13. Долгожданные врата Самарканда

По пути в Самарканд они остановились у полуразрушенного дома, где жизнь теплилась только в заросшем бурьяном огороде. И Ходжа понял, что в обвешанном бляшками отличий сердце гнездится стародавняя боль. В подтверждение этому гонец неспешно заговорил:
— В этом селении двадцать лет назад я менял коня. Да будет тебе известно, уважаемый Насреддин, царский гонец имеет право менять загнанную им в государевой поездке лошадь на свежего и выносливого иноходца, где ему заблагорассудится. Это закон.
 Неожиданно меня что-то толкнуло под руку. Захотелось проехаться по кишлаку. Поглядеть, как люди живут. А то скачешь, скачешь по степи день и ночь. Не с кем словом перемолвиться. Разве что с парящим в небе коршуном, или с шарахнувшимся от копыт коня волком. Это мои обычные спутники.
Я решил постучаться в любую калитку. Гостю в нашем благословенном краю всегда рады. Попью чайку, людей послушаю, о своей нелёгкой жизни поведаю.
 Ты можешь спросить, почему я выбрал, — он указал на развалины, — вот это жилище, когда-то состоящее из двух комнатушек? Не знаю. А проживали там старик и внучка. Его звали Садреддин ота, её – Мухаббат.
Встретили меня приветливо, очень радушно, без фальшивой суеты. И я сразу душой потянулся к ним. Не буду скрывать, внучка приглянулась. И она с осторожным любопытством, прикрывшись платком, изредка поглядывала на меня. Старик это заметил и отослал её по какой-то надобности во двор. Я решил, что подальше от моих нескромных глаз. Ошибся. Он сказал, что жить ему осталось недолго, что очень боится за девушку, поскольку у неё кроме него больше никого нет. Деликатно поинтересовался, есть ли у меня жена, дети. Услыхав, что я совсем одинок, посветлел лицом.
У меня, Насреддин так потеплело на сердце от этих немудреных слов, не передать словами. Я ведь тоже сирота. И вдруг мелькнула сумасшедшая мысль: скинуть с себя опостылевшую амуницию, не сходя с места попросить у старика благословения на брак с его внучкой и зажить обычной человеческой жизнью: жена, дети, занятие по душе…
И тут раздался страшный крик. Садреддин ота побледнел, обмяк и еле слышно прошептал: «Разбойники…»
Он ещё что-то говорил, но я уже схватил саблю и метнулся во двор.
Два видавших вида молодца деловито связывали арканом, отчаянно вырывавшуюся из их грязных лап, Мухаббат. 
Они глазом моргнуть не успели, как я двумя ударами уложил воров на землю, а их души тут же вознеслись к праотцам. Чему-чему, а воинскому искусству нас обучали на совесть. Не в таких переделках случалось бывать.
Но я не заметил третьего, который остался за оградой сторожить коней. Он ужом проскользнул в калитку и ударил меня ножом в спину.
Хорошо, что я практически никогда не снимал кольчуги. Привычка защищать спину. Поскольку прикрывать её было некому.
Но удар был нанесён с такой силой, что нож пробил её. Меня спасло то, что вторично нанести удар ему не удалось. Нож завяз в стальных колечках. Я извернулся с застрявшим ножом в спине, взмахнул саблей и… негодяй отправился следом за своими дружками.
Тут набежали соседи, поднялся шум, гам. Меня занесли в комнату, промыли рану, перевязали…
Доблестный воин вздохнул и смолк…
— Что было дальше? — осторожно спросил Ходжа, выждав положенное время.
— Дальше… — прервал молчание гонец. — Дальше меня лечили, поили, кормили, сдували пылинки. Муххабат не отходила ни на шаг. Мне было хорошо. Я почувствовал себя своим в этом дорогом моему сердцу семействе…
Он опять смолк…
Потом, не дожидаясь вопросов Насреддина, завершил свою историю:
— Понимаю, у тебя вертится на языке вопрос: почему же я не стал добропорядочным семьянином и отцом многочисленного семейства. Опущу лирические подробности, я в них не силён. Понимаешь, Ходжа, по мере выздоровления,  я всё больше и больше ощущал неодолимую тягу запрыгнуть в седло и мчаться без сна и отдыха по нашим бескрайним дорогам, где лишь коршун парящий в небе, да шарахнувшийся из под копыт коня волк – мои обычные спутники.
 Без долгих разговоров, насильно вручив всю наличность, какая оставалась в моём тощем кошельке, Садреддину ота, я простился со своим пристанищем.
