Четверть века, или 9000 дней жизни в Америке

Этот текст с подзаголовком «Плавание на лодке по аллеям парка» был написан три года назад, начале мая 2019 года, когда в Америке было прожито 9000 дней (см. В конце апреля этого года количество американских дней приблизится к 10250, что составит 28 лет, или более трети жизни.
Впервые я описал свою американскую жизнь в очерке  «Шесть тысяч дней другой жизни» http://proza.ru/2022/02/15/305, однако рассказ о 9000 днях – не в полной мере его продолжение. Это не мемуары, здесь пунктирно представлена лишь трудовая сторона американской жизни до 2018 года.

                ***

Все так сложилось, что я уже неоднократно рассказывал коллегам и публиковал траекторию прожитого, теперь я вглядываюсь в прошлое для того, чтобы понять, пусть на весьма ограниченном материале – собственной биографии – понять, какие события и как влияют на характер и содержание моих исследований. Мое допущение такого: работа, творчество социолога детерминировано его биографией. Это отражается с разной силой, настоятельностью и в разных аспектах профессинальной деятельности. Я называю этот феномен «биографичностью социологического творчества».


Более десяти лет назад В.А. Ядов провел со мною обстоятельное биографическое и профессиональное интервью, спрашивал меня о жизни и о моем нарождавшемся историко-социологическом проекте. Речь зашла о его методологии. Я постарался представить ее и отметил: «... моя методология является полипарадигмальной и междисциплинарной. Мне кажется, что это продуктивнее, чем, вообще говоря, всегда мифическая “чистота жанра”».
Комментарий Владимира Александровича начинается словами: «С последним совершенно согласен...» и завершается так: «А хотелось бы диалектически совместить макро- и микро- анализ или, следуя метафоре Пера Монсона, проплыть на лодке по аллеям парка. Может, твой подход как раз отвечает этой цели: “биографии в истории” и “история в биографиях”»? Написанное ниже и есть – отчасти – описание движения на лодке по аллеям парка.


Сейчас я могу с опорой на документ утверждать, что не позже середины марта 2007 года я заговорил и, наверное, написал Ядову о видении своего исследования как движения по двум встречным направлениям: «биографии в истории» и «история в биографиях». Во всяком случае осенью того года в очерке: «Галина Старовойтова. Фрагменты истории российской социологии как истории с “человеческим лицом”» отмечалось: «Еще недавно <…> я выделял два направления: первое – история в биографиях и второе – биографии в истории. Первое – ориентирует на изучение того, каким прошлое российской социологии представляется в воспоминаниях первых поколений социологов, т.е. движение идет “к истории от биографий”. Второе направление – встречное, от “истории к биографиям”: речь идет об исследовании того, как история страны отражена, представлена в биографиях социологов, какие социально-политические и иные реалии определяли их жизнь, что формировало их гражданские установки и профессиональные воззрения». К моменту, когда Ядов сделал свои комментарии, мое исследование развивалось всего три года. Скорее всего, он раньше меня определил ядро моей исследовательской установки.

      Время вспоминать

Вечером в пятницу 29 апреля 1994 года моя жена, ее мама и я приземлились в San Francisco International Airport, и начался отсчет времени жизни в Америке. Думаю, все эмигранты помнят, в каком году началась их жизнь на новом месте, но у меня есть и своя временная шкала. В день приземления я записал в дневнике-ежедневнике дату и, особенно не задумываясь, отметил в скобка (1). И так повелось.
30 апреля 2019 года – «отбило» четверть века моей жизни в Америке, или – 9131 день. Много или мало? Немало. По большому счету – треть жизни, а если иметь в виду профессиональную жизнь, то вся половина. Я долго учился и потому поздно начал работать.
Не собственно дата – 25 лет – обращает меня к рассмотрению содержания этого временного отрезка. В последние годы воспоминание из набора разрозненных спонтанных актов превратилось в одну из важнейших форм моей социальной коммуникации. Причина – комплекс обстоятельств: активизация собственных историко-социологических исследований, в значительной степени базирующихся на советском / российском опыте профессиональной работы и профессионального общения; уход из жизни родных, друзей, коллег, долг перед которыми воспринимается мною как необходимость помнить и писать о них; в определенном смысле отшельническая жизнь в крошечном американском городке и, конечно же, собственный возраст: есть, что вспомнить и наработалось умение вспоминать...


В студенческо-аспирантские годы я самосильно репетиторствовал, помогал в овладении математикой. Учил не запоминать, но вспоминать. Разрабатывал какие-то приемы воспоминаний... наверное, и сам научился.
В разной форме я уже немало написал о годах жизни в Америке, но два материала с привязкой к «американскому календарю» – особые, в них стремление рассказать о том, как уже в этой стране я искал свое исследовательское поле, свою методологию и свой язык. Во-первых, «Шесть тысяч дней другой жизни» (2011 г.) – о 16 годах пребывания в «Новом Свете» (1)  и, во-вторых, «Моя жизнь: 53 года в России и уже 8000 дней в Америке» (2016 г.) (2).


Когда я писал о первых американских 16 годах, я задался вопросом: «Хочу ли я пролистать эти состоявшиеся 6000 дней?». Мой ответ был: «Сейчас, пожалуй, нет... но, может быть, когда-нибудь я приму хорошенько “для храбрости” и загляну в них... а пока лишь бегло просмотрю». Прошло еще 3000 дней, но я и теперь не хочу перечитывать написанное, слишком много в тех сотнях страниц трудного, драматичного...
Но сейчас я «приглушу» тиканье часов и попытаюсь понять не как жил, но что сделал за прошедшие годы. Не в количестве опубликованных книг, килограммах статей, сотнях постов, а в содержательном отношении. Что из написанного представляется мне сегодня интересным, что, в моем понимании, выдержало испытание временем и имеет шансы на развитие в моем историко-социологическом проекте? Ничего этого нет в дневнике, но в нем – контекст, который очень важен.


Оказавшись в Америке в 1994 году, я отошел от исследовательской деятельности и вернулся к ней лишь в конце века, на рубеже 1999-2000 годов, но в достаточно фокусированной, направленной форме этот процесс стал развиваться в лишь конце 2002 года. Те, кто работает в научных, аналитических организациях, в вузах ежегодно, составляют отчеты о сделанном, обсуждают планы и результаты на различных Советах и научных семинарах. Все итожится автоматически. Я все эти годы нигде не служу, ни перед кем не отчитываюсь, ни с кем не согласую, куда и как двигаться. Мне повезло, есть друзья-коллеги, с которыми я делился и делюсь соображениями на будущее и которых знакомлю с (почти) готовыми книгами и статьями.
По ходу дела, на близком расстоянии было одно восприятие сделанного, но с годами оно меняется: что-то в силу тех или иных обстоятельств уходит из поля внимания, что-то, наоборот, начинает активно эксплуатироваться. Когда проект существует без малого два десятилетия, он в значительной мере сам определяет собственное развитие. Это не делает роль исследователя пассивнее, но меняет характер его действий, заставляет его «прислушиваться» к голосам ранее полученных результатов, выводов, построений. Нередко – примирять их, ибо «голосов» много, а он – один... так что в этом случае воспоминания о сделанном становятся не просто продуктом памяти, а неожиданным переплетением следов в различных временных пластах. Вот уж точно – в «толстом настоящем».


Свыше десяти лет назад я идентифицировал свой статус и главный научный интерес. В интервью Н.Я. Мазлумяновой (2005 г.) было сказано: «Я стараюсь все делать, чтобы не отрываться от дорогого для меня российского социологического сообщества. Я — российский социолог, живущий в Америке». Через год, в беседе с Б.М. Фирсовым я постарался выразить направление и предмет своих исследований: «Полагаю, что все историки российской социологии пишут главы одной очень важной и объемной книги о прошлом нашей науки, развивавшейся в моменты «социотрясений», не прекращавшихся в России/ СССР на протяжении прошлого века. Если смогу написать хотя бы один параграф этого коллективного фолианта, то буду считать, что не зря работал. В социологии мне наиболее интересны методы познания и сам исследователь».
Под всеми этими словами я готов подписаться и сейчас.

