Стрельцы. Глава восьмая. Расставание

Глава  восьмая. Расставание.

            Воронежский край  встретил Московские стрелецкие сотни декабрьскими морозами, глубокими снегами и порывистыми ветрами. Капитан Ярыгин всю  дорогу от Москвы до Воронежа заботился о Любаве, привык к ней, однако, смущался её  пылкого, обращённого к нему, ласкающего взгляда.
Василий был молодым двадцатилетним мужчиной, чистым душой и не испытавшим настоящих чувств любви. Его строгий и хмурый вид, несколько мелких шрамов в верхней части лица, густая русая кудрявая бородка, задумчивые серые глаза и всегда, напряженное, как сжатая пружина тело, незаслуженно прибавляли ему лишний десяток лет. Многие побаивались и сторонились его за жесткость и прямоту в суждениях, но непосредственные начальники уважали за надёжность и исполнительность, а подчинённые, с которыми он побывал в караулах, походах и сражениях, любили и берегли: всегда и во всех ситуациях он беспокоился о стрельцах, защищал их честь, здоровье и жизнь. Василий насколько помнил себя, всегда жил среди стрелецкого люда, а сотником на  службу был зачислен за год до кончины отца, дьяка их стрелецкого полка.
Василий любил свою службу и отдавался ей целиком; его серьёзное и трепетное отношение к ней находило отражение в поведении и бросалось в глаза окружающим: все  он выполнял с достоинством, аккуратно и надежно так, как научили его походная  стрелецкая жизнь и отец.
    Ярыгин не был богат и не был скупым, но за пять лет службы он значительно увеличил состояние своих ушедших  родителей, проживая под опёкой своей тётки и кормилицы, сестры  отца,  Степаниды Ивановны; матери он уже и не помнил.
От отца Василию досталась небольшая подмосковная деревушка с несколькими крестьянскими семьями; с главами семей он поддерживал всегда ровные, деловые отношения, не показывая своего хозяйского превосходства, вовремя и в точности с договором, получая от них часть дохода. Являясь владельцем двух десятков крестьян он, по их воле и из их числа поставил во главе деревни  старостой и управителем общества уважаемого и опытного крестьянина  Власа Мироновича, который регулярно доставлял Степаниде Ивановне плоды сельского труда, рассказывал о деревне, умерших и родившихся, получал согласия и разрешения по отдельным вопросам.  В такие дни, Степанида Ивановна усердно угощала деревенского гостя городскими блюдами, поила  своим особым квасом и с неохотой отпускала в деревню: ей хотелось постоянно заботиться о ком-то.
Два раза в год, поздней весной и ранней осенью, Василий по настоянию тётки, ездил с ней в деревню на несколько дней; после поездок они возвращались в стрелецкую слободу задумчивыми, счастливыми и очень родными: Степанида Ивановна любила эти поездки вместе со своим Васенькой и всю зиму ждала их. 
Василий знал, что тетя давно уже подыскивает ему невесту и на все её предложения отвечал улыбкой и молчанием.
Служба давалась ему легко, он уже участвовал в нескольких стычках и битвах, ранения и прочие неприятности пока обходили стороной. А теперь им была создана первая сотня нового строя, которую он формировал самостоятельно, вместе с двумя десятками опытных  стрельцов, десятников и пятидесятником из прежней сотни.
       Василий довольный своими успехами по службе, размышляя о своей жизни, непроизвольно улыбнулся, но почувствовав устремлённый на него взгляд Любавы, зарделся и напустил на себя серьёзный и озабоченный вид: опять не ответил ей встречной улыбкой, а засмущался ясного и восторженного отношения к нему.
      А Любава  не замечала вокруг ни кого и ни чего, кроме Василия. Ей хотелось служить только ему и исполнять любые его желание; она влюбилась и заново ощущала свои любовные чувства, растила их в себе и лелеяла, воспринимала их так, как её учили в османском гареме, почему-то называя его про себя Васильком – именем на свой лад, нежданно всплывшем в памяти из далёкого детства.
      Вечером стрельцы прибыли  на последнюю перед Воронежем стоянку, Ямскую заезжую слободу, скоро отдохнули,  и на рассвете начали движение дальше по санному пути, надеясь пораньше прибыть в Воронеж, успеть засветло обустроиться и, наконец-то, провести ночь в спокойствии и теплых избах.
