Монах

               
Маша

«Liebe Erika, - Маша вглядывалась в полустертые строки письма, - …не считай меня сентиментальным, но эта щепотка песка в конверте, почти такого же, как на прекрасной косе, с которой теперь благодаря тебе у меня столько связано, а также моя фотография скажут тебе больше, чем я могу написать…» Маша бережно вытащила из полуистлевшего конверта фотографию бравого юноши в летней форме африканского контингента роммелевской армии периода 1940 – 1943 годов. Потом она долго рылась в интернете, стараясь откопать как можно больше информации о группировке Роммеля в далекой Северной Африке , следы которой неожиданно привели в уютный город на балтийском взморье, где она, Маша, недавняя выпускница столичного вуза, работает всего несколько месяцев в музейном фонде, не переставая удивляться тому, чем ее, историка по образованию, так щедро одаривала судьба.
Уроженка вильнюсского края, из семьи интеллигентов литовско – польского происхождения, она обожала Вильнюс, исходила его вдоль и поперек, знала его непростую  историю, любила  старый город с его Острой Брамой, башней Гедиминаса, кафедральным собором, уютными студенческими кафешками и старым университетом, который еще помнит Стефана Батория и старше, чем знаменитый московский коллега, куда ей посчастливилось съездить по студенческому обмену. Если бы не ее замужество, неизвестно, оказалась ли бы она здесь, у моря, куда обычно приезжала летом и жила у тети в Паланге. Муж, клайпедчанин, нашел себе работу в порту, и она, как «декабристка», отправилась следом, оставив любимых мамусю и татусю, а также вольную студенческую жизнь, променяв их на нечто, что до конца ею еще не осознавалось, хотя это нечто уже вторглось в ее жизнь, заняв там существенное место.
Город обрушился на нее сразу старыми и стилизованными под старые мостовыми, фахверком, которого в Литве больше нигде не было, уютным двориком искусств и пассажем Фридриха. Здесь оживали страницы прочитанного ею Таториса, она и ее суженый часами бродили по городу, выискивая следы того, о чем автор рассказал в своей ставшей хрестоматийной книге. Влюбленные целовались у бывших прусских  ворот на Малунининку, прятались от дождя   в галерее старой кирхи, нынешней православной церкви у парка скульптур, и   слушали по воскресеньям карильон на Лепу у старой неоготической почты, а потом бежали в свое маленькое уютное гнездышко, которое для них сняли его родители в старом доме рядом с Анике. Отсюда и ему и ей до работы было недалеко: он каждое утро отправлялся в порт, она в музей.
Цокая каблучками по старым плитам, она пыталась представить себе, кто и когда еще ходил здесь, зная наизусть все сложные повороты истории этого города,  проявившиеся в его застройке, архитектуре и даже в менталитете людей, здесь живущих…
Итак, Эрика Берг, дочь немки -  уроженки Мемельленда и  видного коммерсанта англо – саксонского происхождения, предки  которого  поселились здесь в середине 19 века.  Семья, судя по данным городского архива, многое сделала для города и его жителей. Среди их пятерых дочерей Эрика – самая младшая, вероятно, любимица, по обычаю, «паграндукас» - последыш, поэтому , вероятно,  и на роман с младшим офицером вермахта смотрели сквозь пальцы, мол, ребенок увлекся, почему бы и нет!
«…Твои родители - очень хорошие люди. Надеюсь, все это скоро закончится, и я смогу просить твоей руки, моя дорогая!» - было написано  в письме.
Маша невольно улыбнулась. Кастовость при заключении брака иногда аукалась даже сегодня, а уж тогда, в те годы…
Ей нравилось, что, по крайней мере, ее родители и родители мужа таковыми не являлись. Студенческое увлечение быстро переросло в серьезные отношения, а свадьбу, которой молодым так не хотелось, пришлось все – таки делать по всем канонам. Тем более в Вильнюсе,  где ее многочисленная польская родня хотела пышной церковной церемонии, а его родителям, практически атеистам из приморья, пришлось согласиться со всем, лишь бы первые шаги молодой пары в браке были в унисон. Марии же и ее супругу хотелось уехать на экзотический остров и никого и ничего не видеть… Но… Зато теперь они только вдвоем! Его родители почти не вмешиваются в жизнь молодых, они созваниваются по выходным и на праздники, мило и вежливо общаются, но старшие не ворошат быт молодых, предоставляя им возможность жить достаточно независимо. Муж же огорошивает ее подарками: то утром она находит розу в постели, а он уже ушел на работу, то затаскивает ее в джаз – клуб, зная, что она обожает старый классический джаз, то вдруг приготовит невиданное блюдо, готовка – его хобби! Она же вот уже несколько недель сидит с этими письмами, которые так неожиданно свалились на них в этот юбилейный год.
Да, год был действительно сложный. Сам факт тысячелетия – событие из ряда вон выходящее, а уж юбилей страны, сплошь исторически состоящей, как лоскутное одеяло, из множества территорий, воссоединенных в единое целое, тем более.  Стихийно возникшие вопреки всеобщей европейской глобализации националистические тенденции привели к  тяготению  к своим пракорням. Даже жямайты свою википедию создали, а возведенные в городе один за другим исторические памятники – всадник в сквере у «Меридиана» и арка со словами поэтессы «Мы – один народ, одна земля, единая Литва» - только подогрели этот интерес к проблеме, ибо Большая и Малая Литва, а также прилегающие к ним территории, были ни что иное, как  некогда существовавшие части Восточной Пруссии и Речи Посполитой, а также великой самодержавной России. При этом нет – нет, да и вспоминалось на романтической волне «Саюдиса», что границы некогда Великого Княжества Литовского простирались до Черного моря. А после воссоединения двух Германий в народе забурлила молва, что Мемель – Клайпеда и Кенигсберг – Калининград отойдут к немцам. Тогда, после советского периода,  для кого –то это было в радость: заживем, наконец! Кто –то рассказывал анекдоты, мол немецкие солдаты  входят в избу, кричат: «Яйки! Шпик! Млеко!» Бабка ждет, что ее расстреляют, а они ей: «Бери!» На самом же деле это привело к активному развитию нацменьшинств (демократия!), объединенно – разрозненному росту национального самосознания, в Вильнюсском крае – к интенсивному налаживанию отношений с Польшей, в Мемельском – с Германией (СП, повышение интереса к немецкому языку, туризм), вплоть до отдаленных прогнозов, что некий поляк станет в ближайшем будущем президентом Литвы.  Кроме того, вспомнили, что некогда прусский король после эпидемии чумы, унесшей тысячи и тысячи жизней, пригласил населить его опустевший край выходцам из нынешней  Австрии и Швейцарии, и сразу нашлись потомки таковых на территории Калининградской области и здесь. А в переходный период после победы Антанты  в первой мировой войне здесь несколько лет были французские войска до определения статуса этой территории. Их пребывание закончилось восстанием, подготовленным из Большой Литвы, тогда ограничивавшейся лишь Каунасским уездом, однако культурные связи имеют место быть, да и язык изучают в школах города.
Маша привстала, подощла к окну. Из ее кабинета, находящегося «на крыше» музейного здания, старый город был, как на ладони. Она всегда подходила сюда, к этому окну, когда приходилось долго сидеть с бумагами у компьютера. Больше всего в такие минуты ей хотелось научиться профессионльно фотографировать или рисовать. Ее темами были бы крыши этого города, старые улочки и переулки, набережная реки, переправа, взморье. Она и ее муж  совсем недавно здесь, а ей казалось, что она вросла во все это, настолько близко и трепетно воспринималось  то, с чем приходилось сталкиваться каждый день.

