Жилины. Том 2-15

                Глава 15. Владимир. Сентябрь 1748 года

     Не хочется повторяться, но утром я опять очень рано проснулся и до той поры пока не услышал, как Люба встала, сидел за столом ни на что, не отвлекаясь. Я следующей главой занимался, которую Пётр подготовил и всю дорогу дивился, не дивился, даже не знаю каким словом свои чувства и ощущения от прочитанного назвать. Прочитав эту главу, я понял, что в той науке, которой я почти четверть века занимаюсь, я многого ещё не понимаю. Реально ощутил и разницу между простым рядовым профессором, коим я являюсь, и академиком. Не зря конечно Петра в этот сонм "бессмертных" приняли. Именно так во Франции академиков в их академии называют. Это знаете, как одну из поросших травой возвышенностей, стоящей среди подобных на холмистой местности, сравнить с одинокой горой, на вершине которой круглый год снег лежит. Здорово всё изложил Пётр, причем, что особо следует отметить, он свои воистину революционные идеи выпячивать не стал, описал так, как будто это известно уже давным-давно, задолго до нашего рождения, хотя то, что мы с ним решили представить на суд научной общественности, совершенно новое теоретическое направление в нашей сугубо практической науке.
 
      Я даже, чтобы в себя прийти и жене не показать, что я взволновал по самое не могу, вынужден был встать да руками из стороны в сторону помахать, а потом с десяток приседаний выполнить, да наклонами всё закончить. Почувствовал, что всё, стал я спокоен, говоря словами Маяковского, "как пульс покойника", и на кухню отправился. 

     Любовь за столом сидела. Стакан со следами от сметаны был уже в сторону отставлен, а она бутерброд дожёвывала.

     Я супругу свою любимую в щечку поцеловал, а сам в холодильник полез, проверить, будет мне чем гостей дорогих кормить или пельмени варить следует. Нет, всё нормально. Батон колбасы докторской присутствовал, масла тоже кусок большой, в пергаментную бумагу завёрнутый, на верхней полке лежал, ну а хлеб, тоненько нарезанный, перед Любой на столе в плетённой хлебнице горкой возвышался.

     - Что ищешь? Чем гостей будешь потчевать? – спросила она и заулыбалась, - не волнуйся, я всё приготовлю, у меня ещё немного времени осталось. Ну, а обедом кормить я вас сама приеду, должна успеть. Вы из больницы во сколько обычно возвращаетесь?

     - Где-то в районе двух часов.

     - Ну к этому времени я точно уже дома буду.

     В кухню папа заглянул:

     - Что уже можно идти завтракать, а то, что-то кушать захотелось?

     - Пап, а вы, что давно проснулись?

     - Часа два мы лясы точим. Слышали, как Люба крадучись мимо двери прошла, да как она там на кухне шебаршилась, а потом ты, аки медведь мимо протопал. Проспал, что ли?

     - Пап, я с пяти утра над монографией работал, нашей с Петром Солодовниковым, мы с ним соавторы, ну ты его видел, директор мой, академик вот уж пару лет как. Так вот срок для сдачи этой монографии в издательство вот-вот должен подойти, а там ещё конь не валялся. Ну это я утрирую, конечно. Книга полностью написана, но её ещё следует причесать. Вся доработка по нашей с Петром договоренности на мне лежит, вот я, пользуясь этим, и взял пару неделек дома над ней покорпеть. В институте это делать невозможно, всё время отвлекать будут. Сегодня с утра пятой главой занимался, немного ещё посижу над ней и она до порядка будет доведена. Думаю, что сегодня, пока вы в больнице будете, я с ней справлюсь. Останется всего ничего, десять глав дообработать, из них ровно половину Пётр написал. Каждый раз приходится в его почерк вникать, он пишет достаточно разборчиво, но мелко очень.

     - Александр Фролович, - прервала нас Люба, - садитесь, пожалуйста, а ты Ваня сходи, пригласи Никиту и Ефима Фроловичей. Скажи, что их завтрак ждёт. 
   
     - Чой-то меня приглашать нужно? - дядя Никита стоял в дверном проёме и улыбался, - я ж солдат, а хороший солдат всегда ещё до команды, даже раньше старшины, знает, когда надо ложку к обеду готовить.

     Из-за спины старшего брата выглядывал дядя Фима. Он всегда был достаточно серьёзным человеком, редко удавалось увидеть, как он улыбается, но в ту минуту его рот буквально расплылся до ушей, так его, по-видимому, слова брата насмешили.

      - Ладно, надеюсь у вас всё в порядке будет, - уже от порога послышался голос моей супруги, - не скучайте тут и к доктору не опоздайте. К обеду я приду, так что ждите. А пока – пока-пока, - и дверь за ней захлопнулась.

     Ну, что? - спросил через некоторое время дядя Никита, довольно вытирая рот, - слушать готовы? Тогда давайте продолжать, а то с подобной скоростью нам до конца ни в жисть не добраться.

     Проснулся Иван, как всегда затемно и тут же побежал солнце встречать. На этот раз довелось его непривычно долго ждать. Рановато он с лавки вскочил. Пришлось на пенёк у дороги, из земли торчащий, присесть и снова начать думать, как встретит его Пожарская, да что она при этом скажет и как он отвечать будет. Было над чем голову поломать. Наконец, проклюнулось солнышко, разбросало свои лучи в разные стороны, до самых тёмных уголков добралось и всё там высветило, ни одной тайны у природы не осталось, а у Ивана все мысли, которые его так мучали, от солнечных лучей, возможно, наоборот куда-то вглубь, в темноту сознания скрылись, и он рукой на всё махнул:

     - Как получится, так и получится, не выгонит чай.   

