Розовая чача

Эта история, в отличие от других, будет довольно длинной, поскольку состоит из нескольких мини-историй. А начать я хочу с события, имевшего место за несколько лет до того, как мы собрались ехать в Америку. В то «застойное» время об отъезде мы и не думали.

 Обычная командировка в Москву с очередным отчетом, но самолет, который должен был вылетать вечером, задержали по какой-то причине до утра. Ехать домой не имело смысла, тем более, что  встретил давнего знакомого, который летел тем же рейсом. Он был со своим приятелем, и мы решили скоротать ночь за дружеской беседой втроем. И что самое приятное, у этого третьего, его звали Мурад, оказалась литровая бутылка чачи - самогона - из розы. В Баку и вообще на Кавказе популярно варенье из розы, а вот самогон из розы пришлось попробовать впервые. То есть, что значит - попробовать: к утру мы просто выпили весь этот литр, закусывая небольшим бутербродом, который предусмотрительная Женя дала мне с собой.
В процессе задушевного разговора я узнал, что Мурад,  переводчик-арабист, подписал двухлетний контракт на работу в Афганистане, а теперь летит в Москву откупиться:  сил больше нет никаких, хотя осталось всего шесть месяцев. Врезалось в память его упоминание о самом безопасном месте в доме - под окном. Ни нож, ни пуля не страшны. (Возможно, этот совет пригодится американским солдатам и сегодня). Утром мы влезли в самолет уже очень близкими друзьями.
Не виделся я с Мурадом долго, до нашего отъезда в Америку.

Это приключение имело два последствия: одно, как говорится, short  term, другое – long term. В результате первого (прошу прощения за физиологические подробности) все, что выделял мой организм в последующие четыре дня, непривычно, а потому жутковато, пахло розой. Причем, если вначале был резкий запах эссенции, то потом - чистое благоухание. О втором последствии - чуть позже.

  Начались события 1988-89-х годов, и я твердо решил уехать. Женя готова была ехать хоть завтра, а вот мои родители колебались. Мама - ведущий хирург-онколог, папа тоже работал. И когда я пришел к ним на последний «едите или не едите» разговор, мама заявила: «Мы едем, но три условия. Мы должны взять с собой бабушкин браслет (был такой у мамы, из платины с красивой жемчужиной – сейчас он у старшей дочки Софы в Лос-Анджелесе), ручную швейную машинку «Кайзер», купленную другой бабушкой в 1914 году (машинка там же, где и браслет), и дедушкино любимое кресло (ценности не имеет, но, сидя именно на нем, я пишу эти строчки). «Хорошо, - сказал я, - обещаю». Сказал, не имея ни малейшего понятия, как это сделать. Тогда важнее всего было получить согласие родителей.

 Не знаю, как сейчас, в те годы можно было отправлять контейнеры с багажом прямиком из Баку в Америку. Ехали в неизвестное и брали все, что можно. Большая часть того, что привозили, никому и никогда в Америке не пригодилась. Мы как-то устроили эмигрантский вечер воспоминаний «20 лет спустя»: конкурс на самую ненужную вещь, которую привезли в Америку и ни разу ей не воспользовались. Первый приз получила известный зубной врач за огромный моток резинки для трусов. Сейчас смешно, а тогда на мне висела казавшаяся очень важной задача: достать контейнеры, организовать их погрузку, таможню и отправку. Всего - включая браслет, швейную машинку и дедушкино кресло.

