Прозрачная девочка. Повесть. Часть вторая

                Часть II
Поезд
     Сквозь утреннюю дрёму Таня с наслаждением прислушивалась к перестуку колёс плацкартного вагона, неудержимо мчавшего её сквозь леса и поля в какие-то, как ей казалось, неведомые дали:
 та-га-да; – та-га-да;,  та-га-да; – та-га-да;, 
 та-га-да; – та-га-да;,  та-га-да; – та-га-да;, 
 
      Поезда дальнего следования в последние три года стали частью её жизни, привычным местом обитания. Шутка ли сказать: она ездила на них по восемь раз в год! На каждые каникулы, туда и обратно. Поезд «Ленинград-Брянск» шёл почти сутки. Да ещё час или полтора надо было ехать до Таниного городка, на автобусе или, если повезёт, на папиной служебной машине. Таня с раннего детства  любила дорогу. Почти каждый год ездила с родителями к бабушке в село, а это несколько пересадок с поезда на электричку и на автобус. Однажды в детском стихотворении написала: «Ужасно обожаю уезжать!» Сборы, чемоданы, стук колёс, и, самое главное, – не отрываясь смотреть в окно!  После переезда в Ленинград, поезда, которые с каждой минутой приближали её к родному дому, Таня полюбила на всю жизнь. Они стали её вторым, нет, третьим домом.
Та-га-да – та-га-да,  та-га-да – та-га-да… 
та-га-да – та-га-да,  та-га-да – та-га-да, 
   
     Она умела так уютно устроиться на своём плацкартном месте, что ей завидовали даже взрослые соседи по вагону. Таня отлично знала, как надо повесить пальто у окна, чтобы тебе не дуло из него всю зимнюю ночь. Ну или дуло поменьше. Окна в советских вагонах были в деревянных рамах с большими щелями! Она знала наизусть, что в плацкартном вагоне 54 места, прямо у туалета места с 33 по 36-е, а боковые начинаются с 37-го. Знала, что нижние – нечётные, а верхние чётные. Что чай носят два раза: вечером, когда включали свет в вагоне, и утром, когда вагон просыпается. Именно чай и выручил её в самую первую поездку…
Та-га-да – та-га-да,  та-га-да – та-га-да…
та-га-да – та-га-да,  та-га-да – та-га-да, 

      Когда Таня в свои одиннадцать лет первый раз ехала из интерната домой, взрослые соседи по вагону не верили, что она едет одна, без родителей. В Ленинграде её посадила в вагон Валентина Андреевна, а в Брянске встречала мама. И Валентина Андреевна забыла купить Тане в поезд еду! Почти на сутки! На вокзале в спешке она купила ей бутылку какого-то кипячёного молока, закупоренного, как водка. Да и форма у этой бутылки была, как у водочной. Таня заранее кому-то из девочек заказала купить красивую коробку печенья в подарок родителям и бережно упаковала её в чемодан.  Неужели придётся  съесть это печенье?… А есть очень хотелось. И плакать. Оттого, что придётся испортить подарок. Но Таню неожиданно спас вагонный чай! Когда мелодичное позвякивание ложечек о стаканы, стаканов о подстаканники и голоса разговорившихся пассажиров наполнили вагон, Таня не могла дождаться, когда же проводница дойдёт и до неё. И вот, наконец, перед Таней стакан с горячим чаем, в красивом подстаканнике, а на столе лежит до боли знакомая сладкая упаковка с нарисованным поездом! В поезде чай стоил дороже, чем в обычной столовой, да и всё продавалось с наценкой: три копейки чай и ещё три – сахар, тогда как в столовой чай без сахара стоил одну копейку, а с сахаром три. И, о чудо, проводница предлагает пачку лимонного печенья, аж за 30 копеек! Ну ничего, в кошельке у Тани целый рубль! Вкус у лимонного печенья был примерно как у хозяйственного мыла, пролежавшего несколько лет. Но разве должен быть вкус у печенья в пачке? Зато подарок остался цел! Конечно, и сердобольные соседи по вагону подкормили девочку, ехавшую не только без родителей, но и без еды. В те времена пассажиры плацкартных вагонов обязательно угощали друг друга!
Та-га-да – та-га-да,  та-га-да – та-га-да…
 та-га-да – та-га-да,  та-га-да – та-га-да, 

      Иногда Таня ездила и в купейном вагоне, когда плацкартных мест не было. Но купейные она любила меньше. В плацкартных почему-то всегда были соседи особенно душевные, может быть потому, что чувствовалась какая-то атмосфера единения и безопасности. Сколько было рассказано и выслушано длинных историй под стук колёс! Не понаслышке знала Таня, что такое «эффект случайного попутчика». Но больше всего в поезде девочка любила читать. В учебное время Таня постоянно находилась в цейтноте: школа, занятия музыкой, да и все бытовые проблемы приходилось решать самой. Иногда это доводило её чуть ли не до отчаяния! «Хоть хватайся за голову и беги подальше от всего этого!»  — писала она Оле. А тут – целые сутки свободного времени, ешь да читай, читай да ешь! Книга в поезд всегда выбиралась заранее и иногда прочитывалась целиком. Одна беда: свет в плацкартном вагоне выключали рано, когда спать ещё не хотелось. Но при ночном освещении хорошо думалось. Сначала о прочитанном, потом о прошедших или предстоящих каникулах. А потом так сладко спалось под философски успокаивающий стук колес. Никогда не понимала Таня тех людей, которые в поезде не могли спать! Никогда потом не понимала тех людей, которые не любят поездов, и больше тридцати лет после окончания консерватории ездила только поездом. Правда, и денег на самолет в эти тридцать лет не было…
   Та-га-да – та-га-да,  та-га-да – та-га-да… 
   та-га-да – та-га-да,  та-га-да – та-га-да, 


