, отворачиваясь, - я заслужил это, честно заслужил. Сколько ваших положил, нечего для меня пулю жалеть… Я-то не жалел для вас…» Боевик подошёл к нему и наклонился, пытливо заглядывая в глаза, видимо для того, чтобы увидеть в них страх.
- Сегодня у кафиров большой праздник, Хамзат. Пасха, - улыбнулся боевик, поворачиваясь к Гелаеву, - Христова Пасха. Так распни его, Хамзат. В честь праздника!
 Гелаев удивленно поднял голову, даже перестав выстукивать палочкой по кроссовкам, посмотрел сначала на говорившего, потом на Сергея, будто рассеянно перевёл взгляд на связанного рядового.
- На крест? Ну что ж. И этого, второго, тоже с ним вместе. – он отвернулся. Два полевых командира, разговаривая и что-то указывая друг другу, - как видно, обсуждая вопросы обороны села, пошли прочь. Они не оборачивались: пленные русские уже были вычеркнуты из их памяти. И из списка живых.
 Не веря услышанному, Сергей приподнял голову. На крест? Его – на крест? Но рядом уже со смешками, деловито сооружали кресты из поваленных телеграфных столбов и мусульманских погребальных досок, которые набили как на церковных крестах: прямо и наискось.
  Сержанта положили на сколоченную крестовину, сорвав с него всю одежду, кроме трусов. Растерянный, он не сопротивлялся, да и не было сил. Растянули в стороны руки, прижав к перекладине. Занозистое дерево коснулось голых плеч, лопаток. Сразу сообразив, что на одних гвоздях тело не будет держаться, примотали запястья веревками. Больших гвоздей не было, вбивали в ладони и кисти по нескольку «соток» -  крупнее не нашли по дворам, предусмотрительно целились острием, чтобы не пробить вену. Из-под шляпок гвоздей – по пять в каждой руке -  хлынула кровь. Заспорили, как прибивать ноги – напрямую или накрест, левую на правую, и подумав, прибили напрямую. Он потерял сознание, когда гвоздь пробил голень, и пришёл в себя, когда что-то царапнуло лоб и ожгло резкой болью голову: это кто-то надел ему на голову наскоро сплетенный из колючей проволоки венок. Кровь с расцарапанного ржавой пролочной колючкой лба потекла на лицо, залила левый глаз.
- Ну, как себя чувствуешь? – участливо спросил боевик, заглядывая ему искаженное болью лицо, - а, пулемётчик? Видишь, какую смерть мы тебе придумали на Пасху? Цени! Сразу к своему Господу попадёшь!
  Многие чеченцы пришли поглазеть на старинную римскую казнь, воскрешенную в кавказских горах в конце двадцатого века, из чистого любопытства. Что только ни делали гелаевцы на их глазах с русскими пленными, но распинали впервые, и жестокая забава притягивала. Распинали на кресте здесь в первый раз. Улыбаясь, некоторые хлопали в ладоши и повторяли меж собой: «Пас-ха! Пас-ха!»
  Второго пленника тоже положили на крест и стали прибивать гвоздями.
- Аааааа!!! – дикий, полный звериной боли крик поплыл над селением и тут же оборвался: мальчишку ударили молотком по голове. Привязывали его к перекладине уже бесчувственного, бесчувственному пробивали ноги.
  На сельскую площадь пришли и местные жители. Многие смотрели на казнь с одобрением. Некоторые, покачав головами, сразу ушли. Невысокий старик в старом пальто, с длинной бородой, похожий чем-то на джинна из доброй детской сказки, опираясь на клюку из выструганного сука боярышника, громко выкрикнул, прохромал к прибивавшим солдат боевикам, что-то заговорил, показывая пальцем то на Сергея, то на небо, хватал их старческими пальцами за рукава и  топал ногами.
- Иса, Иса!.. Аллах, Мухаммед!... – сквозь звон в ушах слышал Сергей. Потом старик заговорил по-русски, что-то о том, что в этот день пророк Иса был взят Аллахом на небо, и кто-то грубо ответил ему по-русски… Старика оттолкнули, и он, чуть не упав, побрел прочь, бормоча и оборачиваясь. То, что это пытался вступиться за них перед ваххабитами старый мулла – суннит, Сергей не понял. Издалека старик ещё что-то прокричал, потрясая своей палкой в воздухе. Боевики захохотали.
 - Как русские рассвирепеют! Это на Пасху им подарок от Руслана! – смеялся, показывая ровные белые зубы, стоящий рядом моджахед. Из-под расстегнутого ворота камуфляжной куртки виднелся край морской тельняшки – то ли просто так надел, а может и впрямь отслужил на флоте или в морской пехоте, - долго будешь висеть, сержант, пока свои тебя не шлёпнут… из христианского милосердия, как это у вас, кафиров, положено! – вокруг снова грохнул раскатистый смех.
  Кресты вынесли на передовую. Перед лицом Сергея качалось хмурое небо. Столбы поставили стоймя в землю прямо перед окопами, выровняли, прикопали. Прямо под ними расположилась пулеметная точка боевиков, пулеметчик сноровисто заправлял ленту под вороненую крышку коробки ПК.
  Поначалу страшная боль пронзила тело, обвисшее на тонких гвоздях, а из-под впившихся в кожу шляпок снова хлынула кровь; тупая боль в пробитых гроздями ногах, там, где острия проткнули сухожилия и повредили кости, ввинчивалась в мозг, туманя рассудок, и диким усилием Сергей удерживался, чтобы не кричать. Из раскушенной губы тоже брызнула струйка крови, побежала по подбородку. Но постепенно веревки, затянутые на руках, приняли на себя вес тела, кровь стала поступать к пальцам всё меньше и меньше, и Сергей перестал чувствовать свои ладони; но боль в пробитых ногах по-прежнему терзала тело. Трудно было дышать, сержант пытался расправить грудь, чтобы глубоко вдохнуть, и не мог, хватал воздух короткими глотками.
  Облака куда-то угнал ветер, и над двумя крестами распахнулось голубое небо. У земли ветер был лёгким, по-летнему тёплым, он обдувал обнаженное тело солдата, словно пытался приласкать напоследок. Вдали Сергей увидел танки и боевые машины 58-й армии, которая после долгой подготовки выдвигала подразделения для быстрого и решительного штурма Гойского. Передвигались самоходные орудия, отсюда кажущиеся детскими игрушками.
- Эй, ты живой? – сосед Сергея пришёл в себя. У него и голос был совсем ещё мальчишеский. Господи, неужели и вправду первогодок? – Сергей вспомнил тонкую, жалкую, как у подростка, шею связанного солдата. Крест рядового стоял чуть позади него, и пулемётчик не мог видеть товарища, даже повернув голову.
- Живой… А ты?
- Ещё пока… Бой сейчас начнётся, ты видишь? Как бы свои пулей не зацепили…
 Сержант тихо, как бы про себя, сказал:
- Это было бы избавлением от всего… - и уже громче, чтобы услышал мальчишка-рядовой, - ты не беспокойся, наши не станут стрелять по крестам. Постараются отбить… - дышать становилось всё труднее, он сглотнул и повторил, - отбить постараются, ты слышишь?
  И опять договорил тихо, сам для себя, даже отвернувшись в сторону:
- Только это, знаешь, всё пустое. Боевики, как отходить начнут, всё одно пристрелят. Прямо на крестах.
 Этого парнишка не услышал.
- Как зовут? – спросил он, потому что чувствовал, что нужно поддержать парня, что боится он умереть в одиночестве, даже товарищеского лица не видя перед собой.
- Никита. Я повар. Отстали от колонны. У машины что-то с колесом, пока меняли… Бой был… короткий… Троих наших убило, я уцелел.
- Не знаешь, сколько времени человек на кресте живёт? – память настойчиво подсовывала картинку из учебника истории за пятый класс, на которой несчастные повстанцы из войска Спартака были распяты римлянами вдоль дороги.
- От двух дней до недели… Но чаще умирали от заражения крови. Римляне обычно ждали три дня. Даже воду давали!
- А ты-то откуда это слышал?
- Читал много. Я вообще любил читать. Завалишься на диван с книжкой, у нас веранда была, там дикий виноград, и представляешь, что ты в какой-то сказочной арабской стране. А осенью он багровый становится.
- Кто?..
- Ну, виноград. Ну, листья, не ягоды, он же дикий…
- Так и что там римляне? – Сергей тяжело сглотнул.
- Ну, три дня ждали, это обычно. А когда им надоедало, делали прободение. Копьём.
- Какое такое прободение? – сержант дёрнул ртом.
- Живот копьём протыкали, какое…
- А… ясно…
- Ты что, Библию не читал? Помнишь, римский воин Христу копьём…
- У чеченцев копий нет… - буркнул Сергей.
- Правда? – вызывающе выкрикнул парнишка, - а я думал, у них глобуса да учебника арифметики нет, а это дерьмо всегда найдётся! Сыщут заточку какую-нибудь!
- Это точно, - Сергей сплюнул. Плевок упал рядом с пулеметом, но чеченский пулеметчик не отреагировал, всматриваясь вперёд. В окопах пошла возня, боевики занимали стрелковые ячейки, пулеметчики торопливо заряжали оружие, у изгиба траншеи вставлял вытянутую грушу противотанковой гранаты в трубу гранатомёта чернокожий наёмник.
- Точно решили живыми нас отбить!.. – выдохнул Сергей, увидев развернувшуюся в боевой порядок «шамановскую» пехоту. Веером расходились с десяток БМП и несколько бронетранспортёров, занимая места в боевом построении, с ревом шёл танк-«восьмидесятка», вытянув стабилизированную, хищно направленную на дома села, пушку.

Командный пункт наступающих российских войск, день.

   - Что мнёшься, майор, докладывай? – поднял генерал голову от карты, повернулся к подошедшему с докладом майору всем своим могучим борцовским телом, бросил на офицера тяжёлый взгляд.  Рядом что-то шипела рация.
- Товарищ генерал-майор, подразделения к бою готовы! – вскинув руку к козырьку полевой фуражки, доложил майор, - но…
- Что «но»? – буркнул генерал, хмуря брови, - какое ещё может быть «но», если готовы? Что случилось?
 Майор облизнул губы.
- Эти суки распяли двоих наших и подняли на крестах перед окопами.
 Генерал выругался, тяжело опёрся о скрипнувший стол. С минуту он молчал. Пальцы сжимали край столешницы. Майор ждал.
  О чём думал генерал? О том, что остановить наступление уже нельзя. Что нельзя отменить продуманную артподготовку, особенно по переднему краю. Что двое русских парней, висящие сейчас на крестах, обречены и, скорее всего, погибнут от огня своих же, а нет – застрелят отходящие боевики. Сейчас, именно сейчас передний край обороны гелаевской банды должен утонуть в море разрывов. Он никогда не договаривался с чеченцами, этот генерал, и не знал пощады. В редких случаях предлагал сдаться, и,  если враг не сдавался, карал без пощады. Его войска сносили селения вместе с окопавшимися в них бандитами. Он не стоял за ценой, сам поднимая своих солдат в атаки. А эти несчастные ребята… Он скрипнул зубами.
- В плен никого не брать, - стальным голосом, глядя прямо в глаза офицеру, произнёс генерал, - идите, майор.

Гойское. Расположение гелаевцев.

  Сергей закрыл глаза. Сейчас, когда Никита напомнил ему о Библии, он почему-то представил, как две тысячи лет назад точно так же, как он сейчас, страдал на Кресте ещё один Человек. Сын Божий Иисус Христос. Он простил своих палачей, искупил вины всех людей… Мысли путались, боль стала тупой, накатывалась, становясь невыносимой, и чуть слабела, но не было сил кричать, и сердце стучало глухо; от впившихся в лоб железных колючек раскалывалась голова. Всё не хватало дыхания, грудь будто сжали стальные обручи. Сергей мало ходил в церковь, и сейчас в сознании всплывали обрывки воспоминаний: деревянное распятие в полумраке, свечи ровно горят перед ним, красные огоньки лампад… Сержант сжал зубы и посмотрел вниз.
  Под ним сновали боевики, предусмотрительно не поднимая головы над краем окопов. Раскладывали цинки, устраивали гранаты в земляных нишах, чтобы удобнее было метать, когда приблизится на дальность броска русская пехота. Двое, пошатываясь,  пронесли тяжёлый ящик со снарядами. Пригибаясь, отошли назад сапёры, заложившие педед селом противотанковые мины. Молодой боевик, пропустив их, поднял голову и, встретив взгляд сержанта, довольно улыбнулся:
- Страдаешь, кафир? Страдай, твой Бог тебе такое завещал!
- Не кощунствуй! – сурово выговорил пожилой, до глаз заросший седой бородой чеченец, с маху влепив юнцу пощечину, - нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его!
  Винтовочная пуля щёлкнула по доске рядом с правой рукой. 
  «Случайность? – подумал Сергей, повернув голову, - какая случайность, тут пули сейчас полетят роями!» Но упрямая молодая жизнь не хотела сдаваться, на что-то надеялась, и он, с трудом поведя головой, заметил, что, хоть бой и разгорелся по всей линии, снаряды рвутся справа  и слева, метрах в ста. Шквал артиллерийского огня уже накрыл траншею; завывали мины; с гулким протяжным уханьем посылал снаряды танк, и они рвались где-то позади, среди домов, превращённых сроднившимися с войной гелаевцами в огневые точки.
- Давайте, мужики! Мочите гелаевцев! Мы с вами, ребята! – пересохшими губами прошептал Сергей. Панорама боя развёртывалась перед ним с его чудовищного постамента. Впервые он не был там, с товарищами, среди атакующих солдат. Вдруг пуля снова щёлкнула по той же доске рядом с онемевшим запястьем. А вот это уже не случайность, не может это быть случайностью, понял Сергей: это было приглашением к разговору от одного из наших снайперов. Его видели в оптику.
- Мы ещё живы! Мы можем продержаться ещё пару часов! – проактикулировал Сергей, понимая, что сейчас на него сквозь линзы прицела смотрит свой, русский снайпер, и добавил, - перед окопами минное поле! Минное поле! – он повторил это три раза: сейчас, на прямой видимости, можно было читать по губам, пришло ему сейчас в голову. Сам поверив в то, что его поймут свои, Сергей даже чуть воспрял духом, и когда пуля вновь щёлкнула по тому же месту в доске, его окатила волна радости.
- Поняли, слава Богу, поняли… - прохрипел он, вскидывая голову. Какая-то птица, белая-белая, парила высоко в глубокой летней голубизне неба, но снова накатила боль, и он, закусив губу, прикрыл глаза.
  Когда, переждав накат боли, он открыл глаза, то увидел, что картина боя изменилась: шедшая в боевом порядке прямо на село бронегруппа, обходя минное поле, атаковала уже не в лоб, а ушла левее. Оглушительно рванул воздух, заходила ходуном земля, как при землетрясении: далеко справа чёрными клубами взметнулся колоссальный взрыв заряда разграждения. Но перед ними по-прежнему не работала артиллерия и, пользуясь этим, внизу вел огонь по наступающим  пулемет.
  То ли это была неудачно отклонившаяся наша мина, то ли это стреляли боевики с дальних позиций, но совсем рядом грохнув взрыв, кислым запахом пороха и гарью дохнул воздух. С натужным скрипом пронеслись вдалеке, как огненные стрелы, реактивные снаряды ГРАДа.
   Бой грохотал вокруг, но в этом грохоте Сергей вдруг расслышал горький, протяжный крик. Крик тянулся на одной ноте, полный боли и жалкий, и сержант узнал голос Никиты. Видно, боль стала настолько нестерпимой, что мальчишка стал кричать на боевиков. Кричал когда мог, остальное время жутко тянул свой дикий, нескончаемый стон. А может быть, его зацепило осколками недавнего близкого взрыва.
- Гады!.. Суки поганые!.. Ненавижу, мрази!... Чехи поганые, уроды! Пристрелите меня, ну пристрелите же! – ничего человеческого не было уже в этом диком вопле, захлебнувшимся хриплым кашлем.
  Помощник пулеметчика оглянулся из окопа. На измазанном землёй небритом лице чеченца усмешка:
- Виси, виси, кафир! Мы точно также таких, как ты, в Грозном на окнах распинали. Когда будем отходить, я сам выстрелю тебе в живот, чтоб сразу не сдох, чтобы помучился, когда твои придут! Вопрос с вами двумя для меня ясен! – он отвернулся, прижал приклад к плечу, дав длинную очередь.
 Ещё одна пуля от СВД, как новое приглашение к разговору, выбила кусок доски у руки. Удар её в крепкое дерево был настолько сильным, что крест задрожал, как живой, и Сергей почувствовал это спиной, да и всей частичной израненного тела. Только пальцы и кисти рук ни на что уже не реагировали, и чуть подавая голову вперед, он видел свои посиневшие ладони и безвольно изогнутые пальцы, и утонувшие в ладонях шляпки гвоздей, из-под которых сочилась сукровица.
  Вопрос тоже был ясен для русского пулемётчика. А ещё он подумал, что наш снайпер тоже рискует, раз за разом, не меняя позиции, вызывая его на этот безмолвный «разговор». Со стороны «чехов» тоже могли быть снайпера, а того хуже – подготовленные охотники за снайперами с мощными дальнобойными винтовками. Он поднял голову, глядя прямо перед собой.