     Контуры исследовательского пространства проступили сразу

Неожиданным «открытием» для меня стало недавнее (дело случая) перелистывание книги «Эпоха Ельцина: Мнения россиян. Социологические очерки», написанной совместно с А.А. Ослоном и Е.С. Петренко и увидевшей свет осенью 2002 г. Это было продолжением того, чем я многие годы занимался до отъезда, - изучение общественного мнения. Но так получилось, что сейчас в книге обнаруживаются многие «завязи» будущих исследований. В заключительном разделе, в котором, по согласованию с друзьями-соавторами указано, что он написан только мною, оказалось обозначенным то, чем я занялся в следующие годы и чему пока конца не видно.


Прежде всего, Заключение содержит конспект истории изучения общественного мнения в СССР, и в нем намечена «линия Грушина». Действительно, через три года с написания биографического очерка о Б.А. Грушине началось мое исследование, сначала – как анализ истории советских опросов общественного мнения, но вскоре трансформировавшееся в изучение истории советской / российской социологии. Далее, в книге приведены два интервью с социологами: с Александром Ослоном и Георгием Сатаровым. Это еще не совсем биографические беседы, но в значительной мере. В 2005 году началось систематическое интервьюирование российских социологов, не законченное до сих пор. Если же говорить о книге в целом, то в ней сформулирована концепция определения, учета «критических точек», или особых «событийных точек», значимо характеризующих любой продолжительный социальный процесс. В этом направлении мои поиски начались до работы над «Эпохой Ельцина», когда пытался разобраться в долгом процессе зарождения американской рекламы и анализа ее эффективности («реклама должна продавать»). И позже «критические точки» стали вехами трех многомесячных мониторингов президентских кампаний в США: 2008, 2012 и 2016 гг.


Изучение биографий выдающихся американских копирайтеров (авторов реклам, рекламных кампаний) и полстеров первого «призыва» оказалось для меня не просто работой, но мостом от затянувшегося на пятилетие тяжелейшего молчания к исследовательской активности. Так, как тогда, я не работал никогда раньше, постоянно рос интерес к новой теме, и нужный мне материал набирался сам. И это было реальным открытием, освоением Америки. Я понял, что, если ты делаешь нужное дело, то тебе помогут. Писал в библиотеки, архивы, людям, имен которых я еще час назад не знал. Добрые, дружеские советы, воспоминания, книги и статьи, копии архивных материалов, полезные мне адреса... пир дружелюбия и помощи. Мне повезло, тогда открылись мощнейшие возможности американской части интернета. Появился Google, набирали силу онлайновые библиотеки и электронный книжный магазин amazon.com. Цены на использованные книги зачастую были символическими, а стоимость почтовой пересылки – низкой. За полгода я собрал неплохую библиотеку, некоторые давние книги были даже с автографами известных авторов.


И я ежедневно писал, не загадывая, что и когда из этого сложится. Когда набрался рукопись в миллион знаков и проступила какая-то структура, задумался о книге. Спасательный круг сразу бросили Елена Петренко и Александр Ослон, они поддержали издание книги и познакомили меня с Наталией Мазлумяновой, социологом, филологом и редактором. Работа над книгой стала непрерывным процессом, помогала полусуточная разница во времени между Москвой и Калифорнией. Так на одном дыхании родилась книга «Первопроходцы мира мнений: от Гэллапа до Грушина» (2005 и 2017 гг.).
Исходно книга задумывалась как рассказ о четырех американских «первых» в создании методологии и культуры изучения общественного мнения: Джордже Гэллапе, Элмо Роупере, Арчибальде Кроссли и Хэдли Кэнтрилле, биографии которых дают удивительное сочетание общего и различного в жизненных путях и творчестве исследователей. Но к моменту завершения книги была опубликована еще прижизненная статья о Б.А. Грушине, и мне показалось целесообразным включить в книгу и портрет советского первопроходца. Тогда это не выглядело естественным, в таком соединении был некий риск, но против него не был Грушин, и оно было одобрено В.А. Ядовым и Б.М. Фирсовым. Теперь, по прошествии полутора десятка лет видна плодотворность того спонтанного объединения под одной обложкой биографий социологов Америки и России. Во-первых, это расширило мое представление о методологии биографического анализа, во-вторых, дало возможность через несколько лет осознать, что я провожу не два историко-социологических исследования: американское и российское, а веду один «двухслойный» науковедческий проектом. Кроме того, мысленное движение «от Гэллапа до Грушина» содержало импульс к углубленному изучению жизненных траекторий и научного наследия двух этих ученых. Сначала была написана небольшая книга «Джордж Гэллап. Биография и судьба» (2011 г.), а через три года - «Все мы вышли из “Грушинской шинели”». А накопив некий опыт подготовки биографических статей и эссе, я решился на написание книг-портретов отдельных социологов. В 2016 году появилась небольшая работа «Мир Владимира Ядова. В. А. Ядов о себе и его друзья о нём» и онлайновая книга «Все это вместила одна жизнь. Б.Г. Кузнецов: историк, философ и социолог науки».


В 2005 году началось мое вхождение в историю советской социологии, однако американская тематика не отпускала. Набрался биографический материал о значительном числе американских копирайтеров и аналитиков рекламы, а также о полстерах, имена которых в России были мало известны или вообще неизвестны. К тому же, здесь открывалась перспектива проверки некоторых историко-методологических предположений и возможностей биографического анализа. Руку помощи предложил Ф.Э. Шереги, сказал по-дружески: «Пиши, я издам». Вскоре одна за другой увидели свет: «Отцы-основатели. История изучения общественного мнения» (2006, 2018 гг.) и «Реклама и опросы общественного мнения в США: История зарождения» (2008, 2018 гг.). Мне приходилось писать о людях достаточно далекого прошлого, представителях иной культуры, не знакомой мне из русской литературы. Главным в их ценностных структурах были креативность, преданность своему делу, и романтизм. Я отчетливо понимал, что имею дело со свободными личностями.


После выхода этих книг мне казалось, что завершился период моей дружбы с рекламной тематикой, хотя ее рассмотрение дало мне многое для понимания генезиса опросов общественного мнения и для вхождения в природу биографического анализа. К счастью, я ошибся. В 2014 г. под редакцией Г.Е. Зборовского в Екатеринбурге вышла книга «Гиганты американской рекламы»; это – три портрета: Альберт Ласкер, Клод Хопкинс и Дэвид Огилви. Я благодарен Зборовскому за то, что он точно выразил одну из особенностей моего понимания предмета исследований. Он отметил: «Вообще к истории, особенно рассмотренной сквозь призму биографий людей, ее «делающих», у Б. З. Докторова специфическое, мы бы сказали, трепетное отношение. ... историю науки он “чувствует”, что называется, “кожей”. Поэтому не зря рассматривает свою работу как историко-науковедческую. Историю, в том числе и историю науки, и историю профессиональной деятельности (в нашем случае историю рекламы) он характеризует как динамику социума» (3, с. 8). Действительно, мой поиск проходил в междисциплинарном пространстве, учитывались маркетинговые, экономические, и психологические, философские и культурологические стороны рекламной индустрии и деятельности копирайтеров XIX – начала XX веков. Но доминировал социологический анализ рекламы. Она рассматривалась как важная сторона общественной жизни, оказывающая глубокое воздействие на весь социум, на всю систему отношений в нем. Однако иначе было невозможно, именно на такое видение прошлого настраивали меня мои герои. Начиналось освоение приемом мысленных разговоров с ними.

     «Толстое настоящее» и критические точки процесса
Уже в начале 2000-х постепенно складывались некоторые представления об эволюции методов измерения общественного мнения, в сфере наблюдения были: «соломенные опросы», «использование почтовых голубей» для быстрой доставки в центр итогов опросов в разных «точках», телефонные интервью и многомиллионные почтовые опросы «Литерари Дайджест», наконец, личные интервью по обоснованным относительно небольшим выборкам. Появилось осознание того, что подобно изменению социального пространства, меняются и опросные технологии: появляется нечто новое, но сохраняются и черты старого. Поиск соотношения меняющегося и постоянного привнес в мое собственно методологическое исследование категорию времени и превратил его в историко-методологическое. Одновременно обнаружилась ассиметричная двойственность историко-методологического поиска: изучая состоявшиеся изменения, можно не пытаться проследить их будущее, однако невозможно представить будущее опросных технологий без глубокого анализа их прошлого и процесса их изменения. Другими словами, стремление заглянуть в будущее – это следствие и продолжение анализа прошлого; собственно историческая окрашенность науковедческого исследования превращается в футурологическую.