Жан

Смуглая кожа, тонкие черты лица, длинные пальцы рук. На правой руке массивное серебряное кольцо, на витиеватой сетке – основе  голова собаки с факелом. Всегда в черном. Молчалив. Разговоры построены по принципу вопрос – ответ. Ни слова больше.
 Маша битый час рассматривала Жана, благо сидела на конференции в президиуме прямо напротив приглашенных дорогих гостей. Гость и впрямь был дорогой. Именно благодаря его е- майлу и завязалась эта история, которая обогатила музей еще одной солидной находкой, уводя нить поисков в предвоенный Мемель, ибо вступившие вместе с Гитлером войска называли его именно так.
Потертая  кожаная  светло – коричневого цвета сумка военного образца, которую Жан передал в дар музею… Найденная под руинами  старой мечети в северо – западной Африке в Мавритании,  она была полна писем и записей, отчасти полуистлевших, отчасти полустертых  ввиду непригодных для хранения условий. Однако историю горожанки Эрики Берг и младшего офицера вермахта все же можно было проследить по тем немногим оставшимся письмам, которые так и не были отправлены , так же, как и выстроить логику  размышлений самого автора писем и его дневниковых записей, пусть и отрывочных…
Жан, ожидая, пока ему предоставят слово, вежливо слушал переводчика, который сидел рядом и доносил до него суть сказанного очередным докладчиком. Ему, владевшему многими языками, впервые пришлось столкнуться с литовским, и приютившие его на пару недель монахи – францисканцы по его просьбе давали ему  уроки литовского. Само пребывание в монастыре не было для него новинкой. В ранней молодости он несколько лет жил во Франции у доминиканцев, которых считал своими родителями и наставниками. Своих настоящих родителей он не знал и не помнил. Его детские воспоминания – это постоянно меняющиеся тети и дяди и дороги, дороги, дороги. Если бы его спросили, где твоя родина, или каков твой родной язык, он вряд ли бы ответил на этот вопрос. Пойманный за кражу апельсина на рынке, он был спасен от очереднго детского приюта монахом, который и привел его в монастырь. Там он получил  хорошее образование, научился всему, что ему могло бы понадобиться в самостоятельной  жизни, благодаря наставникам закончил теологический факультет университета, а потом исколесил всю Европу, перебрался в северную Африку, продолжая нести в себе то, что заложили в него доминиканцы, став неким подвижником идеи веры и справедливости в той степени, в какой ею обладали его братья во Христе.
Он внимательно смотрел на Машу, он не мог не смотреть на нее, потому что она сидела прямо напротив него. Про себя после первого же знакомства с ней он назвал ее сестрой. Иногда ему казалось, что будь у него сестра, она обязательно была бы такой же. Открытый взгляд, приветливая, знающая свое дело и языки, она была готова прийти на помощь,подсказать, объяснить. Именно она ответила на его е-майл, отправленный из Нуадибу в Литву, когда он, наконец-то, решил, как ему поступить с его неожиданной находкой.

Иоганн

Иногда он и сам не понимал, как и зачем вляпался  во все это. Под «всем этим» он подразумевал и отца, его на этот шаг сподвигнувшего, и фюрера, которого он, как и все мальчишки его возраста, боготворил, и эту чертову африканскую кампанию, в которую «по блату» его засунул кузен отца, обещая начинающему офицеру быструю и успешную карьеру. В их семье все были военными, а Бисмарк с его франко -  прусскими войнами был чуть ли не идеалом политика и военного стратега, поэтому не понимать, что новый идол Адольф Гитлер поступает вопреки наказам Бисмарка – не вести войны на два фронта – он не мог.  Присоединение Мемеля, ввод войск во Францию, перспективы английской кампании, а там, того и гляди, большая война с Россией – для этого нужны были ресурсы. Именно поэтому он, Иоганн, и его командир Роммель бегают сейчас по пескам северной Африки. Причем ситуация похожа на патовую. Даже письма отправить нельзя. Связь поганая. На фоне общей гнетущей ситуации только его неожиданный отпуск перед переводом в Африку казался радужным событием. Старый Мемель и Эрика – вот то, что радовало Иоганна и помогало выживать. Наскоро набросав пару строк в походный дневник, он спрятал его в сумку и сладостно вытянулся на матрасе…Эрика…
Вот они переходят биржевой мост, вот сворачивают и идут вдоль набережной в сторону драматического театра. Они всегда после всех прогулок возвращаются к Анике. Хрупкая и тоненькая, Эрика напоминает Анике. Только она не застывшая статуя, а открытая книга, она без умолку рассказывает про отца  и мать, про родственников, про семейные праздники, про городские традиции. В кофейне на площади они пьют кофе со сливками. А потом он провожает девушку до ее дома. Родителей он видел только издалека, они его  тоже, но в дом пока его никто приглашать не спешит. Отрадно, что Эрике не запретили общаться с приезжим офицером. Значит, восприняли увлечение дочери всерьез. Эрика…

Находка

С Али Жан познакомился на корабле по дороге в  Нуадибу. Тот пригласил приятеля к себе домой. Дом оказался не совсем домом. Вернее, после Европы Жан воспринимал окружающее несколько неадекватно. Итак, здание  напоминало скорее большую хозяйственную постройку без окон и дверей. Впрочем, двери нашлись. А за ними …был настоящий дворец в понимании европейца, конечно. Изысканный внутренний дворик, фонтаны, отделанные изящной плиткой помещения, великолепно заваренный зеленый чай на серебряном подносе. Молчаливая супруга Али, почти вся укутанная в ткань, принесла фрукты и удалилась, часто – часто ступая по узорчатым плитам мелкими шажками,  предоставив возможность хозяину дома и гостю вести беседу наедине. Уютно расположившись на шелковых подушках, они говорили обо всем: религия, обычаи, женщины, семья – вот тот приблизительный  перечень тем, который был интересен обоим.  Жан удивлялся, сравнивал, но не спорил, считал, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Али предложил ему остановиться у него на несколько дней. У Жана же была договоренность о встрече с его коллегами, поэтому он вежливо отказался.
Помимо дел, которые его привели сюда, им двигало еще и здоровое любопытство. Поэтому все свое свободное время он бродил по улицам, впитывая, как губка, нравы чужой страны. Контрасты были ужасающими. Роскошь и нищета соседствовали друг с другом. Шикарный лимузин и уличная колонка,у которой присела оправиться и тут же омыться спрятанная под многослойными тканями молодая женщина, гигантский отель суперлюкс и мазанка, закрывающая своих обитателей от песчаных бурь, кругосветный лайнер и жалкая лодчонка, помогающая не погибнуть от голода местному обывателю…Ну да, если на каждую женщину приходится 4,4 рождений, если средняя продолжительность жизни 58 лет у мужчин, 63 года у женщин, если грамотность — 59 % у мужчин, 43 % у женщин…
Тот же Али успел рассказать Жану о старом храме. Уладив основные дела, Жан отправился туда один,  взяв машину напрокат. Ехать пришлось долго. Наконец, Жан притормозил у старого полуобвалившегося здания. Он долго бродил вокруг, потом нашел какую-то лестницу, ведущую вниз, и начал осторожно спускаться в подпол. Среди мрачных камней было много ящиков и коробок. Некоторые из них развалились, кое – какие уцелели. Надев припасенные для подобного случая перчатки, Жан стал внимательно рассматривать их содержимое, бережно перекладывая то, что уцелело. Хорошо еще, что климат здесь благоприятный, не все успело разложиться или отсыреть. Уже собравшись уходить, он заметил в дальнем углу какой – то  сверток. Он был больше похож на лохмотья. Жан брезгливо развернул их. Под ними оказался ящик, в ящике - бумаги,  среди которых  Жан увидел что-то, похожее на светлую кожу.
Так и есть. кожаная сумка… 

В отеле

Жан вскипятил воду и тщательно ошпарил заварник и чашки. Затем он бросил щепотку зеленого чая в чайник и залил его немного отстоявшейся горячей водой. Через полчаса должен был зайти Али. Жану хотелось ответить гостеприимством на гостеприимство, поэтому он взялся за чай, зная, как здесь ценят этот напиток.
Пока чай настаивался, он отправился в душ. Стоя под струей чуть теплой воды (было жарко несмотря на работающий кондиционер!),  он вдруг представил себе, что девушка, имя которой  упоминается в письмах, жива. По крайней мере,  люди ее поколения вполне могли быть живы, прикидывал он теоретически.  Тогда вся эта история с находкой имеет смысл. Переодевшись, он снова занялся чаем. В дверь позвонили. На пороге стояли Али и его младший сын Абас.
Жан пригласил друзей к столу. Абас, прекрасно говоривший по – французски и по – английски, отказался сесть к столу, взяв лишь что-то сладкое, и отправился в большую комнату, чтобы заняться там «ралли» – начать осваивать папин новый подарок  - гоночную машину,  управляемую пультом.
Али оценил старания друга, сказав, что у них только мужчины так хорошо заваривают чай. А сладкое  к столу – это занятие для женщин. Жан уже усвоил, что, по мнению нового друга, лучшие повара и лучшие водители  – мужчины. Женщины же – это дети, дом, семья, наряды и косметика. При этом женщины их круга – тех, кто имел отношение к порту и его руководству - хорошо образованы, но … живут, как редкостные птицы в золотых клетках,  их удел – семья. Европейское «женщина – руководитель», «женщина – лидер партии», «женщина – президент»  звучало здесь почти, как табу. Когда же Жан заговорил о находке и о том, что, вероятно, женщина, чье имя здесь упоминается, жива, Али задумчиво  посмотрел на него, помолчал, а потом   в свойственной ему философской манере произнес, что не женщина здесь важна, а город.
- Город? – переспросил Жан. – Почему город?
- Потому что это уже не личная история, а история города, страны или даже стран. А еще история войны, к которой и этот Иоганн и эта Эрика имеют непосредственное отношение. Искать нужно не Эрику Берг или ее потомков, а инстанции, которым будет интересен этот исторический материал, - добавил он.
Когда друзья ушли, Жан нырнул в интернет. Итак, Мемель – Клайпеда, Литва, Малая Литва, Восточная Пруссия, 1918 год, 1919 – 1923 гг., 1938 год, Гитлер…1945 год…Кроме того, 1912 год, Анике, 1989 год… 2003 год… Арка…2009 год … Тысячелетие Литвы…Юбилейный год!
За границу так называемого бывшего Союза он не ездил, кроме того, тормозом было незнание русского языка либо какого –то местного языка. Правда, в Чехии и в Польше ему уже  пришлось побывать. Найдя «Клайпеда – музей Малой Литвы», Жан, подумав,  начал писать письмо по – английски. 