     Сразу же ему легко и покойно стало, и он в припрыжку к дому поспешил. Митяй ещё спал, пришлось его разбудить тихонько, чтобы Тихона не потревожить, но тот всё одно глаза свои открыл, но ничего спрашивать не стал, а лишь доброго пути пожелал.

     Митяй мерина, по кличке Орлик, запрягать направился, а Иван пошёл себя в порядок привести. Баня баней, но щетину, хотя это и не щетина ещё в полном смысле этого слова была, а так юношеский пушок, соскрести всё равно требовалось. Оделся он также нарядно, как и к Петру Васильевичу заявился, и во двор вышел.

     Митяй тоже в нарядной одежде, хотя и в лаптях, но с красиво украшенными онучами, стоял, надев на голову, излюбленный картуз со сверкающим на солнце лакированным козырьком.

     - Ну, что с Богом, - сказал Иван и, поклонившись Авдотье с Настёной и кучей малышни, окружившей свою матушку, уселся в коляску.

     Митяй, сделав вид, что присел на облучок, хотя на самом деле стоял на полусогнутых ногах, мало ли что произойти может, пока Орлик не разгонится, свистнул и застоявшаяся лошадь, мотая головой, вначале медленно и как бы нехотя тронула с места невесомую коляску на больших колёсах. Затем почувствовал, что ему ничто не мешает бежать во всю силу, рванул, да так, что Митяй шлёпнулся мягким местом о жёсткие козлы и долго потом время от времени его своей рукой потирал.
 
     Дорога в основном шла по тенистым аллеям, заросшим соснами-великанами, да мрачными разлапистыми елями, верхушки которых чуть не в редких облаках скрывались. Иногда коляска вырывалась из сумрака хвойного темнолесья и принималась весело бежать вдоль полей и лугов, раскидывающихся далеко и широко окрест, и всегда в таких случаях, где-нибудь неподалёку виднелась колокольня и крыши изб, крытых чаще соломой, а реже – дранкой, и становилось ясно, что эти поля и луга отвоёваны людьми у чащоб и глуши лесной, и теперь они здесь возделывают хлеб да косят сено, чтобы и самим выжить и скотине кормов припасти.
   
     Чащобы сменялись перелесками, Иван всё чаще спрашивал у Митяя правильно ли они едут, пока наконец с правой стороны не появилась двойная цепочка белоствольных красавиц, скрывающаяся за высоким то ли холмом, то ли курганом.

     - Кажись сюда, - неуверенно проговорил Митяй и вопросительно обернулся к Ивану.

     - Ну, ежели сюда, так поворачивай, чего медлишь, - громко отреагировал Иван, - Так ведь и проехать недолго, а затем разворачиваться придётся.

     Митяй придержал лошадь точно посередине поворота и начал вглядываться вдаль:

     - Точно сюда, - на этот раз радостно воскликнул он и повернул лошадь на неширокую, но хорошо наезженную дорожку, ведущую куда-то вдаль.

     - Но, милай, - прикрикнул Митяй на Орлика и тот послушно перешёл с неспешного шага на рысь.

     Вскоре вдали появилась типичная дворянская усадьба с господским домом, стоящим посередине. Пока они подъезжали, Иван успел внимательно его рассмотреть: двухэтажный, не так уж и большой, но весьма аккуратный рубленый дом, с башенкой с одной стороны. Шесть окон по фасаду внизу и четыре на верху. Всё как обычно. Удивила лишь крыша. Казалось она сделана из пластин чистого серебра, так они горели под лучами солнца, её освещавшего. Они остановились прямо у крыльца, но никого видно не было, никто не вышел их встретить. Вдоль аллеи, по которой они ехали, шла пожилая женщина в выцветшем сарафане с корзиной в руке и высокой ярко красной кике на голове. Когда она подошла ближе, Митяй её окликнул:

     - Почтенная, кто может доложить, что Иван Жилин прибыл к Её Сиятельству?

     - Так нету барыни, как на ярманку отправилась, так и не появлялась. Вчерась приезжал её камердинер, - она произнесла это слово привычно, безо всякой запинки, - одёжу кое-какую захватить. Во Владимире она в своём зимнем доме. Передал, что до следующего лета не приедет.

     - А где во Владимире её дом находится? – вопрос Митяя застал женщину врасплох:

     - Не знаю, нам не говорят, наверное, спросить у кого на дороге, сразу подскажут.

     - А как отсюда на Владимир проехать?

     - Назад воротись, да на солнце поверни. Будешь всё время прямо и прямо ехать, так во Владимире и окажешься.
 
     - Далеко хоть?

     Женщина даже плечами пожала:

     - Как ехать будешь, вёрст двадцать вроде бы. Так говорят. Я сама там не бывала.

     - Благодарю, - крикнул Митяй, разворачиваясь на специальном круге для разворота карет.

     - Давай прокатимся до Владимира, - решил Иван, - конечно там никто не знает, где Пожарская обитает, но вот лавку Тренина Ивана Гавриловича мы найти может и сможем. А уж он знает, где Ольга Васильевна живёт. 

     Орлик исправно бежал всю дорогу и через пару часов, когда солнце своего верха достигло, они въехали во Владимир.