Представление о том, что в развитии методов изучения общественного мнения существуют определенные тенденции, ведущие к появлению новых опросных технологий, возникло у меня как следствие историко-методологических поисков. Основной тезис таков: если соответствующие приемы и методы менялись на протяжении почти двух веков, то весьма вероятно, что они будут меняться и дальше. Сначала существовали простейшие способы выявления электоральных установок населения – протосоломенные и соломенные опросы; их сменили научные, или гэллаповские, методы. Логично предположить, что и они должны смениться более совершенными технологиями, отвечающими новым социальным, технологическим и собственно научным императивам. Эти инновационные технологии настоящего-будущего я обозначил постгэллаповскими.
Идея существования постгэллаповских опросных методов стала разрабатываться мной в конце 2002 года, когда я попытался выделить этапы становления выборочной технологии изучения общественного мнения, и в начале следующего года она была рассмотрена в статье: «Из XVII столетия в наступивший век: к становлению постгэллаповских опросных технологий». Тогда казалось, что концепция постгэллаповских опросов имеет узко «служебное» значение: она позволяет объяснить, почему исследовательское сообщество встретилось с трудностями в понимании и принятии приемов изучения общественного мнения, заявлявших о себе на исходе XX века. Позже возникло осознание того, что «постгэллаповские технологии» - не просто наклейка на ячейке, в которую складывается и в которой хранится новый полстерский (более широко – социологический) инструментарий, а знак, сигнал начала нового этапа, новой эпохи в исследовании общественного мнения.


В ходе анализа двухвековой динамики методов изучения мнений населения было показано, как догэллаповские (не научные) технологии измерения массовых установок, трансформировались в гэллаповскую практику изучения общественного мнения, а изучение ряда новых на начало XXI века онлайновых и других методов опроса дало основания сделать вывод о наступлении в обозримом будущем постгэллаповского этапа изучения общественного мнения. Его общие черты просматривались слабо, не хотелось уходить в область научной фантастики.
В начале века изучение «критических точек» социальных процессов и стремление стратифицировать прошлое отразилось во введении концепции «толстого настоящего», которая позволяет «приближать» прошлое, т.е. относить к настоящему те фрагменты былого, следы которых заметны, хорошо просматриваются в современной реальности.
Именно в рамках этой концепции удается соединить многое в почти 200-летнем процессе изучения зарождения и развития в США общественного мнения. Выстраивается цепочка: городское собрание Новой Англии – зарождение прессы – рекламы – соломенные опросы и исследование эффективности рекламного воздействия – идея лорда Джеймса Брайса о постоянных референдумах – опросы Гэллапа как выборочные референдумы -... Изъятие из этой цепи любого ее звена затрудняет объяснение возникновения современных приемов опроса. Более того, начинают расплываться контуры важнейшего ориентира совокупной практики опросов – обеспечение нормального функционирования института демократии. Позже появились представления о разных уровнях историчности, но его еще предстоит осмыслить (4).

     Ожидание и наступление постгэллаповского периода

На протяжении ряда лет утверждение о наступлении постгэллповского периода в изучении общественного мнения оставалось гипотезой, но в 2008 г. ситуация изменилась и возникла установка на отыскание «знаков» его рождения. Это произошло, когда логики развития историко-методологических исследований подвела меня к мониторингу первой президентской кампании Барака Обамы. Мой главный интерес заключался в описании хода президентской борьбы и в изучении приемов прогнозирования результатов выборов.
Историко-методологической базой мониторинга было утверждение, базировавшееся на обобщении анализа возникновения и развития американских опросных технологий: «...нет гладкого, гомогенного, имеющего постоянную глубину настоящего. Настоящее – это огромное пятно неправильной и непрерывно меняющейся конфигурации, которое при освоении опыта прошлого утолщается, становится более объемным. Следовательно, социологический мониторинг президентских выборов или любого другого актуального социального процесса должен пониматься не как исследование замкнутой во временном отношении, собственно текущей реальности, но как изучение “долгого” настоящего с размытыми границами» (5, с. 577). И в этом смысле изучение суперактуального, самого современного процесса – происходящих в стране выборов президента – было одновременно и разновидностью историко-социологического исследования. В частности, анализ методов, применявшихся американскими полстерамии при сборе данных, показал расширение практики использования опросных технологий, относимых мною к постгэллаповским. Тогда же впервые появился термин «постгэллаповская опросная культура».


Время шло, приближалась новая избирательная кампания Обамы, и я решил повторить ежедневный мониторинг, даже расширил поисковые задачи и начал наблюдение не в 2012 году, а в 2011. Я не «прогадал», борьба с республиканским кандидатом Миттом Ромни оказалась очень интересной для историко-методологического анализа. Работу поддержал ФОМ, и к началу осени 2011 г. был создан специальный сайт «Президентские выборы в США 2012 года», на котором оперативно размещались теоретические и эмпирические материалы, отражавшие ход борьбы за «Белый дом». Два стартовых поста были опубликованы 1 сентября 2011 года, т.е более, чем за год до дня голосования.


В первом – анализировались шансы президента Обамы на повторение успеха 2008 года, и вывод был вполне оптимистическим: «В начинающейся избирательной кампании многое еще неясно. Но уже теперь с высокой долей вероятности можно утверждать, что если до дня выборов, до 6 ноября 2012 года, «индекс одобрения» Обамы удержится в районе 50%, то вероятность его победы составит около 80%. Если же этот показатель будет колебаться около отметки 45%, то тут многое зависит от того, кто станет республиканским кандидатом».
Во втором посте того же дня «Прогнозирование итогов президентских выборов в США. К методологии “мягкого” и “жесткого” прогнозирования» обозначалось поисковое пространство социологического мониторинга, направленного на выявление возможностей исследователей верно описывать избирательный процесс (измерительная проблема), адекватно интерпретировать текущую информацию о президентских выборах (интерпретационная проблема) и точно прогнозировать электоральное поведение (прогностическая проблема). При этом прогностической проблеме отводилось первое место, ибо прогноз – это «момент истины», проверка способности аналитиков решать проблемы измерения, интерпретации и собственно синтеза всех наблюдений и выводов в определении результатов предстоящего голосования. Прогнозные заключения политологов, политических обозревателей назывались «мягкими», соответственно, прогнозы полстеров, псефологов, разработчиков прогнозных математических моделей признавались «жесткими». За время наблюдения за кампаний и следующего полугодия было подготовлено полсотни постов.


К сожалению, отредактированную рукопись книги «Два победителя: Барак Обама и полстеры» не удалось издать, лишь некоторые фрагменты текста вошли в книгу (4). Историко-политические аспекты президентских выборов в США 2012 г. давно подведены, но представляют интерес методологические наблюдения и выводы. Работа псефологов (прогнозистов) нового поколения была очень красивой и в высшей степени эффективной.


Суммируя итоги мониторинга выборов 2012 года, я говорил о том, что гэллаповский этапа в изучении общественного мнения не вечен, ему на смену придет постгэллаповский, но в разных странах такой переход будет совершаться по-разному и иметь различную продолжительность. При этом речь не шла о полном отказе в обозримом будущем от использования, к примеру, личного или телефонного интервью в их многочисленных вариантах, но о том, что типичные, характерные для гэллаповской практики опросные технологии перестанут рассматриваться в качестве доминирующих. И затем: «... было показано, что возникновение, принципиальное обновление инструмента измерения политических установок американцев происходило в годы президентских выборов. Эта историческая, вполне объяснимая закономерность проявила себя и в 2012 г. По моему представлению, возникшему при изучении состоявшейся кампании по выборам президента США, в траектории перехода от гэллаповского к постгэллаповскому этапу была преодолена невидимая критическая, особая точка. Даже в неудаче опросов Организации Гэллапа, «иконе» гэллаповского этапа, я вижу некий символ, знак смены исследовательской парадигматики. И можно ожидать, что мониторинг электоральных предпочтений в 2016 г. в инструментальном, технологическом – и не только – отношениях будет качественно отличаться от практики, наблюдавшейся несколько последних десятилетий» (4, с. 132-133). А предпоследняя глава названной выше рукописи «Два победителя: Барак Обама и полстеры» завершается словами: «Все предыдущие президентские выборы давали импульс для новых изысканий историков, социологов, политологов, ставили разного рода задачи перед полстерами. Сказанное в полной мере распространяется и на выборы 2012 года. Более того, могу предположить, что эта избирательная кампания стала последней в методолого-технологическом пространстве гэллаповского периода изучения общественного мнения. Громко заявляют о себе черты нового этапа – постгэллаповского».