Отъезд

Дверь в кабинет отца была приоткрыта. Довольно строго воспитанная Эрика и не подумала бы подслушивать, но разговор шел на повышенных тонах, поэтому невольно можно было вычленить каждое слово.
- Война – прибыльное дело, - звучал голос постоянного партнера отца по бизнесу и частого гостя в их доме господина Пауля.
- Я не хочу пачкать свои руки! Баста! – кричал отец. – Ты знаешь, чем все это может кончиться!
Ее обычно сдержанный отец кричал – это было ново для Эрики. Впрочем, как и многое стало вдруг другим в ее родном городе.
Еще совсем недавно она ходила в гимназию для девочек по улице президента Сметоны, сейчас эта улица стала улицей Адольфа Гитлера. Уютный город заполнили военные. Она больше не каталась на трамвае с подругами, не ездила с Кэт на пленэры на косу, отец запретил ей общаться с «богемной» подружкой. После отъезда Иоганна, с которым они общались почти месяц, Эрика загрустила. Кроме того, от него не было писем, хотя он обещал регулярно присылать корреспонденцию, а через год обязательно приехать вновь.
Выросшая среди сестер в пуританской семье, обученная с детства вести хозяйство, варить варенье, шить, вязать, вышивать, она должна была поститься, регулярно ходить в церковь, кроме того, она умела прилично играть на рояле и свободно говорила по – немецки, по – английски и по – литовски. Берги растили дочерей – будущих жен и матерей, семейные ценности для них были превыше всего. После последних перемен  и во избежание нежелательных и опасных контактов в эти неспокойные дни единственным семейным развлечением в городе для их семьи были концерты органной музыки в бывшей гимназии Эрики, которые проходили в великолепном зале с витражами. Отец, как почетный гражданин города, всегда получал именные приглашения, и они всем семейством отправлялись туда, заранее предвкушая то неописуемо – возвышенное, сходное с молитвой чувство, которое навевала обычно музыка Генделя и Баха.
Случайное знакомство с Иоганном превратило жизнь Эрики в праздник. Однажды спрыгнув с трамвайной подножки, она подвернула каблучок. Прихрамывая, она пошла по тротуару. Офицер, который спустился  вслед за ней, извинился, догнал ее, взял ее под руку и предложил довести до дома. Так они и познакомились.
Ему, выросшему далеко от берегов Балтики, было все ново и интересно.   Эрика показывала ему свой Мемель, который знала только она, и который не сразу мог увидеть и распознать приезжий. Она любила здание старой почты, туда они приходили просто постоять и поглазеть вокруг. Гуляя по улицам старого Мемеля, она рассказывала о том, что  в здании ратуши жила когда то королева Луиза, которая по почтовому тракту приехала сюда из Кенигсберга, спасаясь от наполеоновской армии.  На старом кладбище за ее гимназией у нее были любимые укромные уголки, где на старых плитах значились имена канувших в лету  горожан. О них и их делах Эрика могла рассказывать часами. Иногда они подолгу простаивали на набережной, наблюдая за причаливающими кораблями. Его она познакомила с Кэти и ее друзьями. В мансарде у подруги, родители которой были профессиональными художниками,  по четвергам собирались художники и поэты. Было весело! Оказалось, что Иоганн боготворил запрещенного Гейне, немного рисовал, причем его карандашные наброски – портреты, сделанные мгновенно, передавали необычайное сходство с оригиналом.
Один из таких рисунков – портретов Эрика хранила у себя в комнате в ящике письменного стола, так же, как и их общую фотографию, которую они сделали в городском ателье в центре города незадолго до отъезда Иоганна.
«Отъезд» - это слово зловеще звучит уже который день в их доме.Отец продал фирму господину Паулю. Мать и старшие сестры собирают вещи. Дом полон коробок, ящиков, чемоданов. Эрика одна слоняется без дела из угла в угол. «Бросить все, бежать, почему? - проносилось у нее в голове. – Военные военными, но война где –то далеко. А как же ее адрес, ее переписка? Да, отец боится за них за всех. В Англию к дальним родственникам отца они уже выехать не могут, есть какая –то родня у матери в Дрездене и в Лейпциге. Кроме того, там хорошие старые университеты, » - Эрика поняла, что хочет учиться.  «Может, пока все непонятно, это самый лучший выход из положения – учеба», - успокаивала себя она. 

Нить

Маща погрузилась в изучение архивных документов. На момент прихода Советской Армии город был практически пуст. Все, кто мог выехать, выехал вместе с войсками. Последние двадцать лет городом управляли французы,  литовцы, немцы, чего было ждать от красных, от  советских, не знал никто.Уехали немцы, уехали мемельлендеры, уехали семьи коммерсантов, выходцев со всей Европы, несколько веков жившие здесь и связавшие свою жизнь  с городом – портом. Геббельсовская пропаганда сделала свое дело!
Однако старые карты и планы могли точно указать, где кто жил в предвоенном Мемеле. Да и вышедшие недавно «Клайпедские акварели» служили подсказкой для тех, кто интересовался жизнью горожан накануне войны. Итак, Берги жили недалеко от сквера Донелайтиса. Престижный район. И скорее всего выехали вместе со всеми или раньше, до последней стихийной волны отъезжающих.  «Куда?» - вот вопрос, над которым ломала себе голову Маша.- В Англию уже не могли, значит в Германию или в Америку…»
Вопрос этот не давал ей покоя, тем более, что Жан должен был приехать со дня на день. Она готовила конференцию, связанную с юбилеем города, и предварительно было решено, что он выступит на ней, и  история Бергов будет логическим дополнением того материала, который  должен быть представлен слушателям.
На днях она впервые поссорилась с мужем. Он возмутился, что она либо на работе, либо спит. Их совместные  прогулки исчезли из  распорядка дня. «Ты не беременна? С тобой все в порядке? Ты все время спишь,» - говорил молодой супруг, тревожно глядя на осунувшееся лицо жены, ее огромные глаза, казалось, стали  больше прежнего. А нынешней ночью она проснулась от собственного громкого крика, напугав тем самым супруга еще больше. 

Сон Маши

Гигантский маяк на севере Шотландии. Она и ее муж, служащий метеостанции, которая находится здесь же, живут на маяке, как у Бога за пазухой. Он постоянно занят своей профессией: аппаратура, техника, связь  - все на нем. Она ведет дом, время от времени готовит встречи с гостями, для которых этот старый маяк – не метеостанция и сигнальный огонь для судов, а объект для посещений в обзорной туристической программе. Тогда она готовит по старо – английским поваренным книгам (бюро по туризму заключило с ней договор и оплачивает ее работу!), накрывает на стол к приезду гостей, помогает гиду во время экскурсии. Раз в неделю они садятся в свой вместительный автомобиль и едут в ближайший прибрежный городок: магазины, парикмахерские, салоны, а, главное, школа – интернат, откуда они на выходные забирают свое солнышко – свою Аннетту, белоголовое чудо с косичками, первоклассницу, отличницу, красавицу. Все вместе они отправляются в цирк или в театр, в любимый Аннеттин детский ресторан, а потом едут домой. Эти длинные выходные – настоящее счастье для всех них: отец  постоянно возится с Аннеттой, они запускают воздушного змея, бегают на перегонки, катаются на велосипедах, по вечерам устраивают кукольные спектакли ( кукол она  и Аннетта  шьют сами). А поздно вечером они бродят у самого моря, слушают его шумную и величественную песнь…
Раз в году исторический музей их округа устраивает рыцарский турнир. Происходит это здесь же, у маяка. Это старая  традиция, и пары, которые служат на маяке, обычно помогают организовывать ристалища. Вот и на этот раз к ним съехались стар и мал.
В самый разгар праздника, когда зрители, разгоряченные едой, напитками и не теплым, но ласковым северным солнцем,  были увлечены ристалищем, Маша, стоявшая в толпе, вдруг  почувствовала  чье –то ледяное прикосновение. Она оглянулась и увидела за собой огромную фигуру рыцаря в металлических доспехах. От неожиданности она закричала … и вдруг открыла глаза.  Она лежала в собственной постели, а на нее встревоженно смотрел  проснувшийся от ее крика муж.      
Накануне она ходила к коллегам на выставку, там, в глубине темного зала, на пороге которого она остановилась, смутно  вырисовывалась  фигура рыцаря в металлических доспехах (инсталяция!). Причем, измененная освещением, она казалась гигантской. Ей, знакомой с новинками современного музейного дизайна, была вполне понятна техническая сторона дела, но, тем не менее, впечатление было настолько реалистичным, что в зал она так и не вошла… Этот самый гигантский рыцарь и дотронулся до нее во сне холодной металлической рукой… 
- Черт знает что! – подумалось ей. – Заработалась!
Оторвавшись от письменного стола, она вновь подошла к окну: крыши старого города были, как на ладони. К сожалению, судьба Эрики Берг, выросшей здесь, под этими крышами, и унесенной войной в неизвестность, так и осталась белым пятном. Пришлось ли ей, юной и любознательной, слушать лекции в аудитории Лейбница в Лейпциге и  символически прикасаться к ступням  Фауста и Мефисто или наслаждаться  музыкой  в дрезденском оперном театре, успела ли она уехать из уничтоженного  союзниками древнего саксонсонского города куда – нибудь еще или ей суждено было погибнуть вместе семьей под бомбами… Маша не могла ответить на этот вопрос, ей было жаль, что нить,  за которую ухватился  Жан под развалинами африканского храма, так и не помогла размотать клубок до конца. В то же время она бесконечно радовалась, что еще один человек узнает нечто новое о ее городе, о ее стране, о ее народе. Он должен приехать уже завтра. Завтра…
Она снова взглянула в окно: крыши старого города были, как на ладони.