          В Танином детстве билет на поезд, как и любой дефицит, купить было очень сложно. А билеты были настоящим дефицитом. Вагон мог ехать полупустой, но билетов в продаже не было. Надо было заказывать их за 45 суток. Таня как-то очень быстро стала заказывать сама. Она шла в воспитательскую, где был телефон, и долго набирала номер железнодорожных касс. Можно было полчаса и больше крутить телефонный диск, пока тебе ответят. Когда, наконец, голос в трубке отвечал, Таня называла номер поезда, число и пожелание, чтобы было нижнее место. После этого билет в специальном конверте доставляли на вахту интерната, где он и оплачивался. Билет стоил одиннадцать рублей. Таня ездила за пять рублей пятьдесят копеек по ученическому билету, а вот родителям приходилось оплачивать полную стоимость. Это был большой расход! В те первые каникулы обратно в интернат Таню везла мама. Конечно, что-то прикупила дочке… Ох и попало же ей тогда от папы, что она потратила аж четвертной на поездку! С тех пор Таня ездила на каникулы и обратно только сама.
         
 Та-га-да – та-га-да,  та-га-да – та-га-да… 
 та-га-да – та-га-да,  та-га-да – та-га-да, 

            И тут она вспомнила, что как раз  едет обратно в интернат! Зимние каникулы закончились, завтра уже на занятия, а впереди экзамены конкурсного класса! Восьмой класс был конкурсным. Получившие на годовом переводном экзамене ниже «четырёх», даже «четыре с минусом», считались профнепригодными и отчислялись из школы. Тане удалось уже по окончании шестого класса сдать экзамен на совмещение теоретического и фортепианного отделений. И теперь надо было доказывать свою профпригодность рядом с теми, кто занимался на фортепианном отделении ленинградской десятилетки с первого класса!
   Глаза открывать сразу расхотелось. Лучше ещё повспоминать о каникулах…

                Каникулы
   Для каждого интернатского ребёнка самой заветной мечтой и самым счастливым временем были каникулы! Дом, родители, братья-сестры, друзья детства… Отдых, тишина, любимые развлечения и много-много еды! О каникулах сложены были стихи и пелись они на мотив песни «День Победы»:
Этот день каникул
В песнях и мечтах!
Это праздник
С сединою на висках!
Это радость
Со слезами на глаза-ах!
День каникул! День каникул!
День кани-и-и-икул!

          Ровно никакого преувеличения в этих стихах не было. Мечты о поездке домой были неотступны. Способ считать дни до каникул был следующий: «Послезавтра скажу, что послезавтра поеду домой!»  «Завтра скажу, что послезавтра поеду домой!» и т.д.  Самыми же грустными днями были последние дни каникул. Однажды подруга, которая жила недалеко от железной дороги, написала Тане в письме о том, как звучали для неё гудки проходивших поездов. Летом она любила их, гудки говорили ей о далёких краях, о путешествиях. Но ближе к осени они начинали звучать грустно и отдавались в сердце болью предстоящей разлуки с домом…

    Танины родители готовились к её приезду на каникулы как к величайшему событию. Мама вычищала весь дом,   застилала Танину постель белоснежным накрахмаленным бельём. А бельё в Танином городке всегда сушили на улице, даже зимой. В мороз простыни и пододеяльники  превращались в белые доски, которые в таком виде приносили домой. Их развешивали по комнатам, где они постепенно обмякали, отдавая аромат морозной свежести, и сохли. Затем эти простыни и пододеяльники тщательно выглаживались на столе, звонко  опрыскиваемые водой, набранной за обе щеки. Интернатской кастелянше, с её пропахшим куревом постельным бельём, предоставлялось нервно курить в сторонке, даже при отсутствии дома таких аристократических удобств как  гладильная доска и разбрызгиватель для белья.
      Мама обязательно делала пельмени и пекла  торт «Сказка». Тогда и слыхом не слыхивали о магазинных пельменях! Таня и потом никогда не считала их настоящей едой. Папе, поскольку он был директором предприятия местной промышленности и имел блат, доставляли домой с птицефермы большую картонную коробку с курятиной. Птицеферма была расположена в ближайшей деревне, но курицу купить в городке было абсолютно невозможно. Курица была, конечно, целая, едва ощипанная. О том, что птицу можно выпотрошить, разрезать на части и таким образом продавать, в стране не догадывались много десятилетий. О венгерских курах, которые в Москве и Питере продаются уже выпотрошенные, с внутренностями, упакованными в мешочек, рассказывали шёпотом. Мама снимала с газовой плиты решётки и осмаливала курицу, держа её за лапы с длинными когтями. По всему дому пахло палёным волосом. Затем потрошила, разделывала и раскладывала порциями в морозилку, чтобы хватило на все каникулы.

          В Танином городке невозможно было также купить сливочное масло и колбасу. А в Ленинграде установили лимит на отпуск сливочного масла в одни руки: не более 400 граммов! Поэтому перед отъездом домой девочка обходила 4-5 магазинов, чтобы привезти домой масла. И вот, когда всё это изобилие собиралось дома, начинался пир горой! Иначе говоря, главной задачей родителей было откормить ребёнка. А любимая еда у Тани была одна: домашняя! Словосочетание «мамин супчик» означало для неё предел мечтаний, а выражение  «любимое блюдо» навсегда осталось непонятным.
   
          Кроме самой лучшей домашней еды,  Таню всегда ожидали дома новые книги. Поскольку мама была библиотекарем и комплектовала свою библиотеку в местном книжном магазине, для неё всегда по знакомству оставляли несколько книг об искусстве, которые не купишь в свободной продаже. Так постепенно сформировалась целая домашняя библиотека, которую через много лет Таня подарила трём городским библиотекам.

       Дома у Тани остались три подруги, Оля, Лена и Наташа. Не только Таня переживала разлуку с ними, но и они с ней. Поэтому начинались бесконечные гости, посиделки, прогулки… А ещё на каникулах особенное наслаждение Тане доставляла тишина. Ни одного музыкального звука ниоткуда не доносилось, ни на каких инструментах никто не играл, и это был особый, как говорили в интернате, кайф!