Мой третий мониторинг американских президентских выборов, вошедший в историю как соперничество Хиллари Клинтон и Дональда Трампа, развивался по новой, замечу, явно «постгэллаповской» организационной схеме. Практически ежедневно, нередко даже 2-3 раза в день, я размещал посты на моей fb-странице https://www.facebook.com/boris.doktorov.1. Такое экстравагантное для сегодняшнего времени решение было принято с учетом многих обстоятельств, и одно из главных – открывалась возможность для быстрого доведения материалов наблюдений до заинтересованных специалистов и возникла обратная связь. Затем сводные «Хроники» наблюдений за две-три недели публиковались на специально созданном ФОМ сайте. Очень непростая, затратная, с точки зрения временных ресурсов, и трудоемкая схема. Пару раз, когда мне казалось, что результат президентского марафона уже определился и потому можно завершить ежедневную вахту, призывы моих читателей продолжить работу удержали меня от подобного решения. Кто знал, что борьба за Белый дом окончится лишь в последний день избирательной кампании? И закончится не так, как предполагалось большинством экспертов в последние недели октября. А многими – и значительно раньше.


Вообще говоря, для того, чтобы знать, оправдался ли прогноз специалистов, не следовало начинать столь трудоемкое дело, как ежедневное многомесячное наблюдение, можно было дождаться вечера 8 ноября и узнать итоги голосования. Но это было бы неинтересно и, более того, хотелось знать траекторию движения избранного президента в Белый дом. В работе преследовались две сквозные цели. Первая – описать по материалам опросов общественного мнения избирателей динамику электоральных предпочтений. Вторая – продолжить многолетние историко-методологические исследования в области становления и развития технологии изучения общественного мнения в США и посмотреть, что нового привнесет президентская кампания 2016 года в методы сбора и анализа данных.
Спустя два месяца после начала наблюдений, в одном из постов я отмечал относительно исследовательской процедуры и предмета мониторинга: «... Я не уверен в том, что смогу достоять эту вахту до конца, но дело пошло. Уже – полсотни постов. Безусловно, это не многомерное описание выборов, да и возможно ли это? Мой принцип таков: представьте темную сцену, на ней идет спектакль, в котором занято много актеров, я направляю луч прожектора только на главных действующих лиц, хотя говорят и ходят по сцене многие... я (практически) ежедневно читаю десятка полтора статей, выбираю тему и кратко пишу... fb не приспособлен для объемных постов. В таком жанре я еще не работал, посмотрим, что сложится».


Мне кажется, что цели мониторинга были достигнуты. Итоги выборов известны, несмотря на то, что подавляющее число специалистов называло Хиллари Клинтон новой хозяйкой Белого дома, президентом США стал Дональд Трамп. И мониторинг дал детальное описание траектории его движения к этой заветной цели. Достигнута и цель историко-методологического анализа – мониторинг показал, что избирательная кампания 2016 года стала заметным шагом в развитии постгэллповского периода в познании общественного мнения. И если раньше, начиная с 2002 года я связывал сущность постгэллаповского этапа прежде всего с новыми технологиями опроса, то 2016 год показал, что надо идти дальше. Постгэллповскими стали респонденты, журналисты и СМИ в целом, весь макрофон, контекст выборов. Помехи, шумы в ходе избирательной кампании – тоже постгэллаповские. Всего перечисленного ни в 1930-х, ни 2000-х не был и не могло быть.


Мое повышенное внимание к исходу выборов 2016 г. объясняется еще одним объективно-субъективным обстоятельством. В 2012 году я внимательно изучал прогностический метод Алана Лихтмана и Владимира Кейлис-Борока «13 ключей к Белому», позволяющего задолго до начала избирательного цикла сказать, за кого из кандитатов проголосуют американцы. Согласно моему прогнозу 2013 года, если Хиллари Клинтон будет участвовать в президентской борьбе 2016 года, то итоги общенационального голосования будут в ее пользу. В действительности так и произошло, Клинтон получила почти на три миллиона голосов избирателей больше, чем Трамп.
В силу особенностей американской системы голосования президентом США стал Трамп, и Лихтман предсказал его победу. Но не в опоре на свой метод, а из сугубо политологических рассуждений.
Приближается 2020 год, и в Америке грядут новые президентские выборы. Пока не решил, начну ли четвертый социологический мониторинг. Безусловно представляет интерес характер развития постгэллаповского этапа: новые опросные технологии и прогностические методы. Пока сдерживает осознаваемая трудоемкость такого рода исследования, возможно, следует найти некую упрощенную (не ежедневную) схему наблюдения корректировать процедуру анализа.

     Изучение истории российской социологии. Начало «дорожной карты»

Первое интервью по электронной почте было начато в конце 2004 г. и опубликовано в журнале «Телескоп» (2005, №1). Это было не только начало процесса интервьюирование, но и рождение журнальной рубрики «Современная история российской социологии», вести которую мне предложил создатель и редактор издания Михаил Евгеньевич Илле. С тех пор прошло 14 лет, журнал выходит шесть раз в год, таким образом, за прошедшее время вышло 84 номера журнала, и в каждом из них есть материал по истории российской социологии объемом в два и более листа. Публикуются материалы многих авторов, но многие тексты – результата моей теоретической и эмпирической работы. Фактически, Илле обеспечил «зеленую волну» моим разработкам. В заметке: «“Телескоп”: праздник, который всегда во мне» я писал: «Для меня «Телескоп» — это не просто постоянный источник ценной информации, не только канал для сообщения коллегам о сделанном мною, но — настоящий праздник.
Таким образом, российская тематика попала в поле моего зрения на рубеже 2004-2005 годов, и в 2010-2011 годах она заняла доминирующее положение в моих историко-социологических исследованиях. Все эти полтора десятилетия российский проект развивается без заранее созданной, тем более – утвержденной и финансируемой – программы. Конечно, здесь нет стихийности, но есть итерационность, постоянный анализ (мониторинг) достигнутого уточняет дальнейшее направление работы. Повидимому, необходимость постоянного анализа сделанного ощущалась мною сразу, потому сегодня у меня есть развернутая карта моего исследовательского движения.


Все началось в 2007 году с электронной беседы, получившей несколько экзотическое, но обоснованное название «Захочет ли граф Калиостро посетить моих героев?..», действительно, проекту было лишь два с небольшим года, и о многом можно было говорить лишь пунктирно. Моей собеседницей была Л. А. Козлова, и ее вопросы помогли мне разобраться в том, что удалось сделать в ходе изучения биографий героев моих американских поисков. Сегодня мне представляются важнейшими два момента наших обсуждений.
Во-первых, обсуждение соотношения объективности и пристрастности в биографическом анализе. Я был – и остаюсь – сторонником пристрастности, полагал, что она – первична, становится базой объективности. За годы работы пристрастность к героям моих исследований настолько въелась в мое сознание, стала «естественной», что я уже не помню, как я аргументировал свой свою точку зрения. Потому процитирую сказанное тогда: «Я давно писал о том, что выбор героев моих исследований диктовался многими обстоятельствами, в том числе – моим личным расположением к ним. При этом я не только не скрывал этого критерия отбора, но отмечал методологическую важность принципа пристрастности в историко-науковедческих поисках. Он ориентирует ученого и как аналитика, и как личность на всесторонний анализ жизненного пути и творческого наследия людей, оставивших яркий след в науке и культуре. Это казалось метафорой; Наташа Мазлумянова мне не так давно писала, что не очень понимала этой моей установки, но ее убедил Пушкин, который сказал: “...нет истины, где нет любви”».