Монах

Продолжение

“Мы никогда не прекращаем поиски,
но, даже  закончив их, мы оказывемся в начале пути, и вынуждены искать заново»
Т.С. Элиот

Стенка

- Не берлинскую же стену возводим, - посмеивался пожилой мастер, приступая к работе. Его моложавый помощник только кивал и молчаливо  выполнял свою работу: перегородка - стена из гипсокартона вырастала прямо на Машиных глазах.
Она тихо радовалась:  муж, глава молодой семьи, позволил ей самостоятельно взяться за ремонт, но смета была крошечная, большую часть их доходов «съедал» банк в качестве погашения кредита, а хотелось в их квартирке в старом немецком доме совершить маленькое чудо при помощи современных и оригинальных решений. Маша долго сидела в ящике, пока нашла несколько подходящих  объявлений. Обзвонив все указанные фирмы, она остановилась на одной из них, предлагавшей не только половинную цену, но и быстрое выполнение работы. Маша, хотя и знала, что рискует, ибо «скупой платит дважды», однако  пригласила рабочих именно оттуда.   
- И вот до результата всего ничего осталось, - спокойно выдохнула она, оглядывая спорившуюся работу,   и вышла  на балкон. Старые крыши, балкончики, террасы, узкие улочки – все то, что она так любила здесь, в городе, ставшем для нее вторым родным городом, простиралось прямо перед ней. Дверь на балкончике напротив отворилась. Она увидела сначала смуглую руку с сигаретой в длинных пальцах, а затем силуэт, скрываемый полупрозрачной шторой. Расстояние было таким смешным, что, казалось, можно было дотянуться до стоявшего там человека. Маша даже решила, что она его уже где –то видела.  Ее сердечко как –то странно екнуло:
- Монах!
Да, именно он, и не в монастыре, как это было в начале его приезда сюда, а  примерно в такой же квартирке, как у Маши и ее мужа, в старом городе, с окном и балконом на одной из его старых крыш…

 « К нам едет ревизор!»

Жан решал сложную проблему, неожиданно возникшую перед ним. Приехав, как частное лицо, он остался в этом городе, сразу же, как и Маша, влюбившись в него с первого взгляда. Он начал учить язык,  у него появился круг друзей. Помимо монастыря и музея он бывал в театрах и клубах, знакомился со студентами и преподавателями, которые были особенно приветливы с чужестранцем и активно помогали ему адаптироваться. На днях он получил письмо от настоятеля, своего приемного отца, в котором была несколько необычная просьба. Узнав, что его сын находится здесь и тесно общается с монахами – францисканцами,  он рассказал ему о делах ордена, и о  том, что в течение последнего времени проходит тайное следствие, к которому он и просил подключиться Жана в качестве ревизора - «инкогнито». Не знавшему русского Жану, не знакомому с русской классикой, задание тем не менее показалось отнюдь не благородным, а скорее  подленько  -   грязным. Но он не решился перечить старику, определив для себя тактику: не лезть, не пачкаться, все, что нужно, придет само, или не придет вовсе, значит, так тому и быть…
……………………………………………………………………………………………………
Орден францисканцев, существующий уже восемьсот лет, инвестировал  огромные деньги в сомнительные махинации, деятельность отдельных общин в настоящее время проверяется. Задействованы были все явные и тайные механизмы и связи, так как речь шла о финансовой стабильности и наследстве всего ордена. Следовало также установить третьих лиц, которые оказали влияние на членов ордена, подвергнув риску как репутацию организации, так и реальное состояние орденской казны.

Получив письмо, Жан сразу же съехал от братьев, сняв квартирку в старом городе. Так он мог расширить круг своих знакомых, быстрее учить язык в среде, но   и в любое время снова вернуться в монастырь, пожить среди монахов, они  привыкли к нему, считали своим, уважали…
Когда –то францисканцы были соперниками и во многих догматических вопросах противниками доминиканцев. Наряду с доминиканцами францисканцы осуществляли функции инквизиции, которая была основана в XIII веке.

В 1256 году папство предоставило францисканцам право преподавать в университетах. Они создали свою систему богословского образования, породив целую плеяду мыслителей Средневековья и Ренессанса. В период Нового времени францисканцы активно занимались миссионерской и исследовательской деятельностью, работая в испанских владениях в Новом свете и в странах Востока.
В XVIII в. у ордена было 1700 монастырей и около 25 тысяч монахов.
 Во многих европейских государствах в период Великой французской революции и буржуазных революций XIX века орден в числе других был ликвидирован; к концу XIX века восстановлен (сначала в Испании и Италии, затем во Франции и других странах). В настоящее время орден со своими ответвлениями насчитывает около 30 тысяч монахов и несколько сотен тысяч мирян - терциариев: в Италии, Испании, Франции, ФРГ, США, Турции, Бразилии, Парагвае и других странах. Францисканцы контролируют ряд университетов, колледжей, имеют свои издательства….

Размышляя над всем этим, Жан докурил сигарету, закрыл балконную дверь и задернул штору. Завтра он снова решил наведаться в монастырь.
………………………………………………………………………
После трапезы все разошлись по своим делам, а он отправился в монастырскую библиотеку. На лестнице он встретил брата Иосифа и брата Лукаса. Те что-то тихо обсуждали, приветливо кивая  при этом проходящему мимо Жану. Надо сказать, что хоть все вместе они и помогали ему учить местный язык, но всерьез никто из них не задумывался, насколько свободно он им уже владеет. Поэтому сама функция, возложенная на него стариком – отцом, была вполне выполнима, ибо его не стеснялись, все разговоры велись в его присутствии. Вот и сейчас Жан уловил, что речь шла о каких-то деньгах, заработанных Иосифом и Лукасом  в городе. То, что монахи – хорошие  мастера и работники, он знал не понаслышке. В монастыре  все было сделано их руками, но вот чтобы они еще и в городе что-то зарабатывали, - это было для него ново и вопреки существующим  правилам…
Кивнув обоим, он прошествовал в библиотеку, где с благоговением работал обыкновенно над старыми текстами. Каждый раз  прежде, чем прикоснуться к страницам книги, он надевал перчатки и начинал бережно перелистывать страницы. Вековая мудрость требовала священного к ней отношения…
 «Я никогда не был ни на Гаваях, ни в Нью – Йорке, никогда не был по- настоящему свободен»
Лукас, в миру Зенон, соприкасаясь с жизнью обывателей, нет – нет, да и вспоминал о своем прежнем житье – бытье. Правда, все это ему казалось какой-то старой сказкой, не имеющей к нему нынешнему никакого отношения.