     - Я знаю, где главный трактир Марии Весёлой расположен, - сказал Митяй, - я там много раз был. Меня и стряпух из Холуя туда вызывали, когда у них запарка начиналась. Думаю, кто-кто, а Мария точно знает, где Её Сиятельство живёт.

      - Это ты вовремя вспомнил, - похвалил его Иван, - давай туда.

      Владимир поразил Ивана. Казалось он весь перерыт оврагами, с множеством больших и маленьких рубленых домишек, как правило, с покосившимися крышами, рядами стоящими вдоль дорог. Некоторые только и можно было избушками назвать, у них в деревне и то поболее имеются. Но вдруг стоило им только въехать на более или менее высокое и ровное место, вокруг, как ниоткуда возникли большие в два и даже три этажа каменные громады. Это произвело странное впечатление на молодого парня, не бывавшего до того ни в одном городе, не считая Вязников, да и можно ли было Вязники городом назвать? Он даже представить себе не мог, что существуют мощёные дороги и специально проложенные вдоль них вымощенные каменными плитами и огороженные каменными же столбиками дорожки, по которым люди ходить могут безо всякого ущерба для себя. Но более всего его даже не удивило, а скорее всего поразило то, что в некоторых местах они ехали свободно, практически никого не встречая, ни пеших, ни конных, в то время как в других творилось такое столпотворение, что даже люди пройти спокойно и то не могли, скучивались и сталкивались друг с другом, что же о повозках говорить, иногда им застывать приходилось, а уж потом еле плестись, вытянувшись в цепочку, так, что пешие спокойно их обгоняли.

      Трактир Марии Весёлой отыскался без труда. Митяй на удивление хорошо ориентировался в хитросплетении владимирских улочек, которые вынуждены были извиваться, следуя за оврагами, по краям которых они были проложены. Трактир находился в каменном двухэтажном доме на самой широкой из всех виденных Иваном улице, носившей к тому же чётко отвечавшее увиденному название – Большая. Они ещё только подъезжали к трактиру, и Митяй только начал оглядываться, ища место, где можно остановиться, как неожиданно, как будто их специально дожидаясь, перед коновязью прямо на их глазах такое свободное место и возникло. Его освободила небольшая карета, запряжённая четвёркой вороных, на передней из которых сидел форейтор, молодой, совсем ещё мальчик, в ярко красном с позолотой кафтане. Сама карета была вся расписана вензелями, в неё уселась молодая, явно знатная особа, что подтверждали сопровождавшие её два гайдука при шпагах, вскочившие на запятки. Митяй очень ловко туда въехал и остановился. Иван огляделся и подумал, что, скорее всего, они оказались на главной улице города. Об этом свидетельствовали и громады белокаменных церквей, возвышавшихся со всех сторон, куда взгляд не бросишь, да и каменные же весьма нарядные и добротные в основном о двух этажах дома, стоявшие и на этой, и на противоположной стороне улицы. Да и народ, который или передвигался степенно по широким специальным дорожкам, возвышавшимся над проезжей частью достаточно высоко, или стоял группками по двое или трое и о чём-то переговаривался, своим внешним видом тоже это подтверждая. Высота пешеходных дорожек была выбрана такой, что лошадь сама по себе, конечно, спокойно могла туда подняться, но вот затащить наверх даже такую лёгкую коляску, как их, у неё не было никакой возможности. Одеты все вокруг были очень красиво, в деревне даже по большим праздникам так далеко не все могли одеваться. Здесь же, хотя день был обычный, самый, что ни на есть будничный, наряды поражали воображение. Иван первым делом начал рассматривать мужчин, пытаясь понять, как он будет среди них выглядеть. Прямо перед ним, поигрывая тросточкой в руке, стоял, по-видимому, кого-то ожидая, молодой мужчина, возможно, его ровесник.

     - Франт какой, - произнёс Митяй.

     Ивану сказанное им слово оказалось неизвестным. Вначале он даже подумал, что Митяй заметил какую-нибудь из знакомых личностей, но потом догадался, что слово это скорее является характеристикой этого персонажа. Мужчина оказался настолько близко от их коляски, что Иван без помех успел в течение несколько мгновений, пока из неё вылезал, хорошенько его рассмотреть. Тот, как, впрочем, и многие вокруг, был одет в красный, почти алый, до колен, сшитый из тонкого сукна кафтан, с отложным воротником, украшенным вышивкой. Кафтан был сильно притален и плотно облегал фигуру в её верхней части таким образом, чтобы окружающим была видна широкая и мужественная грудь его владельца. Подол кафтана оказался объёмным, с множеством складок и фалдами. Так же большие, очень удобные, поскольку они не стесняли движения, отвороты на его рукавах были украшены множеством сверкающих, скорее всего позолоченных пуговиц, застёгнутых для вида на фальшивые петли. Подобными же пуговицами были украшены, скорее, чтобы отчётливо их подчеркнуть, нежели использовать по прямому назначению, и клапаны прорезных карманов, из одного из которых виднелась свешивающаяся характерной дугой цепочка карманных часов. Иван, как увидел эту цепочку, сразу же вспомнил, что мечтал найти ту лавку, где подобную роскошь можно приобрести. Возможно по случаю жаркой погоды, а может и следуя моде, кафтан у незнакомца был распахнут.  Из-под него виднелся камзол, тоже застёгнутый лишь на несколько центральных пуговиц. Камзол был чуть короче кафтана, без складок в нижней части и без воротника, с длинными и узкими рукавами, выглядывающими из-под рукавов кафтана. В отличие от кафтана, камзол был сшит из небеленого холста, с вышивкой гладью серебряной нитью, с серебряными пуговицами, и виднеющейся подкладкой из небесно-голубого шёлка. Чуть ниже камзола, практически вровень с кафтаном, проглядывались кюлоты, шитые из шёлковой ткани сине-голубого цвета, и отделанные серебряным кружевом и такими же пуговицами. На ногах незнакомца были надеты тонкие шёлковые белые матовые чулки и кожаные башмаки с тупым носком с пряжками, украшенными бантами с позолоченным шитьём. Под камзол была надета белая полотняная рубаха с кружевным жабо, прикрывающим застёжку, хотя одна пуговица золотого цвета виднелась между кружевами. На его голове был парик с буклями, обсыпанными белой мукой, сверху которого была надета треуголка, сшитая скорее всего из чёрного бархата.  В дополнение ко всему, на боку с его левой руки торчала шпага, высовывающаяся из одного из разрезов на поле кафтана. В свободной от трости руке он держал тонкие белоснежные перчатки и некое приспособление с длинной ручкой и двумя круглыми стёклами, заключёнными в серебристую оправу и соединенными между собой изящной тоже серебристой скобой. 