Во-вторых, я рассказал Ларисе Козловой о том, что в своих историко-биографических построениях я во многом следую работам историка и философа физики Б. Г. Кузнецова. Прошли годы, и о нем была написана книга.
И я благодарен Козловой за то, что она – свыше десяти лет назад – сделала попытку определить мой подход к биографическому анализу, отметив, в дальнейшем это станет более ясно. В то время она писала: «Может быть, это “экзистенциальный анализ биографий”, может быть, “автобиографический анализ биографий социологов”, “соучаствующий анализ биографий”...». И в конце: «...Ваша собственная судьба (то есть Вы сами) – континуум, куда помещены чужие биографии и Вы сами) – континуум, куда помещены чужие биографии и где они взаимодействуют друг с другом и с Вашей биографией. А может быть, этот континуум, где Ваша и чужие биографии, находится где-то в другом месте, скажем, в культуре эпохи». Перечитывая эти слова сейчас, я соглашаюсь с ними даже больше, чем тогда. Процесс работы над историей нашей социологии, многолетняя коммуникация с большим числом социологов, одних из которых я знаю десятилетиями, других – крайне недолго, оправдывают обозначение: «автобиографический анализ биографий социологов». И я не думаю, что от этой особенности моего исследовательского метода можно устраниться.


Здесь я хотел бы немного задержаться и рассмотреть два последствия придания пристрастности заметной роли в моем биографическом анализе. Очевидно, что пристрастность дала импульс рассмотрению «биографии в истории» и «истории в биографии», а точнее – человека, в моем случае – социолога, в истории. Так, в уже указанной статье о Галине Старовойтовой отмечалось: «Не ревизуя содержание и организующую роль этих двух направлений анализа биографического материала, мне кажется возможным объединить их в программу изучения постхрущевского периода российской социологии как написания истории с «человеческим лицом». Сейчас видится множество аргументов в пользу подобной исследовательской ориентации и первейший из них это то, что при таком акцентировании поисковых целей главным оказывается человек, его личность, его творчество. Это – мягкая альтернатива институциональному видению истории, в которой социология, прежде всего, институт. «История с человеческим лицом» не противопоставляется институциональному подходу, но компенсирует его недостаточность, ограниченность. <…> Институциональные проблемы не вычеркиваются из анализа, да это и невозможно. В недавней истории страны, в жизни и деятельности социологов государство было повсеместно: от школы и вуза до трудоустройства, выбора темы исследования, возможности опубликования результатов, контактов с зарубежными коллегами». При этом указывалось и на то, что стремление к построению истории с человеческим лицом вписывается в одну из современных политико-культурных тенденций. Мое понимание жизни Галины Старовойтовой обусловило такие слова: «...поиски «человеческого лица» в различных современных политических и социальных процессах и тенденциях – это одно из веяний, велений времени. Социализм с человеческим лицом, капитализм с человеческим лицом, опрос общественного мнения с человеческим лицом (обогащенное общественное мнение), революции гвоздик, роз, бархатные, оранжевые... – это из того же ряда. ХХ век устал от государства, от железа, скрежета, войн, насилия. К сожалению, и ХХI начинается не лучшим образом».


На второе следствие заметной роли пристрастности как принципа биографического анализа мне указал А. Н. Алексеев. В письме от 21 марта 2007 года, комментируя мой первый опыт изучения биографии В. Б. Голофаста, он писал: «И, наконец, в-третьих: особая интонация этого и некоторых других твоих текстов последнего времени, которая, похоже, дает начало небывалому жанру – лирической социологии. То, что именно Тебе суждено его создавать – не случайно, ввиду твоих занятий «биографиями в истории и историей в биографиях». Радуюсь» (6).
И вскоре была опубликована статья, заголовок которой указывает на ее методологическую близость к материалу о Старовойтовой: «Валерий Голофаст. Фрагменты истории российской социологии как истории с “человеческим лицом”».А через десять лет, уже после смерти Алексеева, я вспомнил о «лирической», или «личностной»: «Я принял термин Алексеева «лирическая социология», но, насколько помню, мы не обсуждали его. Это сейчас я задумываюсь о движении в сторону «лиричности» и вижу в этом стиле одну из сторон моего отношения к личностям тех, чьи биографии я изучаю и о ком пишу. Это выбор между двумя категориями: “пристрастность” и “объективность”».


Следующая инвентаризация сделанного состоялась статье 2011 года, в ней подводились итоги семилетнего существования рубрики «Современная история российской социологии» в журнале «Телескоп», а это оначает, что и семи лет моего российского проекта. Значительная часть статьи посвящена рассмотрению генезиса и особенностей моего метода интервью российских социологов с помощью электронной почты. Причина использования этого метода – проста, другого способа я не видел, а проще – его не было и нет. Я двигался медленно, прежде всего, в опоре на друзей, которые соглашались быть моими первыми респондентами. Позже я стал чаще использовать слово - «собеседник».


Однако, во второй половине лета 2006 года количество проведенных бесед приблизилось к десяти и стало понятно, что при соблюдении определенной системы правил электронное интервью является валидным, эффективным приемом получения историко-биографической информации. Возникало желание завершить сбор данных и быстрее перейти к их анализу; отчасти эта установка была отражена в статье «Биографии для истории» и в ее заключительной фразе: «Хочется надеяться, что проект, который ведется на страницах “Телескопа” уже два года, будет иметь продолжение и станет частью широких и многоцелевых исследований, направленных на создание истории единой российско-советско-российской социологии». Другими словами, тогда мне казалось, что я собрал интересный материал для будущих историков и, тем самым, свое дело сделал. Но ряд обстоятельств препятствовали этому. Во-первых, в тот момент было несколько начатых интервью, они ожидали завершения и публикации. Во-вторых, во мне проснулся азарт собирателя, коллекция требовала пополнения. Но главное – все глубже становилось осознание того, что история российской социологии должна быть многолюдной. Мое исследование не было нацелено на формирование репрезентативной в статистическом плане выборочной совокупности респондентов. Прежде всего, в силу неопределенности границ, параметров генеральной совокупности и тогда явно ощущавшейся сложности ответа на вопрос о том, кого относить к социологам. Потому стремление обеспечить «многолюдность истории» рассматривалось как реальный путь повышения логической репрезентативности проводимого исследования, а также расширения границ биографического и историко-науковедческого анализа.


Вместе с тем, многолюдность истории советской/российской социологии это не только наполненность повествования о ее развитии по возможности б;льшим количеством участников этого процесса и описанием результатов их труда. Многолюдность подразумевает присутствие в описании прошлого нашей науки также условий и особенностей предбиографии и ранней социализации будущих социологов, процесса освоения ими профессиональных знаний, траекторий их вхождения в науку, выбора ими поля собственных исследований. Поскольку наука не делается в одиночку, постольку повествование должно содержать информацию о людях, повлиявших на профессиональные интересы ученых и составляющих круг их друзей и ближайших коллег. Другими словами, о коммуникационных сетях, в которые входит человек.
Легко понять, что каждый человек, рассказывавший мне о своем движении в социологию, о своих коллегах и учителях, о разрабатывавшихся им темах и т.д., становился историком социологии. Таким образом, многолюдность автоматически обеспечивает многоавторство описания прошлого нашей науки и нашего профессионального сообщества.

     2007-2008 гг.: «второе рождение» и «лестница поколений»

В рассматриваемой «инвентаризационной» статье говорится о концепции «второго рождения советской социологии» и о «лестнице поколений», но в силу важности двух этих положений в содержании моего российского проекта, дополню сказанное в 2011 году. Оба этих положения возникли в процессе анализа первых интервью с коллегами и примерно в одно время. Иногда я трактую их как двуединое описание генезиса современного этапа российской социологии.
При изучении биографий первых американских исследователей общественного мнения, в основном это были психологи, я уделял большое внимание анализу процесса их вхождения в науку, тому, кто были их учителя. Стало ясно, что их учителями были американские психологи первого поколения, учившиеся в Европе у Вундта, Бинэ и так далее. Желание повторить этот подход при изучении биографий российских социологов выявило интересный факт. У социологов второго, третьего и т.д. поколений были учителя, наставники, консультанты, а у социологов первой когорты, начавших свои исследования на рубеже 1950-х – 1960-х годов, их не было. Очевидная интерпретация этого обстоятельства, учитывающая известные положения о драматической судьбе развития социологии в СССР в предвоенные годы, подвели меня к простому утверждению о том, что термин «возрождение» применительно к становлению в стране социологии в «оттепельный» период имеет слишком неопределенное, неконкретизированное значение, и его закрепление в историко-науковедческих исследованиях может стать основой мифа, или ложной интерпретации генезиса, а значит и всего последующего развития современной отечественной социологии. И далее следовал вывод: речь должна идти не о возрождении, но о втором рождении.