Вот его милая одноклассница Люция. Красивая, тоненькая, грациозная, с убранными по – балетному длинными волосами - будущая танцовщица, так тогда мечталось.  Их выпускной класс, их сумасшедшая юношеская любовь, их посиделки  у ее подъезда – она жила во дворах недалеко от школы. Потом быстрая их свадьба – они были первыми из класса, кто поженился сразу после школы, жизнь вдвоем в квартирке его мамы – она ходила в море, по полгода  не бывала дома, и снимать жилье после свадьбы они не стали. Его учеба и работа в качестве оператора на местном телевидении, ее беременность…  С этого, пожалуй, все и началось. Кто –то вдруг нашептал ему, что это не его ребенок, он стал ревновать ее, не выпускал никуда из дому одну, даже однажды ударил, когда она во время ссоры подняла на него голос. Мальчик родился, когда они были уже почти чужими людьми. Оба механически выполняли свои обязанности: она по дому плюс уход за ребенком, он на работе,  света белого не видя, и домой возвращаться не хотелось. Как –то, подогретый песней – шлягером, приклеившимся к нему на каких-то курсах – работа того требовала - «Я никогда не был ни на Гаваях, ни в Нью – Йорке, никогда не был по- настоящему свободен», он, подобно герою песни, вышел вечером вынести мусор и … пропал. Об этом времени Зенону вообще вспоминать не хотелось, да и не осталось ничего практически от этого в его памяти: как в угаре, мелькали перед глазами какие –то женщины, все похожие одна на другую,  алкоголь, какие –то квартиры – притоны….
Когда через некоторое  время он пришел в себя, оказалось, что Люция замужем за иностранцем, живет за границей, он лишен родительских прав, суд ввиду более чем полугодового отсутствия исчезнувшего супруга  развел их без всяких проблем, мать умерла (рак!), а в его бывшей квартире живут чужие люди. С тех самых пор он больше не Зенон, а Лукас, а молитва и труд – черный, тяжкий, до изнеможения, лучшее лекарство от болезней  душевных и социальных…

 «Надеть пилотки на головные уборы!»

- Надеть пилотки на головные уборы! Тут вам не здесь! Здесь вам не там! – единственное, что застряло у Иосифа, в миру Йонаса, в голове, из его  воспоминаний  о прежней жизни. Ему чуть за семьдесят, старик, но силы не занимать, поэтому работает он, дай Бог каждому, а уж умений и навыков – пруд пруди! Бывший прапорщик, он не только солдатню когда –то на плацу обучал, но и рабочим навыкам они могли у него научиться. Ремонт ли в доме начальника сделать, отгрузить, загрузить – он все умел, и все у него получалось. Когда с треском развалилась система, его работа да и он сам стали никому не нужны. Он перебивался с хлеба на квас, благо жена еще тогда работала. Потом и ее фабрику закрыли. А на пособие ноги протянуть можно было. Они продали городскую квартиру, съехали в сады, там худо – бедно обустроились, и все бы ничего, если бы  не женина идея «росинку» гнать. С одной стороны, конечно, копейка в кармане, с другой стороны – соблазн велик. Он – таки и победил его, сильного работящего мужика, который все знал и все умел, а вот выстоять перед зеленым змием не смог. После первых звоночков жена самогонку гнать перестала даже в ущерб семейным доходам. Мужа спасать бросилась, кодироваться отправила. Стал он непьющим и злым, слово ему не скажи. А потом опять сорвался, и уже запил по – черному. Тогда жена его выставила, благо документы на дом в саду были так оформлены, что ему там даже последняя половица и не принадлежала. Бездомный, безработный, он оказался на городской свалке, которая стала для него новым домом. Таких, как он, там было немало. Домишек из фанеры понастроили, печурок наклепали, днем в дерьме возились, извлекая оттуда перлы, и тут же продавали их перекупщикам за приличные бабки. Деньги тратили тут же в магазинчике неподалеку на консервы да на алкоголь. Потом сюда стали ездить заграничные и наши волонтеры. Они –то его и спасли. Как Мюнхаузена, о котором он почитывал в прошлой жизни, за волосы из дерьма вытащили. Сначала кое – какую работу нашли, в ночлежный дом устроили, документы ему заново сделали, потому что его собственные в фанерной избушке, топившейся по - черному,  сгорели. А потом он, помаявшись, сам к братьям дорогу нашел. Не злой. Живет, работает, балагурит…

 Иероним Босх? Нет, другой Иероним

Мимо Лукаса  и Иосифа прошел красивый юноша.
- Привет! – сказал он  братьям.
- Привет, Иероним! – почти в унисон ответили они, и оба тут же улыбнулись. Нельзя было не улыбнуться, глядя на это чистое открытое юное лицо, нельзя было не залюбоваться  им…
Недавний школьник, без пяти минут студент столичного вуза, единственный сын приличных родителей,  он сам пришел сюда полгода тому назад. Почему?
 Потому что здесь было все ясно и понятно. Потому что здесь не надо было хитрить, юлить, подстраиваться, интриговать, воевать за место под солнцем… Оно было здесь у каждого, кто пришел сюда служить Добру и Справедливости!
Можно было проводить в молитвах дни и ночи, можно было петь в церковном хоре  ( у него было фантастическое сопрано!), можно было писать картины, полные света, тепла, добра…
Это был его дом, в котором жила справедливость, и жило добро, к которым он стремился всю свою короткую еще жизнь!
Да, пришлось отказаться от родителей, которые так и не поняли его. По большим праздникам  они приезжают сюда и стоят в толпе, стремясь увидеть своего мальчика. А ему хорошо и без них! Он нужен здесь! Он нужен Богу! Он служит Добру и Справедливости!

Бруно Кверфуртский

Жан замер. Дикость и варварство против разума и цивилизации. И так на протяжении тысячелетия. ..

Адальберт Пражский. Монах. Погиб, неся слово Божие ,  у пруссов в 997 году вместе с пятью  своими  братьями  по монастырю (те погибли  в 1001 году. - из  сочинений  «Житие пяти братьев» и «Страдания святого Адальберта».

Бруно Кверфуртский  — святой, апостол Пруссии.

Бруно родился в состоятельной семье графов Кверфуртских. Он обучался в знаменитой магдебургской школе, основанной архиепископом Адальбертом Магдебургским, после её окончания остался служить каноником в Магдебурге.
В 996—997 годах он сопровождал Оттона III в Рим, проникся аскетизмом, принял монашество. В 998—1002 годах он монашествовал у  бенедиктинцев. В 1004 году Бруно посвящён в архиепископы,  был увлечен миссионерскими идеями.
В 1007 году Бруно Кверфуртский посетил Киевскую Русь, встретился с Владимиром Святославичем. В 1008 году Бруно прибыл в Польшу, откуда отправил миссию в Швецию. Осенью 1008 или зимой 1008/1009 годов  Бруно со спутниками отправился проповедовать христианство к пруссам, где сначала ему удалось крестить «короля пруссов» Нетимера и ряд лиц его окружения. Но вскоре после этого, то есть 14 февраля или 9 марта 1009 года Бруно был обезглавлен, а  его спутники  повешены по приказу одного из вассалов Нетимера.   По свидетельству хроники Саксонского анналиста (середина XII века), а также Магдебургских анналов (ок. 1170) и некоторых др. источников, это произошло «на стыке границ  Пруссии, Руси и Литвы.
Бруно был канонизирован в 1024 году.
Так язычники отблагодарили святого, дата смерти которого  и первое упоминание о Литве  -  «Литва» (Lituae) -  впервые встречаются в Кведлинбургских анналах  (всемирной хронике от сотворения мира) в записи именно за 1009 год!


