Белое молчание

Тишина была прозрачна и стерильна.
Человек, чей возраст можно было бы определить примерно в 80 лет, лежал на удобной, широкой кровати.
Открыв глаза, он увидел ясное, холодное утро, мерцающее в раме широкого окна.
Перевёл взгляд вверх, на холодный белый потолок.
Повернувшись на хрустящих от свежести простынях, старик с некоторым усилием вынул дряблую, с опухшими суставами руку из полупрозрачного серебристого кожуха с множеством подмигивающих крошечных датчиков. Кожух исчез , как будто втянутый трясиной белой поверхности простыней.
Кровать была привычно прохладной, надёжной, защищающей изношенное временем тело от любых опасностей.
Воздух в спальне был приятно свеж, но удивительным образом неподвижен, как будто мёртв.
Человек приподнялся на локтях, сел на кровати. Его ноги, в синих венах, заметно опухшие, опустились в привычные мягкие тапочки, ждущие на прикроватном коврике.
Теперь нужно дойти до умывальника с большим зеркалом, золотисто блестящим красивой рамой.
Всматриваясь в серебристый омут своего отражения, старик пытался вспомнить… Он пригладил почти невидимую, бледную поросль серых, тонких волос, медленно заглянул в свои спокойные, равнодушные глаза.
Всё было как всегда, как и вечность тому назад; он чувствовал себя уверенно и умиротворённо, но вот память… Смутное воспоминание глубоко подо льдом этих глаз не давало покоя, такое зыбкое, почему-то очень важное.
Оно могло объяснить всё, но хотел ли этого сам старец? Оно могло
объяснить всё, всю жизнь, прошедшее и будущее.
Он не думал о смерти, о покаянии, он просто чувствовал необходимость понять, объяснить себя и своё положение,  чувствовал эту потребность сердцем и кожей, но одновременно осознавал, что не может этого сделать. Внутри, в его же сердце, прохладном и равнодушном, чего-то не хватало, чего-то очень простого и очень важного.
Он помнил раздражение, тревогу, ярость. Необходимость ответить на унижение, наказать. И в мутном вареве памяти появлялась алая точка, сочащаяся волнами кровавого света. И рука, его собственная рука, лениво и неотвратимо пронзающая эту вспышку безумия, движение к центру, к точке отсчёта.
Холодная решимость, равнодушие и презрение переполняют его. Презрение к тем, кто должен теперь всё понять. И ощутить на своей шкуре, что с ним шутки плохи, что он не способен на жалость.
Апофеоз – вспышка восторга, сладкое ощущение избранности, великолепия власти.
Потом, уже потом – неинтересная пустая суета, грохот механизмов, глубокий спуск , почти бесконечный. И впереди, как награда – спокойствие, тишина и исполнение всех желаний.
 В памяти всплывали лица людей- услужливые, полезные … и так раздражающие. Со временем их не стало и наконец-то наступил покой .
И вот теперь память не даёт покоя, тревожит сердце.
Датчики на спине и груди завибрировали, предупредительно мигнул на запястье универсальный контроллер здоровья, по функционалу не уступающий суперсовременной швейцарской клинике.
Старик помнил эту формулировку всегда, и наверное будет помнить до конца– от неё становилось теплее на душе.
Сигнал, впрочем, свидетельствовал о сбое в работе жизненно важных органов – каких именно, покажет мгновенная диагностика, всего пару секунд придётся подождать.
Наивные, смутные мысли о прошедшем действуют так пагубно на глупый, непослушный организм, нарушают ауру покоя, удовлетворения, контроля , так умело и привычно генерируемую бесчувственным мозгом.
Старец медленно умылся, принял душ – время ещё есть. Шаркающей походкой вышел из ванной, надел дорогой спортивный костюм и вышел из дома навстречу бледному , помаргивающему сонно солнцу.
И здесь, на улице, царила тишина. Сухой, холодный асфальт крошился и скрипел под ногами,
сопровождая лёгким шорохом каждое движение старика. Мерцающее белое небо без облаков аккуратно освещало его путь. Аллея из сухих, мёртвых деревьев вела его вдаль.
Опять сигнал датчиков – теперь уже понятный – сердце придётся менять Он уже привык к этому,
знал по опыту , что время ещё есть. Можно прогуляться, слушая тишину под аккомпанемент лёгкого хруста под ногами, как будто где-то далеко трещат маленькие косточки.
Сердец тоже хватит, их всегда было в достатке, на его век хватит вдоволь.
Человек улыбнулся своим мыслям, поднял к небу обтянутый желтоватой кожей череп в
старческих пятнах и так простоял несколько минут, глядя вверх. И медленно двинулся дальше,
своей привычной дорогой.
Если бы сторонний наблюдатель имел возможность проследить траекторию взгляда старика, он бы смог увидеть много интересного. Взгляд его с трудом пробился бы через скальную породу, сквозь тяжёлый слой армированного бетона, неисчислимые наслоения свинца, несколько
километров недр земных и наконец вырвался бы на свободу в наполненный густыми деревьями
небольшой парк , огороженный со всех сторон высокой, ржавой, разрушенной металлической
стеной.
В центре парка, среди корней вековых дубов и сосен - могильная плита, еле видная в мягкой изумрудной траве, была расколота , словно от сильного удара. Трещина, глубокая , как рваная рана , разломила надгробие там, где еле виднеется полустёртая надпись. Теперь её никак не прочитать.
Лёгкий, свежий ветерок прошелестит здесь, в траве и кронах деревьев, и, не найдя ничего интересного, улетит прочь.
Полетит по своим привычным делам – станет осыпать солёными
брызгами детишек, играющих на берегу лазурного тёплого моря, украдёт газету прямо из рук солидного джентльмена, пьющего кофе на пощади уютного городка,  ласково погладит волосы влюблённых , зачарованно глядящих на чудный закат в прекрасном , тихом парке на высоком холме.