Детская кроватка

Все мы знаем, что «от суммы и от тюрьмы…».  И действительно, кого тут только нет! Каждая социальная группа нашего общества имеет свое «представительство» в этих не очень радушных  стенах. Мэры и вице-губернаторы, депутаты и врачи, учителя и агрономы, менты и даже судьи делили скромный тюремный быт с криминалитетом всех «мастей», когда я, предприниматель средней, не очень везучей руки, присоединился к этому разношерстному коллективу, отдыхающему от общественных благ и свобод. Духовный лидер сектантов, имеющий огромный особняк и миллионы долларов в кубышке, боясь тюремной кары за вменяемые ему по заявлениям его прихожанок изнасилования, рассказывал нам писклявым, срывающимся голоском, как его, слесаря-наладчика одного из многочисленных промышленных предприятий города, завербовали в местную ячейку широко разветвленной по России сети сакрального и мистического знания, и как он стал «учителем» со всеми прилагающимися привилегиями.
  Глава Ростехнадзора, обвиненный во взяточничестве, вспоминал под крепкий чаек о своих счастливых временах, когда он ездил отдыхать от своей тяжелой работы в близлежащий Алтайский рай на выходные, а следом за его роскошным авто к месту восстановления растраченных сил следовал автобус с девушками из местных эскорт агентств. А один олигарх сибирского масштаба, лишенный свободы за то, что выстрелил из травмата в глаз рыбаку, забредшему на его территорию, несколько раз в месяц пускал слезу, глядя на свой стрекочущий в небе вертолет, прилетавший навестить своего хозяина. 
Правозащитники, сидящие за то, что слишком рьяно защищали чужие права, вдохновители сообщества «Жизнь без наркотиков», отбывающие наказание по 228-й «прим», бухгалтеры и директоры, дезертиры и вандалы, попы и сами тюремщики.
   Но есть среди всей этой «братии» арестанты, как говорится, не по статусу, а по рождению. Это младенцы, и о них я хочу рассказать.
  В нашей стране беременных женщин, совершивших преступление, сажают в тюрьму, как и всех остальных. Это, конечно, ужасно, но это так. Их также берут под стражу, надевают наручники, заталкивают в автозаки и «столыпины», и с тем же лязгом за ними захлопываются железные двери камер. Интересно, слышит ли плод в их чреве этот звук?! Ведь вместе со свободой матери эти двери навсегда преграждают этим младенцам дорогу к нормальному человеческому детству.
  С медициной в тюрьмах плохо. Да оно и понятно. К чему лечить тех, кого нужно наказывать? До приговора тебе оказывается хоть какое-то внимание со стороны клятвеников Гиппократа, а потом…
В каждом СИЗО есть блок для хворых, «больничка». Там нет более светлых и теплых камер, нет надлежащего для каждого стационара ухода. К общей баланде добавляется маленький стаканчик сока или яйцо, да, разве что, температуру померят лишний раз. Если зеку совсем не можется, то его этапируют в специальную зону, от греха подальше. Роженицу же увозят в ближайший роддом спецконвоем,  с собаками и автоматами. Там, в присутствии сотрудников тюрьмы, несчастное дите появляется на свет. Если мать захочет, то она может отдать ребенка на попечение государства, но чаще всего женщины, раздавленные неволей, забирают свое чадо с собой, за забор, находя, видимо, таким образом потерянный смысл своей горемычной жизни. Как говорится, не дай Бог…

- Иди, Седой, тебя Старый зовет! – гаркнул кто-то из наших в двери моей столярки и тут же исчез.
Старый, он же Рудик, был вольнонаемным прорабом нашей тюрьмы. Когда то он сам отсидел здесь четыре года за расхищение тогда еще социалистической собственности. Поработав бригадиром РСУ и вникнув в местную специфику, этот немецкий еврей, сын фашистского старосты, не ища журавля в небе, зажал  в своих цепких пальцах синицу внутрисистемного благополучия, подворовывая на материалах и работах внутри тюрьмы и сколачивая артели из освободившихся зеков за забором. Когда я пришел  в зону, он уже больше двадцати лет проработал на этом поприще и пользовался таким авторитетом у начальника тюрьмы, что даже его свинское величество, первый заместитель майор Кобан не решался переходить ему дорогу.