     Иван благодаря описаниям, которые он читал в книгах, догадался, что это вот непонятного назначения приспособление является лорнетом, и очень обрадовался своей догадливости.

     Стоило ему встать обеими ногами на твёрдую землю, чтобы посмотреть, как дамы в граде Владимире одеваются, и потом Настёне рассказать, да попытаться ей такие же наряды приобрести, как дверь трактира открылась и на крыльцо отдуваясь, как будто она только что за лошадью гналась, а та изо всех сил убегала, вышла очень толстая, про каких говорят – "поперёк себя шире, что поставить, что положить", неопрятного вида, с растрёпанной головой и явно в приличном подпитии, женщина. Она встала на самом краю крыльца и бессмысленно уставилась в сторону Ивана и Митяя. Вдруг она встрепенулась и с криком:

     - Предатель, изменник, - набросилась на Митяя. Но вместо того, чтобы ударить его или ещё каким-либо образом обозначить свой гнев, она начала целовать и обнимать парня, приговаривая:

     - Ушёл от меня. Лучше где-то нашёл? Да? Признавайся.

     - Тётка Мария, - начал вырываться из её рук Митяй, - опять вы за своё. Вот Иван, такая она, как выпьет, путает меня со своим мужем, который сколько уж лет назад сгинул. Я тогда даже родиться ещё не успел. Сейчас на воздухе может протрезвеет чуток и поймёт, кто мы такие.

     Вокруг начали собираться зеваки. Иван попытался хоть как-то загородить Марию, но где там. Она перестала приставать к Митяю, а начала осматривать хихикающую толпу, выискивая теперь в ней, наверное, своего бывшего мужа.

      Иван видел Марию Весёлую в первое своё посещение Холуйской ярманки. Тогда это была полная молодо выглядящая, по-настоящему весёлая женщина. Она вся прямо искрилась весельем, глядя на неё все начинали беспричинно хихикать, а потом заливались громким смехом. Всё, чтобы не делала Мария, вызывало улыбки, а вот сейчас перед Иваном стояла совсем опустившаяся женщина, которая кроме вина ни в чём уже, должно быть, не нуждалась.

     - Боюсь, здесь мы не сможем узнать, где нам искать Пожарскую, - проговорил Иван.

     Митяй молча с ним согласился.

     Однако тенёк и свежий ветерок, благотворно начали действовать на одурманенную вином женщину. Она несколько раз встряхнула головой и вдруг, почти трезвым голосом обратилась к Митяю:

     - Димитрий, ты что здесь делаешь? Я тебя не вызывала.

     - Так тётя Мария, я вот со своим товарищем, - как-то робко принялся бормотать Митяй, -  у него к вам вопрос один имеется, я его и привёз.

     - Товарищ, говоришь. Товарищ - это хорошо. Ты чем товарищ занимаешься, а?

     - Торгуем мы, - тоже отчего-то начал запинаться Иван.

     - Торгуешь? Это хорошо, если удачно торгуешь. Знаешь, сколько я видела таких как ты молодых и красивых, которые начинали бодро и даже весело, а заканчивали, вот как я? Я ведь тоже, когда-то молодой была. Знаешь, небось, какое мне прозвище дали, а я и не отказывалась от него, оно мне очень даже нравилось, - и она громко икнула, - а сейчас я скорее Мария Печальная, чем Весёлая. Так какой у тебя товарищ, - она такой упор на этом слове сделала, что Ивану аж не очень приятно стало, - вопрос ко мне имеется, что мой трактир найти сумел.
   
     - Я Ольгу Васильевну Пожарскую ищу, поехал в её имение, а мне там сказали, что она в городе, а здесь где искать я не знаю, подумал может вы мне поможете.

     - Ольку Пожарскую разыскиваешь? Зачем тебе эта старая кляча? Неужто молодые хужей будут? – и она так уставилась на Ивана, что тому даже неловко стало, вот он и открылся:

     - Лавку хочу у неё в наём взять.

     - Лавку? - переспросила Мария, - зачем тебе лавка?