 Магазинов, где продавались контейнеры, не существовало, и я поехал к моему другу Кямалу Алышеву, директору радиозавода. Кямал - один из первых, кому я сказал об отъезде.  Он был искренне рад за меня. «Чем могу помочь?» - спросил он.  «Контейнеры надо бы…», - робко начал я. Кямал тут же снял с полки увесистый каталог. Завод  выпускал здоровенные терминалы для ЭМВ и перед отправкой их упаковывали в контейнеры. Они были очень большие, пожалуй, два дивана влезли бы без труда. «Такой подойдет?» - спросил Кямал. «То, что надо!» - «Сколько сделать?» На всякий случай я сказал: «Три». И  стал свидетелем второй мини-истории.
 Дзынь! Входит секретарша. «Начальника столярного цеха ко мне, срочно!» Через считанные минуты в дверях кабинета в глубоком поклоне появился начальник цеха. «Иди сюда, Мамедов. Ты такой контейнер можешь сделать? Три штуки. Срочно!» - «Конечно, Кямал Рамазанович, для вас – все, что скажете» - «Не для меня, для него (показывает на меня). Эти контейнеры, Мамедов, поедут в Америку! Понимаешь? Впервые - сделанное на нашем заводе будет в Америке! Учти это, Мамедов, и запомни: когда  будет готово, я приду и проведу рукой по дереву. Вот так. Видишь? И если мне попадет хоть одна заноза, Мамедов, клянусь, я тебя лично в этом ящике похороню! Понял? Иди!»
  Все было сделано по первому разряду и в кратчайший срок, но увидел я контейнеры значительно позже. Держать этих мастодонтов было негде, и по договоренности с Кямалом они ждали на заводе дня, когда нам будет предписано явиться с вещами на таможню для упаковки багажа. Вернее - явиться следовало накануне. Контейнеры полагалось привезти на день раньше, чтобы таможня убедилась, что ни внутри досок, ни в щелях никаких незаконных вложений нет.
И вот в день «Д» мы (я, Женя с парой подруг и Софа с парой друзей) на нескольких машинах, груженых баулами, чемоданами, ящиками, швейной машинкой и дедушкиным креслом, появились на таможне. Браслет лежал в кармане, и я понятия не имел, как смогу выполнить обещание, данное маме. Тут мы и увидели этих трех деревянных богатырей. Отшлифованные полуторадюймовые доски, никелированные болты – просто произведение искусства.
Однако удивило и обрадовало другое. Нас встречала команда таможенников в составе офицера и двух солдат, и в офицере я узнал Мурада. Того самого Мурада, с которым мы ухайдокали в ту памятную ночь в аэропорту литр розового самогона. Мурад тоже узнал меня, но, как и я, виду не подал, а попросил выйти с ним  в другую комнату. Он закрыл дверь, мы обнялись. Мурад рассказал, что ему удалось аннулировать контракт и вернуться в Баку. Насчет моих планов он все понял и так, без объяснений, и спросил, что я хочу вывезти. Я честно сказал про кресло, швейную машинку, браслет, дюжину ложек и небольшую коллекцию старинных медных монет, доставшуюся мне от дедушки. Там ничего ценного, на мой взгляд, не было - ну, может, российский пятак 18-го века. Тем удивительней, когда Мурад сказал, что пропустит все, кроме монет. «Насчет браслета подожди.  Я дам знать, когда можно класть», - добавил он. Совершенно счастливый, я не стал возражать, мы вернулись в зал и начали укладывать вещи в контейнеры.
Не буду описывать подробности. На затаривание ушло хороших полдня. Машинка и кресло уже лежали во втором закрытом и запломбированном ящике, когда Мурад объявил перерыв на 15 минут, подмигнул мне и ушел с обоими солдатами. Тут же в контейнер нырнули ложки и браслет, буквально сами собой.
Когда третий ящик был закрыт и запломбирован, мы с Мурадом снова вышли в отдельную комнату, выпили по паре рюмок коньяка, который я предусмотрительно захватил с собой, и пожали друг другу руки. От денег Мурад отказался и предупредил, что есть вероятность, что перед погрузкой на корабль контейнеры могут проверить еще раз, и тогда мы можем оба погореть. По этому поводу мы снова выпили - за удачу. Больше я этого замечательного парня не видел никогда. Спасибо ему огромное.
Багаж ушел, но история на этом не заканчивается.

  Обычная по тем временам дорога в Америку через Австрию и Италию заняла примерно полтора месяца, и когда мы прилетели в Нью-Джерси, оказалось, что багаж уже пришел. Прямо по адресу – в дом моей сестры Наны. Но не весь: третьего ящика с ложками и браслетом не было. Решили немного подождать. Возникло подозрение, что таможня знала, где браслет, и конечно же... Для протокола добавлю, что цена этому браслету – может, тысяча долларов, не больше, то есть не сокровище российской короны, но, как говорится, во- первых, свое, а во- вторых –sentimental value. Мы с сестрой начали активные поиски, а моя дорогая сестричка – человек пробивной. И таки - нашли. Вернее, выяснили, что контейнер пришел и находится на складе невостребованного багажа в Нью-Йорке. На берегу Хадсона расположены склады (их хорошо видно, когда едешь по Бруклин-Квинс экспресс), и в одном из них должен быть наш ящик. Надо приехать и найти его среди многих других, присланных из Советского Союза. Мы с Наной туда помчались.

Теперь - финал.
 Склад оказался огромным, метров 30 на 100, ангаром. То, что мы там увидели, никогда в жизни не забуду.  До сих пор жалею, что не взял с собой фотоаппарат, ибо описать такое эмоциональное зрелище непрофессиональному художнику непросто. Во всю стометровую длину склада в несколько рядов лежал отправленный эмигрантами багаж. Картонные коробки от холодильников и телевизоров, неумело сколоченные фанерные контейнеры, самодельные деревянные ящики и разное прочее. Некоторые  были сильно повреждены, и порой на пол вываливались какие-то брюки, платья, расколотые тарелки, вазы… И таких ящиков - сотни. Все они были повернуты к проходу обратными адресами, и возникало ощущение, что идешь по еврейскому кладбищу, где на памятниках, кроме фамилии, почему-то еще и адрес: Михаил Копельмахер - Таганрог, ул. Первомайская, 36, кв. 8; Ида Финкельштейн - Свердловск, просп. Победы, 49, кв. 30 и т.д. У нас даже слезы появились на глазах, но тут в конце второй аллеи показался наш красавец. Он величественно возвышался над своими собратьями - развалюхами, скромно поблескивая никелированными болтами.
На следующий день мы вернулись на склад на грузовике, и контейнер воссоединился со своими близнецами у Наны в гараже. Браслет был найден и передан маме, у которой в комнате уже стояли дедушкино кресло и швейная машинка «Кайзер».
 Большинство вещей, включая трансформатор 220 на 127 вольт, наволочки и резинки для трусов, так и остались неиспользованными. А вот из контейнерных досок Нана сделала очень симпатичную стенку с полками и поставила в гараже. Всем нравится. Спасибо Кямалу еще раз.
А начальник столярного цеха Мамедов может быть спокоен – изделием Бакинского радиозавода в Америке довольны.