Этот вывод несколько шокировал меня, скажу честно, были опасения, что публикация этого положения, высказанного человеком, более десяти лет живущим в Америке, вызовет в определенных кругах реакцию типа: «ну вот, из-за океана он нас учит». Статью, в которой высказывалась концепция «второго рождения», я отправил В. А. Ядову и на следующий день получил ответ (10 ноября 2007 г.): «Боря, отличная и аргументированная статья. Термин “возрождение” нашей социологии я отныне забыл. Действительно, было становление сoциологии заново». С легкой душой я отправил текст в Тюмень, где через несколько дней В.В. Гаврилюк представила его на социологической конференции. К моему удивлению, концепция была принята спокойно.
В 2007 году и несколько позже при проведении интервью я выяснял мнения собеседников о концепции «второго рождения»; приведу несколько суждений: Т. И. Заславская: «Я согласна, что было именно второе рождение. Это уже потом возник интерес к историческим корням, который сохраняется и сейчас»; Ж. Т. Тощенко: «...более уместно говорить о втором рождении социологии, которая во многом носила сугубо осовремененный характер, больше обращала внимание на аналогичные исследования за рубежом в этот период»; Ф. Э. Шереги: «Я согласен с этим выводом. Мало кто из первых советских социологов знал о практике советской социологии 1920-х годов».


По-видимому во второй половине 2011 года была создана двухконусная модель генезиса современного этапа российской социологии (она приведена в рассматриваемой статье), позже я обсуждал ее еще в ряде публикаций, но все равно она требует доработки.
Проблема возрастной стратификации российского социологического сообщества заявила о себе во второй половине 2007 года, когда уже имелось полтора десятка интервью. Сложилось понимание того, что работа в этом направлении будет продолжена и следовало определиться в том, как типологизировать разрастающийся информационный массив. Идея социологических поколений уже высказывалась А.Г. Здравомысловым, Л.А. Козловой и рядом других авторов, но в их построениях не просматривалась общая идея возрастной стратификации. В моем понимании исторический анализ должен был базироваться на алгоритмически четкой, простой «возрастной лестнице», более того – стратификация виделась не как результат эмпирического анализа, а как итог достаточно универсальных, общих теоретических рассуждений.


Вообще говоря, существует большое число методов создания и анализа типологий объектов разной природы, и эти правила могут быть объединены в две группы, описываемые принципами Эйнштейна, которые предлагались им для установления верности теоретических конструкций: это – принципы внутреннего совершенства и внешнего оправдания. Согласно первому, создаваемые теории (типологии) должны базироваться на минимально возможном числе общих положений, т. е. следует отказываться от введения ad hoc допущений, порождаемых локальными,частными факторами. Другими словами, стремление к учету логического требования предполагает конструирование такой модели поколений, в которой существовала бы внутренняя «числовая» гармония, простым было бы правило продолжения типологии в будущее и, если надо, в прошлое, чтобы она легко выдерживала ее логически и математически оправданное дробление. Второй принцип утверждает, что новые типологии должны позитивно коррелировать с ранее выработанными и зарекомендовавшими себя классификациями и отвечать более широким требованиями среды, в которую погружены типологизируемые объекты. Критерий внешнего оправдания требует «простого и очевидного»: интерпретируемости типологии, ее привязке к биографиям людей, образующих эти поколения.


После долгих попыток определения хронограниц поколений я пришел к заключению о том, что существует лишь один способ освободиться от давления «Монблана» частностей — сделать все поколения равной продолжительности. Это важнейший, базовый принцип построения системы поколений российских социологов; на мой взгляд, от него следует отказаться лишь при наличии весьма серьезных аргументов собственно исторической и конструктивно-методической природы. Причем речь непременно должна идти о построении конкурентной модели, т. е. предлагающей иную, но обязательно полную систему поколений.
Дальнейшие рассуждения строились примерно так: при изучении поколений нужно будет выделять в нем «старших» и «младших»; таким образом, продолжительность поколения должна характеризоваться четным числом. Но можно предположить, что в ряде случаев внутри поколения целесообразно формировать три группы: «старшие», «средние» и «младшие», что означает, что «длина» поколения должна быть кратной трем. Наименьшим числом, делящимся одновременно на 2 и 3, является 6. Однако, логически ясно, что образование исследовательского поколения – процесс достаточно продолжительный, дольше, чем 6 лет. Таким образом, определилась продолжительность всех поколений – 12 лет.


Далее необходимо было расположить на временной оси эти интервалы продолжительностью в 12 лет так, чтобы они оказались привязанными к реальным жизненным траекториям социологов, при этом, a priori не приходилось предполагать, что социологические поколения каким-либо естественным образом впишутся в основные социально-исторические типы советского населения. Сегодня у меня есть предположение, что в целом построенная система поколений оказалась «внешне оправданной».
В моем электронном «дневнике» описана финальная стадия работы над лестницей поколений. Середина апреля 2008 года, Л.Козлова готовит очередную конференцию памяти Г.С. Батыгина, я понимал, что не смогу участвовать в ней и обратился к В.В. Семеновой с просьбой представить мое сообщение. Текст разослал своим коллегам, включенным в разработку биографической тематики. Их замечания учел, получил отклик от В. А. Ядова» «мистика, но правдоподобно». Работал долго, но все было оформлено за неделю.


Так это «мистическое» построение уже живет более 10 лет, оно описано в ряде моих работ, наиболее обстоятельно – в монографии «Современная российская социология. История в биографиях и биографии в истории» (2013 г.) (7). Очевидно, первая часть заголовка указывает на объект-предмет исследования, вторая – на методологию.

     Изучение истории российской социологии: текущее десятилетие

Представляется оправданным утверждать, что концепции «второго рождения социологии» и 12-летних поколений в советской / российской социологии, а также созданная и проверенная технология интервью по электронной почте открыли возможность для активной и многоаспектной деятельности по сбору и анализу историко-биографической информации. По-началу у меня было весьма упрощенное, одномерное представление о развитии исследования, все казалось очевидным: проводи интервью, а затем, когда их наберется «много», начинай описывать. Но, я писал об этом выше, «само исследование» не было согласно с таким вариантом работы, все сложилось не так; сложнее и интереснее. Достаточно подробное рассмотрение движения проекта изложено в нескольких публикациях 2016-2019 годов, поэтому, ниже изложу лишь главные события и повороты в многолетней работе. Начну с того, что исходно представлялось как важнейшее – «биографии для истории». Очевидно, речь идет о проведении интервью с представителями разных поколений российской социологии.


В 2005-2012 гг. моими собеседниками были социологи первых четырех поколений, т.е. те, кто родился до 1958 г. Причин тому было много, и одна из них заключалась в том, что родившиеся позже долго казались мне «слишком» молодыми в качестве информаторов при изучении прошлого нашей науки. Лишь в 2013 г. было проведено первое интервью с представителем пятой профессионально-возрастной группы (1959-1970 гг. рождения) и начато изучение биографий исследователей шестого поколения (1971-1982 гг.) советских / российских социологов. Наконец, в конце августа 2014 г. я решился на изучение седьмого поколения (1983-1994 гг.), хотелось пусть немного узнать это «племя молодое, незнакомое». Теперь я уверен, что в правильности перехода к интервью молодых социологов. В рамках короткого перечня профессиональных поколений (первые четыре-пять) было бы крайне сложно изучать многие проблемы динамики науки, другими словами, без интервью с более поздними поколениями автоматически снижается ценность информации, полученной от представителей первых когорт.
К началу 2015 года было проведено свыше ста интервью с социологами семи поколений, именно тогда наличие «многослойного» во временном отношении массива биографий позволило впервые поставить вопрос о функциях поколений в развитии отечественной социологии. Исходным было представление о том, что каждое поколение — многофункционально, ведь функции зарождаются, постепенно оформляются, созревают, и они реализуются не одним, а рядом поколений. Но каждой когорте исследователей время дает свою, доминантную функцию, отличающую его от предыдущих и последующих поколений.