Не раз и не два дорога вела меня мимо этого кишлака. Сердцем я рвался туда. Но, закусив ус, продолжал путь. Что я мог им сказать, что предложить? А сегодня мне подумалось, для чего мне столько денег, которые нам отвалил сумасшедший любитель алмазов за мой шутливый нырок в речку. Я понимаю, что старика, конечно уже нет в живых. И без тебя ни за что не решился на это. Ты бы вручил бы их Муххабат. И, я уверен, сумел бы объяснить ей, почему их нужно принять. Вот и всё.
Он потрепал коня по холке, шутливо поддел ногой по крупу Серого и друзья поехали своей дорогой.
Через некоторое время, Ходжа, неожиданно для себя, произнёс:
— Все вы государевы слуги таковы: для вас долг служению Повелителю превыше всего. Это и отличает нас друг от друга.
— Не так уж мы отличаемся друг от друга, — пожал плечами доблестный воин. — Ты думал скрыться в доме своей благословенной тещи от всевидящего ока Повелителя. Да ты доехать не успел, а доброхоты уже строчили на тебя доносы. Но твои шалости нравятся государю. Мне рассказывал Рахим – бобо: после сложных и напряжённых дел, которые ежедневно разрешает Великий эмир, он призывал его к себе и заставлял читать вслух о твоих проделках…
Ходжа с непритворным испугом охватил голову руками и простонал:
 — Ты хочешь сказать, что ему даже известна история с огородом?!
— Она его веселила более всех других. Правда, его веселье выражается, как правило, двумя-тремя сухими смешками. На твоём месте хотели бы оказаться самые высокопоставленные из его приближённых. Но у них для этого ни ума, ни сообразительности, ни твоей потрясающей находчивости. Нет, не было и не будет. Так что все мы, вольно или невольно, служим ему денно и нощно.
Ходжа воздел руки к небу и вознёс благодарственную молитву Аллаху.
— Насреддин, — деликатно поинтересовался гонец, дождавшись, когда тот завершит общение с Богом,  — а как ты встретился со своей любимой Гульджан?
Ходжа не мог скрыть удивления от столь неожиданного из уст доблестного воина вопроса. Хотя, чему было удивляться? По нему было видно, что после посещения развалин дома ему явно хотелось разговора по душам.
— Ты можешь решить, — ворчливо начал Насреддин, — что история нашей любви выдумана мной для того, что бы скрасить последние часы нашего путешествия. Поскольку ждёшь от меня подобие того, о чём так сладкоречиво писал Омар Хайям:
«Опасайся плениться красавицей, друг!
Красота и любовь – два источника мук.
Ибо это прекрасное царство не вечно:
Поражает сердца – и уходит из рук».
— Уж не хочешь ли ты поведать мне историю на подобие той, о которой так красноречиво рассказал миру великий Рудаки, — не остался в долгу гонец Повелителя и нараспев продекламировал:
«Связав судьбу с неверною и злой,
Несчастен я, унижен, злополучен.
Но я бесчеловечную люблю
И с ней до смерти буду неразлучен».
— Мы можем до бесконечности ублажать слух друг друга творениями великих стихотворцев, — махнул рукой Насреддин, — но ни на шаг не приблизимся к тому, что случилось между мной и Гульджан. Поэтому перехожу к прозе.
Как-то распрощавшись с приятелями после весёлых посиделок в чайхоне, я с трудом добрёл до дома. Там, прихватив одеяло с подушкой, поднялся на любимую крышу и уснул. Однако сон мой был недолгим. Надо сказать, что моё жилище скорее напоминало мазанку из глины и соломы. И стены и крыша были настолько тонкими, что наружу и снаружи проникал любой звук. Именно звук шагов, доносившийся из комнатки, разбудил меня.
Скорее всего, в жилище проник вор. Я усмехнулся. Самое ценное было со мной. В лучшем случае вор мог покуситься на старый казан, прокопчённый чайник и молитвенный коврик. Именно эти вещи я и увидел, когда он вышел из дверей. Завернув подушку в одеяло, я соскользнул с крыши и с любопытством последовал за ним. Мы подошли к жилищу, достойный вид которого говорил о полном благополучии не только снаружи, но и внутри. Вот тут я удивился. Настолько жалким выглядело то, что он тащил на своём горбу…
Мне стало стыдно. Я окликнул его, что бы принести извинение за столь жалкую наживу. Он в страхе оглянулся, и мои вещи из его рук с грохотом посыпались на землю.