Почти Кай и Герда

- А не поставить ли нам тут ящики с розами,  и не ходить ли друг к лругу  по крыше в гости, - раздался вдруг знякомый голос, причем так неожиданно, что Жан чуть не выронил сигарету. Он отодвинул штору и  увидел на крыше напротив Машу.
Засмеявшись, он добавил:
-Чтобы сидеть на скамеечке под ро¬зами!
Тут уж они оба засмеялись.
- Вы до сих пор не уехали? – удивилась Маша. – Вам так понравился наш город?
- Действительно понравился.
- Тогда приходите к нам сейчас пить кофе. У нас сегодня яблочный пирог с  мороженым.
- Обожаю мороженое! – воскликнул Жан.
А через несколько минут он уже сидел в кресле напротив гипсовой стенки, оклеенной заботливой Машей фотообоями аля  - старый замок, их сделали по заказу  на основе старой гравюры «Мемельбург»,  такой же сдержанный, со своими вечными «Да» и «Нет» и пробовал Машин пирог с мороженым.   
- Еще кофе? – спросила она.
- Нет. Спасибо. Скажите, а как вы это сделали? У нас ведь почти одинаковые квартиры, но этой стенки у меня нет.
И Маша рассказала, как ей повезло с объявлениями.
- Только Вам не разрешит хозяин этого делать. Вы же снимаете квартиру.
- Да, верно, Вы правы, - сказал Жан, но телефон все – таки взял.
 «Ставка больше, чем жизнь»
Старательно выговаривая литовские фразы, Жан сказал по телефону, что ему нужна стенка из гипсокартона. Цену назвали ту же, что и Маше. И сроки кратчайшие. Он удивился, потому что до того сделал еще несколько звонков по телефонам, которые нашел в интернете.
Когда же мастер позвонил в дверь, и Жан открыл ему, его удивлению не было границ. На пороге стоял Иосиф. Оба, онемев, смотрели с минуту друг на друга.
Потом Жан задал только один вопрос:
- Почему?
- Жан, все вопросы к настоятелю. Я только выполняю то, что мне велено.
………………………………………………………………………………………
В монастырь они вернулись вместе. Жан тут же отправился к настоятелю. Тот был удивлен его незапланированному  визиту, однако принял.
Жан молча протянул ему письмо своего приемного отца. Тот пробежал его глазами, как –то вдруг сник, хотя прекрасно умел контролировать свои эмоции.
- Так непредвиденные расходы все-таки были? –  спросил Жан. – И, боясь огласки, Вы велите монахам отрабатывать, чтобы  вернуть средства и …усидеть в кресле?
-  Жан, Вы еще довольно молоды и не можете судить обо всем. Кресло мне мое не дорого, а так же, как и любому францисканцу, дорога репутация ордена.
- Так в чем же дело? Куда Вы инвестировали такие сумасшедшие деньги?
- Политика, друг мой, политика. В стране, где я служу, есть две старые консервативные силы, и поднимает голову сила новая. Но ей не дают подняться. Даже решения Евросоюза отскакивают от местных, как волны от скал. Этим людям нужно помогать! Я горячо убежден в этом. Новые силы не запятнали себя ни сотрудничеством с ГБ, ни с Компартией. Это целая кагорта новых политиков, которые обречены здесь на вечное прозябание. Да, им дают возможность работать на уровне ЕС, но не в собственной стране. Им от 40 до 60 лет, это современно мыслящие, хорошо образованные люди. Старые кланы гнобят их.
Он сделал паузу. Жан тоже молчал. Такое признание было неожиданным для него.
- Да, я поступился основными правилами. Но… я нисколько, поверьте мне, нисколько не жалею о  том, что сделал. А то, что касается моего, как Вы говорите, кресла, я  не дорожу им. Мне много лет. И быть  простым  иноком – не зазорная судьба.
………………………………………………………………
Жан ехал к себе на квартиру. Размышляя, он вращал в руках маленькую книжечку, которую ему одолжил Иероним. Механически, почти не глядя, он открыл ее на первой попавшейся странице и прочитал:
Замок  кланов
Введен в заблуждение, оцарапан,
Обвязан –
Миллионов замок
Закрыт на замок.
Корумпированных кланов
Замок…
На них охающего Отечества
Порог…
Да,  оцивилизованные дикость и варварство против разума и цивилизации. Как и  тысячу лет тому назад… Противостояние нового и старого. Цепляние за привилегии. Деление на своих и чужих. Борьба за выживание… идеологий, теорий, псевдотрадиций, псевдоиерархия, … и ростки демократии, которые несмело пробивают себе дорогу здесь, в центре Европы, на балтийском побережье…
Дома он сел к компьютеру, чтобы написать письмо отцу.

О, господин мой!

Иногда он посмеивался над  привычками отца: тот в силу возраста все же предпочитал обычный эпистолярный жанр, вот и о сверхсекретном задании он извещал его именно так, хотя, как того требовали дела службы да и само нынешнее быстротечное и скорое время, пользовался и интернетом.
Жан на минуту задумался: можно ли считать задание  выполненным? И да, и нет. Но в любом случае влезать в дела церковно – политические да еще в чужой стране он не хотел.  Все –таки он был западником, и поэтому многое было ему непонятно, неблизко. Однако уже сам факт, что страна, в которой он сейчас жил, прошла такой путь… это заслуживало уважения. А церковь,.. Что ж, она всегда была оплотом власти и  воспитателем  для народных масс, учителем для малограмотных, лекарем для страждущих, защитницей для обиженных. Хотя в ее истории тоже достаточно белых пятен, коллаборационизма, предательств, сотрудничества с режимами… А уж о расколах в церкви и их последствиях, праведных и неправедных религиозных течениях можно было дискутировать часами…   Лжепророки, лжебоги, псевдолидеры – и все это с именем Бога на устах. Во имя чего? Власти? Денег?  Благополучия?  Чьего благополучия?
Он зашел на сервер, невольно остановив взгляд  на рекламе клуба восточных танцев: уж больно девушка была хороша! Автоматически нажав на картинку, он услышал  фантастически манящую  восточную  мелодию. Стройные девушки плясали по кругу, покачивая обнаженными бедрами, лица их были скрыты полупрозрачной тканью, а босые ступни ног едва касались каменного пола. Музыка становилась все быстрее, руки, бедра, животы восточных красавиц мелькали уже прямо у него над головой. А он сам оказался сидящим на плитах парижского храма Магдалены, окруженный плотным кольцом двигающихся в такт музыке танцовщиц. Вдруг одна из них наклонилась к нему, страстно шепча:
-О, господин мой! – и взяла его за руку.
И тут же превратилась в палача с красной маской на лице, склонившегося над ним с большой секирой в руках, собираясь отрубить ему голову. Он, как и Адальберт, был связан по рукам и ногам, а суетящиеся вокруг них люди, захватившие   их   в плен, одного за другим казнили их спутников.
Чувствуя себя охрипшим, безголосым, он вдруг высвободил правую руку, взметнул ее вверх  и закричал, что было сил:
- Хайль Гитлер!
И точно также вместе  с ним в унисон закричала огромная толпа, заполнившая всю мемельскую площадь Анике и  все переулки, примыкавшие к ней.  Крошечная фигурка фюрера на балконе драмтеатра была еле видна.
Зато красно – бело – черные громадные штандарты были повсюду.
- У – у – у! – орал скайп.
Жан пришел в себя. Восточные красавицы усыпили его.
Он кликнул, отец вызывал его на разговор.   

«Восток – дело тонкое!» -
шутил, сидя за ресторанным столиком его новый друг художник Владлен,  который тут же после тяжелого разговора по скайпу вызвонил его и пригласил поужинать вместе, обещая нечто особенное. Жану  уже был знаком  этот конек в общении Владлена с другими, местными, которые тут же подхватывали шутку или продолжали ее, так как в основном это были фразы из популярнейших русских фильмов - комедий, на которых все они тут выросли и растащили впоследствии на цитаты. Литовцы вставляли их в свою речь так же легко, как и русские, -- в этом они были едины, и шутить любили практически все. Ухо Жана, выросшего в другой среде, не особенно воспринимало подобное. Вот и сейчас он понял это дословно, как «тоненький, изящный», глядя на  девушек, ярких  нежных тоненьких, похожих  на нераскрывшиеся тюльпаны  в казахской степи,  точь – в – точь, как рекламе логистической фирмы  по местному телевидению: тюльпаны, как  море,  самых невероятных цветов и оттенков,  заполняли  всю степь до самого горизонта, манили, звали, притягивали…
 Казахстан, как и Беларусь, только начинал делать первые шаги в  рамках  Таможенного союза, получив, наконец, после тяжелых 90-х с их политическим взлетом (свобода!) и разрывом всех прежних экономических связей  более широкий рынок, но одновременно пробивал себе дорогу и на запад. Для этого использовались  все возможности, в том числе и реклама, и Дни культуры в прибалтийских странах, и организация международных форумов на восточно – азиатском пространстве.  Инвестиции,  современные технологии, новейшие методики и рекомендации в реорганизации рыночных отношений,  новые направления в сфере занятости и перепрофилирования традиционных отраслей промышленности, совместные программы по обучению студентов в интернациональных вузах, пик в изучении иностранных языков – все это было востребовано и обещало принести неплохие дивиденды уже в ближайшем будущем…
…………………………………….
Тем временем девушки, плавно двигаясь по кругу, подходили то к одному, то к другому столику, на несколько секунд задерживаясь рядом с кем – нибудь из гостей, и вновь возвращались в круг танцующих подруг.
- Мираж какой –то! – подумалось вдруг Жану, когда одна из танцовщиц приблизилась к нему. Он был готов поклясться чем угодно, что это именно ее он видел два часа тому назад в своем странном полусне у компьютера. А девушка, улыбнувшись и сделав вокруг Жана полукруг, неизвестно откуда извлекла визитку и положила ее на стол перед ним. Через мгновение ее уже не было рядом. Он взял картонку в руки:  «Лилит» было написано на ней.
- Праматерь всего человечества! – улыбнулся Владлен.   
 - Или моя зрительная галлюцинация! – подумал Жан, укладывая визитку во внутренний карман пиджака.
………………………………………………………………………………….
А потом был большой дом с огромной подземной парковкой. Один из подъездов напоминал вход в дом – сад, отдельный, за плетеной изгородью. Он толкнул калитку. Она распахнулась, и Жан вошел в уютный дворик. Окна находились  почти на уровне земли, так что сквозь них, вероятно, были видны башмаки прохожих. Он нажал кнопку звонка.
«Тоненький  тюльпан» открыла ему дверь, и Жан оказался в большой прихожей с обеих сторон заставленной книжными шкафами. Философия, история, психология…
- Кто читает все это? – невольно вырвалось у него.
- Читал мой отец, а теперь вот я, его дочь и ученица, - сказала «тюльпан», выглядевшая сегодня как обыкновенная тоненькая девушка в джинсах и в рубашке в крупную клетку.
Протянув руку, девушка  сказала:
- Жанна.
- Не Лилит?
- Нет, конечно! – засмеялась Жанна. На сцене мы все «Лилит». А в жизни Маши, Наташи, Лены, Светы, студентки нашего университета, которые неравнодушны к восточным танцам.
А потом они пили зеленый чай, заваренный Жаном, и смотрели видео и фотографии, на которых  девушки из ансамбля Жанны самоотверженно работали на тренировках, чтобы потом зритель видел только таинственные образы за тонкой кисеей ткани и восхищался их слаженными движениями в такт удивительной восточной мелодии…