     Именно об этих, зимних каникулах 1981 года, Таня начала мечтать задолго в письмах к Оле. «Ты интересовалась, чего я больше хочу, лета или Нового года? Пожалуй, больше Нового года, потому что лето – это сейчас для меня нечто недосягаемо светлое, призрачное. Ведь ещё целая зима с её концертами, холодами и весна с её каторжным трудом и экзаменами! Боже, как подумаю, что мне ещё сдавать экзамены, так жутко становится. Поэтому я, чтобы не расслаблять свои силы преждевременно, не ударяюсь в мечтания об этой идиллии и мечтаю только о самом для меня реальном. У нас будет 24.12. ёлка в интернате, а 27.12. школьный вечер. 28.12. я поеду домой».

         Но увы, и двадцать четвёртое,  и двадцать седьмое, и двадцать восьмое декабря Таня провела в больнице! Заболела гриппом, да так сильно, что её не положили в изолятор, а сразу отвезли в боткинскую больницу. У Тани даже не осталось никаких воспоминаний о тех днях, помнила только, что вообще не вставала. Выписывать должны были перед самым Новым годом, тридцатого числа. Рано утром, как водится, пришла медсестра с градусником. Таня почему-то решила посмотреть, сколько намеряла… Взглянула – и тут её как ошпарило! Градусник показывал тридцать семь и три! Этого не может быть! У Тани уже два дня не было температуры!... И что же теперь? Её не выпишут, и вместо дома и ёлки будет боткинская больница??? Тут вошла медсестра, отобрала градусник и, не обращая на полные ужаса глаза девочки, машинально посмотрела, стряхнула и пошла дальше. После завтрака Таню отправили на выписку. Видно, не только ей не терпелось весело отметить Новый год…
 
    Новый год Тане так и не удалось встретить под домашней ёлкой. Да и не только Тане. Мама, узнав, что дочку выписали из больницы с температурой, тут же села на поезд и поехала за ней. Это было тридцать первое декабря и, наверное, поэтому с билетами проблем не было. Она встретила Новый год в пустом вагоне, и в этот же тёмно-серый ленинградский день, под дождём, увезла Таню домой. Дома её долечивали, откармливали, и все удовольствия шли по полной программе. Только занималась она на пианино больше обычного. Экзамены висели над головой дамокловым мечом… На каникулах Таня никогда не могла заставить себя заниматься столько, сколько надо. А надо было очень много. Задания на каникулы были просто необъятными!  О, эти мучительные внутренние диалоги, укоры совести и подсчёт оставшегося и неумолимо таявшего времени! Сколько дневниковых записей им посвящено, сколько дано себе обещаний! А хотелось просто отдохнуть… Но в этот раз Таня была довольна собой и радовалась тому, что возвращается с каникул с чистой совестью! Только не на свободу… Другим радостным моментом было то, что на вокзале её, вот уже больше двух лет, встречала не Валандра, а сестра Галя! Вспомнив об этом, Таня решила, что можно уже  открыть глаза и  начать подготовку к прибытию. Поезд прибывал в Ленинград утром.

               
                Сестра Галя
   Галя была старше Тани на пять лет, и, когда Таню в пятом классе отдали в десятилетку, Галя заканчивала десятый класс. Никаких родственников или знакомых у семьи Жеребцовых в Ленинграде не было, и девочке было очень одиноко в чужом городе. Пару раз к ней приезжала подруга её молоденькой учительницы музыки, той самой, которая  инициировала столь крутой поворот в её жизни. Встретившись с Таней, подруга произнесла следующую знаменательную фразу: «Я сжилась с мыслью о том, что мы с тобой будем, как две сестрички!» Звучало как-то ненатурально. Она появилась ещё раз и больше Таня её не видела, чему вообще не удивилась. «Значит, не очень сжилась», ;  подумала она. Больше Таню в Ленинграде никто не навещал.

          Галя училась блестяще, закончила школу с золотой медалью, и могла поступать в любой ВУЗ. Конечно же, она пробовалась в МГУ. Но не прошла, и после этого поступила в ленинградский Политех. Таниной радости не было границ! Теперь она в Ленинграде не одна!  Как все «домашние», она сможет ходить с сестрой куда угодно, и интернат не будет казаться такой уж тюрьмой! Хотя, конечно же, переезд в Ленинград, расставание с домом и для старшей сестры были нелёгкими. В Таниной памяти долго стояла картинка: первокурсница Галя сидит в интернате рядом с учебкой, на ней красуются новенькие сапоги-чулки и черный бодлон – последний писк тогдашней моды! Но лицо у неё при этом грустное и усталое. Они пришли с мамой, чтобы оформить разрешение отпускать Таню с сестрой из интерната и объяснить Гале её новые обязанности.

         А новой обязанностью сестры было навещать Таню каждое воскресенье. С нетерпением дожидалась Таня этого дня – и простите-прощайте постылые казённые стены! Где только не побывали девочки, чего только не посмотрели! Вот список за первый год:  Исаакиевский собор, Кунсткамера, Этнографический музей народов СССР, выставка Б.Кустодиева в Академии художеств, Летний сад, Петропавловская крепость, летний дворец Петра I. Да для Тани и на метро проехать было счастьем! А уж когда на день рождения Галя покатала её на речном трамвайчике, восторгу девочки не было границ! Катанием на речном трамвайчике (как и посещением колоннады Исаакиевского собора) отныне отмечались все крупные события, из которых главным была успешная сдача экзаменов.

     Настоящий праздник для Тани наступал, когда сестра забирала её с собой в общежитие на Лесном проспекте. Простое советское общежитие, которое обычно так не любят студенты и стараются променять его на съёмную квартиру! Интернатский ребёнок никак не мог привыкнуть к тому, что там не было ВОСПИТАТЕЛЕЙ! А значит, можно было делать всё, что захочешь! Не вставать по звонку, спать, сколько хочешь, можно вообще не вставать целый день, и никого это не интересовало и не напрягало! Включать любые электроприборы! Готовить еду на газовой плите! Есть нормальную, НЕстоловскую еду! Галя сразу же проявила незаурядные кулинарные способности и научилась готовить деликатесы. Особенно вкусной получалась курица, жаренная на сковороде в майонезе, и запиваемая пепси-колой. Это был настоящий столичный шик, потому что ни курицы, ни майонеза, ни, конечно же, пепси-колы в их маленьком городке отродясь не видывали.