Позиция русского снайпера.

  Снайпер смотрел в оптический прицел на измученное лицо пулемётчика. Он видел, как мучительно кривятся его губы, как подергивается голова. Повисшее на перекладине тело содрогалось, когда парень пытался вдохнуть глубоко. На носу и щеках запеклась кровь, сочившаяся из под надетого на голову проволочного венка. Губы распятого шевелились медленно, он пытался чётче произносить слова в надежде, что его поймут. Снайпер, прищурясь, разбирал его фразу, двигал губами сам, стараясь понять сказанное. Да, он не ошибался. «Пристрелите, пристрелите парня! – говорил распятый солдат, - пристрелите, чтоб не мучался!» И снова и снова его губы повторяли эти слова, и он даже дернул головой влево и назад, показывая, что говорит о своем товарище.
  Снайпер переместил винтовку. Совсем юный, худенький мальчишка  в самом деле был совсем плох. Рот его кривился в безмолвном крике, голова то падала, то пыталась запрокинуться, ударяясь о столб затылком. Из раны на голове текла кровь, и кровь запеклась под проволочными шипами на лбу и висках,  и добавилась осколочная рана под ребрами, из которой, пузырясь в густой крови, выходил воздух.
  Снайпер глубоко вдохнул и навёл прицел на грудь русского солдата.

Позиции гелаевцев.

 - Пристрелите парня! Пристрелите! Он сам просит об этом! – раз за разом выговаривал Сергей, стараясь держать прямо голову. Протяжный стон Никиты не прекращался, тянулся над полем боя. «Снайпер должен понять, должен!» - вдруг уверился сержант, снова углядев в небесной синеве белокрылого голубка, такого странного над обезумевшей в безжалостной бойне землёй. Может быть, ему это казалось, но странная уверенность, что понял его наш снайпер, что вот сейчас, сейчас – пришла.
- Эй, Никита, ты живой? – громко крикнул он, приподнимаясь. От движения вспыхнула боль в ногах, дико заколотилось сердце, и он не услышал, что ответил рядовой, и ответил ли, но на мгновение его стоны прекратились.
- Приготовься к смерти, родной! Вот сейчас она придёт, вот сейчас! Никита, вот сейчас…
- Что?.. – расслышал его хриплый крик Никита, на мгновение забыв о жуткой боли. 
  Там, впереди, на русских позициях, снайпер выдохнул, тренированно, как делал тысячи раз, приник глазом к прицелу, переведя его угольник на левую сторону груди солдата. Только в этот раз в прицеле был не вражеский стрелок, не триплекс вражеской боевой машины, не амбразура дота. Русский умирающий парень был в его прицеле. Палец плавно потянул спусковой крючок.
  Приклад СВД привычно ударил в плечо. В прицеле уронил голову убитый им русский солдат.
- Прости меня, брат! Царства небесного тебе, - прошептал снайпер. Рядом с ним чиркнула одиночная пуля. Чеченский снайпер не был столь удачлив, но его расположение определил верно. Пора было менять позицию…
   Пуля ударила Никиту прямо в сердце. Он не успел ответить пулеметчику.
   Через минуту, пристроив винтовку цевьём на травяную кочку и изготовившись к стрельбе, он снова поймал в прицел лицо первого распятого парня. И ему показалось, что по губам его бродит вымученная, сквозь боль, улыбка.
- Спасибо, ребята… Спасибо, - шептал и шептал Сергей. От того, что он пытался обернуться, тело снова окатило болью, он ослабел, перед глазами плыло, сердце колотилось слабо и часто. Он пытался кивать головой, чтоб наш стрелок увидел, как он ему благодарен. Страшный стон Никиты прекратился и больше не звучал,  и Сергею даже казалось, но это, конечно, только казалось – что услышал он тупой тычок пули в сердце парнишки.
- Мальчишки, мальчишки.. - проговорил снайпер, переводя взгляд с лица сержанта ниже, на чеченские окопы. Умело отрытые, они были без брустверов, укрытые прямо в землю, с углубленными в невысокий подъём местности секторами стрельбы, так что не сразу определялся передний край обороны. Сам он был прапорщиком ГУИН - совсем иная специфика, хотя подготовка стрелков спецназа министерства юстиции не уступала, а то и превосходила уровень армейских пехотных снайперов. Всё же взрослые мужики, не юные солдатики с тонкими гусиными шеями.
  Только плечо вражеского пулеметчика  в потертом камуфляже разглядел в прицел прапорщик, но этого было достаточно. Через мгновение пулемет замолчал, и пожилой чеченец, тот самый, что гневно ударил перед боем молодого боевика, помянув Аллаха, повалился на дно окопа.
- А ты, брат? Ты-то что? – словно сам у себя, спросил снайпер.
«А ты, брат?» - спросила Сергея ещё  одна его посланница-пуля, стукнув прямо в столб над головой.
- Погоди! – Сергей с трудом перекатил голову справа налево, облизнул сухие губы, - я ещё могу вам помочь! Попозже пристрелишь!  - выговорил он, глядя в лицо смотрящему в мощную оптику снайперу. Даже и не выговорил, не хватало воздуха: прохрипел, стараясь, чтобы движения губ были понятны. Снайпер понял. Сергей ещё был жив.
  Потом, похоже, было спасительное забытьё. Даже потеряв сознание, он чувствовал боль: она притупилась, но всё жевала и жевала тело, и грохот боя не смолкал в ушах. Он пришёл в себя и торопливо оглянулся. После короткой потери сознания ужасная слабость не давала поднять голову, но он заставил себя осмотреться. «Не спать! Не спать!» - скомандовал он себе, сжимая зубы.
  Линия обороны гелаевцев полностью повторяла полукружье линии домов, стоявших на околице села. Если впереди и были позиции, то охранение давно отошло с них, но первая траншея оставалась всё ещё за чеченцами. Пулемёт под ним уже не стрелял: рядом с пулемётчиком, запрокинувшись назад, лежал тот самый молодой боевик, что угрожал их убить при отступлении, дальше по окопу валялись ещё три трупа. Из разбитой пулей головы обещавшего всадить им очередь в живот текла, поблескивая, рубиновая струйка крови, ствол ПК смотрел в небо, и солнце отблескивало на латунных гильзах пулемётной ленты. Два чеченца бинтовали раны у поворота траншеи, помогая друг другу.
 «Не сидели сложа руки!» - с гордостью подумал сержант, и тут заметил, что бронегруппа, так удачно обошедшая минное поле и снова развернутая в боевую линию, слева приближается к окопам. Били автоматические пушки боевых машин; бронетранспортёры, приостанавливаясь, выпускали из своих крупнокалиберных пулемётов длинные трассирующие очереди. Он видел с креста, что боевики поспешно отходят по ходу сообщения, протягивая за собой провод с привязанной к нему гроздью 150-миллиметровых фугасных снарядов.
   - Останови «коробочки!» Там фугасы впереди, управляемые! – подняв лицо, выговорил Сергей, и снова и снова повторял, - фу-га-сы! Фу-га-сы! Останови машины!
  В полукилометре от него прапорщик нажал на тангенту радиосвязи, продолжая смотреть в прицел.
- «Кукушка» говорит. Впереди фугасы. Впереди фугасы. Парень наш говорит – фугасы впереди. Стоп машинам!
  Боль становилась всё сильнее. Даже в омертвевшие руки она вернулась, а чтобы вдохнуть, приходилось приподниматься, опираясь на пронзённые ноги. Его затрясло, кинуло в холодный пот. Но заметить он успел, что первая БМП встала, не доходя с сотню метров до первого фугаса. Значит, понял, значит, передал снайпер, успел обрадоваться Сергей, а потом волна боли прогнала мысли, и только одна боль и осталась: выламывались из плеч суставы, росло удушье, и всё было не вдохнуть, и он заскрипел зубами, стараясь не закричать, а потом и закричал, как кричал несчастный Никита.
- Убей меня! Убей, теперь можно! – он рывком приподнялся и обвис на кресте, но спасительное беспамятство не пришло, и Сергей застонал, мотая головой.
  Опытный снайпер не отрывал взгляда от его лица. Он всё понял. Просто для того, чтобы как-то поддержать его, он выстрелил. Стук от его попадания Сергей расслышал и понял, что его просьбу стрелок услышал. Он повёл глазами по сторонам: позиции гелаевцев были прорваны справа и слева, на окраине села шёл бой. Теперь его помощь своим была уже не нужна.
- Почему медлишь, брат, почему?! – не было в лёгких воздуха, чтобы крикнуть, он выпалил этот вопрос беззвучно, корчась на кресте.
  Снайпер отвёл глаза.
  Бой был уже выигран. Не было сил у бандитов для контратаки, они отходили, огрызаясь огнём, отстреливались с нового рубежа. Взревев мотором, прямо в край дома врезался танк, превратив здание в груду обломков.
  Прапорщик глаза тыльной стороной ладони. Набежавшие непрошенные слёзы, которым удивился он сам, мешали смотреть в прицел. Когда он снова приник к оптике, губы распятого страдальчески шевелились, и видно было, что он, как и его товарищ, молит о последней пуле как о милосердии.
- «Кобра», «Гюрза», это «Кукушка», - проговорил по, вызывая на связь командиров атакующих взводов, - тут парень на кресте просит, чтобы я его убил. Мучается парень.
- «Гюрза» на связи.
- «Кобра» на связи. Слышу тебя.
- Мучается парень! – повторил снайпер, уже не глядя в оптику. Чтобы что-то делать, он в свободный магазин всунул патрон, прижал его пальцем, вдавливая. Ему, видавшему виды взрослому мужику, стало тоскливо, хоть самому завыть волком.
- Потерпит пусть! – отозвался командир одной из разведгрупп, - мы рядом уже! Парня спасём!
  Прапорщик выдохнул. Смотреть на несчастного бойца он больше не стал. Сжав зубы и сдвинув ствол винтовки, он взглянул на крепкий каменный дом в глубине села и, поймав в прицел голову пригнувшегося у окна чеченца, нажал на спуск.
- Дай пять минут, пусть потерпит братишка, мы рядом! – раздался в наушниках и голос «Гюрзы».
  До крестов с распятыми ребятами оставалось метров сто, не больше. Пехота вела уже бой по всей линии. Но именно этот участок из-за того, что огонь там не подавлялся артиллерией и огнём боевых машин, ещё держался: хоть и оставив окопы, боевики отстреливались, перебегая к домам, прикрывая друг друга. У поворота траншеи кто-то ещё стрелял из подствольника.
- Группа, слушай команду! Быстрый бросок до крестов, пленных не брать! – Гюрза сам поднялся во весь рост и бросился вперёд. Бежали, строча перед собой из автоматов, не обращая внимания на встречный огонь. Один из разведчиков, будто споткнувшись на бегу, молча упал лицом вниз, и уже не поднялся.
 - Почему же ты медлишь?!. – Сергей всматривался вперёд. Страдания туманили сознание, и только усилием воли он держал боль в узде, не давал ей захватить его всего, превратить его, человека, в немыслящее, вопящее тело. С неожиданной ясностью он вдруг увидел, что к нему по окопу бежит боевик, на ходу перезаряжая РПК. И стремительно приближающуюся группу своих он тоже увидел. Схватка разгоралась прямо под ним. Боевик успел выпустить по Кресту короткую очередь, но промахнулся, кинулся к краю окопа и начал стрелять в наших солдат. Кто-то спрыгнул к нему в траншею. Боевик выпалил уже от бедра, и бойцы сцепились в кровавой свалке.
  Подхваченные ненавистью и азартом боя, в контратаку рванулись отступавшие чеченцы, и рукопашная началась прямо  под застывшими над полем боя крестами.
- На тебе, сука! – выругался снайпер, в голову убив бежавшего первым гелаевца. Дальше стрелять было нельзя: в короткой рукопашной дрались прикладами, сапёрными лопатками, рвали друг друга руками.
 «Только бы успеть, не прощу себе этого! Только бы успеть!» - группа Кобры прорывалась к Кресту справа. Сам Кобра бежал впереди, вдоль окопа, из пулемёта поливая его на бегу. Концы камуфляжной ленточки, завязанные на бритой голове, развевались как ленты матросской бескозырки.
- Только бы успеть! – он перемахнул изгиб хода сообщения.
  Схватка внизу гасла. Сергей видел, как приближаются к нему разведчики Шаманова, и даже узнал двоих их них. Странным, добрым теплом коснулись его лица солнечные лучи, и он поднял вверх глаза. Растаяла и исчезла совсем боль.
  Белый голубь был совсем рядом, он летел ему навстречу, расправив крылья, и золотистое сияние, похожее на отсвет пламени свеч на золотом окладе старой иконы, которую видел он в детстве, осветило его. Стало легко и хорошо, и Сергей улыбнулся.
  Голова пулемётчика упала на грудь. Улыбка так и не сошла с его губ, а глаза закрылись, словно у пахаря после тяжёлого и такого нужного труда. Измученное тело не вздрогнуло. Никто не услышал его последний вздох в вихре и громе боя.
   Две группы разведчиков сошлись под Крестом. Молча смотрели они в улыбающееся лицо сержанта. Один из разведчиков неловко перекрестился. Все последовали его примеру.
  Гюрза поднял ствол автомата:
- Тебе, брат. Не забудем, не простим.
 Все подняли оружие вверх и одновременно нажали на спусковые крючки. Очереди слились в один мощный протяжный звон.

- Да, Герои, - проговорил задумчиво Татик, - Господь их к Себе возьмёт.
- Святые воины! – с жаром произнёс Ахиллес, - я считаю, что все погибшие за правое дело, за товарищей своих, ребята попадают на Небо, смотрят на нас оттуда, молятся за нас, живых, помогают. Помнишь, Жене Родионову голову отрезали в 95-м за то, что отказался изменить вере, ислам принять, сняв Крест. В день его рождения, девятнадцать лет ему исполнилось, его и твоих его товарищей казнили. Никто не изменил. А Женя даже обезглавленный не снял Креста. Говорят, когда нашли их, на нём был Крест.
- Мы русские, с нами Бог, брат! – Татик взглянул на него. Молча они протянули друг другу руки и ударили кулак в кулак.
- А иногда бывает, что и сделать ничего нельзя, - произнёс Ахиллес, - ты же слышал про то, как в танковом, том самом полку, который спецназовцев спас, снайпер перестрелял ребят? Выродок стрелял.
- Да, помню… рассказывали… - сержант нахмурился.

 
Расположение танкового полка российских войск.