Для раскрытия сути поколенческо-функционального анализа принципиально отметить, что два наших ключевых образования: поколение и функция поколения — это субстанции, развивающиеся в разных временных пространствах. Поколение это профессионально_возрастной срез населения, оно несет в себе следы времени рождения, социализации и т.д. Оно существует во внешнем, общем для всех людей социальном времени. Тогда как функция социологического поколения — это производная от состояния науки, которая — естественно — не свободна от внешнего времени, но в известном плане независима от него, имеет свои собственные, внутренние законы развития. Функция поколения развивается во внутреннем, внутринаучном времени.
Таким образом, поколенческо_функциональный анализ истории советской и постсоветской социологии — двухтемпорален, это изучение нашего прошлого-настоящего и будущего во внешнем и внутреннем временах.


В целом, полтора десятилетия бесед с социологами, многократное чтение и сопоставление их жизненных траекторий, путей их вхождения в науку и процессов их профессионального роста, позволяет заметить, как формируются поколения ученых, в чем специфика каждой из когорт и в первом приближении перевести это понимание на язык поколенческих функций. И, таким образом, функциональный анализ социологических поколений может стать основным инструментом изучения истории отечественной социологии на базе собранной биографической информации.
Очевидно, что не существует непосредственного перехода от данных личносто-индивидуального свойства к историко_науковедческим. Необходим инструмент перехода, некая промежуточная платформа. Предлагаемый нами подход основывается на убеждении в том, что наука создается поколениями ученых, в которых каждый в зависимости от таланта, работоспособности, набора ценностей и прочих индивидуально-личностных атрибутов занимает собственное место, играет собственную роль. Таким образом, вырисовывается следующая трехступенчатая аналитическая конструкция: 1. Проведение глубинных неформальных биографических интервью с социологами; 2. Объединение социологов в поколенческие группы; 3. Представление истории социологии как процесса формирования, развития и смены поколений.


На современном этапе моего исследования поколенческо-функциональный анализ истории советской и постсоветской социологии — это и есть главный методологический результат проведенной работы. Он — ключ к двухтемпоральному изучению прошлого-настоящего и будущего российской социологии. Это и есть ответ на принципиальный вопрос о методологии и технологии перехода от совокупности биографических интервью с социологами к истории нашей науки. Все множество накопленных данных – это огромный информационный океан, и поколенческо-функциональный анализ — это тот плот или легкая лодка, на которых можно попробовать обследовать прибрежные зоны океана.
Наверное, рассказанное уже позволяет понять, насколько неспешно развивается каждая исследовательская линия проекта. Движение вперед идет не по прямой, а по сложной, петлеобразной линии, развитие – не строго поступательное, а итерационное. Причем, такая непростая траектория – не следствие моего долгосрочного плана, а движение, постоянно учитывающее сделанное, реагирующее на новое приращение знаний. На одном из примеров покажу это яснее.


Уже в самые первые годы изучения биографий американских копирайтеров, исследователей рекламы и первых полстеров можно было заметить, насколько их творчество детерминировано историей их жизни. Так, при анализе биографии Гэллапа было показана долгая история жизни его семьи в Америки, начиная с первой половины XVII столетия. Творчество Огилви, единственного из классиков американской рекламы родившегося не в Америке и начавшего свою карьеру во Франции, пронизано европейской культурой. В стиле и языке рекламы, особенно ранней, многих копирайтеров, выросших в воцерквленной среде, специалисты видят следы текстов Библии и других религиозных книги.
Как выше отмечалось, российская часть проекта началась в 2004 году с написания биографической статьи - «портрета» Б. А. Грушина.
В начале 2009 года в журнале «Телескоп» была опубликована моя беседа с Л.А. Козловой: «“Телескоп”» смотрит в прошлое”, в которой подводились итоги сделанного по проекту. Это была обстоятельная инвентаризация сделанного, и здесь, по-видимому, впервые было сказано о биографичности: «... Кроме того, оказалось возможным «привнести» биографичность в такие работы, в которых она совсем не обязательно должна присутствовать. Укажу на заметки по поводу четырехтомника А.Н. Алексеева, в котором представлен значительный отрезок его жизни, когда он работал станочником на заводе. Наконец, беседа с Б.М. Фирсовым о его книге об инакомыслии в СССР, пронизанной автобиографическими сюжетами».


В 2011-2012 года шла интенсивная работа над книгой по истории советской социологии. В главе 9 «Подсказано жизнью» анализируются примеры биографичности творчества ряда социологов, и, хотя этот термин используется в книге всего несколько раз, он присутствует в выводах названной главы: «Все рассмотренное позволяет если и не утверждать, то формулировать в виде гипотезы положение о биографической обусловленности творчества социолога» (7, с. 378). Во во всем главном, что он делает, отражено, присутствует прожитое и пережитое им.
Но только в этом году была опубликована статья, в которой обсуждаются различные грани, проявления биографичности и просуммирован первый опыт анализа этого феномена.

     «Большой портрет» и девять томов истории российской социологии

Из всего сказанного выше очевидно, что рассматриваемый историко-социологический проект во всех его составляющих можно назвать сетевым, или онлайновым. Без активного использования возможностей интернета его просто не было бы. Все началось с поиска информации о развитии американской рекламы и становлении опросов общественного мнения. Уже на рубеже прошлого и настоящего веков американская часть веб-сети была чрезвычайно развитой, информацию, необходимую мне легко было найти на сайтах университетов, аналитических организаций, библиотек и архивов. Только благодаря интернету и высокой сетевой культуре организаций, проводящих опросы общественного мнения можно было задумать и осуществить три мониторинга президентских выборов в США. Российская часть проекта является сетевой в своем основании, имеется в виду – эмпирическая база исследования, которую образуют сейчас без малого 200 биографических текстов общим объемом примерно 400 авторских листов.


Понятно, что и мой коммуникационный мир построен на интернете. Это не только большая переписка с друзьями и коллегами, но – источник научной информации и важнейший канал массовой информации и культуры. С публикаций в интернете началось мое возвращение в российское научное сообщество, однако в то время это были относительно небольшие тексты, мало «раскрученные», не ориентированные на социологов сайты.
Все принципиально изменилось летом 2011 года, когда Ф.Э. Шереги предложил мне использовать его социологический портал www.socioprognoz.ru (Б.Д.:К сожалению, портал был закрыт в 2020 г.) и познакомил меня с Еленой Ивановной Григорьевой, ассом IT-технологий и человеком, влюбленным в свое дело. Мы вмиг сработались и подружились, она – в Москве, я – в районе Сан-Франциско, но иногда мне кажется, что мы работаем в соседних комнатах. Ее ответы на мои мэйлы я получаю моментально, лишь иногда, если моё послание приходит к ней позже полуночи, я получаю ответ: «Извини, сегодня уже не смогу, завтра...». И это точно – завтра, а не «завтра-завтра...». Именно Еленой Григорьевой спроектированы, сконструированы, развиваются и поддерживаются в рабочем состоянии два нижеописываемых ключевых для моего проекта веб-ресурса.


В полном смысле этого слова «олицетворением» процесса сбора биографической информации является живая, интерактивная галерея фотопортретов всех, с кем или о ком проведены электронные беседы, другими словами, это – огромный массив биографической информации о тех, кто начинал и кто развивает современную российскую социологию.
Этот «Большой портрет» создавался долго, обозначу основные вехи этого процесса. Начиналось все скромно. В первом издании онлайновой интерактивной книги «Биографические интервью с коллегами социологами» (ноябрь 2011 г.) было 40 интервью, проведенных за семь лет. Опыт бесед накапливался медленно.
Прошло 3,5 долгих и сложных года, 12 февраля 2015 года была достигнута никогда не планировавшаяся, завораживавшая тогда дух высота – 100 портретов, т.е. 100 биографических интервью с коллегами-социологами.


К середине лета 2016 года было закончено 143 интервью, но здесь пришлось сделать перерыв. Почти через пять месяцев (18 января 2017 г.) было размещено – 144-е. В этот период произошло осознание того, что через прямое, непосредственное интервью мне не удастся подойти к изучению жизни и творчества тех, кто «сам о себе» уже не расскажет, что принципиально обеднит наше знание о прошлом. Вскоре появились интервью с сыном З. И. Файнбурга, с вдовой и коллегой В. Б. Ольшанского и серия других интервью этого же формата.