    Нынешний Новый год, в ожидании приезда мамы после выписки из боткинской больницы, Таня встретила в студенческом общежитии. Это точно было из разряда «Не было бы счастья, да несчастье помогло!» Правда, сначала её лечили народными средствами, и в первую ночь она старательно потела под тремя одеялами после принятия отваров и морсов, приготовленных заботливыми студентками Политеха. На другой день Тане было уже лучше, и она смогла участвовать в подготовке к любимому празднику. Весь день Галя и её соседки по комнате готовили блюда к новогоднему столу. Всё как дома: селёдка под шубой, оливье, «сырная горка», и ещё какие-то мудрёные деликатесы! Что уж говорить о курице, королеве студенческого стола! Однако все эти яства предназначались именно для празднования Нового года. А до полуночи никто ничего не ел! Ну в самом деле, не готовить же ещё и обед! А есть хотелось всерьёз, но просить Таня стеснялась. Никто же не ел! И что же, испортить какое-то из произведений кулинарного искусства? Она сказала, что хочет спать, и так скоротала время до наступления желанного часа…

    И когда он наступил, то  превзошёл все ожидания! Праздник живота удался на славу! Ну а потом все отправились на ДИСКОТЕКУ! Это вам не дёрганье под бардачный магнитофон в интернате, а настоящая студенческая дискотека! Таня была уже большая девочка, ей было 14 лет. О хвостиках с резинками  было давно забыто. В тот год она сделала модную стрижку, которая называлась «длинный паж». Прическа очень походила на сессун, как у Мирей Матье, только значительно длиннее на затылке.   Содрали за стрижку и укладку в Доме быта на Лермонтовском проспекте аж четыре рубля двадцать копеек! Тут же, этажом ниже, в фотоателье, и сфотографировали. И вот с этого момента все парикмахеры стали представляться Тане самыми бессовестными людьми, которых создала природа. Они выпускали из парикмахерской всех такими красавицами и совершенно не объясняли, что с этим делать дальше! Волосы у Тани были абсолютно прямые и, как говорили парикмахеры, тяжёлые. А средств для укладки тогда никаких не существовало! Кроме, разве что, лака «Прелесть». Который был всем известной гадостью… Это потом появились всякие пенки, гели, муссы, щипцы, утюжки для волос.  А тогда, первый раз помыв голову после стрижки и едва не заплакав, Таня стала тупо подворачивать кончики мокрых волос пальцами. И это почему-то сработало! Так и работало каждый раз после мытья… А в общежитии девочки накрутили Тане её длинный паж на термобигуди, и она почувствовала себя королевой! В этот же год ей первый раз пошили у портнихи модное, по её собственному фасону, платье.  Конечно, Таня уже не была такой прозрачной девочкой, как в пятом классе, но проблем «влезу – не влезу в платье после больницы» у неё не было ещё несколько десятилетий, и она с радостью надела его.  Ох и весело было, ох и натанцевались вволю! А танцевать Таня любила всегда! И какой-то студент приглашал её на медленный танец. И потом Галя что-то рассказывала про этого студента, только Таня ничего не запомнила. Вернулись с дискотеки, конечно, под утро, а через несколько часов приехала мама…

Чемодан. Сапоги
      После получасовой остановки в Малой Вишере, часов в шесть, поезд шёл очень быстро, ровно, без покачиваний и  остановок, и звук был совсем другой: вместо «та-га-да, та-га-да» было  «шшшшшшшшш чу-чух,чу-чух»! Потому что прицепили электричку. За окном тянулся непрерывной линией низкий решётчатый забор, ограждавший железнодорожное полотно. Во сколько бы Таня ни проснулась утром, забор уже был. Много лет её интересовало, где же он начинается, и однажды, уже став взрослой, она всё- таки проследила его от самой Москвы! Этот заборчик, и «шшшшшшшш», и приглушённые голоса соседей по вагону означали только одно: подъ-ез-жа-ем! Вот проехали Тосно… Шшшшшшшш…  Колпино. Это значит, через полчаса приедем. Шшшшшшшш…  Сердце начало подпрыгивать от волнения. Почему-то всегда волнительно приезжать! Хоть и восемь раз в год. Фарфоровская, метро Обухово… Чемоданы вынуты из-под нижней полки, сапоги надеты, тапки убраны в сумку. Обводный канал… Приехали! Замелькала платформа, носильщики, встречающие. Вот и Галя на перроне! Таня машет ей рукой: заходи, мол, в вагон! Кроме своего чемодана, она везла сестре из дома гостинцы, которых на этот раз набралось аж ещё один чемодан! Дома собирали для Гали всякие соленья-варенья, да ни в какую сумку они не влезали. Да и сумок-то особо не было. И так обрадовались, когда пришла в голову мысль поместить всё это в чемодан! Места полно! Заодно можно ещё и картошечки, и морковочки положить, всё не идти ребёнку в магазин! Да и таких овощей в Ленинграде не купишь, всё своё, с дачи! Правда, чемодан был какой-то живой, из мягкого материала, того и гляди раскроется… Ничего, перевязали его поясом от старого халата, теперь точно не раскроется!