  Сержант и рядовой – оба танкисты – отошли от крайних домов в поле. Танки встали на окраине небольшого села, вокруг раскинулись бывшие сельхозугодья. Когда-то здесь пахали, но давно уже рухнулось сельское хозяйство республики, и поля заросли разнотравьем. Впрочем, только ли здесь, в самопровозглашённой Ичкерии? Зарастали бурьяном поля по всей России. Но здесь к общему развалу и безденежью добавилась ещё одна причина – война. Ржаные и пшеничные поля стали полями сражений; там, где ходили раньше трактора и комбайны, грохотали гусеницы танков и боевых машин; там, где золотистым потоком лилось раньше в закрома зерно, сейчас проливали кровь.
 Но это заросшее дикой травой поле было тихим. И день был светлым и ласковым. В полукилометре, чуть внизу по склону, тянулся в красках поздно наступающей на Кавказе осени лес, высокое небо широко распахивалось, и ветры раздули в вышине кудряшки белых облаков.
- Наконец-то отдохнём. Устал я что-то… - потянулся сержант.
- Да, месяцы напряжённые были. Домой бы на недельку отдохнуть…
- Домой вряд ли получится. Но пока затишье, и здесь можно. Ты смотри, какой день – тишь да благодать. – он потянулся ещё раз, подняв руки вверх и запрокинув голову, довольно улыбнулся. И солдат смотрел на него и тоже улыбался. Нелегка работа танкиста на войне, и тем ценнее минуты отдыха.
- Эх, Сашка!... – начал было сержант, и в тот же миг его голова превратилась в кровавое месиво: будто невероятная сила вырвала часть кости у виска, разворотила скулу. Сержант шатнулся в сторону.
- Толик, ты что?... – растерянно выговорил рядовой, глядя на падающее тело сержанта. Что-то сильно толкнуло его в самый низ живота, в пах, а потом пришла дикая боль, и эта боль бросила танкиста на траву, заставив скорчиться и закричать. Опустив глаза, он видел расплывающееся кровавое пятно на плотной ткани танкового комбинезона. Два солдата бежали к нему, не пригибаясь.
- Кто стрелял? – крикнул один из них.
- Я не знаю!.. – сквозь боль выкричал Сашка. Боль выкручивала тело, вынуждая  ткнуться в траву лицом. Солдаты опустились на землю рядом с ним, один быстро вколол раненому промедол, второй торопливо рвал зубами полиэтиленовую упаковки перевязочного пакета.
- Держись, браток! – громко сказал первый солдат, отбрасывая шприц, - сейчас станет легче, а там отнесём, помогут тебе.
 Боль ещё не отступала.
- Умереть, умереть хочу! – Сашка, рыдая, грыз жесткие листья осенней травы.
- Подожди ты умирать.
- Умереть хочу я! – Сашка вскинул голову, - как дальше с таким… - он не договорил. Пуля ударила ему прямо в лоб, отбросив назад голову.
- Это снайпер! – солдат, державший Сашку за плечи, не успел даже выпрямиться. Пуля разбила голову и ему, и он рухнул на мертвое тело товарища, будто хотел прикрыть его.
 Второй солдат, пригибаясь, метнулся в сторону, вскидывая автомат. Сразу дал длинную очередь в направлении леса. Он ещё стрелял, когда невидимый снайпер всадил ему пулю в живот. Выронив автомат, солдат закрутился на земле.
  В расположении уже поняли, что происходит.
- Огонь по зелёнке! – послушалась команда, и несколько десятков стволов принялись поливать дальний лес автоматным огнём. Один из танков, повернув башню, чуть помедлил, выцеливая противника, обшаривая заросли в мощную оптику прицела; наконец, как видно, наводчику показалось, что он засёк цель, и он ударил из спаренного пулемёта.
  Под прикрытием огня к раненому бросились солдаты с плащ-палаткой, чтобы вытащить его с поля. Похоже, не прекращающаяся стрельба дала результат: снайпер не стрелял. Солдаты быстро уложили товарища на плащ-палатку и бегом понесли к расположению.
  Они были уже метрах в двадцати от крайнего танка, когда правый сзади солдат вскрикнул и рухнул на землю, будто споткнувшись – выстрел перебил ему коленную чашечку. Солдаты остановились, задний успел подхватить раненого за ноги, чтобы тот не соскользнул, но тут же упали сразу двое, те, кто держали края плащ-палатки спереди: одному пуля разбила голову, другой, согнувшись, схватился за пах и повалился на бок. Крики раненых понеслись над полем.
- Да что же это за сволочь?! – от осознания собственной беспомощности танкисты поливали зелёнку из всего оружия, что было: заработали ПКТ с башен крайних танков, которые, запустив моторы, выехали из-за косогора на открытое пространство;  бросились на позиции снайпера приданного пехотного подразделения, торопливо осматривая подлесок в оптику своих СВД. Цель не видел никто. Очереди напрасно полосовали ветки деревьев.
- Что делать? Эта гнида нас заманивает, на открытом месте перестреляет всех. Он, падла, нас видит, а мы его нет! – стукнул кулаком по броне капитан, стоя рядом с майором-танкистом.
- Людей на поле выводить нельзя.  Мы так всех положим, - майор, пригнувшись у гусеницы, напряжённо смотрел в сторону леса. Полкилометра – обычное расстояние для стрельбы снайпера, хороший автоматчик способен положить мишени и на шестьсот метров. Но то, что их враг сейчас всаживал пули с ювелирной точностью на этом расстоянии, говорило о том, что они столкнулись с настоящим профессионалом. При этом раны, – это было видно, – не были нанесены крупнокалиберной винтовкой (которые, конечно, у боевиков были). Нет, огонь вёлся либо из «мосинки», либо из СВД. В любом случае, послать солдат за ранеными означало обречь их на верную смерть.
- Раненые орут, они же кровью истекают! – самообладание изменило капитану, и он рванул майора за грудки.
- Смирно, капитан! – танкист оттолкнул его, разъярённый, - сам не слепой и не глухой, вижу и слышу! Ты что предлагаешь, и других положить?! Или сам пойдёшь?
- И пойду!..
- Стой, я сказал!
 С гулом раскатился над расположением гром выстрела танковой пушки. Несколько  экипажей стронули свои танки с места, выведя их к полю, откуда был виден лес. Осколочный снаряд рванул на самой опушке.
- Из пушки по воробьям… - капитан, стиснув зубы, смотрел на разрыв.
- Не хреновый воробей. На такого залпа «Града» не жалко, - майор, тяжело дыша, поправил растрепанный воротник. Несколько танков выпустили, как сговорившись,  пачку снарядов. Словно издеваясь над их огнём, снайпер выстрелил ещё один  раз. То приподнимавшийся, то снова припадавший в невысокой траве раненый без звука повалился на спину и больше не поднялся. Второй выстрел разбил триплекс прицела на одном из танков.
- Две сапёрные кошки принесите, быстро! – приказал майор пригнувшимся рядом бойцам.
 Оба офицера, схватив принесенные солдатами крюки-тройчатки на длинных веревках, пригибаясь, перебежали к крайнему танку.
- Ну давай, капитан. Вытянем на веревках ребят! – майор, широко размахнувшись, бросил кошку. Услышал его капитан или нет за громом стрельбы, майор не понял, но бросили они одновременно, майор из-за носа танка, капитан с кормы, прикрываясь бронёй. Снайпер не стрелял.
- К ремням прикрепляйте! – что есть силы закричал майор, но раненые уже поняли – превозмогая боль, они суетливо заталкивали кованые крюки за ремни.
- Тянем! – тела раненых заскользили по траве к спасительному борту танка.
- Вот так вот, хрен ты сожрёшь, а не солдат моих, - задыхаясь, выговорил майор, вытягивая трос. И оставалось до танка всего пять шагов, когда два метких выстрела разнесли изувеченным солдатам головы.
- Сука-а-а-а!!! – капитан, схватив автомат, выпрыгнул из-за борта, от бедра поливая длинными очередями далёкий лес.
- Куда?! – майор прыгнул на него, повалил и прижал к земле, придавив руку с автоматом.
- Сука, сука какая! Это же не человек, так убивать! – вращая белками глаз, выкрикивал капитан, - это палач, это мразь последняя! Так ребят убивать! Выжигать таких надо, чтобы не было на земле этих скотов! И никаких разговоров!
- Ребят не вернёшь. Это война, брат… - хмуро, ещё удерживая его, проговорил майор.
 Последний раненый кричал, пытаясь ползти на боку  к расположению. Выстрелы из расположения танкистов стали реже. Сейчас все до боли в глазах рассматривали лес, пытаясь вычислить позицию врага, но, надёжно укрытый в зарослях, он оставался неуязвимым.
- Танк выгнать на поле, прикрыть раненого бортом?.. – сплюнув, произнёс капитан.
- Как только танк сдвинется, он просто добьёт парня. Можно попробовать, но… Поздно! Вот сволочь!
  Как видно, снайпер решил не испытывать больше судьбу: пуля оборвала жизнь солдата  в ту же секунду. Не вскрикнув, солдат с пробитой головой опустился на траву, когда до спасительного мёртвого пространства оставалось метров пять. Тишина солнечного дня вновь зазвенела над полем.
  Выходить на открытое пространство так никто и не решился. Тянулись часы, и на открытом склоне лежали распростёртые, изорванные пулями тела бойцов. По опушке ещё раз провели артналёт, после две группы разведчиков ушли к лесу обходным путём. Всё же вывели на поле танк и под прикрытием его борта подняли на броню и вывезли убитых. Снайпер-изувер бил наверняка, одним почерком: рана, чтобы изувечить, и вторая пуля – смертельная.
 - Здесь больше полукилометра, - говорил майор, только для того, чтобы что-то сказать, пока мёртвых ребят раскладывали в тени у гусениц танка в розоватом свете вечернего солнца, - профессионал, мразь.
- Баба стреляла! – нервно отшвырнул недокуренную сигарету капитан, - садистка чёртова. Точно говорю, баба.
- Откуда знаешь? – хмуро спросил майор. Солдат уже накрыли плащ-палатками и, уравненные смертью, они лежали, больше не испытывая боли, которая сопроводила последние минуты на земле этих калужских, рязанских, тамбовских, саратовских мальчишек.
- В первую войну то же самое было. Биатлонистки бывшие, наёмницы, кто о них не слышал?
- Больше разговоров, чем правды… - оборвал его майор. Стараясь не смотреть на убитых, он отошёл в сторону и глубоко вздохнул, стоя у кормы танка.
 Совсем рядом был крайний дом. Небогатое строение, простые чеченцы не строили шикарных домов: одноэтажный, с покатой шиферной крышей дом из силикатного кирпича. Ну а в каком народе простые люди себе дворцы строят? За высоким глухим забором вились плети винограда, темно-зеленые листья виднелись над козырьком крыльца. Закрытые дворики, так часто строят не только на Кавказе, но и на русском Юге, в Краснодарском крае и на Ставрополье. Руки дрожали, и майор достал из мятой пачки сигарету, чтобы закурить снова, но всё не находилась зажигалка. Старик чеченец, местный фельдшер, подошёл, чиркнул спичкой, сложив ладони горсткой, чтобы не задуло, поднёс ему огонёк прикурить. Руки майора дрожали. Он жадно затянулся.
- Что, видел, отец, как там наших мальчишек? – по-злому, глядя в морщинистое лицо старика, выговорил офицер. Невысокий, сухенький, старичок кивнул.
- Я подходил, думал помочь…
- Некому там уже помогать. Насмерть бил, сволочь. Ребятам некоторым и двадцати нет, это как?.. – майор выдохнул клуб дыма, затянулся снова, чтобы успокоиться, чтобы не вставали перед глазами развороченные головы ребят, чтобы не ползли мысли о том, как будет писать похоронки, и как дойдут эти похоронки родителям этих мальчиков. И как вскроют отправленные им конверты их матери…
 Старый чеченец наклонил голову.
- На войне и мальчики, и девочки умирают, - тихо сказал он, - не об этом тут речь, товарищ командир.
- Не об этом? Ты что несёшь, старик?! 
- Это не солдат стрелял, - спокойно выдержав его взгляд, сказал фельдшер, - так не стреляют солдаты.  Мне к девятому десятку уже, товарищ командир, так что не кричи на меня и дай сказать… - он ронял слова медленно, глядя в прищуренные злые глаза русского офицера, - я ту войну ещё, с немцами, прошёл. Так не стреляют солдаты. Это палач, это садист стрелял. Не человек, а нелюдь. Не воин. Так не поступают воины. Даже во вражде есть границы.
- Не воин… - повторил майор. Отвернулся, закрыл рукой глаза.
  Командир полка вернулся из дивизии на следующее утро. Ничего не дал рейд разведчиков: в кустах, чуть вглубь в лес от края опушки, чтобы не было видно с открытого пространства вспышек выстрелов, нашли на позиции измятую траву и несколько гильз от СВД. Неизвестный снайпер ушёл, и проследить его  можно было лишь до узенького лесного ручейка, дальше он спутал след, пройдя по руслу.
 - Не уберегли солдат, - зло цедя слова, говорил полковник офицерам, - и то, что это был такой-растакой профессионал, никого здесь, - слышите меня, никого! – не оправдывает! А, что говорить!.. – он махнул рукой и отвернулся.
  С утра хмурилось, нагнало серых туч. Ветер дул порывами, клоня траву. Там, где смерть настигла его бойцов, бурыми пятнами спеклась на земле кровь. Полковник молчал. Он сделал несколько шагов по полю, остановился. Лес темнел вдали. Но офицер знал – хладнокровный убийца сделал своё дело и не вернётся. Не переиграешь вчерашнюю бойню, не вернёшь жизни молодым танкистам, что сейчас холодные лежат. И будет такой снайпер ходить по земле, отнимая жизнь у русских солдат – отнимая подло, жестоко, наслаждаясь болью выбранных жертв, играя напоказ своим умением… «Нужно найти, нужно отомстить, руками бы разорвал…» - билась мысль.
- Искать буду… Жизнь на это положу. И найду. – танкист скрежетнул зубами. Обернулся и уже – спокойным голосом:
- Сделали, что я сказал?
- Да, товарищ полковник, уж закончили час назад.
- Я сам схожу.
  Тела уже погрузили в тентованный кузов  «Урала». Буданов прошёл мимо машины, скользнул взглядом по сидевшему в кабине шофёру, по лейтенанту, старшему машины, с сосредоточенным лицом вгонявшему патроны в черный магазин автомата.
- Не помогай, я сам должен… - сколоченный из обтесанных бревен крест был тяжёлым, но он отстранил шагнувшего к нему контрактника. Вроде и не толстые брёвна, а тяжело тащить крест одному. Он тронул, шатнул рукой большую перекладину, потом косую, малую – дерево твёрдо вошло в вытесанные пазы, солдаты сделали хорошо, и полковник кивком поблагодарил плотников. Пристроив крест на спину, тяжело пошёл мимо своих танков в поле, туда, где вчера среди яркого солнечного дня умирали в диких муках солдаты его полка. Бревно сразу врезалось в плечо, и нужно было перехватиться и передохнуть, но он терпел, сцепив зубы, и опустил крест только на склоне, откуда просматривался лес. Как вживую, он будто увидел себя сейчас со стороны, представил, как угольник оптики скользит, плавно наводясь на висок. Но лес молчал.
- Проще бы было мне, если бы там сейчас сидела, сволочь бандитская… - выдохнул полковник.  – Чтобы с моими солдатами меня… Но я тебя искать буду. Я тебя найду. Я отомщу за этих мальчиков, сука! – опустив глаза, он увидел бурое пятно крови на примятом следе – здесь, крича от боли, полз вчера один из его солдат, и застонал.
 Он сам опустил заточенный конец бревна в яму, налегая на перекладину, глубоко вогнал Крест. Долго стоял рядом с ним, думая о своем. Солнце так и не пробило хмарь облаков, начал накрапывать дождь. На сердце было смутно, когда он, не оборачиваясь, шёл к расположению своего полка.

 - Тут главное – себя не потерять, веру не утратить, - ночь подходила к концу, и Ахиллес заговорил, как будто торопился досказать то, чем хотел с другом поделиться. – Сломаешься, человеческий облик утратишь – конец.
- Бог простить многие грехи может, - возразил Татик.
- Да, - Ахиллес взглянул на него, - если понять, если всем сердцем раскаяться, то Бог не оставит. Главное, чтобы было время на это. Помнишь, что рассказывали ребята из спецназа ГРУ? Иначе, как чудом, такое спасение и не назвать.
   
Разведчик-скинхед.