  Кто сегодня спасает  утопающих…

- Так Вы бывали в Ирландии? – продолжил разговор Жан, рассматривая на мониторе фотографии Жанны, сделанные во время ее поездок ( хобби путешествовать и фотографировать, привитое ей отцом!)
- Да, - каким –то потухшим голосом ответила она. – И бывала и живала…
Немного помолчав, она добавила:
- После смерти  отца….
- Извините, что я затрагиваю  эту тему, - произнес Жан, глядя на девушку, - но он, вероятно, был еще довольно молод.
- 55. Несчастный случай.  Автокатастрофа. Он работал в университете. Когда – то преподавал научный коммунизм, а потом социалогию девиантного поведения, писал книги, статьи, надо же было как –то достойно жить дальше. 20 лет назад он вступил в «Саюдис», помогал становлению независимости в Литве...
Жанна вдруг всхлипнула.
- В крови у него нашли некое вещество, схожее с наркотиком,  затормаживающее реакцию водителя. Для меня это был шок, папа никогда не пил и не употреблял наркотики…
- А как же Вы оказались за границей? Почему?
- Не могла найти себе места после его смерти. Пыталась понять, как такое могло случиться. Взяла академку и уехала к подруге, пыталась там найти себя заново, хотела открыть свою школу, искала единомышленников… Все зря! У нас иногда грустно шутят по поводу миграции, что, мол, мы здесь живем историческим прошлым и верим в светлое будущее, а в эмиграции есть только сегодня…
Она подошла к окну и, не глядя на Жана, продолжала:
-  Мне понадобился совет,  помощь по организационным делам.  После ухода отца мне стало  не с кем  советоваться... В интернете  я нашла адрес школы при православном храме в Дублине и поехала туда.  Там я была впервые. Долго добиралась  до места. Позвонила. Дверь мне открыла женщина в платке. Так  я оказалась в храме в той его половине, которую обычно  не посещают прихожане. За длинным столом на довольно приличном расстоянии друг от друга сидело несколько мужчин. Один из них в рясе священника. Они трапезничали. Женщина оставила меня у порога, а сама принялась за то, чем, видимо, и занималась до моего прихода: молча приносила  еду и также молча уносила посуду. Никто из сидящих даже не посмотрел на меня и не ответил на мое приветствие, они продолжали вести свою беседу и трапезничать.
Мне не предлагали  присесть, не спрашивали, зачем я пришла (ведь в храм не приходят просто так!), голодна ли я, хочу, может быть, пить, или устала …
Так я простояла какое –то время, пытаясь оценить ситуацию, и понять, к кому и как здесь нужно обратиться.  Наконец, я решилась и подошла к священнику, заговорив с ним и по возможности кратко сформулировав то, что мне было нужно.
Священник оторвался от еды, выслушал меня молча, потом движением руки позвал женщину и велел ей дать мне номер телефона преподавателя, который работает в воскресной школе при храме.
Женщина кивнула, куда –то вышла, затем вернулась и принесла мне написанный на бумаге номер телефона.
Я поняла, что аудиенция закончена, попрощалась, сказав в воздух:
- До свидания! Большое спасибо за помощь! – и вышла…
Так я впервые, наверно, поняла, что теперь только я сама могу и должна решать свои проблемы. Почему –то мне до сих пор казалось, что именно  церковь – та инстанция, куда  всегда можно придти  за советом  со своей бедой. .. Ан, нет! И я ведь не милостыню пришла просить… А если бы я действительно в ней нуждалась? А если бы меня ограбили, изнасиловали, избили, меня бы тогда  точно также принимали?
В общем, помыкавшись, я вернулась сюда, снова продолжаю учиться, немного работаю, чтобы деньги, оставленные папой, не так быстро таяли, и танцую…  Танец этот похож на сказку, которая живет вопреки реальности. Красиво? – спросила она Жана, когда мелькнула очередная фотография девушек из их ансамбля.
- Необыкновенно! – ответил он, выключая монитор.

 Литовские «Пралинен» на Балтике

Чем больше Жан узнавал о людях, живущих здесь, тем яснее понимал, что этакая миловидная идиллическая картинка, возникающая после первого знакомства с городом и страной (благодаря советам Маши и ее коллег он уже немного поездил по разным регионам!), замешанная на исторических мифах и тщательно пестуемых традициях прошлого, лишь конфетка в шуршащей обертке, умело приготовленная для гостей – туристов, которые приезжают, не задерживаясь здесь надолго. Тот же, кто удосужится эту конфетку развернуть  да попробует ее на вкус (кстати, такого шоколада, как здесь, он нигде не едал, - из-за большого содержания какао он просто великолепен!), тот поймет всю сложность и многослойность местного колорита.
Итак… землю сию облюбовали задолго до рыцарей ордена курши, прусы, ятвяги, занимаясь мореходством и рыболовством. Они дружили и воевали с соседними земгалами, жемайтами, латгалами и иными северными племенами, а в последствии ассимилировались в процессе вековых перепетий или были полностью истреблены, как пруссы и курши. Но… их язык и их культура еще долго существовали и в рамках цивилизации,  в рамках государственности, которые  привнесли сюда рыцари, начиная с XIII – го века, а затем и их потомки. 
Самым же значимым было сосуществование нескольких религий, которые пришли сюда на смену язычеству и оказали большое влияние на формирование менталитета населяющих эту землю людей. Католическая и евангелическая церковь в равной степени  воспитывали народ, в  храмах проповеди велись и по одному и по другому обряду. Здесь было немало  потомков сторонников  Лютера,  бежавших сюда из Австрии или из Швейцарии от преследований жестокосердных католиков  и откликнувшихся  на призыв Прусского Дома населить опустевшие после эпидемий чумы земли. А в XVIII –м веке здесь в большом количестве объявились русские старообрядцы, не согласные с   церковной реформой  Никона и оказавшиеся поэтому на окраинах  империи.
Церковь же выполняла  не только воспитательные функции. Судя по переписи населения, которую Жан тщательно изучал в архивах, в конце  XIX –го века в Мемельском крае вообще не было неграмотных.  Школа, культура и церковь, как составляющая часть культуры,  играли существенную роль в жизни общества и формировали особый уклад, особый народ, называвший себя мемельлендерами. Они действительно не считали себя ни немцами, которых, судя по уже предвоенной переписи населения, было немало,  ни литовцами, проживающими в основном в  соседней Жемайтии.
Поэтому Жан нисколько не был удивлен реакцией местного населения на приезд фюрера накануне войны, а также тем, что к моменту прихода русских город был пуст.
Страницы истории ... они и логичны, и противоречивы. Скажем, вечное, отвечает ли сын за деяния отца… Некий русский фюрер решил однажды, что отвечает, и поэтому мальчики и девочки, чьи отцы были репрессированы, должны были громогласно перед лицом школы и класса отречься от своих родителей… У этой страны тоже интересная игра фамилий лидеров… Так кто же и за кого или за что здесь отвечает…
Жан снова вышел на балкон и снова закурил. Город, раскинувшийся у залива, еще не спал, освещенный замысловатой подсветкой мудрецов от электричества. «Меридиан», символ города, доставшийся ему в качестве контрибуции после Второй мировой, сиял всеми мачтами.
«Быть и жить! Какой бы сложной и витиеватой ни была дорога! Дорога прогресса! - думалось Жану, глядевшему на крыши домов, на набережную реки, некогда заваленной камнями конкурентами – мореходами из соседних стран, на парочки, целовавшиеся  на мосту, - быть и жить!»