- Звали, Рудольф Арнольдович?
-Заходи. Как там, у тебя?
-Да тихо все вроде. Пилю-строгаю, нихрена не знаю!
Он ухмыльнулся на одну сторону своего угрюмого лица.
-Давай сходи на больничку. Там надо люльку бабе одной смастерить. Боится, что столкнет своего киндера спросонья со шконки невзначай. 
-А материал где брать? – спросил я по привычке.
-А где найдешь, там и бери! – также привычно отмахнулся старый пройдоха.
Передвигаться по тюрьме без сопровождения сотрудника строго запрещалось, но на это правило привычно «забивали» в виду нехватки персонала. Поэтому я просто взял рулетку и пошел. 

- Дежурр-на-я-я-а-а-а!!!!!
Орать нужно было громко, так как тюремные коридоры очень длинные и шумные.
-Кто зовет?! – донесся голос, не привыкший звучать тише, чем бензопила.
-Плотник пришел, открывай давай.
-Ща.
За решеткой, со стороны локалки, появилась женщина, поперек себя шире, но с молодежной стрижкой. Ее затылок был коротко подбрит, а на глаза опускался мелированный трехцветный чуб. Ужас!
-Чего орем?!
-Кому тут люлька нужна?
Она, молча, поманила меня наманикюренным пальцем, развернулась со всей возможной при ее формах грацией и, сопровождаемая своим внутренним самолюбованием, двинулась вперед, старательно виляя бедрами.
  Тюрьма, для не особо избалованных мужским вниманием женщин, просто предел мечтаний. Зек  существо не прихотливое в вопросах женской красоты и привлекательности. Ему главное, что она, баба, есть! Поэтому и прически и ногти с ресницами, с легким и не очень легким, налетом вульгарности, тут в ходу. Дежурная остановилась у одной из камер, отодвинула шторку глазка, быстро глянула внутрь и загремела ключом в замке.
- Иди уже, - сказала она с таким видом, как будто бы я заставил ее ждать целый час.
В камере, между двухъярусными шконками, на большом железном столе, называемом на местном сленге «ураганом», лежал запеленованый в простыню сверток, а рядом стояла одетая в какую-то вязаную хламиду женщина.
-Здравствуйте. Плотник я. Вам люлька нужна?
-Ой! Здрасте! Мне, то есть, ему. – Она суетливо взяла ребенка на руки и начала качать.
-Ясно. Куда ставить ее будете?
Я оглядел тесное пространство камеры. Все было как обычно. Справа отхожее место, или «долина», с цветастой шторкой вместо двери. Слева железный настенный шкаф для посуды, под ним «светланка», раковина из нержавейки. Рядом узенький столик с чайником и пластмассовыми стаканчиками. Напротив холодильник, большая редкость в тюремном быту. Все как везде, разве что чище и немного уютнее из-за маленьких занавесочек, с незатейливой вышивкой, да накидочек из тюли на подушках  и одеялах. Скатерка на столе, опрятное зеркало на стене, под ним полочка с детскими бутылочками,  ползунки, развешанные на «коне» под потолком. Дите чувствовалось, в каком то, неуловимом настроении этого помещения, в его запахе.
-Я все придумала! Вот этот столик уберем сюда, а на его место кроватка встанет, возле моей шконки. Я и рукой дотянусь, одеялко поправить. А долго делать будете?
- С неделю. – Я зашелестел рулеткой.
-Ой! Хорошо бы! А то на столе не почеловечески как-то.
-Угу.  – Я чиркнул карандашом цифры в бумажку и поднялся с корточек.
-Все, дежурная, веди. Бывайте здоровы!
-И вам… - дверь громыхнула, заглушив последние слова мамаши.

К понедельнику кроватка была готова. Под лежанкой я сделал выдвижные ящики для белья, скруглил острые края у реечек, угловые стойки проточил в фигурные балясины, заканчивающиеся вверху круглыми шишками. Мужики из гаража покрасили кроватку лаком на водной основе, который сэкономили с последнего «калыма». Особым шиком стали две изящные, позолоченные ручки на ящики, долго ждавшие своего часа в моем железном шкафу с шуружками. В тот момент, когда я, прикрутив последние колесико, отошел на пару шагов назад, чтобы в последний раз оглядеть свое изделие, в столярку зашел опер, которого опасались даже самые матерые зеки нашей тюрьмы.
-Здорово, Витальич.
-Здорово, Седой. Это кому такая красота? Он медленно обошел кроватку вокруг.
-Да кому-кому. А то ты не знаешь, для кого все в этой тюрьме делается?!
-Опять Кобану?! Когда же он уже нахапается то, гад!
-Это не моего ума дело, Витальич. - привычно отреагировал я на оперскую провокацию. Николай Витальевич Вайс был настоящим профессионалом и мог запросто разговорить, что называется, в простой беседе почти любого зека, ловко подыгрывая на недовольствах и «праведном» возмущении. В социо-ролевом перевоплощении ему не было равных точно! 
-Ты же знаешь, мне говорят, я делаю. А куда он ее утараканит. Может и для тюрьмы куда?!
-Для тюрьмы?! Это с позолоченными ручками да под лаком?!
- А вдруг.
-Не смеши. У него сын родился недавно.
Да ты что?! – я изобразил искреннее удивление, прекрасно знал о прибавлении в семействе у нашего первого зама. Тогда понятно.
-Когда заберет, сообщи. – Сказал напоследок хитрый лис.
-Хорошо, только если он при мне это сделает, а не ночью. – Отмазался я.