  Очередной выход группы должен был состояться к утру, по самой темноте. Командир отряда спецназа ГРУ склонился над картой в штабной палатке. Свет фонарика ложился на измятые изгибы карты в местах, где её складывали, на карандашные пометки, на отмеченные синим минные поля из тех, что известны. Офицер хмурился. В голове уже складывался непростой маршрут, который предстояло проделать его солдатам.
- Дежурный! – крикнул он, не поднимая головы.
 Полог палатки откинулся.
- Товарищ подполковник, дежурный по отряду лейтенант Климов по вашему приказу прибыл!
- Командира группы капитана Сидоренко ко мне.
 Задание подполковнику не нравилось. Впрочем, в любом задании на ночной рейд нечему нравится. Это тебе не парад, пройти и прозвенеть медалями, чеканя шаг и глядя на трибуну. Каждый ночной рейд спецназа – это игра со смертью, кто кого. Но на то он и спецназ.
 Рослый капитан Сидоренко ввалился в палатку, как-то сразу заполнив её. Борец, рукопашник, широкоплечий богатырь был опытным командиром, с которым, говоря народным языком, стоило идти вдвоём в разведку.
- Товарищ подполковник, капитан Сидоренко прибыл…
- Вижу, что прибыл. Не баси, оглушишь. Готовь группу. Перед рассветом идём в поиск, капитан.
- Есть готовить группу, - Сидоренко бросил пытливый взгляд на карту, потом посмотрел на командира, расправил плечи, - а вы с нами, товарищ подполковник?
- С вами, с вами… Выход в четыре утра, о готовности доложишь.
  В палатке, где расположились рядовые спецназовцы, солдаты готовили оружие к выходу, никто не сидел без дела. Кто-то лишний раз перебирал автомат, кто-то набивал патронами магазин, другой – проверял снаряжение. Здоровенный, за метр девяносто, спецназовец, закинув руку за голову, лежал на кровати, положив вытянутые ноги на табуретку. Прямо к скату палатки был приколот скрепкой портрет Гитлера.
 На вошедшего в палатку сержанта Посметьева все посмотрели, но, - не паркетный полк, - никто не вытянулся, не отвлёкся от дел.
- Так, ребята, приказ получен. Выходим на рассвете, всем готовиться. Через два часа я смотрю группу и докладываю. С нами идёт командир, - от входа сказал сержант.
- Чего ему не сидится?.. – тягуче роняя слова, протянул, не вставая с койки, парень, лежавший под портретом Гитлера, - сидел бы себе, командовал из штабной палатки…
- Тебя забыл спросить, - смерив его коротким взглядом, бросил сержант и – уже другим солдатам, - там отец принимает. Кто хочет исповедаться перед выходом, зайдите к нему в палатку. Заодно благословение на выход возьмите.
 Трое солдат сразу встали.
- Куда вы подорвались, братва? – двухметровый с зевком спустил ноги с табуретки и сел, - какое такое «благословение» он вам там даст? Эти попы только воровать могут, да посоветуют левую щёку подставить, если по правой засветили.
 Кто-то из спецназовцев хмыкнул, но отвечать ему не стали. Не то, чтобы его побаивались в группе, бойцы в спецназе подобраны были один к одному и стоили друг друга. Но и связываться не хотелось.
  Посметьев пододвинул к себе табуретку и сел, посматривая на нагло глядящего на него бойца.
- А по-твоему все должны «Майн Кампф» начитаться и вместо икон по углам портреты Гитлера развесить? Отец сам в прошлом офицер, воевал и тебя, здоровенного балбеса, если нужно, в бараний рог скрутит.
- Это спорно, сержант, - усмехнулся спецназовец, - просто я уважаю старость. А «Майн Кампф» ты не трогай, книга толковая. И про иконы мне твои здесь не загибай.
- Отец наш истинно русский, а не онемеченный, как ты! – сержант встал.
- Посметьев, ты полегче насчёт «онемеченного», - недобро взглянул на него боец, - а фюрера я уважаю, потому что он навёл в своей стране порядок. Только не надо мне тут про «деды воевали», а? Значит, не с теми воевали. Ты вот меня онемеченным назвал, а у меня самого душа горит, когда вижу, что эти чёрные в России делают. Мы не потому сюда пришли, что ли, а?! Навести порядок железной рукой, извести всех врагов под корень – и Гитлер этому прекрасный пример.  Так что насчёт того, что я не русский, ты язык свой придержи, сержант! – он начал медленно приподниматься.
- То есть, по-твоему, нужно всех без разбора гасить в ненависти? – спокойно спросил Посметьев, не двигаясь.
- А что, целоваться с ними?! – скинхед навис над сидящим сержантом.
- А знаешь, в чём между нами разница? – глядя ему в глаза, с расстановкой сказал сержант, - да в том, что ты всех ненавидишь, готов рвать всех и вся ради светлой цели процветания своего народа, но достичь ты её хочешь за счёт смертей других. Не трудом, не работой, не любовью, а за счёт смертей других. И он, этот твой идол, так хотел! – он указал пальцем на надменно глядящего с фотографии Адольфа, - потом всем миром его успокаивали! А отец учит нас любить ближних, друг друга, а в бой идти только для защиты своей земли, без ненависти, как защитники, а не как убийцы, как эти вот его, - он кивнул на портрет, -  эсэсовцы.  Любовь к Богу, к людям, к своему Отечеству движет православным воином, а не ненависть к другим. И не обожание, прости Господи, своего фюрера. Вот об этом ты бы подумал.
 Скинхед потянулся и сел на кровать, рывком притянул к себе свой РПК, положил на колени.
- Ладно, разберусь сам, без нотаций твоих и поповских. И без религии твоей рабской, которая свободных гордых арийцев-русов в рабов превратила. «Раб Божий!» - передразнил он, ухмыляясь, - так вы себя называете, когда на колени встаёте?
- Дурак ты, - вдруг сказал рядовой Свиридов из угла палатки, - разберется он. Убьют, пока разбираться будешь. А там уж поздно будет разбираться, на том-то свете. Так дураком и помрёшь. С Гитлером вместо Бога в душе.
- Ну ты мне ещё покаркай!
- Я не каркаю, я тебе русским языком говорю. А попадёшь в переделку, ты кричи: «Господи помилуй!» Так отец учит, и прямо скажу тебе: помогает. На маршах, когда тело уже сдаться готово, я про себя это повторяю, вслух шепчу: «Помилуй, Господи!», и так до конца, пока не добежим. Крепость духа чувствую в себе большую, и пересиливаю себя с Божьей помощью.
- Ну ты поучи меня ещё, проповедник ещё один, - буркнул скинхед. Он вынул затворную раму и протирал поршень. – Мне вот этих всех проповедей не надо. Я на себя надеюсь, да вот на него, - он погладил цевьё пулемёта, - ну и на вас, как на боевую единицу.
- Без Бога не до порога, - Свиридов встал, поправил ремень, - говорить тут с тобой… Я к отцу, кто ещё со мной?
 Палатка опустела, и скинхед остался один, но это его, похоже, не расстроило. Что-то напевая, протирал пулемёт, посмеивался про себя. Видно было, что разговор его задел, но в своей правоте он уверен, и не то что соглашаться, и слушать товарищей не хочет.
  Над входом в небольшую палатку, – походную церковь, -  была укреплена икона. Скромная позолота поблекла, но лик Николая Чудотворца смотрел строго на подошедших солдат. Невысокий и худощавый, но видно было, крепкий ещё старик-священник в простом черном одеянии ласково кивнул разведчикам. Был он старым  человеком, далеко оставившим за плечами свою молодость, да и зрелость. Седая борода лежала на груди, густым серебром светились волосы, а глаза смотрели внимательно и понимающе, как с образа на древней полковой иконе. Седой иеромонах смотрел без улыбки: знал, что на тяжкий ратный труд пришли за благословением к нему солдаты.
- Благословите, отец, на рассвете разведвыход у нас, - сказал сержант, наклонив голову. Широко крестом отец осенил солдат, и они склонились перед ним до земли.
- Храни вас всех Господь, - тихо проговорил священник, - помогай в ратном труде.
 Помолчав, он добавил, оглядывая солдат:
- Кто исповедаться хочет, заходите по одному в ко мне в палатку.
 Сержант шагнул за ним первый. Остальные остались ждать снаружи, переглядывались, молчали задумчиво.

- Запомни, вся наша надежда только на Бога, без Него ничего толкового мы в жизни не сделаем, - тихо говорил отец склонившему голову перед ним сержанту, - поэтому перед выходом попроси у Господа благословения, защиты и помощи. Обязательно перечитай девяностый псалом – Живые помощи. Потом перекрестись и - в путь. И всё время повторяй про себя: «Господи Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя!» или просто «Господи, помилуй!». Это не отвлекает, не рассеивает внимание, наоборот, помогает настроиться, держит все мысли собранными в молитве, не даёт вниманию рассеиваться и отвлекаться. И если бой начнётся, к Господу не переставай взывать, а хочешь кричать  в бою – кричи, но уж так кричи молитву, чтобы небеса разверзлись. И Господь по вере твоей тебя не оставит…
- А товарищи мои, отче? – поднял глаза на него сержант, - с нами не все верующие идут…
- Ну а что с того, что неверующие? Ничего страшного, Серёжа, - ответил иеромонах, кивнув ему, - тревогу твою за товарищей понимаю, но ты вот что запомни: Господь каждому протягивает руку, желая его Спасения. Главное, чтобы вы, православные воины, были настоящими христианами, и делами показывали всем правоту Его слов. Сам Дух Святый стяжешь – и друзья твои вокруг тебя спасутся. Спиртное, курение, сквернословие – это всё не путь русского воина, это всё навязанное нам, чуждое нашему духу, делающее нас слабее и отдаляющее от Бога. Настоящий русский – это православный человек, любящий свой народ, готовый жизнь свою положить за него и Россию. А ненависти в русском человеке нет. И о враге убиенном нужно молиться. Так жили наши предки, так должны жить и мы. А товарищам своим будьте примером.
 Сержант поднялся и положил правую руку на левую.
- Благослови, отец.
  Священник перекрестил его широким крестом:
- Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Помоги тебе Господь, Серёжа.
 Потом добавил:
- Чувствую я, будет вам трудно в этом походе. Помни про Иисусову молитву.
  Небо чуть светлело над обрезом вершин дальнего леса. Тянуло холодным ветром понизу, где-то вдали изредка взмывала в небо осветительная ракета, и тогда дрожащая точка, замерев на высоте, медленно опускалась, бросая вниз круг света. Но это было далеко, а на поляне группа спецназа выстроилась для последней проверки перед рейдом.
- Смирно! Товарищ подполковник… - капитан  сделал шаг вперёд, но командир отряда остановил его.
- Вольно. Все готовы?
- Так точно.
- Есть те, кто по каким-то причинам не может идти в рейд? – подполковник прошёл вдоль строя, пытливо заглядывая в лица солдат. Возле здоровенного пулемётчика задержался. Солдат чуть усмехнулся, глядя на командира сверху вниз. Подполковник прошёл дальше.
- Попрыгали.
  У одного при прыжке забренчала фляжка, звонко ударяясь о рукоятку ножа.
- Устранить.
- Есть.
- Как проверяли-то, командир группы? – подполковник подождал, пока рядовой подтянул ремень на снаряжении и, чеканя слова, объявил боевой приказ.
  Через пять минут спецназ вышел на задание. Вперёд ушло боевое охранение, высокий пулемётчик с напарником замыкал строй, прикрывая тыл группы, следуя за ней в двадцати шагах. Бесшумно растворилась группа в предрассветном сумраке.
  … День застал группу на открытой местности. Они пробирались неглубокой балкой, заросшей побуревшим к осени кустарником, потом шли среди высокой, по пояс, травы. Здесь не ожидалась встреча с противником, но открытое место нужно было пересечь быстрее, и спецназовцы ускорили шаг, торопясь выйти к темнеющему вдалеке лесу.
 Командир группы вдруг поднял сжатую в кулак руку вверх. Бойцы тут же опустились на одно колено, поводя стволами в своих секторах обстрела.
- Дозор, доложите, - проговорил командир отряда.
- Командир, всё чисто, - раздался в наушнике голос старшего дозора, - но у меня ощущение, что что-то не так. Что-то не так.
 Что-то не так… Чуть посвистывал, клоня верхушки бурьяна, в лёгких порывах ветер. Офицеры осматривались. Подполковник медленно приподнялся. Чувство, что  в самом деле что-то не так, что будто ловишь на себе чужие взгляды, нарастало. Хотя местность кругом прекрасно просматривалась, да и лесок был уже рядом, начались уже редкие низкорослые деревья.
- Не дергайся, сержант, - раздался в эфире спокойный голос командира группы, - всё спокойно. Не первый раз идём.
 Подполковник промолчал. Вмешиваться в действия командира группы не было повода.
- Есть, командир, - чуть помедлив, ответил Посметьев, - продолжаем движение.
   Он  встал и сделал знак рукой сидящему за ним стрелку на движение вперёд;  как вдруг, ясный и чёткий, впереди, совсем рядом, послышался щелчок взведенного затвора. И ещё один, щелчок потише, как будто кто-то снял с предохранителя автомат.
- Духи-и-и-и! – вскидывая свой АК, сержант кинулся в сторону, посылая очередь на звуки. В нескольких шагах от него упал, занимая позицию,  солдат из охранения. Местность вокруг взорвалась громом  одиночных выстрелов и очередей.
  Стреляли сразу со всех сторон. Скинхед-пулемётчик успел изготовиться к бою, но тут же кинулся в сторону, увидев, что прямо в него с напарником сторону летит метко брошенная граната.
- Граната, Мишка! – успел крикнуть он. Вовремя отскочили – взрыв грохнул там, где они только что стояли.
- К бою! Занять круговую оборону! – командир отряда вёл огонь короткими очередями. Слева огонь был плотнее. Пули впивались в землю рядом с бойцами группы.
- Нас ждали, это точно! – тяжело дыша, рядом опустился на одно колено капитан Сидоренко.
- Как этот айсберг перевернулся, это дело прошлое. Весь вопрос, как его обратно переворачивать… Радист! – крикнул в эфир подполковник, - доложить: попали в засаду, ведём бой, окружены превосходящими силами противника.
- Не паникуй, капитан, прорвёмся… - командир отряда повёл глазами. Бой складывался не в пользу спецназовцев.
- Сдали, суки… - тихо, чтобы не услышал Сидоренко, произнёс подполковник, - опять сдали…
 Боевики патронов не жалели: на группу обрушился шквал огня. Бухнули взрывы нескольких гранат. Чуть не в упор, заставляя бойцов вжиматься в землю, бил вражеский пулемёт. В ответ наш пулемётчик выдал длинную очередь, выпустив чуть не целый магазин.
- Передать: огонь одиночным или короткими очередями! – зло крикнул подполковник, - патроны беречь!..
- Докладывают: жмут с тыла и спереди на охранение, ребята к нам отходят.
- Хреново, что отходят… впрочем, пусть. Твою ж дивизию, вот положение хреновое – их не меньше сотни! – выругался командир отряда, - долго мы так не продержимся…
- Прорваться не получится, зажали. Только зря людей положим.
- Вижу…
  Сколько таких безвестных групп с обеих сторон полегло в той войне? Разведчики, - спецназ, мотострелки, морпехи, десантники, -  уходили на задания и не возвращались. Минные поля, засады, вышедшие во встречный поиск группы вражеской разведки, огонь снайперов – да мало ли причин. Лишь один из многих таких малых боёв сейчас развернулся на просторах самопровозглашённой республики. И предсказать его итог было несложно.
  Сержант Сергей Посметьев стрелял одиночными. Боевики, перебегая за редкими деревьями, приближались. Пока ещё не на бросок гранаты, иначе бы всё кончилось очень быстро. Обернувшись, он увидел обречённый взгляд своего напарника.
- Всё, Серёга, хана нам. Со всех сторон прут. В засаду попали, не выберемся… - облизнув губы, проговорил солдат. Отбросив пустой магазин, он откинул его в сторону и вогнал новый.
 «И если бой начнётся, к Господу не переставай взывать, а хочешь кричать  в бою – кричи, но уж так кричи молитву, чтобы небеса разверзлись. И Господь по вере твоей тебя не оставит…» - вдруг услышал он голос отца, словно тот был рядом.
- Господи, помоги и помилуй! – крикнул он, и снова повернулся к рядовому.
- Саня, жить хочешь?
- Нет, не хочу ни хрена! – солдат уставился на него, - что за дурные вопросы?!
- А если хочешь, что шепчи или прямо ори: «Господи, помилуй!» - сержант старался перекричать стрельбу. Какое-то мгновение солдат молчат. Потом Сергей увидел, что у него зашевелились губы. И вот уже хором они кричали, отстреливаясь и не замолкая:
- Господи помилуй! Господи помилуй! Господи помилуй! – и вдруг к их голосам стали присоединяться другие бойцы, и отчаянная солдатская молитва загремела над полем боя.
 Офицеры переглянулись.
- Господи помилуй… - проговорил медленно подполковник, поднимая глаза. Голоса командиров присоединились к голосам солдат.   
  Скинхед, заняв позицию, бил короткими, злыми очередями. В  перебежках всё ближе пластались смазанные, словно видные отрывочно, вскользь, фигуры боевиков в защитной форме. Они подойдут на бросок гранаты, все подойдут на бросок гранаты, а не первый, метнувший издали одиночка, и всё будет кончено.
  Крики солдат долетели до него, и он приподнял голову. Пули с тонким свистом секли воздух кругом, и любая могла убить его или оставить калекой… впрочем, в живых никого не оставят, дострелят раненого. Ещё несколько минут, и его не станет. Он это понимал – он, считавший себя крутым, смотревший на товарищей во всех смыслах свысока, вызывающе ведущий себя даже с офицерами, для которого расхожая фраза о том, что служба – это горная тропа, по которой нужно пройти, оскалив зубы, не была пустой бравадой. Так и шёл по жизни, оскалившись, шёл бы и дальше, да только вот жизнь кончается… И не у кого просить отсрочки, и не у кого просить прощения за то, что делал неправильно. А оно вспомнилось.
 И ещё на срочке замученный, чуть не доведённый им до самоубийства молодой солдат, лопоухий мальчишка из Костромы. И та девчонка, с которой закрутил и бросил. И слёзы матери. И потом, уже в скинхедах, те поступки и подвиги, которыми гордились, но за которые было стыдно по ночам, когда отчего-то накатывали мысли, от которых не отделаться было поначалу. Потом он отделался. Эти мысли больше не накатывали. Но вот теперь вернулись снова.
- Господи, помилуй меня… - прошептал он. Голубой клочок неба среди облаков - день был пасмурным – крошечный, как лоскуток, приковал на секунду его взгляд. По-пустому клацнул затвор РПК – кончились патроны. Автоматически он сунул пустой магазин в подсумок и присоединил новый, дослал патрон в патронник.
- Одну гранату на двоих… - услышал он голос напарника.
- Что?..
- Конец это уже, скинхед. Одну гранату на нас двоих оставим, давай? Чтоб живыми не взяли, давай?..
 Неведомая ранее сила приподняла его на ноги, заставила расправить плечи.
- Господи, помилуй меня! – он закричал, поднимаясь во весь рост, и кинулся вперёд, к пригнувшимся на его пути фигурам. Навстречу в упор грохнули очереди, сверкнули вспышки выстрелов, красно-розовый росчерк трассера мелькнул у виска.
- Господи, помилуй меня! Защити, Господи! – он бежал и стрелял навскидку, рассыпая пули веером от живота. От него шарахнулись. На место опустевшего магазина воткнулся  следующий, сошки мотались на раскалённом стволе.
  За ним ринулись бойцы. В каком-то едином порыве стреляли и молились, выкрикивая все как один эту краткую молитву. Сманеврировать обложившие группу боевики не сумели – реже стала стрельба, впустую прогремели  несколько гранат, брошенных  наудачу. Спецназ разорвал кольцо окружения, группа быстро уходила назад, ощетинившись огнём; уже поняв, что прорвались, выпустили по магазину, заставив крепко задуматься тех, кто пожелал броситься вдогонку.
- Всем смотреть за своими ранеными и убитыми, никого не оставлять! Уходим! – офицеры прикрывали. Защёлкали подствольные гранатомёты. Перебежками до леса, уже там собрались вместе. Молитву уже не кричали – задыхаясь, шептали на бегу, жадно хватая пересохшими ртами воздух.
  Стрельба затихла позади. В глухом распадке подполковник остановил группу.
- Капитан, доложить о потерях! – взгляд офицера лихорадочно метался от бойца к бойцу. Этот – жив. Тот – жив. Сержант – на щеке кровь, что это? Не рана, царапина от ветки, кажется...
- Товарищ командир, все живы.
- Все живы?! Раненые?
- Все, и даже раненых нет! Ни одного ранения, даже царапин нет!
- Посметьев, а у тебя что?
- Да это сам я, товарищ подполковник, прямо в шиповник только что влетел!  Не осколок это, не пуля никакая!
 Командир отряда устало опустился у дерева, перекрестился, не веря себе.
- Господи, спасибо Тебе… Господи, воля Твоя… - высоко в небе над овражком летел белый голубок, словно приветствуя солдат, сделал круг и поднялся выше. Спецназовец проводил его глазами и улыбнулся.
- Господи, оборонил ты нас… Слава Тебе, Господи… - он потёр лоб и встал, - капитан, в походный порядок группу и возвращаемся.
  В расположение вернулись через несколько часов, уже вечерело. Навстречу чудом спасённой группе кинулись разведчики. Первым, пошатываясь, из кустов вышел двухметровый пулемётчик, опустив ствол.
- Скинхед, ты как? – старшина роты кинулся к нему, обхватил за плечи, вглядываясь в осунувшееся лицо.
- Спасибо Тебе, Боженька… Спасибо тебе, Боженька… - как заведённый, повторял солдат, и старшина отстранился, удивлённо поднял брови.
- Что? Ты чего это, парень?
- Бой шёл четыре часа… Ни одного раненого… - тяжело дыша, выговаривал пулемётчик, глядя куда-то мимо него, - духов море… они шли… - он осёкся, увидев рядом с собой Посметьева.
- Сержант, к отцу веди меня. Сейчас же веди!
- Оружие сдадим, умоемся и сходим.
- Прошу, Сергей, сейчас! – голос его был хриплым и умоляющим. Посметьев кивнул.
  Монах встретил их возле походной церквушки. Ещё издали, увидев, улыбнулся, осенил крестным знамением. Кинувшись к нему, скинхед выронил пулемёт и упал на колени. Когда он поднял лицо, по щекам его ручьём бежали слёзы.
- Отец, я скотина…
 Монах с доброй улыбкой опустился рядом с ним и обнял за плечи.
- Ничего, ничего, сынок… Господь милостив…
  Группа давно уже расположилась в палатке, когда, откинув брезент, вошёл пулемётчик. Стремительно шагнув к своей койке, он сорвал со ската палатки фотокарточку Гитлера и рванул, только полетели клочки. Торопливо и неловко начал пристраивать над кроватью три иконы: Спасителя, Божией Матери и равноапостольного Владимира.
 Разведчики молча смотрели на него. Потом один не удержался, полупроизнёс-полуспросил:
- Скинхед…
 Тот резко обернулся.
- Больше не называй меня так. Никакой я не скинхед больше! У меня имя, между прочим, есть… - добавил он тише, - в крещении я Владимир, в честь равноапостольного князя и крестителя Руси…
  Нужно было побыть одному… Он сел на кровать и отвернулся к иконам. Маленькая книжка в тонкой обложке, подаренное отцом Евангелие, легла ему в руку, Володя раскрыл первую страницу и прочёл: «От Матфея святое благовествование…»