   Галя вошла в вагон. Тут бы следовало написать: сёстры обнялись, но нежности в семье были не приняты. Она взялась было за свой чемодан-подарок, но он был, что называется, непреподъёмный. Вместе девочки кое-как вытащили чемоданы на перрон. Носильщиков расхватывали тут же, но всё же им удалось пристроиться к одной тележке. Ни о каких колёсиках для багажа в те времена страна не слыхивала. Тоже ещё барские замашки! Расплатившись с носильщиком у здания вокзала, сёстры стояли в раздумьях, как быть с чемоданами? Надо было вдвоём везти Галин  к ней в общежитие. Сдав Танин в камеру хранения, девочки двинулись к метро. А в метро надо было ещё дотащить чемодан до места посадки! Они брались вдвоём за ручку и перетаскивали его маленькими перебежками. Затем отдыхали, затем всё снова.  Очевидно, девочки слишком тяжело вздыхали, поднимая чемодан, или изрекали нечто вроде «Эй, ухнем», но к ним вскоре подошёл мужчина и помог донести злополучную поклажу до электрички метро. На станции «Лесная» тоже нашёлся добрый дяденька, и чемодан был, наконец, доставлен! В общежитии девочки отдыхали от тяжестей. И, конечно, заглянули в чемодан. Там, кроме банок с соленьями и картошки, уместился большой пакет с маминым домашним печеньем. Мама напекла его и Тане, и Гале. Это вам не «Лимонное» из пачки! Мама делала песочное тесто, а затем пропускала его через мясорубку. Такой лайфхак советских хозяек: на мясорубку вместо ножа и решётки для мяса надевалась насадка с прорезями различной формы. Получившиеся длинные полоски теста с фигурным верхом разрезали на кусочки-печенюшки и выпекали. Это был ещё один островок дома, который на глазах таял и исчезал… Отдохнув, поехали за Таниным чемоданом, который доставить в интернат теперь было уже парой пустяков.

      Было воскресенье. И поскольку оставалось ещё много времени до вечера, а сёстры привыкли куда-нибудь по воскресеньям ходить, было решено совместить приятное с полезным. Поехать на Невский, купить Тане зимние сапоги. С сапогами всегда была проблема. И дело не только в том, что они были, конечно же, дефицитом. И даже не в том, что деньги на них родителям выделить было крайне сложно. А в том, что Таня в тот период быстро росла, и сапоги становились малы после каждого сезона. Танина учительница по специальности была очень довольна этим обстоятельством. Она утверждала, что руки и ноги растут параллельно. И если нога большого размера, то и рука тоже большая. А именно это и нужно пианистке! Но если бы она знала, сколько неудобств и проблем доставлял юной пианистке такой рост! Дело в том, что размер ноги тогда у неё был уже больше, чем у сестры и у мамы, поэтому донашивание старых сапог было исключено. Тогда как остальной гардероб составлялся почти исключительно таким образом. В провинции одежду и обувь не покупали, а «доставали». Если книги и курятину Танины родители могли «достать», то насчёт сапог у них знакомств не было. Наверное, папа, пользуясь служебным положением, мог бы их завести, но он был честный коммунист и руководитель и прибегал к блату только в крайних случаях. А раз Таня живёт в Ленинграде, где снабжение не такое, как в глубинке, то логично, что покупать сапоги ей лучше там. Вместе с Галей, конечно же.  Но сентябрь в северной столице – это уже осень! И новые осенние сапоги приходилось ездить искать в старых, которые уже малы! А они ужасно жали! И что значит искать?  Ведь в крупных универмагах, в «Пассаже», «Гостинке» или «ДЛТ» продавалась любая обувь! Конечно, продавалась. Все обувные отделы были заставлены превосходной продукцией знаменитой фабрики «Скороход». Качественной кожаной обувью, которой сносу нет. То есть, несносной. В прямом и переносном смысле. Сапоги  были отвратительные, грубые, зачастую не на каблучке, а на танкетке, которая делала из вас просто корову. Их называли «прощай, молодость». К тому же, осенью и зимой все обувные отделы были забиты туфлями и даже босоножками, а сапоги встречались редко. И чаще не кожаные, а замшевые, что в Ленинграде, где снег на улицах посыпали солью, было крайне непрактично. Женщина в советском государстве должна была быть не красавица, а работница! В общем, при видимом изобилии на прилавках, носить было нечего. Вернее, было бы, если бы иногда не «выбрасывали» югославские или чешские «цебовские» сапоги! Что и говорить, стоили они намного дороже, но зато это были настоящие сапоги для настоящих женщин! Моментально в обувной отдел выстраивалась длиннющая очередь на несколько часов. А как стоять, если тебе твои сапоги нестерпимо жмут? Да и это ещё можно было бы претерпеть, но через час по очереди передавали: «За тридцать восьмыми не стоять, кончились». Ну конечно, Танин тридцать восьмой был самый ходовой размер, и ей он никогда не доставался!
          Девочки пошли из интерната на остановку «Театральная площадь». Она находилась у Дворца культуры  Первой пятилетки. Это было красивое здание песочного цвета в стиле сталинского ампира. В этом Дворце культуры был замечательный кинотеатр с несколькими залами. Туда часто водили интернатских, ведь он был совсем рядом, а билет в кино стоил 10 копеек. Именно там Таня посмотрела тогдашние киношные новинки: «Женщина, которая поёт», «Вам и не снилось», «Мелодии белых ночей» и другие. Там можно было купить перед началом сеанса развесное мороженое по 20 копеек, которое накладывали в хрустящие вафельные стаканчики, и это был отдельный кайф.  Дворец культуры располагался на берегу Крюкова канала, а на другом его берегу красовался театр оперы и балета имени Кирова. Именно это и сыграло роковую роль в судьбе ДК. Болью в Танином сердце отозвалось через много лет известие о том, что Дворец культуры Первой пятилетки был снесён, вместе с прилегающими старыми домами, для постройки на его месте Новой сцены теперь уже Мариинского театра. А Таня ещё досматривала сны о том, как она гуляет по узким дворам-колодцам этих домов! Некоторые Танины бывшие соученики принципиально не ходили потом в Мариинский на новую сцену, в это, как они его называли, «овощехранилище». Но Таня не любила застревать в прошлом, приехала и посетила это здание, «на лицо ужасное, доброе внутри». Из окна фойе был виден родной Матвеев переулок, почти дверь родной школы.  Этого было достаточно.