       Внезапно колона зашипела как пчелиный рой: передовые стрельцы оживились, увидев вдалеке широкий светлый просвет: лесной массив заканчивался, края санной дороги обступали заснеженные поля, где-то ровные, а где-то с пеньками от срубленных  деревьев, с частыми  следами волочения и полозьев саней. Стали встречаться санные обозы и, стрельцы, почувствовав  приближение населённого пункта, прибавили шаг: хотелось быстрей увидеть город, в который они так настойчиво шли уже не одну неделю, подчиняясь царской воле.
         В обеденное время колона стрельцов подошла к Московской проезжей башне укрепленного посада, где их встретили с хлебом солью представители города с множеством городского люда  во главе с воронежским стольником, городским воеводой, князем Саввой Семёновичем Горчаковым. Князь был прежде предупрежден  о прибытии стрельцов для несения караульной службы и для использования их при строительстве флота; следом за стрельцами воевода ожидал дополнительные обозы с зерном, продуктами, инструментом и мастерами – плотниками, кузнецами, шорниками и другим мастеровыми, которых собирали со всей России.
Московских стрельцов заселили в избы  Стрелецкой слободы; она располагалась  в юго-западной части города, за пределами посада, перед казачьей слободой называемой в народе Чижовкой.
     Разместив стрельцов, капитан Ярыгин направился выполнять поручение, данное ему дьяком Преображенского тайного приказа розыскных дел Трегубовым.  Вначале он хотел передать свою полонянку патриаршим стрельцам, монахам-воинам, которые недавно появились в Воронеже и служили при Митрофа;не Воро;нежском, выполняя его отдельные поручения, обеспечивая надлежащее поведение священнослужителей, выявляя еретиков и чернокнижников и борясь со старообрядцами. Однако, впоследствии передумал и решил сам сопроводить Любаву в женский монастырь Покрова Пресвятой Богородицы, который получил название по его главной церкви. Это был единственный женский монастырь в течении всей реки Дон, который уже длительное время существовал в Воронеже, располагался на черте укрепленного посада, на холмистом склоне, выше Успенской церкви.
Уже вечерело. Василий и Любава, отдохнувшие и смущенные от того, что сели в одни сани и близко  друг к другу, молчаливо  смотрели перед собой, боясь нежданной  близости. Василий не торопил лошадь, она шла шагом по незнакомой пересечённой местности. Извилистая накатанная санная дорога вела вверх по пологому склону с буграми и  низинами, редколесьем и  отдельными избами. Сани, вместе с ездоками, мотало из стороны в сторону и, Любава воспользовалась этим: сразу же на выезде из стрелецкой слободы, после поворота, плотно обхватила правую руку Василия и прижалась к ней. Сначала он пытался отодвигаться, но плетёный кузов саней препятствовал ему. А она, чувствуя скорую и долгую разлуку, начала торопливо говорить о своих чувствах к родной стороне и её людям, которые  с заботой отнеслись к ней, турецкой полонянке,  не знающей своих родных и близких: к целовальнику, спасшему ей жизнь, стрельцам, дьяку Трегубову, Степаниде Ивановне и, наконец, к нему, Василию. Она заговорила о своём желании быть всегда с ним, быть его рабой, преданно заглядывая в глаза и стараясь вызвать его ответную реакцию.  Но он молчал.
Вскоре, через Пятницкую проезжую башню, они въехали на территорию укрепленного городского посада.
      Василий чувствовал, как сковали его тело и разум озноб и трепет, исходящие от Любавы, но отмалчивался, боясь признаться и ей и себе в том, что за время их зимнего совместного пути, она тоже стала ему близкой и желанной.   
   Подъехали к монастырю, когда уже совсем завечерело, а вдали, с высоты крутого и холмистого берега реки, с запада, им пришли отсветом последние лучи прошедшего дня. Любава смиренно замолчала, а Василий, осмотревшись, застучал в деревянные ворота, которые отворила бесцветная монашка и пропустила их на территорию.