-Ой! Да она на колесиках!
В глазах зечки было столько счастья, что и при тусклом камерном освещении они просто сияли. Она, то присаживалась и выдвигала ящики, то подскакивала и покатывала кроватку взад- вперед, то проводила своей красной от постоянных стирок рукой по перильцам и при всем при этом непрерывно выдавала какие-то радостные звуки.
-Ну, все, хозяйка. Как говориться, растите большие! – я повернулся к выходу.
-Погодите! Я вам тут…- и она сунула мне пакет мелкого, «хозяйского» чая и две пачки сигарет.  Она виновато улыбнулась и стала поправлять платок на голове. Было  заметно, что ей стыдно за такой скромный набор.
-Благодарствую! Бывайте здоровы. – Я поспешил уйти, чтобы не мучить бедную женщину. Пока шел до столярки, вспоминал ее руки в цыпках и большие, какие-то очень измученные глаза, говорившие о ней лучше всяких слов.
 
Примерно через месяц, я стеклил форточку в старшинке женского корпуса.  Когда закончил, вдруг вспомнил о несчастной мамаше и решил зайти, проверить исправность своего изделия. В коридоре меня встретила режимница, знакомая по предыдущим заявкам. Я знал, что она спит с Кобаном и потому был с ней предельно вежлив.
-Елена Владимировна, добрый день! Мне бы кроватку детскую проверить, я с месяц как ее тут у вас поставил. Уделите минутку?
-Это у Прохоренко то? Ну, проверь. Да только не к чему она ей теперь.
-Как?! А что случилось?!
-Заболел ребенок у нее. Что-то серьезное. В город, в реанимацию отправили на прошлой неделе, вот она с тех пор и воет.
 Только теперь я различил среди обычного тюремного шума, тихое протяжное подвывание,  с всхлипываниями и жалостным бормотанием.
-Так она, это, руки не наложит на себя?!
-Кто ее знает. На особом контроле держим, да разве за ними уследишь…
Мы подошли к камере, скрипнули петли. Она сидела рядом с пустой кроваткой и смотрела сквозь решетку на маленькую подушечку, лоскутное цветное одеяльце. Пальцы перебирали мятый от слез платок, волосы закрывали лицо. Ее глаза скользнули по нашим лицам, мутные и как будто бы не зрячие. Она долго всматривалась в меня и вдруг ее лицо задрожало.
-Не забирайте ее, ради Бога! Он поправится, я знаю, пожалуйста, как же ему без кроватки то?! Не забирайте, не забира..
Ее выкрики стали плачем, она встала, схватила меня за руку, как маленький ребенок хватает взрослого, когда навзрыд просит его о чем-то. У меня запершило в горле.
-Да что ты, милая! Я проверить зашел, может колесико открутилось или ящик заклинило. Что ты, не плачь, не заберу! – и тут я, сам не знаю как, обнял ее и стал говорить какие -то  утешительные слова. Зечка  уткнулась мне в плечо и тихо плакала. И столько горести было в этом плаче, столько несчастья.
-Пойдем, Седой, не положено. – Спустя минуту сказала Владимировна и тронула меня за рукав. – Пойдем.
-Иду. Держись, мать, поправится малой, точно! Я отпустил женщину и шагнул назад.
-Поправится.
Она опустилась на табурет и молча, кивнула мне головой, всхлипывая и теребя платок красными пальцами.
 Через неделю ее этапировали в специальное медицинское  учреждение, а кроватку забрал себе майор Кобан. Сообщать об этом матерому оперу Вайсу я не стал. Потому как «кесарю кесарево», а зеку…