Архипелаг Кергелен. Глава 1

Глава 1. Угар.

     Угар, висящий между задымленными стенами кочегарки, выталкивал участников школьной экскурсии на чистый воздух и поэтому мало кто добрался до последнего – третьего котла, где можно было с разрешения персонала заглянуть в пылающую угольным жаром топку. Загрузочная дверка котла была распахнута и кочегар, выверенными и ритмичными движениями совковой лопаты загребал из тележки и забрасывал внутрь угольную россыпь, целясь  подальше к его задней стенке, рассчитывая так, чтобы топливо не сваливалось в одну кучу, а ровно распределялось по плоскости колосников.

     Попадая в жар, влага с поверхности угля мгновенно испарялась, открывая матово – бурые очертания комочков угольной массы, возможно ещё вчера оторванной взрывниками угольного разреза от пласта, пролежавшего в темени земных недр долгие миллионы лет. На время загрузки топлива зольниковая дверка закрывалась и, не подгоняемый в трубы воздухом из поддувала жар, выступал из печи наружу, вынося с собой привкус и запах раскалённого железа и сгорающего топлива. Возникающая в процессе горения летучая субстанция захватила всё  пространство котельной, мешая нашей экскурсии и видеть, и дышать.

     Принудительная вентиляция, из установленного под потолком в круглом проёме стены визгливого двигателя с насаженным на вал металлическим вентилятором, пыталась зацепить его лопастями и вытолкнуть из помещения, освобождая место свежему потоку, который поступал через двери попутно с каждой новой тележкой угля.

     Очистив дно тележки  от угольного отсева и, уже не целясь, смахнув его в печь, кочегар положил лопату в тележку, захлопнул и закрепил на запор загрузочную дверку, приоткрыл дверку зольника и, подхватив широко расставленные ручки, легко покатил гремящую лопатой тележку на выход из тускло освещённого помещения котельной, на яркий свет морозного солнечного дня, с шумом выдохнув на улице последнюю порцию чада, захваченную лёгкими в тепле дымного чрева и вдохнул.

     Не обращая внимания на школьников, приплясывающих на морозе в ожидании отстающих из числа самых любопытных, достал папиросу, скомкал пустую пачку от папирос «Беломорканал», но не отбросил, а опустил почти нежно на дно пустой тележки, закурил и, словно принюхиваясь к табачному дыму, втянул носом выпущенный из слегка раскрытых губ клубок сизого дымка.

     Щуплый, явно недокормленный пятиклассник, один из тех немногих любопытных, которые ещё выбирались из кочегарки на улицу, успел заметить и этот выдох и глоток свежего воздуха, и последующую затяжку папиросного дыма, чтобы отметить про себя, как точно так же выдыхал из себя гарь, вдыхал свежего воздуха, а потом закуривал его отец, после того, как вытащил из угарной избы его с матерью, надышавшихся к утру угаром, который хоть и шел медленно, но при откровенном сквозняке не набрал концентрации и не убил.

     Окна того дома, где они оставались на ночлег и где их угораздило угореть, легко продуваемые, с рамами в одно стекло, в толстой изморози и наледи, ставших от своего объёма своеобразным утеплителем, жара от раскалённой печи особо не держали и довольно легко выпускали его сквозь себя, вместе с угаром от последних углей, дров на которые, в этом лесном краю, никто не жалел.

     Только теперь, в далёкой и от той угарной ночи и от школьной экскурсии в кочегарку, взрослой осведомлённости, узнал он о ещё одном обстоятельстве, определившем не умереть там в случайных гостях и только тогда оставило удивление от того, что жена хозяина дома, спавшая на кровати вместе с младшим их троих своих детей, а не как гости – на полу, угорела с ребёнком ещё больше гостей, а двое других хозяйских детей, спавших на полатях и мать хозяина, не слезавшая по зиме без нужды с печи на холодный пол, угорели почти насмерть и, после чего старушка уже не ожила. Всё потому, что при нормальных условиях угарный газ легче воздуха и должен скапливаться в верхних местах помещения, там же, где в побеленных избах, почерневшие от копоти, не продуваемые углы между стенами и только при повышении концентрации опускаться вниз, вытесняя воздух и заполняя собой и пространство помещения,  и лёгкие его спящих жильцов, удушая их.
 