   Так за разговорами и прошла ночь. Бойцы стали просыпаться.
- Вот и скоротали ночку, - улыбнулся Татик. Улыбка у этого темноволосого круглолицего парня была доброй и светлой.
- Да, всё! – встал Ахиллес, - я завтра в отпуск с первой партией, ребят на высоту закину и домой. Страсть как неохота, но Лёха убедил. Говорит, езжай, привези шампанского и апельсинов! Ничего особого, думаю, за это время не случится. Но душа всё равно не на месте.
- Правильно, езжай, - поддержал Татик, - всё равно никого больше сейчас не отпустят, разве что Медика с Кэмелом. Да и не думай, наколотили им мы будь здоров, будут сидеть тихо, не сунутся. Отдыхай спокойно, это тоже надо.
 - Час на сборы, потом марш, - ещё сидя на койке, громко сказал Карабин, потягиваясь, - Татик, доведи до всего личного состава. А ты, - он повернулся к Ахиллесу, - ерунды не говори. Татик верно тебе сказал: по шеям мы им так надавали, что тут будет тишь да гладь. Сам обстановку знаешь. Езжай спокойно, да и парни по вкусному соскучились, сухпаи эти вот тут уже сидят, как раз рождественского угощения привезёшь. Порадуешь ребят.
- Неохота уезжать, привык уже здесь, - повторил  грустно Ахиллес, забрасывая на плечо автомат.
- К плохому быстро привыкаешь, - пошутил Карабин, и шутка эта тоже вышла грустной.
  Меньше чем через час они стояли у края опушки. За редкими деревьями разгорался мутный, затянутый сероватыми, похожими на потемневшую лежалую вату тучами, восход.
- Ну вот и всё, давай, брат! Зажги там за нас! – сказал Карабин Ахиллесу, обняв. Подошли Корж и Татик, тепло попрощались с Ахиллесом, тоже обнялись.
- К машине! По местам!..
- Не забудь привезти чего-нибудь особенного! Праздничного! – заулыбались они весело уже с брони БТРа. Ребята замахали руками, и снова отметил про себя Ахиллес добрую, открытую улыбку Татика. Расставаться нужно так, как будто завтра встретимся, а встречаться так, как будто не виделись сто лет, кстати вспомнил он мудрую фразу из старого фильма. Тоже, про Кавказ был фильм, кстати… А всё равно что-то будто остаётся недосказанным…
   Он стоял и смотрел вслед растворяющейся в утренней туманной дымке броне и улыбающимся бойцам, с которыми сроднился здесь, в боях, на этой войне – сроднился так, как не сближаются люди на гражданке и за десятки лет. Сердце отчего-то тревожно сжималось. Он стоял, пока не исчезли из виду машины, и только гул моторов ещё доносился до него, когда он пошёл к палаткам, всё же отогнав тревожные мысли.

 

Штаб батальона. Вечер.

 Генерал-майор Отраковский склонился над картой. Пути выдвижения, опасные направления, позиции свои и противника, данные разведки, минные поля…
  - Толя, - не поднимая головы, сказал он командиру батальона полковнику Белезеке, - выдвигай один взвод десантно-штурмовой роты в сторону высоты 1406 – она последняя перед высотой 1561,1 – Гинчезы**, на ней и по склонам основной полевой лагерь боевиков. Возьмём первую высоту – в разы облегчим штурм Гинчезы. Займём господствующие высоты – под прицел возьмём каждую тропку, каждый двор, каждое строение. Потом спустимся, окружим село Харанчой, - карандаш в руке генерала едва заметной линией очертил кружок на карте, - а там уж у бандитов не будет выбора. Или умирать, или сдаваться. С теми, кто останется на самой вершине Гинчезы, разберемся после, - он положил карандаш и выпрямился, - Всё, комбат. 30-го декабря высота 1406 должна быть взята. А пока пусть работают авиация и артиллерия.
    Белезеко кивнул, искоса поглядев на генерала. В последние недели командующий  сильно сдал, заострились скулы, ещё больше осунулось лицо, часто сквозила усталость в глазах. Комбат знал, что сверху настойчиво предлагали генералу, оставив своих морпехов, идти в отпуск, поправить здоровье. Тем более, что эта  война была у него уже второй, а командование морской пехотой сейчас выматывало все силы. Но, как и все, полковник знал: пока не закончатся бои, не оставит этот генерал своих солдат. С ними он сам ходил в бой; планировал операции так, чтобы не только выполнить задачу, но и сберечь людей. И если боевые задачи успешно выполнялись, то, как ни старался генерал, его войска несли потери. От этого не отмахнёшься простым оправданием: «На то и война!» Это всё шрамами ложится на сердце командира.
- Скорее всего на Гинчезы укреплённый район, там есть где спрятаться, - произнёс Белезеко, - не всех достанут артиллеристы и летуны.
- Не всех, - согласился командующий, нахмурив бывшие когда-то черными брови. Сейчас они посветлели, а виски стали совсем седыми. – А у нас есть выход? Во-первых, не дадим расслабиться, во-вторых, урон всё равно нанесём. И высунуться им будет потруднее навстречу нашим. Выдвигай ребят, Толя.
- Есть! – полковник козырнул и вышел. Короткие сумерки уже скрывали дальние холмы, превращая их в синеватые загадочные силуэты. Пахло снегом.

 
 
Высота 1406.0,  день.