При поддержке инициатора создания этой книги и ее бессменного редактора и консультанта Андрея Николаевича Алексеева некоторые из раннее написанных биографических статей, очерков, эссе были интерпретированы как «мысленные интервью». Действительно, существует много общего в живом диалоге, т.е. интервью по электронной почте, с изучением материалов об ушедших социологах и написании биографических текстов о них. Так, в моем сложно организованном массиве биографий появились материалы о Г. С. Батыгине, В.Б. Голофасте, Б.А. Грушине, Я.С. Капелюше, Ю.А. Леваде, В. Н. Шубкине и других социологах, с которыми я не мог или не успел побеседовать.
31 августа 2018 г. появилась возможность сказать на Face Book о взятии «новой высоты» - 185 биографических текстов разного типа. Это – не «арифметика», это – наша общая профессиональная память и более широкое видение прошлого, которое с уходом социологов первых поколений стремительно тускнеет.


Прошло полгода, коллекция интервью не претерпела изменений. Однако, подъем будет продолжаться, хотя и не очень быстро.
Отдельно скажу о рождении нового жанра интервью. В 2014 году в процессе традиционно начатой биографической беседы Д.М. Рогозиным неожиданно возник новый формат интервью, который можно назвать «интервью-книгой» или «книгой-интервью». Это – обширные, многоохватные интервью, которые затем оформлялись в виде отдельного издания. Вслед за книгой Рогозина увидели свет книги-интервью с В.Я. Гельманом, М.К. Горшковым, Г.Е. Зборовским, Р. Т. Насибуллиным и Л.Г. Бызовым. Сейчас готовятся еще три такие работы.
Вообще на теме многожанровости имеет смысл задержаться и отметить, что в силу своей природы историческое исследование не может не быть многожанровым. Оно включает в себя по крайней мере методологические построения, анализ собственно историко-социологических фактов и процессов, а также разного рода биографический материал. Ведь история науки – это в значительной мере история, судьбы ее создателей. Легко понять, что рассмотрение исторических фактов, описание исторического процесса и рассказ о жизни и творчестве социологов, наших коллег, современников требует разного стилевого, языкового решения. Таким образом, изложение итогов исторических поисков предполагает различие форм, стилей изложения, разного языкового оформления. Все вместе это превращается в больших размеров мозаичное панно из разноцветных и разноформатных плиток, швы между которыми иногда хорошо зашлифованы, но чаще в той или иной степени просматриваются.


Интуитивно подобная многожанровость ощущается сразу, когда работаешь над текстом определенной направленности. Скажем, некоторые результаты должны быть описаны для научных журналов, соответственно, стараешься придерживаться академических традиций. Постепенно накапливаются теоретические построения и эмпирические выводы – тогда возникает потребность в подготовке книги. Юбилеи людей, внесших заметный вклад в развитие российской социологии, дают импульс к написанию статей с изложением и оценкой сделанного юбилярами. Грустные события в жизни нашего сообщества отражаются в некрологах. Все это – разновидности текстов по истории отечественной социологии.


Но лишь спустя более десяти лет после начала проекта я осознал многожанровость написанного как естественное следствие логики и границ историко-социологического исследования. Хотя мой коллега, петербургский социолог В.Б. Голофаст фактически именно на это указывал мне еще в начале 2004 года, когда мои историко-социологические штудии были фокусированы на изучении рождения рекламы и становления технологии опросов в США. Он писал: «...ты работаешь на грани литературы. Посему будь пост-постмодернистом, смело делай любые коллажи из любых вариантов и кусков». Тогда я не осознал значение «подсказки» Голфаста и потому не стремился целенаправленно следовать его совету.
Выше был приведен фрагмент письма А. Н. Алексеева, в котором он обозначил жанр – лирическая социология. Конечно, вскоре мы оба забыли о том, когда это было, но через восемь лет я случайно «раскопал» то письмо и сообщил об этом Алексееву. И в ответе он написал: «Кажется я употреблял также термин “лирическая социология” или что-то подобное в преамбуле к твоим американским заметкам в “Телескопе”».


Действительно, в 2010 году я опубликовал серию эссе о моей американской жизни, пытаясь совместить в них факты и ощущение. В конце этой подборки размещена небольшая рецензия Алексеева: «...И опять новый жанр на страницах “Телескопа”! Жанр-кентавр, я бы определил его как лирико-социологический. Борис Докторов — математик “по происхождению”, социолог по призванию, на этот раз окончательно разрушает границу между “физикой” и “лирикой”. Примечательно, однако, как он это делает. Прежде всего, это проза “настроения”, а не описания, переживания, а не анализа, причастности, а не деяния».
Почему я на какое-то время обратился к такому «жанру-кентавру»? По-видимому, через пять лет работы по российской тематике я начал искать какие-то новые подходы к описанию биографий социологов, новые краски для создания их портретов. Потом я в целом отошел от этого жанра, но не исключаю, что через какое-то время вернусь к нему или буду искать что-либо новое.


Если онлайновая книга «Биографические интервью с коллегами социологами» является «лицом» российской части моего историко-социологического проекта, то книга «Современная российская социология: Историко-биографические поиски» (8) - «визитной карточкой» исследования.


В 2012 году это был трехтомник, в котором были представлены все проведенные на тот момент интервью с социологами трех первых поколений, отражен опыт биографического анализа и собраны автобиографические материалы.
В 2014 году книга стала шеститомной. В нее были включены все новые интервью (это уже были социологи пяти поколений) и авторские статьи по истории и методологии проекта, значительное место заняли новые биографические и автобиографические статьи и эссе. Отдельный том составили две биографические книги: о Б.А. Грушиине и В.А. Ядове.
Через два года издание приросло еще тремя томами, книга стала 9-томной. Это были новые интервью – уже с социологами семи поколений и названная выше книга-интервью с Д.М. Рогозиным. Общее число включенных в 9-томник интервью составило 143. Последний том содержит онлайновую книгу о Б.Г. Кузнецове и мой рассказ Е.Ю. Рождественской о моей жизни в России и Америке.


В целом, книга «Современная российская социология: Историко-биографические поиски» отражает важнейшие теоретико-методологические направления исследований по современной истории советской / российской социологии и представляет массив интервью, проведенных до середины 2016 года. Но работа продолжается. Выше рассказано о более поздних методологических построениях, массив биографических данных вырос до 185 интервью, написан ряд биографических статей. Летом 2018 года вышла книга «Нескончаемые беседы с классиками и современниками. Очерки историко-биографического анализа» (9), и, по моему, в ней не только суммируется сделанное, но и прочерчиваются новые пути.
                ***
Таковы, если вкратце, мои историко-социологические наблюдения, размышления, исследования в истекшие два десятилетия американской жизни. Иногда меня спрашивают, сделал бы я больше или меньше, если бы не уехал в Америку. Я себе такого вопроса не задаю. Мне ясно - «все было бы не так, иначе». Ведь то, что делает социолог, биографично.

     Источники:

1. Докторов Б. Шесть тысяч дней другой жизни. // Социологический журнал. 2011. №2. С. 76-95. (см. http://proza.ru/2022/02/15/305.
2. Докторов Б. Моя жизнь: 53 года в России и уже 8000 дней в Америке. (Электронный ресурс). https://www.isras.ru/files/el/hta_9/Publications/tom_9_2.pdf.
3. Докторов Б. Гиганты американской рекламы / Под ред. проф. Г. Е. Зборовского. – Екатеринбург: УрФУ, 2014.
4. Докторов Б. З. Лекции по истории изучения общественного мнения: США и России: учебное пособие. – Екатеринбург: УрФУ, 2013.
5. Докторов Б. Явление Барака Обамы. Социологические наблюдения. Москва, Издательство «Европа», Институт Фонда «Общественное мнение», 2011. http://fom.ru/uploads/files/B-Obama.pdf.
6. Докторов Б. Константин Кузьминский, Валерий Голофаст и начало «лирической социологии // Гефтер.Ру. 12 марта 2018. http://gefter.ru/archive/24286.
7. Докторов Б. Современная российская социология. История в биографиях и биографии в истории. Санкт-Петербург: Европейский университет в Санкт-Петербурге. 2013.
8. Докторов Б.З. Современная российская социология: Историко-биографические поиски. В 9-ти т. (электронный ресурс) / Докторов Б. З., редактор-консультант Алексеев А.Н., редактор электронного издания Григорьева Е. И.¬– Электрон. текст. дан. М.: ЦСПиМ. 2016. https://www.isras.ru/files/el/hta_9/htm/menu.htm.
9. Докторов Б. Нескончаемые беседы с классиками и современниками. Опыт историко-биографического анализа.М.: ЦСП, 2018.