     Иван не успел ей ничего ответить, как та сама догадалась:

     - Да, ты же торгуешь или только хочешь начать торговать? Если ты уже торгуешь, то тебе лавка не нужна, она у тебя должна быть, а если хочешь начать торговать… - она задумалась, затем указательный палец вверх подняла и продолжила неожиданно:

     - А хочешь мой трактир там в Холуе в наём взять или совсем купить? Ты только скажи, мы это мигом всё порешим. Хочешь? – начала она настойчиво к Ивану приставать.

     Народ заскучав уже разошёлся и рядом с ними никого не было. Иван даже беспокоиться начал:

     "А, вдруг она драться полезет, как от такой отбиваться? На Митяя надеяться? Так вон он Митяй стоит, сжался весь, чуть не дрожит со страху. Или так только кажется и ничего он не боится. Спросить, что ли?"

     Неожиданно Мария сама успокоилась, села, как стояла, прямо на ничем не покрытое крыльцо и совсем, казалось бы, трезвым голосом спросила:

     - Так будешь трактир мой нанимать, али покупать?

     - А он что, ваш собственный, - сам не зная зачем Иван вопрос задал и замолчал тут же, недоумевая, какая ему разница? Зачем такой вопрос пьяной бабе задавать?

     - Собственный, собственный. Не знаю даже, зачем я на него столько денег потратила? Четыре раза в год по одной неделе работает, разве он сможет за один месяц в году вернуть те деньги, что я на его возведение отдала? Нет, конечно. Так ты подумай. Я за него много просить не буду. Надумаешь, приходи, только не в тот день, когда я… Ну, ты сам понял. А Олька Кретьева, вон в том доме, видишь, где ангелочек над окном летает, живёт. Я её с утра видела, так что дома она сейчас. Ты обо мне плохо не думай, я пить брошу, слово даю, - она с трудом встала с крыльца и взялась за дверную ручку, - Ты только Ольке не говори ничего, мы с ней рядом росли, подругами были, но… - она махнула рукой, вошла в трактир, прикрыла дверь и задвинула щеколду.

    Растерянные стояли ребята на крыльце трактира. Потом Иван улыбнулся:

     - Ладно. Самое главное сделано. Знаем мы теперь, где искать Ольгу Васильевну - в доме под летящим ангелом. Символично, не правда ли?

     Он ещё раз оглянулся вокруг. Их коляска стояла в ряду других повозок и никому не мешала.

     - Надо Орлика напоить, да овса ему дать, - сказал Иван.

     Митяй согласно кивнул головой. Колодца поблизости не было видно, зато люди по улице с вёдрами, водой наполненными, шли. Митяй тоже ведро ухватил и побежал. Вернулся довольный.

    - Там водовоз, как раз бочку с водой с реки привёз, я упросил, мне полведра налили. Орлику хватит. Мы же здесь не целый день торчать будем, - он дал коню напиться и одел ему на морду торбу с овсом.

     - Пошли, что ли, - как-то неуверенно предложил Иван и медленно направился через улицу.

     Там было такое бойкое движение, что пришлось перебегать прямо перед мордами лошадей. Вот и тот дом. Снизу ангела было не видно, но дом-то был точно тот. Вблизи видно стало, что он побольше нежели тот, который в усадьбе находится. На двери висело металлическое кольцо. Иван решительно, и откуда она эта решительность вдруг взялась, кто бы сказал, за кольцо взялся и несколько раз им постучал о металлическую же пластинку, прикреплённую под кольцом. В шуме, стоящем за спиной, стука почти не было слышно. Иван уж хотел ещё раз постучать, но тут дверь приоткрылась и оттуда выглянула молодая девица, круглое лицо, которой всё было густо усыпано веснушками.

     - Вам кого, - неожиданно почти басом, такой у неё оказался низкий голос, спросила девица.

     - Нам бы с Её Сиятельством Ольгой Васильевной Пожарской встретиться, - сказал Иван, - передайте, что Жилин Иван спрашивает.

     - Пойду узнаю, примет вас барыня или нет. Здесь стойте, только не уходите никуда, мне бегать, да догонять нужды нет, - дверь закрылась почти бесшумно, только кольцо звякнуло легонько и всё.

     Пока стояли и ждали Иван ещё дважды огляделся вокруг. Первый раз посмотрел, вроде ничего интересного по сравнению с тем, что он с крыльца трактира видел, не заметил. Но затем его какой-то звук привлёк, вроде курлыкнул кто, и он опять повернулся. Над городом высоко летели журавли, большой косяк. Вот теперь при взгляде на них, курлыканье долетело совсем отчетливо.
 
     - Смотри-ка, - сказал Митяй, - журавли. Старики баяли, что так курлыкают те, которые в самом конце летят, самые слабые, значит. Это они вожаку докладывают, что у них всё в порядке и они могут дальше лететь. А вот ежели, кто тревожно курлыкать станет, то значит непорядок какой наметился и скорость надо сбросить, или вообще на землю сесть придётся.

        Иван их пересчитал – тридцать две птицы. Лебедей, гусей, да журавлей легко пересчитывать, они строем летят в строгом порядке, это вам не птичья мелочь скворцы там или дрозды. Вот те всегда кучей несутся и их пересчитать великая сложность и прежде всего из-за того, что их бывает очень много.

     - Припозднились что-то, - помолчав, снова вступил Митяй, провожая журавлиный клин глазами, - я уж пару недель, как не видел, чтобы журавли в тёплые края летели. Решил уж, что всё закончилось, а тут на те.
 