       Подошёл «Икарус» гармошкой, двойка, и девочки быстро доехали до «Гостинки». Побродили, поискали, но там ничего не «выбрасывали». Пошли в «Пассаж» через дорогу. На втором этаже огромная очередь! Обещали «выбросить» цебовские сапоги. Когда? Никто не знает. Встали. Простояли полчаса. Старые сапоги жмут… Хорошо, что на каникулах Таня после болезни почти не гуляла на улице. Да и можно было дома надеть старые бабушкины валенки, у неё нога была большая. Простояли час… Никакого движения, никаких признаков жизни. Сапоги жмут нестерпимо… Есть хочется…. Потом прикинули, что если «выбросят», то в очереди стоять ещё пару часов, а сил уже нет. Да и, как обычно, 38-й размер кончится. Бросили очередь, побрели в ДЛТ. Никаких очередей, никакой надежды. А сапоги нужны! Решили зайти в обувной отдел. Стоит только одна пара: скороходовские коричневые замшевые на чёрной танкетке. Страшненькие, конечно, да что поделаешь! Сколько же можно вот так мотаться по магазинам? Проворонишь – и этих не будет! К тому же, стоят они дешевле, чем импортные, не сто с лишним рублей, а семьдесят пять. А на оставшиеся деньги можно будет ещё и туфли купить! Ну или ещё что-то нужное. Потратить просто так – даже и в голову не могло прийти. Девочки сдались. Купили сапоги. Маме Таня потом написала: «Купили отличные сапоги, тёплые, замшевые, красивые. На танкетке выбита косичка. Так что, мамочка, не волнуйся, у меня теперь всё есть, и мне не холодно».

«Gradus ad Parnassum»
            В мотаниях по магазинам день стал клониться к вечеру, и Таня, простившись с Галей до следующего воскресенья,  вернулась в интернат. Восьмой класс для интернатских был особенным. С этого года ученики считались старшими и в общеобразовательной школе переводились во вторую смену. Теперь они могли всё своё утро, четыре часа кряду, посвящать занятиям музыкой, а главное, получали право самостоятельно выходить в город! Возможно, по этой причине в комнате сегодня никого не было, несмотря на то, что  Таня вернулась с каникул последняя. Девчонки куда-то умотали, кажется, в кино. Хотя наверняка кто-то пошёл в классы заниматься. Последний день каникул… Кроме новых сапог, Таня принесла с собой трёхлитровую банку сливового сока. Чтоб на всех хватило. Вечером, по случаю приезда из дома, она устраивала пир. Огромный пакет маминого печенья как раз для этого и предназначался. А поскольку чайника тогда у них ещё не было, банка сока была то, что надо. Тем более, что стоила она всего рубль  девяносто! До ужина оставалось ещё целых полтора часа. Есть хотелось ужасно. Но может позаниматься специальностью до ужина? Позаниматься надо было обязательно, ведь завтра урок! И тут Таня поняла, что с ужином сегодня пролетает… Почему? Вот что она писала об этом Оле ещё в сентябре: «Теперь питание наше осуществляется по талонам. Это такие бумажки, где написано: «завтрак», «обед», «ужин». Даёшь бумажку – дают есть, нет бумажки – сиди голодный.» В интернате некоторые ребята жили с первого класса, не то, что Таня, с пятого. И вот таким малышам часто случалось потерять эту бумажку. Сначала их ругал за это воспитатель, затем тётенька на раздаче в столовой, в итоге они, всё-таки, со слезами ели чью-то остывшую порцию… Талоны выдавали по утрам перед завтраком, и сегодня, пока Таня сладко дремала под перестук колёс, её талон отдали кому-то другому. Ну ещё и лучше! И время сэкономит, и после дома есть гадкий интернатский ужин вовсе не хотелось! Тем более что ещё оставалась еда из поезда. Сколько Таня ни уговаривала маму не класть много еды с собой, это никогда не действовало. Мама, наверное, на подсознательном уровне, всё старалась откормить свою «прозрачную девочку». Так до самого конца и покупала ей пышные булочки…
        С уже ностальгическим удовольствием дожевав ароматную куриную лапку и запив её сливовым соком с печенькой, Таня поняла, что её разморило, и надо немного отдохнуть. Отлично! Как раз ещё немного можно почитать!  В этот раз Таня привезла с собой невероятную ценность: Девид Вейс «Возвышенное и земное». Это была просто культовая на тот момент художественная книга о жизни Моцарта, и она была уже у её подруги. Все её читали, обсуждали, восхищались, и Таня считала редкой удачей, что маме удалось её достать!  Книга была весьма толстая, и хоть в поезде она успела прочитать страниц 100, Таню мучил вопрос: как же её дочитать? «Время хоть из-под земли доставай», ; писала она Оле осенью. «Я решила в семь утра вставать (вместо восьми) и хоть немножечко читать».  Придётся возобновить ранние вставания, иного способа Таня не видела.  Книги по искусству читать, чтобы повышать свой культурный уровень, просто необходимо! У ленинградцев было в этом, как, впрочем, и во всём остальном, огромное преимущество. Как правило, это были дети из интеллигентных семей, часто из семей знаменитостей, и многое из мира искусства они, что называется, «впитали с молоком матери». Танины родители были далеки от искусства, да и в большой город из провинции девочка приехала не так давно. «Вообще, я только теперь поняла, какая это драгоценность – свободное время, и какое благо то, что я живу в Ленинграде, в центре искусства, я теперь стараюсь извлекать всю пользу из этого». В каждом письме она писала о концертах, спектаклях, музеях, выставках, которые посетила. Посещали их вместе с Галей, потом, став постарше, с подругами. Обязательно делились впечатлениями, восторгами. В Большой зал филармонии ходили после уроков как на работу, прямо в  школьной форме. С третьего яруса театра имени Кирова почти не вылезали, благо было рядом и бесплатно. Старший воспитатель интерната выдавал «отношение» к администратору театра на два человека, по которому счастливицы, минуя выпрашивавших лишний билетик на улице и толпившихся у кассы внутри, возносились к живописному плафону с хрустальной люстрой. Говоря через много лет о том, что она выросла на третьем ярусе Мариинского театра, Таня нисколько не преувеличивала.
         И всё же, с приобретением специальных знаний по искусству была проблема. В книгах, для которых Таня с таким трудом урывала время, была масса незнакомых слов, а толстые словари и энциклопедии в библиотеке на руки не выдавали. Интернета тогда не было, учебников по Мировой художественной культуре тоже…  А ведь, кроме искусства, необходимо было разбираться ещё и в политике. В восьмом классе Таня как раз вступала в комсомол, и хоть принимали практически всех, всё же, при приёме, в торжественной обстановке, в присутствии партийно-комсомольской верхушки,  надо было отвечать на вопросы о текущей политике партии и правительства. Как председатель совета отряда и дочь коммуниста, она не могла ударить в грязь лицом. «Ещё я теперь каждый день хожу в библиотеку и читаю газеты, а то мои познания в политических событиях, да и в событиях вообще, ни на грамм не увеличились с тех пор, как я сюда приехала». В итоге, у Тани образовался свой «справочник». Это была обычная адресная записная книжка с алфавитом. Она была необходима ребёнку, который постоянно ездил по стране и общался с детьми, приехавшими со всех концов Союза. Но в книжке, кроме многочисленных адресов, она записывала, так же, в алфавитном порядке, новые для неё термины, имена. И в ней «страны НАТО» соседствовали с художником Невревым, «Антаблемент» с Антокольским, Агараняном и «театром Абсурда», а «страны СЭВ» с Суриковым, Савицким, Саврасовым, Иммой Сумак, Григорием Сковородой и Франсиско Сурбараном…  Были, конечно, и толстые тетради с конспектами и выписками из словарей.

