Лето

ЛЕТО



Неизвестно, сколько он жил в этом подвале.

Да и не хотел знать. И думать не хотел о том, что было  в его жизни прежде. Стирал мысли эти. Сперва  с трудом, катаясь по полу, скрежеча зубами, врываясь пальцами в землю вперемешку с кусками бетона, срывая кожу. Затем всё легче и легче.   А потом  и вовсе исчезли они, мысли прежние,  из Нового Его. Словно и не было Того, кто был раньше. А всю жизнь свою  и был этот  -незнакомый самому себе  житель подвала.

А в подвале том было всё, что ему необходимо.   


У Него был свой календарь. Он срывал его листья, не зная,  когда рассвет  царил над землёй, а когда закат провожал  тихой колыбельной мир ко сну.   По велению души срывал листки, обозначая новый день СВОЕГО  пребывания в этой жизни.


Здесь было всё. В  одном углу холмы снега,  в другом первая трава, преходящая в ярко цветущую весну. В третьем углу  золотистая осень ослепляла своими листьями. Не было только лета в углу четвёртом.  И в календаре не было.  Его вообще не было.


Здесь было всё!  Неисчислимые  стеллажи книг. Старый проигрыватель, играющий «Времена года» Вивальди. Все. Кроме второй части концерта Лета. Пластинка была разломлена и склеена бережно так, что почти не ощущался скачок в переходе к осени.


И всего единственная связь с   чужим и забытым - приоткрытое маленькое оконце в полу с решётками. Что так и не сумел закрыть.

Он проводил время обычно за чтением книг и музыкой. А остальное -  в раздумьях,  которые  не удавалось осознать. Казалось, мысли эти проникали извне и сводили его с ума. Но он тянулся к ним, как  за чем-то, без чего всё закончится  и так и не будет найден ответ. Хотя жизнь без вопросов его вполне устраивала. Но каким-то жгучим внутренним чувством он ждал неведомый ему ответ на непОнятый  им вопрос.  Он уходил в себя. Глубоко-глубоко. Бродил  среди зимы, лепил снежки и кидал их в сугробы. Касался пальцами нежных первых цветов ожившей весны, листвы уже засохшей, но по-прежнему слепящей золотом.  А перед тем, как  срывать лист календаря долго стоял перед ним,  словно размышляя,  всё ли сделал в этом дне,  что позволило бы ему закончиться.


Его всё устраивало в таком существовании.  До того дня, как в   окошко проник котёнок. Вернее,  пытаясь пролезть, застрял  в  решётке и жалобно мяукал.
Его плач сначала не был слышан. Вивальди заглушал его  своей наполненностью чувств. Вдруг пластинка застряла, и раздался писк.

Он встал медленно с кресла, огляделся и  то, что увидел так испугало Его, что,   отбежав назад, плотно закрыл уши. Долго метался между зимой, осенью, весной.  То закрывая уши, то открывая в надежде, что плач уже не слышен. Но бедный малыш  истекал кровью, поранившись о железные прутья.

Он всё же решился осторожно посмотреть на него и застыл,  не   отводя  взгляда от этих глаз, кричащих болью и надеждой о спасении.


- Не! Нет! Я не  могу!-  впервые услышал подвал Его голос.


Он упал на колени и завыл: «Я не могуууу!!!».


Раненое существо ответило отчаянным плачем. И он пополз к окну. Попытался  раздвинуть решётки. Но они были  надёжно вколочены.  «Только  не изнутри. Здесь ничего сделать нельзя было» – вдруг понял Он. Плач врывался  в него, в само его существо,  и он дрожащей рукой решился коснуться котёнка. Рыдая, поцеловал  в лобик.

И убежал. Ещё громче завыл,  забившись  в угол. Тот угол, где не было лета.

Они рыдали вместе. А потом малыш  прикрыл глаза и, казалось, уже смирился.

Он  смотрел на затихшее крохотное  тело, на кровь, стекающую по стене. И, закричав во весь голос, вскочил. И впервые, за вечность  по его календарю, открыл дверь. Он шёл по ступенькам, не смотря вокруг. Только себе под ноги. Стараясь не думать, что выходит в тот, другой, несуществующий для него мир. Кинулся к окошку и  оттуда осторожно вытащил изорванное тело котёнка. Тот   едва замурлыкал и замолк, пытаясь открыть глаза полные слёз.
Он стоял не двигаясь. Вернуться - значит похоронить  медленно в мучениях умирающее ласковое существо, которое лапкой едва гладило его  лицо.


Карта того  чужого мира предстала пред глазами. Не живыми объектами,  а нарисованными,     и он, глядя под ноги, не замечая шарахающихся от него людей, шёл по этой карте к клинике. Прямо сто метров, налево двести, пятьсот направо. Дверь. Открывает её  и подаёт в чьи-то руки слабеющее тельце. Голос. Несколько минут  кто-то  ласково проговорив с котёнком, произнёс в Его сторону: «К следующему  утру вернём потерянную кровь, подлатаем,  ну а потом, как всему живущему, антибиотики,  витамины и отдых.


Он молча  вышел из  здания. Рядом была скамейка. Так и просидел  неизвестно сколько.  Здесь был совсем иной счёт времени. Сидел   недвижно.   Пока к нему, заметённому  тополиным пухом, врач не вынес мяукающий клубочек. И положил его рядом на скамье.

Он понимал, что  оказался в Лете, и это парализовало его.
Котёнок, оживившись слегка, стал  ластиться к его колену, лизать ласково руку. Но этот тополиный пух не давал Ему сдвинуться с места.  Он упорно пытался представить карту, ведущую назад. И вдруг  малыш, взобравшись к нему на колени, с нежностью посмотрел на него.

Он лишь увидел его взгляд и снова не мог оторваться от этой преданной мордочки и любви в глазах.  К нему??? Любви???!!!

Что-то забытое застучало в груди, волнующе, перехватывая дыхание.  Погладил котёнка шершавой рукой.   И тут  заиграл Вивальди . Казалось изо всех окон!  Это было Лето!  Которое он не слышал, казалось, века. Но помнил каждую чарующую  ноту. И слёзы полились по его щекам.

Он резко поднялся со скамьи и  увидел деревья в буйстве  цвета, дома с распахнутыми окнами. Вот на балконе играет  девочка на скрипке. Вот кто-то вывешивает бельё. Вот у фонтана пытаются поцеловаться, наверное, впервые,   такие юные, совсем ещё дети. Вот бабушка остановилась с коляской и взяла на руки плачущего ребёнка.  Скрипка, плач ребёнка, шёпот влюблённых подростков, шелест листвы. Все эти звуки всплывали, то затихая, то усиливаясь, сплетаясь воедино, всплывали   в Музыке,  забытой давно и такой любимой когда-то Музыке!  Звучащей в нём? Или же вокруг? А, быть может, одновременно.











.