     Дверь так же беззвучно открылась, и та же девица, тем же баском пригласила:

     - Входите, да наверх поднимайтесь, там подождите. Барыня передать велела, что сейчас выйдет.

     Наверху оказалась большущая горница, чуть не во весь дом. Изнутри на улицу только по одной стене аж восемь больших окон смотрело и все стёклами крытые. Да на одной из боковых стен три окна виднелось, и кроме того восемь окон в сад выходило. Сад сильно зарос вишнёвыми деревьями. Казалось всё опутано было их ветками. "Интересно, как они здесь умудряются ягоды собирать", - подумалось Ивану, но затем он отвлёкся и начал рассматривать парсуны, висевшие в простенках между окнами. На них были изображены или дородные и уже немолодые мужчины в дорогих одеждах, или красивые и ещё молодые женщины в открытых бальных платьях. На одной картине были нарисованы две девочки лет семи, может восьми, но вряд ли старше. Лицо одной что-то напомнило Ивану, и он долго стоял рядом и пытался понять, кого оно ему так сильно напоминает, что оторваться не даёт.

     Единственную глухую стену почти полностью занимали три картины. Одна небольшая висела прямо над неизвестно куда ведущей дверью. На ней был изображен, скорее всего, тот же сад, только не такой заросший и в другое время года – он был точно покрывалом белоснежным накрыт, так вишни обильно цвели.

     Две других были большими парсунами. Они были повешены вертикально и на них в полный человеческий рост были изображены люди. С левой стороны немолодой мужчина в военной форме с многими орденами с серьёзным, без тени улыбки, лицом, с правой – молодая женщина, скорее даже девушка лет шестнадцати-семнадцати, которой без всяких сомнений была Ольга Васильевна в молодости. Вот она просто сияла от охватившего её счастья, которое она была не в силах скрыть. Такой её и изобразил художник. Она стояла в пышном подвенечном белом платье. Фата была опущена за плечи, на голове лежал искусно выполненный кружевной головной убор, издали напоминающий венок из белоснежных ромашек. Рукава-фонарики были отделаны такими тончайшими кружевами, что они казалось были из густого тумана вывязаны. Платье было немыслимо длинным и его подол горкой лежал на полу сзади невесты.

     Неожиданно эта дверь открылась и в комнату вошла Ольга Васильевна:

    - Вот уж кого не ждала, так не ждала. Ванюша, Митяй, здравствуйте, гости дорогие, - и она направилась к ним, протягивая левую руку, сложенную лодочкой.

     Первым подскочил Митяй. Он привычно нагнулся и почти прикоснулся своими губами к руке Пожарской. За ним подошёл Иван. Ему ещё никогда не доводилось целовать руки женщинам, но он решил, что Митяй сделал это так, как положено, и повторил его действия. Единственно непредумышленно он дотронулся до руки Ольги Васильевны своими губами.

     - Каким вас ветром ко мне занесло? Давайте мы попьём чайку, я как раз хотела это делать, но тут вы пришли. Дуняша, - негромко окликнула она.

     В комнате моментально возникла со склонённой головой всё та веснушчатая девица.

     - Передай Прасковье, чтобы чай она накрыла на троих, в малой трапезной.

     Девица бесшумно исчезла, а Ольга Васильевна обратилась к гостям:

     - Чувствую, что вы ко мне не просто так на чай зашли, а дела вас вынудили это сделать. Но о делах потом поговорим, вначале вы мне о самочувствии Его Сиятельства Тихона Петровича расскажите.

    Иван подробнейшим образом ей обо всём рассказал, а когда упомянул, как Тихон характерным жестом руки его к себе приблизиться призвал, она даже в ладоши захлопала:

     - Я знала, что Тихон Петрович обязательно поправится. Уверена, он скоро мне визит нанесёт. Ты Ванюша всегда знаешь, как меня успокоить. Пойдёмте чай пить, хотя, - она приостановилась и задумалась, - вы ведь, наверное, голодны? Как же это я запамятовала, что вы с дальней дороги. Дуняша, - она ещё не закончила тянуть букву "я", как дверь приоткрылась, и веснушчатая опять молча возникла в комнате.

     - Скажи Прасковье, что гости мои с дальней дороги, проголодавшиеся, пусть она сообразит, как и чем их угостить в таком случае. Через десять минут мы явимся.

     - Ну, коли так случилось, что у нас немного времени образовалось, давайте я вам кое-что объясню. Это, - и она рукой показала на простенки, - портреты моих родителей, дедушек и бабушек. Портретов родных моего супруга князя Сильвестра Прововича Пожарского к великому сожалению не сохранилось, погибли все вещи в результате несчастного случая. А вот это я с моей сестричкой Машенькой, - засмеялась она, указывая на портрет двух маленьких девочек, - к сожалению Господь не дал моим родителям других детей, кроме меня, и сестричка эта двоюродная. Это дочь родной маминой сестры Анны, - и она указала на парсуну пышнотелой молодой красавицы, - вот у неё лишь одна дочь родилась. Так что на нас наш род, да и род Пожарских прервётся. А мы с Марией из богатого купеческого рода. Наши предки ещё в Новгороде лавки имели. Столько сотен лет прошло, всё нормально было, старшие сыновья дело рук отцов и дедов подхватывали, а вот у нашего деда одни дочки народились, да у тех тоже только мы с Марией, - она так опечалилась, что даже слёзы блеснули, но затем головой тряхнула, как будто дурные мысли прочь отогнала и улыбнулась:

     - А вот это, как вы, наверное, сами прекрасно разобрались, наши с князем Пожарским венчальные портреты. Нет, я не совсем правильно сказала, портреты были, конечно, написаны позднее, где-то через год после свадьбы, но мы на них в наших подвенечных нарядах. А вот это, - и она указала на картину над дверью, - мой любимый вид из окна. Даже, если мы уже перебирались на лето в поместье, я обязательно хоть на денёк сюда приезжала, полюбоваться кипением цветов вишен. Это моё самое любимое время года. Ладно, не зря говорят соловья баснями не кормят, Прасковья должна уже всё приготовить, пойдёмте чай пить.

     Вход в малую трапезную оказался за той же дверью. Там был не очень длинный тёмный коридор, освещавшийся горящей свечой, в котором гости увидели пять дверей: ту через которую они туда попали, по одной в торцах коридора и две на противоположной от входной двери стене. В правую они и вошли. 

     Небольшая очень уютная комната с двумя окнами, выходящими во двор и на соседний неподалёку стоящий дом. Посередине круглый стол, накрытый белоснежной скатертью, на которой стояли три чашки из тонкого, чуть ли не просвечивающего фарфора, вот именно тогда Иван первый раз увидел фарфор и просто влюбился в него на всю жизнь. Под чашками точно такие же тоненькие блюдечки. Иван, опасаясь, что может раздавить его своими лапами, одно блюдечко к глазам поднёс и глазам своим не поверил, оно ведь действительно просвечивало. На столе стояла миска с наколотым сахаром и лежали маленькие металлические ложечки. Иван подобных тоже ещё никогда не видывал.

     Появилась немолодая женщина в традиционном русском сарафане с кикой на голове. В руках у неё были две глиняные миски с деревянными ложками. Она поставила их перед Иваном с Митяем и ушла. Вернулась с закопчённым глиняным горшком, который ухватом прямо из печи достала. Поставила горшок на пол и большой разливательной ложкой налила им по полной миске грибной похлёбки, приговаривая:

     - Кушайте гости дорогие, грибочки сами собирали, сами сушили, сами варили, теперь вы сами отведайте этой похлёбки. Ой, я хлебушек забыла, - подскочила даже и убежала.

     Горячая похлёбка с тёплым, недавно из печи, мягким и душистым хлебом, это было то, что необходимым оказалось, чтобы действительно сильно проголодавшиеся ребята и голод утолили, и полностью раскрепостились. Иван даже напрочь забыл все заранее заготовленные слова.

     Он попытался поблагодарить Ольгу Васильевну и начать деловой разговор, но та не то, что отмахнулась от него в прямом смысле этого слова, но движением руки остановила, заявив:

     - Вы поели, вам теперь хорошо, а я что страдать из-за этого должна. Нет мои хорошие, вот я сейчас в вашей компании чаю с вареньем напьюсь, тогда и поговорим.
    
     Прасковья принесла ещё один горшок, на этот раз с заваренным чаем и разлила его по чашкам.

     - Сахар кладите, кому сколько надо, - добавила она и вновь ушла, на этот раз за вареньем. Вернулась с огромной доской, на которой стояли глиняные плошки с вареньями разных видов. Иван насчитал их двенадцать штук.

     - У вас Ольга Васильевна можно многое увидеть из того чем мы собираемся торговать на ярманке, - сделав пару глотков горячего чая сказал Иван, - жаль только, что чай вы пьёте не из самовара, - и замолчал, не стал ничего добавлять.
 
     Пожарская тут же принялась расспрашивать, что это такое, да где с этим чудом познакомиться можно?

     Пришлось Ивану всё что он знал рассказать, да пообещать, что как только самовары у них появятся, они тут же Ольгу Васильевну в новую лавку пригласят, чтобы торжественно её открыть, и что весь тот день они всех желающих будут поить чаем из самоваров бесплатно. Так же он пообещал, что Ольга Васильевна первой сможет для себя выбрать любой самовар, тот который ей больше понравится и он, Иван, обязуется научить её прислугу им пользоваться.

     Ну, уж коли разговор ярманки коснулся, то Иван о своей просьбе о лавке напомнил, да и об обещании Её Сиятельства, что лавку Тихон с Иваном получат после Нового года. 

     - Ваше Сиятельство, Ольга Васильевна, а нельзя ли того нерадивого хозяина пораньше попросить освободить лавку?

     - Это ты Василия Крюка, что ли имел в виду? – задала вопрос Пожарская.

     У Ивана как будто перед глазами возникла доска с надпись "Василий Крюк и товарищи".

     - Ну, да, - ответил он.

     - Мы с этим господином порешили полюбовно, - услышал Иван, - он с лавки съехал на следующий день, как Фроловская закончилась, а я ему часть долга скостила, но всё равно в амбаре его бывшего добра осталось немало. Я всё думала, кого из моих верных людей попросить разобраться там, что к чему, да означенный товар в торговлю пустить, чтобы я свой ущерб смогла возместить, а тут ты явился. Вот и давай, мы с тобой так порешим. Ты всё, что в амбаре лежит на себя принимаешь, продаёшь за те деньги, что мне Крюк должен остался, и лавку хоть с завтрашнего числа занимать можешь, а мзду мне платить примешься с просинца, или января, как он по-новому называется.