Через некоторое время они стояли в приёмной келье, поодаль друг от друга, перед игуменьей Иулиании, строгой женщины  неопределённых лет.
- Досточтимая матушка  Иулиания, - глубоко вздохнув, начал Василий,- я прибыл, чтобы исполнить поручение дьяка Преображенского тайного приказа розыскных дел, Фомы Самуиловича Трегубова и передать Вам в руки  турецкую полонянку Любаву.
И передав сопроводительную грамоту тайного приказа, Василий собрался покинуть монастырь, но Любава не отпускала его от себя, взглядом умоляя его остаться ещё на минуту: слезы заполнили её глаза, руки судорожно сжимали рукав  стрелецкого кафтана.  Она пыталась встать передним ним на колени, но он смущёно и быстро, бросая просительные взгляды на игуменью, за руки поднял её с пола.
- Я оставлю вас не некоторое время, мне нужно отойти в трапезную,- тихим голосом произнесла матушка и покинула приёмную келью.
Любава  обхватила  кисти рук Василия своими руками, сжав их с силой и не контролируя  себя, роняя слёзы, умоляла его не оставлять надолго и навещать её в монастыре. Всхлипывая по-детски, не стесняясь своих слёз, она говорила и говорила взахлёб о своём несчастии и одиночестве.
Василий слушал Любаву и сердце его сжималось от любви и жалости к ней. Он не утерпел, осторожно  притянул её к себе, ласково, по-братски, обнял и легко, прикоснулся к её лбу своими губами. Любаву как будто пронзило молнией, ноги подгибались, и она судорожно, всем телом, прижалась к нему, обхватив его обеими руками, чтобы не упасть.  Молча постояли, испытываю первую близость и привыкая друг к другу, после чего Василий немного отстраняясь от Любавы, полушёпотом произнёс:
- Я не оставлю тебя Любава, верь мне. Но, нам нужно подождать полгода, тебе пожить в монастыре, молитвами и покаяниями  вернуться в нашу родную веру, - и вновь, поцеловав её в лоб, отстранился на шаг, отступив от неё.
Вошедшая игуменья Иулиания  окинула их взглядом, отметила изменения в их отношениях и, отвечая на их молчаливые вопросы, объявила, что Василий может, если захочет, посетить Любаву на масленицу, перед Великим постом.
Василий передал в пожертвование монастырю несколько медных и серебряных монет и поспешил в стрелецкую слободу.
       Время пролетело быстро, чувствовалось изменение природы, запахло ранней весной: всё чаще и чаще появлялся туман, который каждый раз оставлял свои следы в заполняемом пространстве в виде рыхлого просевшего снежного наста, мелких проталин и добавлением тёмных красок. Вдруг появившееся яркое февральское солнце уже не только светило, но и прогревало окружающий мир.
Во второй половине февраля 1696 года весь воронежский люд с нетерпением и опаской ожидал приезда царя Петра Алексеевича. Уже примчались его гонцы, которые подыскивали место для проживания, проверяли готовность и наличие мастеровых людей, устанавливали, какие материалы потребуются в первую очередь и опять мчались в Москву, другие места выполнять и давать поручениям для исполнения.
       Любава в подряснике и платке, повязанном на лоб, за два с лишним  месяца, проведенных в монастыре, изменилась и внешне и внутренне, а время остановилось для неё: она постоянно молилась и каялась, без вины виноватая, не зная за что.        Игуменья Иулиания  была довольна полонянкой, в частых проповедях и беседах разъясняла и внушала ей основы родной православной веры, с удовлетворением наблюдая, как подопечная меняет свои взгляды и привыкает к новой жизни.   
Капитан Ярыгин находился в постоянном движении: его стрельцы были разбросаны по караулам и группам в разные места, как в городе, так и за его пределами на верфях и в лесах, в новых починках, которые в большом количестве стали возникать около города. Часто в руки стрельцов попадали  беглецы, которые стремились на Дон, на волю; вдруг на дороге появилась разбойная ватага, грабившая отдельных санных путников, купцов и даже государевы обозы.
Время в делах и заботах летело быстро, а в редкие, свободные, выпавшие  перед сном минуты, Василий с нежностью думал о Любаве, мечтая о возможной скорой встрече.