— Что ты тут д – д - делаешь? — просипел он.
— Как что? — любезно ответил я. — Насколько я понял, ты решил помочь мне снять более достойный дом, нежели тот, который только что почтил своим присутствием. Что бы тебе не возвращаться дважды, я взял свои спальные вещи. Но если ты решил обменять свой дом на мой скромный угол, я охотно помогу перенести тебе твой скарб в моё скромное жилище.
На протяжении этого словоизвержения он беспрерывно кивал головой, махал руками, призывая меня к молчанию. Я сделал вид, что принял это за согласие и уже собрался спросить у него, с какой стороны мне было бы удобнее забраться на крышу нового дома, дабы погрузиться в прерванный сон…
Но тут дверь распахнулась и из неё вылетела фурия.
— Только не говори мне, что это была Гульджан, — утробно громыхнул доблестный воин и зашёлся в длительном хохоте.
— Это была моя будущая теща.
Гонец поперхнулся, попытался откашляться и замер, выпучив глаза, как если бы у него в горле застрял хороший кусок прожаренного мяса.
— Гульджан стояла рядом, уцепившись за подол её платья. Её лик поразил меня в самое сердце. Я уже ничего не видел и не слышал.
Теща грозно окликнула неудачливого грабителя:
— Ты опять за своё!? Только теперь уже действуешь не один. В какой подворотне ты нашёл этого забулдыгу!?
Подобное обращение  несколько отрезвило меня. Я не совсем понимал ситуацию, в которой очутился. Может быть, эта женщина глава шайки, выговаривающая вору, польстившемуся на убогие вещи. Нет, не похоже.
И тут всё разъяснилось самым нежданным образом.
— Моя дорогая женушка, — с пафосом воскликнул грабитель, оказавшийся мужем этой фурии, — любезная моему сердцу Мунира – ханум. Ты знаешь, что я подвержен болезни, от которой меня до сих пор не могут излечить самые лучшие табибы, самые искусные лекаря. В ночь полнолуния я, не желая этого, забираюсь в какой-нибудь дом и хватаю всё, что под руку попадёт. А на следующий день под покровом ночи возвращаю похищенное законным владельцам, принося им искренние извинения. Это знает наш Акшехир. Но сегодня…— он вскинул руки, призывая Аллаха  в свидетели, — я узнал, что нашим соседом стал сам Ходжа Насреддин.
— Ходжа Насреддин? — недоверчиво спросила моя будущая тёща. — Вот этот с растрёпанным одеялом в руках? Чего ты мне голову морочишь!
Я приосанился и поторопился вставить словечко.
— Женщина, из всего, что я услышал здесь, на пороге вашего дома,  для меня бесспорной истиной является одно: я - Ходжа Насреддин, прибыл из Самарканда, где имел счастье лицезреть Повелителя вселенной и даже дать ему несколько советов по устройству землепользования в нашей державе.
Гульджан и Мунира – ханум поразевали рты.
А приободрённый вор поневоле поспешил завершить мою, на ходу сочинённую тираду, следующими словами:
— Ты упрекала, что меня не волнует судьба нашей дочери. Что до сих пор я не нашёл ей достойного жениха. Так вот он! — несчастный грабитель величаво указал на Насреддина и зачастил, опасаясь, что его перебьют: — Я специально привёл его к нам в дом именно сейчас, так как Великий эмир на днях снова призовёт его. И мы, бог знает когда, увидим его снова.
Тут он уткнулся в рукав своего халата и, выжимая из себя слезу, жалобно простонал:
— Ты этого хочешь…
 Обе женщины в отчаянии заломили руки. А он, пользуясь моментом, затащил меня в дом вместе с растрёпанными пожитками. Вот так, — Ходжа улыбчиво глянул на доблестного воина, — вот так мы заморочили голову этой славной женщине моими, пока ещё не существующими, деяниями.
На следующее утро мулла благословил наш союз, который длится вот уже двадцать лет к нашей обоюдной радости.
— Но ни в один приездов к тебе  не видел человека, именуемого тестем. Выходит твоя тёща овдовела? Как это случилось? — полюбопытствовал доблестный воин
— Овдовела, — подтвердил Насреддин. — В очередное полнолуние он залез в дом человека, который наши селяне днём-то старались обходить. Больше его никто не видел. И особой печали у несчастной вдовы я не заметил.
— Ходжа! — воскликну гонец. — Мы у цели!
На горизонте возникли долгожданные врата Самарканда…