 «Давайте руку подадим
Тому, кому нелегко в пути…»

Маршрутка, наконец,  остановилась. Иероним и Жан вышли из нее и отправились в сторону большого солидного здания из стекла и бетона, стоявшего неподалеку от храма.
- Это здесь, - сказал Иероним, пропуская Жана, как гостя, вперед.
Там их уже встречали. Суетливый администратор после нескольких вежливых фраз повел их в зал, в котором собрались школьники, студенты, местные жители, в основном очень пожилые люди. Их усадили в первый ряд и сказали, что встреча вот- вот начнется.
Так и произошло. На сцену к маленькому столику вышла пожилая женщина в сером костюме. Она медленно прошла к креслу, стоявшему у стола, и,  взявшись за его поручень, поприветствовала зал, пошутив, как Жан понял, опять – таки цитатой:
- «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»
А потом она села к столу и стала рассказывать…
Свои и чужие. Кто они и какие они. Почему люди становятся чужими в силу определенных обстоятельств. Как и почему вдруг понимают, что нужно отбросить классовые, расовые и прочие предрассудки и объединиться.
Нет, это была не встреча с психологом, пытавшимся популярно объяснить, как бывает в жизни, и как нужно выживать в определенных обстоятельствах. Это Иероним привез его, Жана, внимательно разглядывавшего во время выступления крупные узловатые руки  женщины на сцене (проблемы с суставами!) на встречу с автором прочитанных им относительно недавно стихотворных строк…
Родившаяся до войны на  селе, получившая образование, интеллигентная, принципиальная, она вдруг оказалась никому не нужной правдоискательницей, и поэтому вместо перспективной работы и приличного положения в обществе вынуждена  была годы  валить лес в далекой Сибири.  Нет, она не ненввидела русских, пришедших сюда после войны в качестве хозяев, установивших здесь свои порядки, а затем отправивших ее в лагеря. Они были властью, только формальной властью, а кто стучал и выслуживался в ее студенческом и постстуденческом Далеке, она не знала да и знать не желала. Почему?  В далекой Сибири рядом с нею работали и валили тот же проклятый лес белорусы, украинцы, мордва, латыши, эстонцы и … русские, Марии Ивановны и Петры Александровичи…
У нее хватило духа пройти через все испытания, вернуться в родные края и начать все заново, а, кроме того,  еще и стать поэтессой, писать потрясающие стихи.
Но… вот уже более двадцати лет здесь нет никаких русских – в смысле власти -, и никакого КГБ, но есть свои, которые тоже делят их мир на своих и чужих, а маленькую страну на группы и подгруппы по национальным и религиозным признакам, по партийной принадлежности, по толщине кошелька… И ее чуткое сердце не может успокоиться… Поэтому рекой льются ее стихи…
 Давайте думать любя,
Давайте жить любя….
Пусть любовь  нас ведет по земле.
Мы лишь временно здесь,
Мы  путники,
Несущие свои
Кресты.
Давайте согреем сердца,
Если надежда ушла –
Давайте распахнем
Сердца.
Давайте руку подадим
Тому, кому нелегко в пути…

     «Бей своих, чтоб чужие боялись, чтоб не лезли вперед!»

На темы, связанные с историей и литературой, Жан часто спорил с Машей, выросшей на классике и часто воспринимавшей малоизвестный ей мир глазами ее литературных кумиров.
Франция для нее – это герои Дюма, Мериме, Германия – персонажи Стефана  Цвейга, Томаса  Манна,  Америка – действующие лица Селинджера  и Хемингуэя, Англия – «литературный народ»  Диккенса, Теккерея,  Конан Дойля …
  Для Жана же, современного прогматика, хорошо в силу жизненных обстоятельств познавшего этот мир в реальности, было недопустимо мыслить так, как мыслила она: нет сказок в реальности XXI –го века, нет и не может быть, это не мир добрых и добреньких, за всем, что происходит, стоит жесткий расчет, тщательно выверенные ходы гигантских игроков, играющих гигантскими фигурами в гигантские шахматы. И каждый ход стоит огромных денег, а то и крови многих и многих «пешек», если операция оказалась непросчитанной до мелочей. Причем всегда существовала возможность взаимных договоренностей, размена одного деяния на другое:  взаимные уступки  способствовали развитию ситуации, неуступчивость же приводила к опрометчивым решениям и регрессу.
Для Литвы и Прибалтики в целом дата 23 августа считается роковой. Два диктатора разыграли шахматную партию, эхо которой аукается до сих пор. Для Франции та же дата несколько столетий тому назад стала трагедией, вошедшей в историю под названием Варфоломеевской ночи. Из-за  недальновидности королевы – матери десятки тысяч протестантов были зверски истреблены, а выжившие бежали из страны…
Те же люди, такие же, как и остальные, чем –то похожие, и в чем-то различающиеся… И это самое малюсенькое «что-то» взорвало мир и тогда, в средневековой Европе, и позже здесь, на территории между Россией и Германией. Только в одном случае это были религиозные предрассудки, во втором – очередной передел мира под сильного…
Лига наций не смогла остановить фюреров русского и немецкого, что привело ко Второй мировой войне и связанным с ней невиданным жертвам. Ялтинская конференция способствовала разумному переустройству послевоенного мира, а также образованию ООН. Но и после того, как та страшная война отгремела, и в немецком Нюрнберге были названы главные ее виновники, мир так ничему и не научился.
Жан посмотрел на календарь: 2009 –ый! За послевоенные годы выросло число государств, обладающих ядерным оружием. Лишь это останавливало современное человечество от вселенского конфликта! Зато так называемых местных  конфликтов почти на всех континентах  не перечесть! И каждый из них готов перерасти в Третью мировую! Выросло число так называемых непризнанных государств, которые тоже можно было бы условно объединить в своеобразную Лигу. 
Маленькие и большие игроки на международной арене… И у каждого маленького игрока на его небольшой кухне горох, фасоль, свекла и капуста не дружат в одной кастрюле для борща – удивительный этот суп Жан тоже распробовал здесь! – старые силы дают понять новым, что те еще зелены, те же плодятся безмерно, спорят, борются за право существовать на земле и пытаются пусть коалиционно, но отобрать возможности влияния на электорат в широком смысле слова. Во Франции Ле Пен и его сторонники обретают силу, в Германии зеленые с их более демократичным, чем у правых, подходом к проблеме миграции, здесь целый ряд новых партий, которых держат в узде старые, чтобы не показывали свой молодой норов, а «учились бы, на старших глядя…»

 «Под крылом солнце…»

Самолет взмыл вверх, направляясь в любимый Жаном Париж. Он смотрел сквозь иллюминатор, мысленно прощаясь с такой маленькой и до теплоты сердечной ставшей родной страной. В его кейсе лежала папка с драгоценными бумагами, которые передал ему настоятель во время вчерашнего праздника в монастыре.
Этот дар был совершенно неожиданным для Жана, который больше ни разу не возвращался к их однажды возникшему тяжелому разговору. Но то, что святой отец решился на это, означало для него, Жана, очень многое:  «Гласность не во имя формального провозглашения демократических свобод, а дабы сделать их  действительно реальным завоеванием современного общества…»
Перед вылетом он открыл первый лист, где крупно были напечатаны слова писателя, поэта, переводчика, общественного деятеля Томаса Венцловы: «Наши активнейшие антисоветские политики часто отдаются во власть советскому менталитету, только выворачивают его на патриотическую сторону, от этого он лучше не становится.»

- Не это ли ключ к разгадке? – подумал Жан, которому не давала покоя та двойственность, которая была в делах, поступках многих и многих, с кем ему приходилось встречаться, сотрудничать, дружить в этой стране.

-Переходный период? Пока не уляжется осадок прошлых лет? Но как долго это еще может продолжаться?

Он улетал, увозя с собой тщательно собранные настоятелем в интернете и в газетах и журналах  статьи о литовском Столыпине, о янтарной леди, о пилоте, начавшем с пролета под мостом, а потом взлетевшего высоко в поднебесье, о польском блюстителе канонов шляхетства и католицизма, о волне молодежной миграции и региональной безработице, о яхтсменах, покорителях океанов,   и о гнетущих домостроевских обычаях в глубинке, об эмансипированных женщинах – спортсменках, журналистках, актерах, и о верности традициям ткачества и вязания. Папка, полная парадоксальных фактов, должна была расставить все на свои места. Так по крайней мере думал Жан,  глядевший  с прищуром из-за ослепительного солнца над морем  на необыкновенную красоту и ширь под крылом самолета.

INFO+
В тексте использованы стихи современных литовских поэтов в переводе автора повести

2014 г.