          С сожалением Таня положила книгу Вейса в тумбочку, взяла ноты и пошла искать свободный класс. Несмотря на каникулярный день, на вахте не было ни одного ключа от любимых классов третьего этажа. Оставались свободными  только классы первого этажа. Надвигалась учебная четверть! Все занимались! Ну что же, и на первом этаже есть рояли, не чета интернатскому пианино. У Тани уже давно была новая учительница по специальности.  Сергей Васильевич уехал работать в Африку. При чём здесь Африка и откуда она взялась? Сие было Тане неведомо. А может быть, он и не в Африку вовсе уехал, очень уж диссидентский был у него вид, но Тане сказали именно так. Перед отъездом он сам, что называется, «с рук на руки», передал её новой учительнице, Наталье Иосифовне.  У неё вскоре Таня сдала экзамен на совмещение своего теоретического с фортепианным отделением. Так что теперь это была действительно специальность. И двадцать второй класс, где проходили уроки, стал её, если можно так выразиться,  профессиональной родиной. И дом Натальи Иосифовны, с его роскошной библиотекой и антикварной мебелью, был всегда открыт для Тани, как и для других учеников. Учителя по специальности становились для интернатских ребят вторыми по важности людьми после родителей. Может быть, у кого-то и первыми. Родители у ребят были разные…

         Надо было обязательно поучить этюды Клементи из сборника «Gradus ad Parnassum» к предстоящему, как всегда зимой, техническому зачёту.  Это название переводилось как «Ступень к совершенству». С горой Парнас и прочими деталями древнегреческой мифологии Тане ещё предстояло познакомиться.  А сейчас это была очень трудная задачка: научиться играть этюды в максимальном темпе так, чтобы рука не «зажималась». Ещё первую страницу Тане удавалось выдержать, но на второй рука уже начинала просто болеть! Догнать пианистов по уровню техники было задачей почти невыполнимой, и технический зачёт каждый раз повергал её в ужас после зимних каникул. Таня «проколотила» каждый этюд. Так девочки называли максимально медленную и громкую игру с максимальным поднятием каждого пальца. К слову сказать, девочки иногда занимались друг с другом специальностью, делились методами своих преподавателей, своим слышанием игры подруг и её недостатков. Критику всегда воспринимали благодарно… Потом играла этюды лёгкими пальцами. Потом разными штрихами. В общем, и позанималась-то всего ничего, каких-то два часа, но семь потов сошло! Ступени к Парнасу были очень трудными.  В следующем году её любимыми стихами станут строчки Вадима Шефнера:
«Ступени — замена полета,
Ступени — замена паденья,
Ступени — работа, работа,
Терпенье, терпенье, терпенье».
Странно, что эти строчки не культивировались в десятилетке!  С ними  Таню познакомил человек, которого страшно мучила его полная неосведомлённость в музыке. Но об этом – позже…

                Воспоминания о «Таталежке»
             Вернувшись в комнату, Таня, наконец, застала всех на месте! Объятиям, восторженным восклицаниям не было конца! Всё-таки, музыкально одарённые дети очень эмоциональны… За бесконечными рассказами о каникулах печеньки таяли, как весенний снег. Конечно, ещё не всё, привезённое другими девочками, к тому времени было съедено. В общем, снова пир горой!
          
         В седьмом классе Таня жила в комнате втроём с Леной и Другой Таней, той самой, с которой они в пятом классе кидались по ночам Чебурашкой и Жаконей. В восьмом классе девочек почему-то решили «уплотнить». Теперь  к их троице, но уже в другой комнате, подселили ещё одну, новенькую, Лену. Обычно, чем позже ребята поступали в десятилетку, тем им сложнее было догнать одноклассников по уровню профессиональных навыков, и тем неувереннее они себя чувствовали. Новенькая Лена, несмотря на проблемы со специальностью, не испытывала никаких комплексов, и сразу заявила права на лидерство. Она как-то умудрилась подчинить себе соседок, то ли рассказами об интернатских мальчиках, бесконечно признававшихся ей в любви, то ли своей шикарной парфюмерией. А может быть, в глазах витавших в музыкальных облаках девочек её несколько циничный стиль высказываний создавал вокруг неё ореол знатока жизни… Как бы там ни было, девочки повторяли её словечки, кто-то старался ей подражать. Таня же тосковала по прошлогодней комнате..