      В эту ночь отец с нами не ночевал. Отправив нас на ночлег, он остался в соседнем доме, в мужской компании своих родственников, отмечающих какое – то событие, собравшее теперь всех вместе наперекор зимней стуже и необходимости оставаться на ночлег в стеснённых условиях послевоенной разрухи и запущенности, а ещё и от опасения возвращаться в свою деревню в сумерки и ночью санным путём, на дровнях с одной лошадкой по полям и лесам, плотно заселённым в те годы стаями волков, втрое кровожадных от того, что в голодные военные и послевоенные годы людьми было поголовно истреблено в этих лесах практически всё годившееся в пищу зверьё, кроме самих волков, которые в этой охоте проиграли и теперь безбоязненно охотились на всё, что попадалось на пути их стай.

      Конечно, безотказная ижевская двустволка, в таких поездках всегда была у отца под рукой, как патронташ, наполненный своими руками набитыми патронами, который он с пояса не снимал, как и охотничий нож, которым он безупречно владел, но риск быть съеденным, а прежде этого заживо загрызанным и разорванным, призывал к принятию взвешенного и не рискованного решения.

      Закурил отец тот же «Беломорканал», только достал папиросу не из бумажной пачки, а из портсигара серебристого металла с тремя богатырями на верхней крышке, прежде с шумом выдохнув на улице последнюю порцию чада, захваченную лёгкими в тепле наполненной угаром избы. Принесли четушку водки. Удерживая папиросу сжатыми зубами, отец взял бутылку левой рукой за горлышко, прижав большим и указательным пальцами облитую сургучом пробку, опрокинул бутылку донышком кверху и хлёстко шлёпнул ладонью правой руки по круглому донышку. Вернув бутылку в вертикальное положение, переложил её в правую руку, а пальцами левой отделил аккуратно пробку и отбросил от себя.

     Пробка оказалась обыкновенной круглой картонкой, с наружной своей стороны обмазанной сургучом, а с внутренней имела тончайшую непромокаемую плёнку. Вся эта нехитрая конструкция каким-то чудом удерживала сорокаградусную, не позволяя ей выпарить спиртовую составляющую и при этом понизить градус, или вылиться в опрокинутом положении, однако легко поддавалась, стоило придать находящейся внутри жидкости поступательное движение.

     Спали на полу одетыми, только обувь в доме сняли для порядка, да так не обутыми и оказались на морозе, пока хозяин дома, не перетащив вместе с родственниками по своим соседям свою жену, детей и престарелую мать, не обратил внимания, что в дровнях мы с матерью лежим накрытые полушубками, однако без обуви, а только в носках. Хозяйская обувка лежала, как ей и положено у порога, что касаемо гостевой, то ей разрешалось быть в избе, на лавке у печи, и этого было достаточно, чтобы обуть со сна тёплую и сухую, а не промёрзшую за ночь обувь. Тем приятнее было поместить уже изрядно промёрзшие ступни ног в ещё не остывшие валенки.

     Когда левая ступня уже начала ощущать потепление, правая не могла продвинуться на своё место, хотя ещё вчера правый валенок был родной парой левого и легко принимал к себе мою правую ногу. Сомнение в этом подтолкнуло мать снять валенок и приложить его для сравнения к левому и когда сомнения в паре исчезли, оставалось последнее – потрясти. Из валенка выпала мышь, но не убежала… Надо полагать, что в валенок мышь попала своим ходом, где заснула и в итоге угорела, иного финала быть не могло, поскольку раздавить живую мышь ступнёй трехлетнего мальчонка, было бы невозможно и поскольку мыши, да и крысы, дело для деревенской жизни вполне обыкновенное, никакой особой реакции на появление дохлого грызуна, выпавшего из валенка, ни от кого и не было.

      Привычка, прежде чем обуть вытряхивать валенки, а позднее и сапоги, в том числе и все годы войсковой службы - осталась, но практической пользы не принесла, поскольку в последующие времена количество мышей в окружающей действительности значительно и обоснованно снизилось.

 /Последующие главы будут публиковаться еженедельно/.