  Русские морские пехотинцы вышли на высоту 1406.0 к середине дня 30-го декабря. Вершина горы была совершенно голой и, опушённая по краям бахромой глухих зарослей и тяжелыми, стелящимися по земле облаками, напоминала покатый черепаший панцирь. На самом пятачке морпехи обнаружили старую, просевшую землянку и расходившиеся от неё окопы, оставшиеся ещё с той, первой войны.
  Место для обороны казалось идеальным. Высота господствовала над селениями внизу, над горными тропами и, без сомнения, если бы разошёлся густой, липкий туман, здесь был бы прекрасный опорный и наблюдательный пункт. Расположились прямо в окопах.  Командир взвода дал команду углубить траншею, но промёрзший каменистый грунт не давался. Генчезы нависала над занятой вершиной, но, полускрытая облаками, казалась пустой. По ней уже неоднократно отработали орудия и в несколько заходов – вертолёты, так что можно было ожидать, что противник оставил её или, во всяком случае, будет сидеть тихо. Выставили дозоры, стали устанавливать первую палатку, располагаясь надолго.
  Командир взвода Курягин пнул носком ботинка угол окопа.
- Хорошо, что наши в ту войну тут поработали. Видно, летом копали. А всё равно поленились, мелковаты окопы. Нам бы по грудь зарыться.
- Зароешься тут… - один из матросов высунулся из окопа, - она ж, проклятая, как гранит!
- Ну-ну, с чего это «проклятая»? Наша земля. Она нас ещё от пуль защищать будет. «Ведь это наши горы, они помогут нам!» - напел лейтенант, оглядывая подступы к позиции.
  И тут с господствующей полуторатысячной высоты ударил пулемёт. Пули прошлись совсем рядом, выстукивая глухую дробь по камням. Без команды бойцы рассредоточились. Ответили огнём, но из-за разницы высот их стрельба была неэффективной. Вражеский пулемётчик понял это и стрелял нагло; к тому же, похоже, вершина была им давно пристреляна. Очереди, хоть и на большой дальности, всё чаще ложились перед окопами.
  Курягин владел автоматом неплохо, но сейчас, короткими злыми очередями ведя огонь по позиции неуловимого пулемётчика, понимал, что не может поразить цель. Бессильная ярость заставляла его нажимать на спусковой крючок, он почти расстрелял магазин. В сизой дымке толком и не была видна эта позиция, туман обманывал глаз. Сейчас горы не помогали… Он коротко выругался, и тут почувствовал, как ожгло ягодицу. Удивлённо повернув голову, он увидел дымящуюся дырку на штанине и выругался снова, забористо и витиевато. Пуля куснула его уже на излёте, выбрав, как по заказу, дурацкое место попадания.
- Ну, суки, держитесь! – погрозил он в сторону духов и окликнул радиста, - связь с миномёткой, быстро!
  Пригибаясь в окопе, он добрался до рации и прижал к уху трубку.
- На высоте духи, оборзели совсем. Поджарьте вы этих чертей, чтоб угомонились!
- Щас сделаем! – бодро отозвалась трубка.
 К лейтенанту подобрался санитар. С досадой покачав головой и ещё раз помянув зловредного пулемётчика, Курягин дал себя перевязать, и потом, морщась и застегивая штаны, выглянул из окопа.
- Ну, что тянут-то? – недовольно начал он, но договорить не успел: вершину Гинчезы усеяли разрывы мин. Налёт повторился и затих. Чеченский пулемётчик больше не стрелял. Но ощущение безопасности на идеальной позиции пропало.
- Всем был начеку, - громко сказал он. Бойцы осматривались. Над вершиной повисла напряжённая тишина. Если атака – откуда? Лес, пусть и голый, зимний, но густой, перевитый зарослями и сухостоем, окружал вершину. Под его защитой к окопам можно было подобраться на бросок. Не было бы тумана… Но туман был, и уже за сотню метров не давал  разглядеть, что там за деревьями и черным бурьяном опушек.
  Стремительная атака чеченцев была неожиданной, хоть её и ждали. С холодным мужеством они рванулись вперёд, рассыпаясь в боевую линию, быстрым броском пытаясь проскочить расстояние от кустарника до окопов. Их было человек пятнадцать. Молча, не стреляя, они подбегали к брустверу.
- Духи! – закричал кто-то, и сразу несколько стволов в упор полили их свинцом. Но тут ожил подавленный было пулемёт на нависающей над ними вершине и, похоже, снайпер: одиночные пули взрыли землю прямо рядом с радистом. Тот переместился по дну окопа в полузасыпанную стрелковую ячейку. Пулемёт пристрелялся, пули ложились кучно, и атаку едва отбили, вжавшись в землю, отстреливаясь чуть ли не вслепую. Но всё ж отбили – не выдержав огня, боевики отступили, оттаскивая раненых и убитых.
- Это разведка боем была, - тяжело дыша, выговорил Курягин, - связист, доложи Карабину. Отбили атаку боевиков, высота под контролем, но простреливается с Гинчезы.
- Есть… - связист быстро доложил командиру и на вопрос о потерях сообщил, что взводный ранен.
- Тяжело ранен? Куда? – услышал он взволнованный голос Милашевича.
- В бедро, легко.
- Дай-ка ты его к аппарату… Ну, как обстановка? Как чувствуешь себя?
- Всё в норме. Да серьёзно, в норме! Пуля неопасно задела, чуть зацепила. Царапина, говорю же…
- Ладно, не хорохорься. Царапины тоже разные бывают. Конец связи, - закончил он, - иду наверх. Посмотрим на твою царапину.
- Да что на неё смотреть… - Курягин досадливо протянул гарнитуру радисту, - за язык тебя тянул кто? «Взводный ранен!» - передразнил он матроса.
  Ротного лейтенант встретил сам на том скате горы, что не простреливался. Прихрамывая, вышел навстречу, стараясь говорить погромче:
- Атаку мы отбили, командир, но «чехи» совсем оборзели. И из леса лезут, и сверху долбят. Земля каменная, окопы не углубить. А эти, - он махнул в сторону леса, - полезли посмотреть, что мы из себя представляем! Ну, посмотрели. Кто сам ушёл, кого унесли… Вот же, с наскока решили выбить, шайтаны! – засмеялся командир взвода.
- Да, то, что окопы есть, это хорошо, - поднимаясь на позицию, резюмировал Милашевич, - а то эти стрелки с высоты дел бы натворили.
 Они остановились у землянки. Это, скорее, когда-то был вырытый буквой Г блиндажик, перекрытый тонким накатом брёвен с земляной присыпкой. Даже сколоченная из потемневших шершавых досок дверь ещё была, висела на ржавых петлях. Карабин заглянул в темноту землянки и обернулся к взводному:
- Давай-ка лучше вниз. Ребята проводят. Наведайся в походный лазарет.
- Товарищ капитан! – обиделся лейтенант, - ну какой лазарет, вы о чём вообще? Меня ж ребята засмеют, мол, чехи в ж… ранили, на том наш взводный и отвоевался. Не пойду я!
- Ладно, вояка, палатку поставят в низинке, ложись, отдохни. Или вот здесь приляг. Я останусь до утра, там поглядим, что с тобой делать. Ты главное, Курягин, - он придержал лейтенанта за плечо и договорил вполголоса, - отдыхать будешь, смотри, береги себя, ложись на живот…
- Ну издеваться теперь будете, товарищ капитан! – развёл руками Курягин, и оба рассмеялись.
  Пока совсем не стемнело, осторожно, стараясь не привлекать внимания то и дело оживавшей на господствующей высоте «кукушки», из стоящих в низинке стожков натаскали сена и соорудили высокий, почти по грудь, бруствер. Милашевич по рации вызвал артиллерию и миномётчиков, откорректировал несколько артналётов по высоте, пытаясь заставить замолчать настойчивого снайпера. Наконец стрельба прекратилась, но непонятно было, то ли накрыли его, то ли сам замолк к ночи. Темнота опускалась на вершину; внизу, в долине, горели неясные огни, долетал гул идущей бронетехники. Передовые отряды российской армии обходили «безымянную» высоту, выдвигаясь на предназначенные им рубежи для скорого штурма Гинчезы.
  На угрожающих направлениях выставили три поста и секрет, дополнительно назначили парный патруль. Коротко осмотрели лес, далеко, впрочем, не углубляясь. Голые деревья стояли безмолвные, ветра не было. Нападавшие чеченцы растворились в зарослях, не оставив убитых, хотя на истоптанной опушке снег испятнала кровь.
  Последняя перед Новым годом ночь прошла спокойно. Посменно сменяя друг друга в охранении, несколько часов сна урвал каждый из солдат, на пару часов чутким сном забылся и ротный. Курягина чуть лихорадило, и Милошевич настоял, чтобы тот отдохнул до утра. О том, чтобы назавтра в сопровождении бойца убыть в лазарет, упрямый лейтенант не хотел и слышать.
  Рассвет ещё не забрезжил, а подразделение уже было на ногах. Ответственные быстро соорудили завтрак, и солдаты расположились прямо в окопах, на отсыревшем сене. Светлело, проступала на горизонте бледная полоска зари. Но окутавший вершины непроглядный туман не хотел отступать, так и висел, окаймляя высоту, тянулся выше, омывая стылыми белёсыми клубами позиции «чёрных беретов». Снизу всё четче слышался рокот моторов: подразделения батальона возобновили прерванное темнотой выдвижение, к лежащим в долине селениям стягивались отряды внутренних войск для проведения зачисток.
  Небо светлело, окрашивалось в глубокий голубой тон; туман залегал на седловинах, цеплялся на вершины, отползал вниз. Белый голубь, поднявшийся над высотой, тревожно расправил крылья и камнем ринулся вниз, снова взлетел, будто хотел предупредить русских солдат. Ему из небесной выси видно было, как по зарослям с трех сторон, укрытые туманом, к окопам морпехов пробирались боевики: чеченцы, арабские наёмники и иуды-славяне. Лесная чаща скрывала их; привычные к горным тропам, они выходили на рубежи атаки и скапливались в урочищах у вершины. Им удалось миновать охранение, выставленное на склонах горы. Сейчас  они не стремились вступать с выставленными там заслонами в бой: целью дерзкого рейда была вершина -  господствующая высота позволила бы контролировать подступы и дороги внизу.
  «Ординарец» командира роты младший сержант Володя Таташвили весело будил матросов, сменившихся ночью с патруля и секретов:
- Значится, так! Умыться, побриться, всячески, - подчеркиваю! – всячески привести в порядок форму и проследовать на завтрак, к приёму пищи! Вопросы?
- Татик, какой «помыться, побриться»? Ты в своём уме? Здесь горы! Ради кого красоту наводить? – с напускным недовольством ворчали матросы.
- Ради Хозяйки Медной горы! – весело сверкнул улыбкой Татик, - Новый год скоро, братья! Надо понарядней быть, не просто год – новое тысячелетие встречаем! Когда такое событие ещё будет?
- Ну, до трёхтысячного года мы точно не доживём, так что в нашей жизни уж никогда! – смеялись бойцы.
- Ты ничего не перепутал, Володя? – рассудительно сказал гранатомётчик, отодвигая трубу гранатомёта и вынимая котелок, - какое новое тысячелетие? Запутались вы все. Это последний год этого тысячелетия начинается.
- Да ладно?!
- Вот тебе и ладно! Доказать?
- Ну, докажи.
- С какой бутылки водки новый ящик начинается, а? С двадцать первой! Правильно? Значит, новое тысячелетие начинается с 2001-го, а не с 2000-го!
- Хм… Хитро… Экий ты математик. Ящики с водкой приплёл… Хитёр бобёр!
- Да ерунда это! – махнул рукой Татик, - все говорят, что новый век завтра начинается.
- Погрешность невелика, конечно, доли процента, но она есть… - гранатомётчик разминал ложкой кашу.
- Загрузил, профессор кислых щей!..
 Подошли капитан Милашевич и прихрамывающий Курягин.
- Всем с добрым утром, ребята. Как спалось?
- Нормально! На сене как на перине, камень под голову – и храпишь!..
- Скоро в расположении отоспимся, а пока… Татик, иди сюда, - подозвал ротный, - видишь, бурьян по краю леса? Ни черта не видать за ним. Справа чуть не вплотную к окопам подходит. Вырубить или сжечь, да побыстрее.
- Есть. Сейчас позавтракаем и сделаем.
- Вчера ещё надо было убрать. Хреново, что не сделали. Туман ещё этот, будь он неладен… - Карабин огляделся. Казавшаяся поначалу идеальной позиция, которой угрожал лишь огонь с другой высоты, и то на излёте, сейчас выглядела по-иному. И то, что вечером легко отбили атаку противника, не должно было успокаивать. По всем расчётам, гора уже осталась в тылу ушедшего вперёд батальона, у подножья патрулировали другие части, нечего было тут делать боевикам. И всё же, всё же…
- Мы уже к темноте на вершину вышли, товарищ капитан. Пока расположились, пока отстрелялись. Окопы углублять пытались, и земля твёрдая, как камень, - оправдывался Курягин, - а молодцы ребята, что в первую кампанию тут зарылись. Вон, землянка. Как они её в таком грунте вырыли, не представляю. Видно, летом копали. А может, окопными зарядами рвали?
- Проконтролируй, Юра, чтобы траву эту убрали. Не дело, когда трава по грудь чуть не к окопам подходит. И доложи, это важно!
- Проконтролирую, к обеду не будет!
- Не к обеду, час на всё про всё, Юра, - Милашевич погрозил взводному пальцем.
- Да, и поставь растяжки по всему периметру, но нанеси на карту, где поставил. Чтобы потом мы или сменщики не нарвались.
 Он повернулся к сержанту.
- Татик, что там с завтраком? И есть ли у нас, чем отпраздновать наступление Нового года?
- Сухпай только, командир. А мы отложим банкет, наши с отпуска приедут, вкусняшек привезут. Ахиллес же обещал!..
- Да, да… - рассеянно проговорил Милашевич, всё оглядывая позицию, - я им шампанского и апельсинов заказал. Как раз к Рождеству, они шестого возвращаются.
- И мандаринов бы! – откликнулся кто-то из окопа.
- Может, догадаются взять и мандаринов… какой Новый год без мандаринов.
  В начале девятого с постов вернулась очередная смена.
- У-у-у, вкуснятина! Кто готовил? – после бессонных часов в промёрзлом секрете горячая гречневая каша со свиной тушёнкой из сухпайков согревала.
- Слышь, мужики? Я спрашиваю, кто готовил-то? – не унимался второй гранатомётчик Эдуард Осипов.
- Угомонись уже, жуй чаще. Ушёл шеф-повар в дозор, тебе на смену. Ты ещё не знаешь, что он на праздничный ужин задумал приготовить! – интригующе добавил Таташвили, отхлебывая из кружки горячий чай.
- Блин, завтра же Новый год уже! А я и забыл совсем! – зашумел Осипов, - сейчас бы домой… Ёлка, игрушки, хлопушки, все дела…
- Хоровод бы пошёл водить?
- Хоровод не хоровод, а за новогодним столом бы посидел.
   Пулемётчик старший матрос Дмитрий Щегуров и старший сержант Фёдор Шепилов были на втором посту в восточной части вершины, и за неимением другого укрытия лежали в стожке сена: не окоп, от пуль не спасёт, но от вражеских глаз скроет. До КНП было всего двадцать пять метров, не больше. Мысли тоже крутились вокруг сегодняшнего праздника, но взявший за горло высоту туман, как густая вата, набившийся меж деревьев, держал в напряжении и мешал вести разговор – напрягал, дёргал: того и гляди, вынырнет из непроглядной пелены какая-нибудь сволочь.
- Скорей бы смена. Есть охота, - чтобы что-то сказать, бросил затравку разговора Щегуров. 
- Да, не мешало бы, а то в животе урчит… - отозвался старший сержант, - эх, а дома-то сейчас…
- Тише! – перебил его Дима, - слышишь? Или это у меня глюки, или?.. Туман этот, ничего не видно… Вот ещё!
- Точно, как камни катятся из-под ног. Или наши подходят, или «чехи», что ли? Я ж не сплю? – Фёдор поднялся и, взяв наизготовку РПК, сделал шаг вперёд.
  Прямо на него из тумана, как в дурном сне, вышли силуэты в иностранных  камуфляжах. 
- Уже проснулся, - успел сострить Щегуров и вскинул пулемёт, нажимая на спуск. Длинная очередь полоснула по врагам, несколько человек скорчились, падая на землю.
- Духи-и-и! – выкрикнул матрос, не прекращая стрельбы, - с наступающим, снегурочки хреновы!
 Боевики ударили там, где их ожидали меньше всего – не через  подступающие к окопам заросли, а с южной стороны, пользуясь туманом, и смогли вплотную приблизиться к секрету морпехов. Но секрет выполнил свою задачу, вовремя обнаружив противника.
  Оранжевый клуб огня, расширяясь и крутясь дымным вихрем, потянулся вперёд – скирда сена занялась, подожжённая огнемётом. Огонь Щегурова вынудил боевиков залечь, но полетели гранаты. Несколько взрывов грохнули разом: осколок ударил в затвор пулемёта, оборвав РПК на полуслове. С криками «Аллах акбар!» враги кинулись в атаку, прямо на бегу метая гранаты, и автоматный огонь в упор Шепилова не мог уже остановить её. Дмитрий рванул затвор, пытаясь передёрнуть, но тут в поясницу попал осколок, и тело перестало слушаться, наливаясь свинцовой тяжестью. Пулемёт выпал из рук и ткнулся стволом в землю. К товарищу бросился Шепилов, одной рукой обхватил и потянул за собой, отстреливаясь короткими очередями.
 Пулемётчик стремительно слабел, но руки ещё слушались, он слабо отталкивался ногами, смог подхватить за ремень пулемёт, и тот волочился за ними. У Фёдора кончился магазин, и он не мог перезарядить автомат, не бросив друга. Поняв, что боец не может стрелять, и не тратя ни секунды на лишний выстрел по нему, боевики кинулись на штурм русских позиций. Одновременно с двух других сторон подошли ещё две группы.
   При первых выстрелах в окопах бойцы вскочили на ноги, бросив завтрак.
- Сержант, доложи о нападении! – бросил командир второй воздушно-десантной роты капитан Алексей Милашевич радисту Дмитрию Зырянову. Автомат в его руках ожил: длинные очереди скосили ворвавшихся на вершину первыми бандитов, но не меньше чем три десятка врагов уже подбегали к окопам, стреляя на бегу. Он кинулся к ходу сообщения, чтобы сменить позицию, но тут сбоку ударила огнемётная струя, и пламя вмиг объяло его с головы до ног. Вспыхнуло всё – форма, лицо, бушлат, волосы.
- Глаза! Ничего не вижу! – он ещё стрелял наугад, пока дикая боль не скрутила его.  К нему кинулись сержант Артём Шепило и матрос Лысов, но боевики были уже в паре десятков метров, и снова пустили в ход гранаты. Ф-1 упала прямо под ноги командиру роты, взрыв бросил его навзничь; Шепило и Лысов упали, не добежав – гранаты скакали вокруг, как мячики, потом начали рваться, и воздух наполнился коротким злым свистом. Кто-то из бойцов успел скрыться за бруствером окопа, а не успевших изрешетили осколки. В короткие мгновенья на позиции обрушился огонь подствольных гранатомётов, огнемёт выжигал края траншеи, и от него занялось положенное на скаты сено; рвались в окопах и над ними гранаты.  В этом огненном вихре погибли буквально растерзанный пулями и осколками старший матрос Денис Мальцев, старший оператор установки ПТУР матрос Сергей Пахомов, снайпер Денис Попов, гранатомётчик младший сержант Марсель Батыргареев. У матроса Евгения Бикова перебило близким взрывом обе ноги… Упал, обхватив голову, контуженный Эдик Осипов. Автоматная очередь в упор прошила командира взвода черноморских разведчиков старшего лейтенанта Игоря Шарашкина. Он ещё пытался отползти за поворот окопа, но вражеский гранатомётчик настиг его и там…
  Раненый командир взвода Курягин взял командование на себя. Под шквальным огнём морпехи смогли занять позиции, удержав часть окопов. Взводный пытался руководить огнём, сам завалил уже вскинувшего на плечо трубу РПГ гранатомётчика. На несколько минут в бою возникла пауза – боевики отошли для новой атаки, закрепившись на окраине леса, на расстоянии одного броска от окопов.
 - Товарищ лейтенант, я сейчас… - воспользовавшись минутным затишьем, к обгоревшему командиру роты кинулся сержант Алексей Коржов. Он упал на колени перед обгоревшим до неузнаваемости телом, попытался сбить пламя.
- Суки, суки, что же вы наделали… - жарко горел командирский бушлат, и Коржов всё не мог погасить его.
 Матросы Саша Лысов и Саша Гончаров подтащили к блиндажу раненого Витю Паршикова. Пуля пробило парню колено, он стонал и морщился, изредка вскрикивая.
  Началась новая атака, на этот раз не рывком, не так нагло, но неотвратимо, разыгранная, как по нотам: русские позиции поливали огнём пулемёты и подствольные гранатомёты, а выделенная для атаки группа продвигалась вперёд. Видно было, что боевики прекрасно понимают: времени для занятия позиции у них осталось мало, в любой момент морпехам может снизу подойти помощь, поэтому стремились захватить опорный пункт в течение десяти минут, не больше; а у Юры Курягина не было возможности связаться с батальоном, не было возможности и навести артиллерию. Нужно было держаться, дожидаясь своих.
- Гранаты к бою! – успел выкрикнуть лейтенант, сам приподнимаясь для замаха и стискивая в кулаке ребристый чугунный шар «эфки». Пуля снайпера ударила его в грудь. Все оставшиеся силы он вложил в бросок гранаты.
  Рядом отстреливался старший лейтенант Семён Соболь, прижимая огнём к склону рвущихся к окопам боевиков. На КНП взвода у рации остался Володя Таташвили. В штабе ДШБ ещё успели принять его последнее сообщение: «Принял командование на себя!.. Веду бой в окружении!..»  Казалось, ещё немного, и боевики не выдержат, откатятся.
- За ротного! За взводного! – встав в неглубокой стрелковой ячейке в полный рост, кричал Татик, расстреливая бандитов в упор. Кто-то из них упал, кто-то залёг, кто-то бросился назад.
- Ребята, держимся! Наши сейчас подойдут! – но в этот миг его достало пламя огнемёта. Он упал, закрутился на земле, выронив автомат, смог сбить пламя, но нестерпимо горело сожженное плазмой лицо, дикая боль гнула и выворачивала тело. Подбежавший Корж упал на колени, приподнял голову сержанта. Изо рта Татика шла кровь, лицо – сплошной вздувшийся ожог.
- Это я, Татик, это я! – Корж застыл, не зная, что делать, несмотря на грохочущий вокруг бой.
- Лёха… - узнал его по голосу Володя, - что со мной? Грудь болит сильно и… - голова запрокинулась, он дернулся, выгнулся…
- Всё будет хорошо, брат, всё будет… - сержант осёкся. Татик вздрогнул и затих.
 Словно вернулось к нему зрение, мир вокруг стал ярким и чётким, и не грохотали больше взрывы. В хрустально прозрачном небе Володя увидел белоснежного, как на добрых детских рисунках, голубя. И не страдальческую, сквозь боль, а светлую улыбку увидел Корж на обожженном лице друга. Он опустил голову Татика на землю и повёл вокруг глазами.
   Кругом тела морпехов и убитых врагов вперемежку. Бородатый боевик лежал совсем близко, в последнем движении выбросив вперед руку; скрюченные пальцы захватили горсть истоптанного грязного снега, и теперь он медленно таял, сочась мутной водой. Рядом не было ни одной живой души. Бой грохотал чуть в стороне, за пригорком.
   Там ещё отстреливался авианаводчик старший лейтенант Семён Соболь. К нему пробилась группа солдат: Миша Урасов, Коля Андреев; Дима Зырянов подтащил на себе контуженного Осипова. Его отнесли в землянку. Огонь четырёх автоматов заставил нападающих залечь, и получивший паузу Соболь бросился к радиостанции.
- Ну что, командир? – тяжело дыша, спросил его Андреев, когда он снова привалился к брустверу.
- Авиацию я вызвал, но нам всё равно всем хана, - не глядя на него, ответил старший лейтенант, - давайте-ка все к раненому. Он пристегнул новый магазин и передёрнул затвор.
- Какие раненые, они ж прут, как рыжие собаки из мультика, ты их не удержишь один!
- Мультик вспомнил… - Семён облизнул сухие губы, - похоже, смешно… Я сказал, ребята, песенка наша спета, мы их и все вместе не удержим. Там раненый, вы обязаны его вытащить. Я приказываю! – он повысил голос, - без лишних слов. Прячьтесь!
 Они, оглядываясь, полезли в землянку.
- С нами давай, старлей! – от входа махнул ему рукой Зырянов.
- Нет! Авиацию я вызвал, но тут уже ничего не поделаешь!  – он отмахнулся.
  Мысли стали простыми и ясными. Лишь один полный магазин. Это на секунды боя, потом – конец. И поправки никакие не нужны. Простая огневая задачка с известным решением… Прицел постоянный… Тоскующим взглядом старший лейтенант обвёл высоту. «Ну, вот и всё!» - подумал он, когда боевики поднялись в атаку. По нему стреляли, бруствер рядом задымился от попаданий пуль; он успел свалить очередями в упор несколько врагов. Затвор дернулся в последний раз. Соболь подался назад и сел, заслонив спиной полузасыпанный вход в блиндаж. Положил на колени автомат, вынул гранату и выдернул чеку. Когда фигуры чеченцев поднялись над бруствером совсем рядом, он зажмурил глаза и  отпустил предохранительный рычаг. Он не услышал разрыва.
   Подошедшие боевики подошли к изуродованному взрывом русскому офицеру.  Он не двигался, глаза застыли. Кровь медленно сочилась из дыр разорванной осколками формы. Но на другом краю опорного пункта ещё шёл бой, и бандиты двинулись туда, не обратив внимания на ещё больше засыпанный взрывом вход в землянку, который закрывал собой старший лейтенант.
   За русскими солдатами оставался ещё один из флангов потерянной позиции. Бойцы Сергей Михайлов, Александр Вершинин, Владимир Шабалин, Александр Лысов, Артём Шатило, Фёдор Шипилов и Александр Гончаров склонились над израненным старшим лейтенантом Шарашкиным. Осколками упавшей рядом Ф-1 ему перебило руки и ноги; почти оторванные лодыжки болтались на сухожилиях. Ему вкололи промедол, и он открыл мутные глаза.
- Не надо меня поднимать… - тяжело роняя слова, проговорил он, увидев, что матросы собираются положить его на плащ-палатку, - мне уже конец. Слушайте приказ, ребята: всем оставшимся в живых пробиваться в сторону зелёнки.
- Да мы не бросим тебя, командир!
- Это приказ, других раненых выносите! – он вскинул голову, потом мягче договорил, - мне жить максимум час. Поднимете – от болевого шока умру, да и кровь вон как хлещет…  Всё, ребята, с Богом! – он оттолкнул ближнего бойца и отвернулся.
  Со стороны леса боевики готовились к атаке, но наша контратака застала их врасплох. Перезарядив автоматы, во весь рост бросились вперёд, стреляя на бегу, Михайлов, Вершинин, Шабалин, Посыпай и Лысов; за ними несли на себе раненых Витю Паршикова и пулемётчика Диму Щегурова Шатило и Шепилов. Это была именно та сторона, где боевики напали на секрет, а потом основными силами двинулись на штурм опорного пункта. Оказавшаяся перед контратакующими русскими группа боевиков не ожидала натиска морпехов. В стремительном бою, дошедшем до рукопашной, матросы разметали врагов  и прорвались в лес.
  В оставленный русскими опорный пункт входили основные силы боевиков. Осторожно осматривали окопы, заваленные телами российских солдат и чеченцев. Одни начали оттаскивать в сторону тела своих, другие осматривали убитых врагов. К блиндажу, постанывая, полз раненый солдат, волоча за собой неподвижные ноги. Это был сапёр Биков.
- Далеко собрался? – высокий, полный боевик со славянским лицом, кривя губы в усмешке, подошёл сзади и не торопясь навёл ствол в спину матроса. Автомат забился в длинной очереди, и бандит не отпускал спусковой крючок, пока не опустел магазин. Неторопливо, отбросив пустой магазин, он перешагнул через замершего Бикова и пошёл дальше, поглядывая по сторонам.
   Семеро боевиков подошли к умирающему Игорю Шарашкину и остановились над ним. Старший лейтенант постанывал, скрипя зубами, охапка сена под ним подплыла кровью. Молча он смотрел в лица чеченцев, и они из них, встретив его взгляд, понимающе кивнул и поднял автомат. Но тот же самый боевик, что застрелил Бикова, вдруг положил руку на ствол и заставил его опустить оружие.
- Ты что, Билый? – взглянул на него чеченец.
- Добейте уже!.. – всё же прохрипел Игорь, приподнимая непослушную голову.
 Тот, кого назвали Билым, присел на корточки и похлопал разведчика по плечу.
- Зачем? Помучайся, и сам сдохнешь.
- Шайтан вас знает, гяуров! – выругался чеченец и, забросив на плечо автомат, отошёл.   Остальные захлопали в ладоши. Билый щёлкнул зажигалкой. Огонёк побежал по сухой соломе, потянул вверх тонкую струйку беловатого дыма. Игорь дернулся, но перебитые руки не слушались, и не сбить было пламя. Занялась одежда. Он кривил лицо от боли, стискивая зубы, потом закричал. Повернувшись, боевики отошли.
   Игорь метался в огне с минуту с перекошенным от дикой боли лицом и широко распахнутыми глазами. Вдруг глубоко вздохнул и замер, запрокинув голову. В почерневших от боли огромных зрачках его вдруг отразился белый голубь, и случилось невероятное – лицо офицера разгладилось, зубы разжались, и лёгкая улыбка застыла на губах.
 