     - Ваше Сиятельство, - Иван растерялся вначале, но затем решив, что ничего он особо не потеряет, если и не сможет продать всё оставшееся от Крюка имущество, сказал, - я, конечно, согласен, но мне прежде всего ознакомиться надобно с тем товаром, что в амбаре находится, а затем с Тихоном Петровичем согласовать всё это.

     - Разумеется, Ванечка, разумеется, - почти пропела Пожарская, а затем улыбнулась и продолжила, - ну, что мы о каких-то скучных делах речь ведём. Лучше расскажи, когда свадьбу свою играть будешь, да пообещай, что одну из дочек своих моим именем назовёшь, - и засмеялась.

     Ещё не меньше часа сидели Иван с Митяем у Пожарской. Иван рассказывал о том, как он любит по лесу гулять, да грибы с ягодами собирать, да как он своих младших братьев с сёстрами этому искусству учит. А потом посетовал, что редко ему это удаётся в последнее время.

     Напоследок Пожарская пообещала, что ещё две лавки постарается освободить для Жилиных в следующем году. 

     Уже перед выходом Иван, как бы оговорившись, упомянул, что Мария Весёлая предложила им купить её трактир на ярманке.

     - Ну, Мария, - всплеснула руками Пожарская, - а она трезвой была, когда это предложила? Вы уйдёте, а я к ней прогуляюсь, поговорю.

     - А она, что где-то здесь неподалёку живёт? – с удивлением спросил Иван.

    - Да её дом напротив моего стоит, вон он, - показала она, - видите, ангелочек летит под крышей.

    - Так это тот дом, где мы коляску смогли оставить. Вон она третьей с того конца стоит, - Иван сделал вид, что безмерно удивлён и ещё один вопрос задал:

     - Ольга Васильевна, но на вашем доме мы вроде такого же летящего ангела видели.

     - Естественно, эти дома нам с ней наш дедушка подарил, она же моя двоюродная сестра, вон на стене наш совместный детский портрет висит.

     Вот тогда всё в голове у Ивана сложилось в законченную картинку, но он об этом ни слова вслух не произнёс.

     Пожарская на прощание снова им руку лодочкой подала и сказала:

     - Ты, Ванюша, как к ярманочному городку подъедешь, в сторожку обратись, там сторож должен находиться, он твой тёзка, скажешь, что я разрешила. Ну, счастливо вам до дома добраться, или у вас ещё какие дела во Владимире имеются?

    - Ой, Ваше Сиятельство, Ольга Васильевна, спасибо большое, что напомнили. Нам Тренина Ивана Гавриловича найти надобно, может знаете, где его лавка находится?

    - Иван Гаврилович тоже тут рядышком живёт. Лавка прямо в его доме расположена. Если по Большой пройдёте вон в том направлении, - и она рукой показала, - буквально домов десять не более, увидите его вывеску.
 
    Они ещё раз поблагодарили хозяйку и пошли пешком. Коли здесь десяток домов, так что лошадь гонять. Действительно, сделали они с полсотни шагов и почти упёрлись в большой красного кирпича дом, на уголке которого висела небольшого размера табличка "Товарищество Тренина и сыновей". В жилые помещения вход, судя по всему, был с задней стороны дома, там виднелось резное деревянное крыльцо, а с передней стороны были широкие распашные двери, к которым вели три ступеньки. Вот по этим ступенькам Иван с Митяем и подошли к дверям. Стучать не пришлось. Дверь свободно открылась, стоило только ручку к себе потянуть, звякнул колокольчик, и они оказались в торговом зале, забитом товаром, как говорится, под самую завязку. Иван даже головой покачал. "Не порядок это, приказчики может и разбираются, а вот покупателям какого, - подумал он, - нет у нас всё будет по-другому". Иван два раза, один коленом, а другой локтем ударился о какие-то деревянные то ли корзины, то ли сундуки, пока они до приказчиков добирались. Их двое оказалось, один за столом сидел и чай пил, а другой с какими-то вероятно покупателями занимался. Он им деревянным аршином ткань отмерял.

     Самого Ивана Гавриловича нигде видно не было.

     Они уже совсем близко к приказчику, что чай пил подошли, но тот на них даже не глянул. Он наливал понемножку чая в блюдечко, выпивал за один глоток и вновь наливал, и так этим увлёкся, что ничего вокруг не замечал.

     Иван кашлянул, чтобы на него приказчик посмотрел, а когда тот с большим неудовольствием на лице свою голову поднял, спросил:

     - А скажи, любезный, можем ли мы с Иваном Гавриловичем увидеться?

     - Хозяина нет нынче, он по делам отбыл и просил всем говорить, что раньше недели не вернётся.

     - Жаль, - сказал Иван, - а, что часы карманные у вас имеются и не скажешь ли ты, где карету новую посмотреть можно?

     Приказчик думал долго, но ответил:

     - Нет, подобными товарами мы не торгуем и где они продаются, я не знаю. Что касается каретного ряда, то таковой находится при выезде из города в сторону Москвы.

     Ездить по городу в поисках лавки, которая часами торгует, Иван счёл бессмысленным занятием, солнце уже начало клониться к горизонту, каретный ряд находился в другой стороне, вот и решили Иван с Митяем направиться назад, ведь завтра снова ранний выезд, в Лапино надо поспешать.
 
     Продолжение следует…