  В это время с другой стороны высоты поднимался на выручку морпехам со своим взводом старший лейтенант Александр Абаджеров с позывным «Зима». Неполный взвод, всего восемнадцать солдат. Три бойца, выполняя приказ командира, выдвинулись в дозор. Чеченский отряд оставил окопы, оттянувшись в лес, и без боя разведка вышла в разбитый опорный пункт.
- В боевом порядке вперёд, - коротко приказал Абаджеров, увидев, что разведчик машет рукой, показывая, что противника нет. Настороженно, готовые в любую минуту занять оборону, поднялись они на высоту.
   Первое, что увидел командир взвода – это командир разведдозора сержант Тенью. Совершенно потерявшийся, разведчик сидел на земле и раскачивался, обхватив голову руками.
- Командир, здесь нет живых, нет живых… они все мёртвые… - всё повторял и повторял он, опустив глаза. Абаджеров осмотрелся.
  Всюду лежали тела наших солдат. На открытом пространстве среди мелких, от гранат, воронок, на брустверах и в окопах. Запах гари и пороха висел над полем боя. Старший лейтенант пошёл вперёд, и взгляд его снова и снова скользил по пятнистым, изрешеченным пулями и осколками,  бушлатам, по лужам крови и разбитому оружию.
- Взвод, занять круговую оборону! – гаркнул он, подбадривая себя криком, и спрыгнул в траншею. В окопах было то же самое. Полупустые погнутые цинки, разорванные тела… Он дошёл до окровавленного тела Соболя и вздрогнул. Тело задвигалось, подаваясь вперёд, и медленно завалилось на бок, открыв вход. Из темного провала блиндажика стали выползать выжившие бойцы. Последним, дико вращая глазами и что-то громко бормоча, вылез контуженный Осипов.
- Там ещё кто-то остался? – коротко спросил Зима.
- Нет.
- Кто ещё ранен?
- Все целы, Осипов контужен сильно, - ответил один из матросов.
  Зима отвёл взгляд от безжизненного лица мёртвого старшего лейтенанта.
- Помогайте собирать раненых и убитых. Всех раненых к землянке. Ты, - он ткнул пальцем в ближнего матроса, - останешься здесь с контуженным.
- Есть!
- Радист, связь. – и, когда ему протянули наушники, негромко сказал в эфир, - «Куб», «Куб», приём. Нужна вертушка, у нас раненые. На вершине мы уже, не нужно удара авиации. Только раненых забрать, - лётчики уже готовились бомбить  вершину, получив авианаводку от Сени Соболя, и Абаджеров вовремя остановил их: может быть, по соседней вершине понадобится, но попозже.
  Потом сам, забросив за спину автомат, подошёл к лежавшему рядом убитому. Это был наш снайпер. Голова бойца была проломлена ударами прикладов.
- Бери за ноги и понесли.
  Они подняли тело. Поворачиваясь, чтобы ловчее спуститься в окоп, Абаджеров вдруг увидел неторопливо поднимающегося на высоту плотного высокого мужчину в камуфляже. Откровенный славянин, оружие держит беззаботно, стволом вниз опустил… Зима замер. Как в замедленной съёмке он видел, как автоматчик, спокойно глядя перед собой, подходит всё ближе и ближе. Мелькнула мысль: один из бойцов Карабина, оставшийся в живых? Дозор другой группы снизу? Но  пожилой, к сорока ему… контрактник? Натовская форма, да и вообще не наш какой-то. На ходу мужчина начал поднимать ствол, держа автомат одной рукой, будто играя. И раньше, чем окончательно оформилась мысль «Это дух!», он бросил тело матроса, оттолкнул вниз, прямо на убитого, помогавшего ему солдата, рванув его за шиворот, и рванул переброшенный за спину автомат.
- Вали его! – команда предназначалась снайперу взвода, который, старший лейтенант знал, уже занял позицию.
   Враг-славянин успел нажать на спуск, подняв автомат на уровень пояса – очередь прошлась у ног старлея. Он отпрыгнул в сторону, освободил автомат, вскинул ствол, нажимая на спуск. Попал или нет, не успел понять: боевик, сложившись пополам, скатился за бруствер. С гулкими хлопками ударили два подствольника, посылая ему вслед гранаты. Но стоило Абаджерову и двум матросам броситься вперёд, чтобы рассмотреть, что стало с незваным гостем, как из высокой травы по ним ударили из автоматов. Пришлось залечь и отползти назад. Добравшись до приготовленных реактивных гранат «Муха», Зима и ещё один боец выстрелили одновременно. В кустах полыхнуло, послышались крики раненых.
- Из подствольных гранатомётов! – азартно заорал взводный, - по бурьяну! Огонь!
 Ударили беглым шесть подствольников. Среди высушенного горным ветром бурьяна гранаты рвались, осыпая осколками всё вокруг. Трава занялась.
- Не нравится, суки?! – закричал в азарте Александр, - поджарим мразей! Всё до последней гранаты - туда!
   В этот миг вокруг позиций взметнулись фонтанчики земли – молчавшая до этой поры Гинчезы ожила: оттуда ударили пулемёты и снайпера.
- Радист, передать «Кубу» - пусть накроют Гинчезы! – вгоняя в мортирку подтвольника очередной выстрел, прокричал командир взвода.
 Радист склонился над рацией в окопе:
- «Куб», «Куб», вызывает «Зима», приём! «Куб», вызывает «Зима»! – запрашивал комбата радист, - нет связи с «Кубом»!
- Вызывай «Волшебника»! – Абаджеров быстро оглядел позицию. Атака шла с одной стороны, но нужно было думать и возможностях других ударов. Очереди далёких пулемётов всё полосовали позицию.
- «Волшебник», «Волшебник», я – «Куб», приём! – кричал радист, - «Волшебник», приём!
- «Волшебник» на связи, - отозвался спокойный голос, неожиданно громкий среди треска помех.
- «Волшебник», вы что там охренели?! – заорал радист, - нас долбят с Гинчезы, сейчас всех положат, головы не поднять! Где ваша артиллерия, где долбанные самолёты?!
 Услышав такие «переговоры» радиста, Александр метнулся назад, с маху влепив солдату две оплеухи. Выхватил гарнитуру и успел услышать последние слова генерала.
- «Зима», не паниковать. Сейчас артиллерия будет работать на вас.
 Серебристый шелест летящих высоко снарядов послышался через минуту. Гинчезы окуталась разрывами. Это воодушевило бойцов, но с другого фланга, пригибаясь, примчался автоматчик:
- Командир, там в зелёнке духи!
 Вместе с ним Абаджеров бросился по ходу сообщения. Заметные среди облетевших деревьев, в лощинке накапливались боевики для удара по высоте. Взводный поднял бинокль.
- Да, духи. Человек пятнадцать-двадцать. Хотя какие это люди… радист! – он обернулся к подтащившему по окопу рацию солдату, - передай, огонь по координатам 2563. Просим огня, скорее, уйдут же!
   Он разглядывал в бинокль вражескую группу. Обвешанные оружием бородачи о чём-то совещались, высокий, затянутый ремнями чеченец показывал рукой на высоту, отдавая последние указания.
- Радист, дождутся батальоны огня? Уйдут же!
 Его прервали разрывы мин в лесочке – удар нанесла миномётная батарея. Вражеский отряд разбросало по сторонам, 120-миллиметровые мины рвали в клочки боевиков, валили деревья. Всё кончилось в полминуты.
- Вот и ладненько, вот и прекрасно вышло… - удовлетворенно проговорил Зима и улыбнулся. Радист, увидев на лице командира облегченную улыбку впервые за этот день, опустился на дно окопа.
- Не расслабляться, - бросил ему Александр, и был прав: с господствующей высоты вновь потянулись трассы пулемётных очередей.
- Вот же крысы, где ж вы там шхеритесь-то… - пробормотал Абаджеров и азартно крикнул бойцам из расчёта «Утёса», - а ну-ка, пулемёт на передний край! А ты не отставай, рядом будь! – бросил он радисту, который продолжал прижиматься к стенке окопа.
  Пулемётчик установил крупнокалиберный «Утёс», но это не прошло незамеченным. Не таким уж эффективным был ружейный огонь, слишком велико расстояние, но рядом чиркнули снайперские пули, и увидевший позицию противника вражеский пулемётчик положил совсем рядом с ним короткую пристрелочную очередь. Абаджеров бросился вперед, оттолкнул  солдата и вжал в плечо приклад установленного на треноге пулемёта. «Утёс» басовито выдал ответную очередь. Огонёк крупнокалиберного трассера, взяв слишком пологую траекторию, нырнул вниз, и Абаджеров выправил прицел, уверенно послав десяток пуль туда, где едва заметными искрами бился огонь вражеского пулемёта.
- Вот так! – удовлетворённо процедил Александр, доворачивая ствол и продолжая эту опасную дуэль.
- Командир, «вертушки» на подходе! – крикнул радист, высунувшись из окопа. Видно было – минутный страх оставил его. Вообще все на высоте будто бы привыкли к свисту пуль и воспринимали его как само собой разумеющееся.
- Дымы! Скорее! – закричал Абаджеров. Нужно было как можно скорее обозначить себя, хоть вертолёты и шли на атаку Гинчезы.
  Сержант Тенью, широко размахнувшись, бросил шашку. Рыжие яркие лоскутья сигнального дыма, растекаясь в рваную пелену, потянулись над высотой. Вдали показались три точки, они быстро росли: двойка Ми-24 и один Ми-26. Накренившись, «корова» отошла от противотанковых вертолётов и, отстреливая противозенитные заряды, начала спускаться к опорному пункту. «Крокодилы», совершив хищный вираж, разом дали залп. К полуторатысячнику потянулись дымные следы НУРСОв, там встали белёсые веера разрывов; через секунды докатился грохот.
  Ми-26 завис над самой землёй, ураганным ветром от винта обдав окопы, и коснулся земли всего лишь одной стойкой шасси. Боковая дверь машины открылась, показалось лицо бортмеханика.
- Раненых и убитых в машину! – подбежав к вертолёту, Зима старался перекричать вой винта.
- Каких убитых? Я висеть тут долго не могу, в любую минуту подобьют! Давайте раненых и забирайте боеприпасы, и я взлетаю!
- Командир, - Тенью, пригибаясь, подскочил к ним, - наши пробились из зелёнки. У них двое трёхсотых.
- Как вовремя! – Абаджеров посмотрел на вертолётчика, - грузите раненых. Согласен, убитых – потом.
  «Крокодилы» делали второй заход. Снова понеслись к вершине ракеты, снова взметнулись там взрывы. Пока вражеские стрелки молчали. Выйдя из атаки, вертолёты, заложив вираж, ушли в сторону, поджидая Ми-26.
- Не копаться! – прикрикнул старший лейтенант. Он видел, как вертолёту во весь рост, пошатываясь и размахивая руками, шёл сильно контуженный и, как видно, ничего не соображающий Осипов, потом на растянутой палатке пронесли пулемётчика Щегурова -  кровь оставляла след на земле, скатываясь с брезента: плащ-палатка вся пропиталась кровью.
- Куда ранен? – коротко спросил Зима, сделав шаг от двери вертолёта.
- В поясницу, в нём две-три пули, поймал очередь.
- Плохи дела, как бы кровью не истёк. Промедол кололи?
- Да. Может, добавить?
 Абаджеров посмотрел в почерневшее лицо раненого.
- Нет. Там врачи разберутся. Всё, грузите.
  Последним к машине подвели двое бойцов раненого в колено Поршнева. Он опирался им на плечи и при каждом шаге громко стонал.
  Сгрузили несколько ящиков с патронами и гранатами. Вертолёт, натужно взревев двигателем,  оторвался от земли. На высоте к нему присоединился эскорт «Крокодилов», и тройка вертолётов пошла в противоположную от Гинчезы сторону.
- Слушай приказ! – Абаджеров проводил вертолёты глазами, повернулся к бойцам, - боеприпасы взять каждому по максимуму. Занять оборону, не бегать, не расслабляться. Проверить, не стоят ли растяжки, и если стоят, приметить, где. Сектора расчистить, одни расчищают, другие прикрывают. Сержант, отвечаешь за это. В туалет ходить тут, рядом. И всем быть начеку. О любом движении немедленно докладывать!
  Но остаток дня и ночь прошли спокойно. Молчала Гинчезы. На её склонах разгорался бой, и бандитам  было не до обстрелов второй высоты. Несколько раз прогремели по ней новые артналёты. Внизу отсвечивало зарево пожаров. Бойцы не сомкнули глаз, но, как видно, чеченцы ушли с «безымянной».

… Вечерело. Синяя темень полярной ночи давно уже окутывала военный городок на Спутнике, заполярной базе Северного флота России. Темноту разгоняли рыжие огни фонарей, но не очень-то справлялись, и она привычно обустроилась у заборов и в проходах между казармами. Уже отзвенела дробь барабана на последнем в этом году разводе, отстучали по мёрзлому плацу сапоги караулов и нарядов, расходившихся по местам службы.
  Поскрипывал снег на дорожках у офицерского клуба. Светились разноцветные лампочки на ёлке в фойе, бумажные гирлянды свисали с окон, пушистые снежинки украшали стёкла. Не хотелось думать ни о чём плохом, а утренний сон всё не забывался, всё давил, заставлял возвращаться мыслями к нему.
  «Стреляй! Брат, стреляй, ну стреляй же!» - Алексей Милашевич, наклоняясь, тряс  его за плечо, не отпускал, притягивая к себе, потом кричал ещё что-то, будто отдавая команды. Ахиллес сел на кровати. За окнами стояла темнота, но она там и должна была быть – Север всё же, декабрь. Он глянул на часы – восемь утра. А крик Карабина всё стоял в ушах.
  К вечеру всё же сон потускнел, хоть и не выходил из головы, но на фоне ощущений от новогоднего вечера уступил место тихой задумчивости. Что это могло быть? Да мало ли после войны кошмаров?  Он поднял голову. Небо – замёрзшая густота чернил. В нём стыли крошечными точками колючие зимние звёзды.
 И разговор с журналисткой Сашей отодвинулся, но его не хотелось и вспоминать. Он нашёл в подшивке в бригадной библиотеке тот самый номер «Вечернего Североморска» дня через два, как приехал в отпуск. И прочитал с улыбкой: да, девчонка подобрала верные слова, написала красиво и по-доброму: про задумчивого молодого офицера, стоящего перед иконами, про то, что отправляются ныне солдаты, как их деды в Великую Отечественную, как было и из века в век, защищать свою Родину, и можно быть уверенным, что не уронят они чести и не преступят Божьих заповедей, и что она, стоящая в храме рядом с этим офицером, верит в это и молится за него и его солдат. Красиво это у неё получилось.
  А вот встреча в гарнизонном кафе не удалась.  Когда она после его звонка в редакцию приехала, веселая, на следующий день, они даже обрадовались друг другу. Но потом… Может, виноват был он сам – показалось, когда она начала расспрашивать, что дежурными словами не отделаться, а то, что он видел там, на настоящей войне – не её ума дело, не для вечерней газетки. Так он и сказал, она обиделась, а после выпалила, отложив блокнот и диктофон: «Вы думаете, я наивная и ничего не знаю, ничего не слышу? Я новости смотрю, я читаю газеты, но там всюду просто красивые слова, а на самом деле, на самом деле – всё не так! А я дура, про Божьи заповеди тогда говорила, написала, собой гордилась! Какие заповеди на войне? Какие заповеди для снаряда, который разрушает дом с женщинами и детьми, даже если за ним спрятались террористы? А для артиллериста, который этот снаряд посылает? А для генерала, который приказывает стрелять пушкам?! С одной стороны бандиты, а с другой ведь часто – такие же! Что, нет?! Так причём же здесь заповеди? Там всё не так, как кажется тебе! Ахилл, ты ничего не понимаешь! Вас же стравили, и на этой войне деньги делаются!»  - «Мы защищаем Родину и отвечаем за себя. Я за своих матросов отвечаю. И то, что мы свой долг исполняем…» - начал он, и вдруг вспылил. Ему – оправдываться за что? За кого? За то, что война не оказалась красивой картинкой из глянцевой книжки? Разговор закончился ничем. И больно кольнуло то, что говорила эта девчонка о том, о чём думал он с досадой и непониманием, бывало, сам.
- Это нужно как-то иначе объяснять… - сказал он сам себе вполголоса, закуривая и с наслаждением глубоко затягиваясь на морозе у ступеней клуба. Может быть, побывала бы сама там, всё бы и поняла. А впрочем, нечего там таким, как она, делать…
 Он прогнал мысли о войне, окунувшись в новогоднее веселье. Знакомые лица, золото погон, блеск наград, – офицеры, многие с жёнами,  пришли в парадной форме, -  музыка; кто-то говорил тосты, кто-то в уголке перебирал струны гитары, и скоро зазвучали военные песни, от которых не уйти в военных городках, вспомнили и Афганистан, и «Тёмную ночь», но и на долю новогодних песен что-то перепало.
  Пили водку. За ребят. За здоровье. За всех нас… Сознание туманилось, становилось легко и бездумно, и ему это нравилось. С лёгким удивлением вместе со всеми перед боем курантов Ахиллес выслушал тягучую речь Президента и порадовался, услышав имя преемника: свой мужик, военный, армию не бросит. Да и уже не та разутая-раздетая армия гонит и бьёт боевиков, как в Первую войну.  Не дав додумать это, перезвоном ворвались в зал офицерского клуба куранты Спасской башни, отыграл гимн, зазвенели бокалы с шампанским и вспыхнули бенгальские огни. 
  Он улыбался, выслушивал поздравления, обнимал товарищей, поздравлял с Новым годом, Новым веком и Новым тысячелетием сам. «Вкусняшек каких-нибудь привези! – вспомнил он улыбающегося Татика. Сейчас, наверно, ребята сидят в палатке у печки, как они с Володей тогда, и кто-то перебирает аккорды гитары, а может, кто-то поймал музыку на приёмнике, и горит, как в войну, коптилка из снарядной гильзы, а за брезентом палатки кавказская ночь… По долам палатки ходят тени, кто-то курит, и огоньки сигарет ярко-красными точками светятся в полутьме. Ему показалось, что он словно вернулся туда, что стоит закрыть глаза и снова открыть, и он окажется среди своих ребят.
  Он охмелел уже порядком, но всё же протянул руку и налил себе полный бокал вина. В шампанском играли прозрачные пузырьки, оно загадочно вспыхивало в ярком свете люстры. Отошёл к подоконнику, тронул ладонью ледяное стекло, за которым залегла сварливая сестра той, кавказской – полярная ночь.  Зеленоватые отсветы северного сияния мерцали над кирпичными домами офицерского городка.
  Кто-то тронул его за плечо и, обернувшись, он увидел стоящего рядом помощника дежурного по полку. Растерянное лицо того заставило погасить улыбку.
- Что?..
- Сообщили только что. Там, у вас… Ребята погибли. Только что сообщили. Бой утром начался, но сообщили только сейчас. Ясности не было.
- Погиб, кто? Кто погиб?! – он толкнул поставленный на подоконник бокал локтем.
- Милашевич точно, ещё человек двенадцать. Уточняется…   
- Что? Кто это сказал?! Кто?! – Ахиллес рванулся к офицеру и встал перед ним, сжимая кулаки, - кто сообщил?
- Из штаба только что. Да ты послушай…
 Молча, кого-то оттолкнув, он прошёл к выходу, спустился по лестнице, шагнул в морозный воздух заполярной ночи. Мороз под минус сорок сразу схватил его, залез под рубашку, исколол ледяными иглами лицо. Сунув руки в карманы, Ахиллес быстро пошёл к зданию штаба.
- Ахиллес, ты… - дежурный майор встал из-за пульта, - уже знаешь?
- Связь дайте. Прямо сейчас. Туда, с «Волшебником», по позывному.
 Это было не положено, но майор не стал возражать и снял трубку телефона. Через бригадный коммутатор полетели через всю Россию вызовы, от позывного к позывному, как почтовые голуби, которые мчатся сквозь мглу, чтобы донести до друзей печальную весть.
 Его долго не соединяли, но, наконец, дежурный молча протянул ему трубку, и старший лейтенант услышал знакомый голос.
- «Волшебник»… - он запнулся, чуть было не назвав генерала другим, привычным, довоенным именем, но повторил, - «Волшебник», это я. Это Ахиллес. Это правда? Карабин «двухсотый»  и остальные тоже – это правда?
 Ему казалось, что он слышит на том конце провода, среди кавказской ночи, дыхание генерала. Но, быть может, это было лишь потрескивание разрядов в контактах телефонной линии…
- Да… Ахиллес. Это правда… Это -  правда.
  Он медленно положил трубку.
  Потом только пили. Новогодняя ночь превратилась в поминальную тризну. И Ахиллес всё не мог отогнать от мысленного взора разбросанные по серому истоптанному снегу тела товарищей и холодную темноту, обнимающую их…


  … Рассвет осветил уставшие, осунувшиеся лица морпехов, их красные от бессонницы глаза.
- Командир, вертушки на подлёте, - послышался голос радиста.
 Снова заклубился по высоте ярко-жёлтый дым, обозначая позиции. Абаджеров вышел из окопа. Вертолёт заходил на посадку.
  Александр отошёл в сторону, где на ровной площадке в ряд лежали убитые. Половина тел обгорела до неузнаваемости. Он шёл вдоль этого ряда, как вдоль строя. Остановился у последнего, снял шапку, отёр ладонью лицо.
  Ми-24 снова отработали по безмолвной в этот раз вершине, Ми-8, которому в этот раз досталась роль «Чёрного тюльпана», уверенно сел на площадку в стороне от окопов.
- Всё, грузим…
  Солдаты подходили по двое, приподнимали убитых товарищей за плечи и за ноги и так несли к вертолёту. Закоченевшие за ночь тела больше не кровили. Со стороны зелёнки взлетела зелёная ракета.
- Это свои! – предупредил Зима бойцов, - подмога подоспела. А мы вот не успели к ребятам…
  Морпехи первой роты и оставшаяся часть второй поднялись на высоту, заняли позиции. Теперь никакой враг не выбьет морскую пехоту с высоты. Да и некому выбивать – ночью пала Гинчезы и над ней виднелся российский триколор. Погрузка убитых закончилась, и вертолёт оторвался от земли.  Все провожали его глазами; молчали горы, только посвистывал в былках сухого бурьяна ветер.
- Приготовиться к залпу! – громко скомандовал старший лейтенант.
 Никому не надо было объяснять причины такого приказа. Все, как один, молча подняли стволы вверх. Лязгнули затворы. Бойцы не отрывали глаз от уходящего вдаль Ми-8, за которым по бокам, как ассистенты у боевого знамени, шли противотанковые вертолёты, и выпущенные в воздух длинные очереди загремели над безымянной высотой, провожая погибших товарищей последним салютом.
- Прощайте, ребята, - произнёс Зима, опуская автомат. Небо опустело.


…Что было впереди? Снег искрился по сторонам дороги, солнце ярко светило с безоблачного неба, и даже в холоде этот искристый блеск неуловимо обещал яркую южную весну. Машина покачивалась, плавно переваливаясь на ухабах, волной ходил провисший тент. Чёрный след колёс по недавно выпавшему снегу тянулся, изгибаясь, далеко, насколько хватало глаз.
  В расположении встретят ребята. Но не обнимет его Лёха Милашевич, не бросит солёную шутку Курягин, и Татик не затеет задушевный разговор. Не увидеться больше с друзьями. Никогда.
 Дорога пока вилась у подножья предгорий, потом начала выгибаться, поднимаясь серпантином по склонам. Навстречу попадались редкие, пропущенные на блокпостах, ржавые легковушки. Дымя из выхлопной трубы, проехал грузовик с уложенными в кузов дровами. Чем выше поднимается дорога, тем роскошнее сугробы по обочинам, тем пушистее снег на ветвях деревьев облетевшей зелёнки, безмолвно пережидающей короткую зиму. Ахиллес поймал себя на том, что напряжённо шарит глазами по заснеженным склонам, высматривая возможные вражеские позиции, которых здесь, конечно, не должно было быть.
 «Привези шампанского и апельсинов!» - будто услышал он голос друга и погладил туго набитый, всунутый под скамейку кузова вещмешок. Там были и шампанское, и апельсины, и пакет мандаринов, которые так любил Татик…
  У блок-поста «Урал» встроился в колонну техники. По обочине, продавливая глубокие колеи, прокатился пехотный БТР-70, чтобы встать во главе колонны.
- Да не нужно в кабину, я и в кузове проедусь! – голос был старческий и какой-то добродушный, - тут ваше место, а мне и в кузове хорошо…
- Не помешаю? – Ахиллес с лёгким удивлением посмотрел вниз. Рядом с машиной, опустив на снег большую чёрную сумку, стоял невысокий худощавый старик в армейском бушлате и чёрной рясе. Длинная борода была серебристо-седой, на голову, до пушистых белых бровей, натянута  черная меховая шапка-ушанка.
- Да нет, конечно, отче, как можно. Да что в кабине-то, вас бы пустили? – он принял сумку, протянул руку, помогая старику подняться в кузов.
- Ну вот, ещё и вам буду объяснять. Незачем старшего машины стеснять, у него своя служба… - священник сел на лавку напротив, у борта, и представился:
- Отец Александр. Иеромонах… Еду вот в бригаду морской пехоты.
- Значит, к нам. Да как это вы – на войну?
- Раньше в армии всегда полковые священники были, вот и я… Да и не в первый раз я. Тут, неподалёку, со спецназом с начала осени был. Это нужно. Там смерть с людьми рядом ходит.
 - Ходит, батюшка, ещё как ходит, - вздохнул Ахиллес, и старый монах понял, мягко спросил:
- Друзья погибли?
- Да. А я в отпуске был. Вот везу им – апельсины, мандарины. А их уж нет! – Ахиллеса прорвало, он взглянул в спокойные глаза старика и договорил, - и не увижу их больше. А я должен был быть с ними!
  Отец Александр помолчал, а потом протянул руку и тронул офицера за плечо. Он заговорил, тихо и спокойно, и Ахиллес, вслушиваясь в его слова, вдруг осознал и понял, как ребёнок, чистой верой, что не кончилась его с друзьями общая дорога. Дорога солдата, в трудный час заслоняющего грудью свою Родину. Братья, что легли на безымянной высоте, никуда не ушли, они всегда будут с нами, и в трудный час встанут плечом к плечу: Небесное и Земное Русские Воинства, чтобы заступать врагам путь снова и снова, и будут Русские воины стоять на страже своей Земли до тех пор, пока на уйдут с горизонта чёрные тучи войн нынешних и будущих.
  Пролетят года. И там, впереди, в страшный час последний битвы Святые Русские воины встанут рядом со своими живыми братьями.
 
  Высоко в чистом небе парил, купался в синеве белый голубь. Ахиллес следил за ним глазами, улыбаясь. Ни облачка не было на небе, и золотистый свет заполнял мир вокруг.
- Приготовиться к атаке! – командует Ахиллес и начинает расстегивать пуговицы бушлата. В траншее сбрасывают гимнастёрки солдаты, оставаясь в  тельняшках с небесно-голубыми полосами и чёрных беретах на головах. Золотом горят на беретах кокарды морской пехоты.
- Боеприпасы по максимуму, идём в наступление.
 Бойцы проверяют оружие, звучно щёлкают крепления магазинов; они рассовывают по карманам гранаты и  снаряженные патронами запасные магазины за пояса.
  Ахиллес поднимается на бруствер и встает на одно колено. Перед ним колышется волнами ковыльная предгорная степь.
- Христос воскресе! – кричит он, и вторят ему солдаты, и перекатывается русский клич по рядам  из конца в конец:
- Воистину воскресе!
- В атаку, вперёд, братья!
  Они идут в полный рост, широко шагая в вольной степи. Стреляют на ходу, и грохот выстрелов оглушает, пули роями уносятся вперёд, туда, где чернеет, всё расширяясь и темнея, не вражеская цепь даже – сплошной строй, и вспыхивают там зарницы ответных выстрелов, и злобно, охватывая фланги, как саранча, он течёт вперёд, чтобы раздавить, смять, опрокинуть Русских солдат.
  Почувствовав, что сзади происходит что-то важное, Ахиллес быстро оборачивается.  Белый голубь по-прежнему парит над ними, а выше голубя проступает, проявляется огромный сияющий Крест и сверкают на нём буквы, складываясь в горящую надпись «Сим Победиши!» И не смогут обойти их: справа и слева позади Русского строя появляются Святые воины, идущие в атаку вместе с ними. Он узнал среди них Евгения Родионова, Александра Соломатина, Алексея Милашевича, Владимира Таташвили, Александра Отраковского; и многие другие, знакомые и незнакомые, имена которых Ахиллес знал, а о ком-то даже не слышал, шли могучей ратью, перегораживая небо и степь. Вот Александр Суворов и Фёдор Ушаков, вот распятые Воины Андрей и Никита,  вот Александр Пересвет и Родион Ослябя,  а вот уже православные монахи с большими крестами идут, и хоругви с обликом Спаса колышутся над ними.
 Окрылённый, он устремляет взор вперёд и видит перед цепями морпехов впереди, на белом, убранном  в красную сбрую и попону коне, святого благоверного князя Александра Невского, и обнажённый меч сияет в его руке. 
  Голубь поднимается всё выше. Отсюда, с неизмеримой горней высоты, Русского войско, озаренное лучами солнца, сияло, словно золотая чешуя на панцире великана-богатыря. Плавно изгибался горизонт, и двигался навстречу Русским сомкнутый в шеренги чёрный строй, будто змея на боку ползущая, выгибает своё тело, стремясь захватить своими петлями Святую Русь, как напружиненная к броску гадюка. В разы превышала вражеская рать светлую дружину Святой Руси. Замолчали автоматы, и поднялись мечи, и сверкнули штыки, и войска сошлись, и грохот от столкновения их достиг небес, и тьма упала на землю, и чёрные тучи сошлись, скрыв всё, и даже сияющему голубю не видно стало, как шло сражение: лишь грохот, и вой, и гром битвы сокрушал Землю.
 А потом наступила звенящая тишина. И разорвал её дружный крик, разошедшийся эхом по всей Земле, от края и до края:
- Победа! Слава Христу! Слава! Слава! Слава!
 
КОНЕЦ.




* Как я говорил выше, на памятнике возле нашего училища фамилия героя указана как "Малашевич", а мой соавтор в своих записках писал ее как "Милашевич". Так она звучит и в повести.
** В Сети встречается название этой высоты как Гинчены. Но почему-то и Иван, и ещё несколько ветеранов, прошедших эту войну, называли эту гору "Гинчезы", и в повести оставлено это название.