     В прошлом году, поселившись втроём на четвёртом этаже в двадцать девятой комнате, немного на отшибе, Таня, Таня и Лена решили назвать её «Таталежкой». Сходство с «каталажкой» их не смущало. Девочки сдружились, все самоотверженно занимались музыкой, но всем не хватало в интернате одного: домашнего уюта. И они решили его создать в своей «Таталежке». Первым делом вскладчину купили… радио. В то время в каждой советской семье было радио, которое помещалось обычно на кухне. По утрам собирались на работу и в школу под бодрящую музыку утренней гимнастики, слушали новости, «Радионяню». А днём его приглушённое мурлыканье создавало ощущение того, что всё в порядке, и  жизнь продолжается. В интернате радио удивительным образом создавало ощущение домашней атмосферы. Конечно, и новости тоже слушать было необходимо для повышения политграмотности. Ну а что говорить о любимых передачах! И конечно, самая любимая была «Ваш магнитофон». Правда, она шла в 11 часов вечера, после отбоя. Но в «Таталежку» воспитатели заглядывали редко, потому что девочки были тихие и благонадёжные. «В эфире «Ваш магнитофон»… И сердце замирало оттого, что сейчас поставят музыку, которую нельзя услышать на пластинках! Нет, не классику, классики в Советском Союзе было полно! Новинки эстрады или что-то необычное, то, что распространялось только на кассетах или бабинах советских магнитофонов. «Бразильскую Бахиану» Вилла-Лобоса в исполнении Иммы Сумак, а может, «Аббу» или сам «Бони Эм»!

    Конечно, радио – это хорошо, но что делать с узкой, длинной комнатой, если в ней, кроме кроватей и тумбочек, да ещё пианино, ничего нет? Первым делом, девочки расставили всю эту нехитрую мебель максимально несимметрично, чтобы перебить любые аналогии с казармой. Потом стали привозить из дома всевозможные картинки, эстампы, которыми украшали стены. Тумбочки накрыли салфетками, украсили милыми сувенирами. Над пианино повесили афишу с изображением прима-балерины Кировского театра в арабеске. Ну а на самом пианино полагалось ставить свечи в подсвечнике для создания атмосферы классического музицирования. Раздобыли подсвечник. Свечи найти оказалось гораздо  сложнее. В магазинах их не было. Пришлось пойти в Собор Николы Морского, куда девочки вообще-то любили иногда любопытно заглядывать, и купить церковные свечи. У кастелянши выпросили покрывала на кровати покрасивее и поновее. В довершение картины, привозили домашние цветы и лелеяли их на своих тумбочках и подоконнике.

   Вот в такой уютной, как им казалось, комнатке жили Таня, Лена и Другая Таня.   Другая Таня была из Новгорода. По фамилиям называть друг друга в интернате не было принято. Она была пианистка, училась классом старше и жила в интернате со второго класса, то есть, уже седьмой год. Несмотря на это, Таня так и не подчинилась общему стилю поведения, царившему в интернате, и не употребляла жаргонных словечек. Она держалась особняком, и это большинству ребят не нравилось. Перфекционистка во всём, за что бралась: если заниматься специальностью – то до мозолей, если читать книги по искусству – то по ночам, под одеялом, с лампой-клипсой.  Эмоции били в ней через край: она могла прыгать до потолка от радости или рыдать после урока специальности и всё воспринимала близко к сердцу. Две Тани сблизились и подружились в выпускных классах, в самый трудный для каждой из них период. Но об этом речь впереди.
     Лена – из далёкого якутского Покровска. Такого далёкого, что даже и представить невозможно было. Рассказы о красавице реке-тёзке, пятидесятиградусных морозах, унты из оленьей шкуры, прекрасно справлявшиеся и с ленинградскими морозами,  ;  всё это Лена! Она училась в параллельном классе и играла на скрипке. Таню Лена называла «Оленёк». Наверное, потому что та напоминала ей тонконогого Бемби. А ещё «Тутти». Лена была очень романтичная натура. Любила фантазировать, рисовать. Часто в её тетрадочках появлялся загадочный образ Мехмене Бану. Таня сочинила для Лены такую же романтичную «Мелодию» для скрипки и фортепиано, которую они  исполнили в седьмом классе на концерте в «Союзе композиторов».
     Ох, как он был памятен Тане! Концерт из произведений учащихся класса композиции  школы-десятилетки при консерватории проходил в рамках Всесоюзной недели музыки для детей и юношества. Эта неделя всегда приходилась на весенние каникулы, или близко к ним, и проводилась по инициативе Таниного учителя композиции Сергея Яковлевича. О нём можно написать отдельную книгу! Известный ленинградский композитор, выпустивший целую плеяду выдающихся советских композиторов, которому исполнялось в ближайшие годы восемьдесят лет, мог опоздать на урок зимой только в том случае, если отменяли электричку из Павловска. А там, как известно, находилась лыжная база. И был он при этом в кедах. На Танино нытьё о том, что она ничего не сочинила, потому что плохо себя чувствовала, ответ был один: «Ты ходячая? Тогда ни дня без строчки!» Часто напоминал о том, что Шостаковичу писать Седьмую симфонию не мешало даже периодическое тушение зажигательных бомб на крыше консерватории. Он был настолько скромен, что о его близком родстве с Рубинштейнами и другими выдающимися людьми Таня узнала много позже из книг.
   
    В тот год Всесоюзная неделя музыки для детей и юношества посвящалась 110-летию со дня рождения В.И.Ленина. Если бы не это обстоятельство и не сохранившаяся програмка концерта, Таня нипочём не вспомнила бы, много лет спустя читая письма к подруге, в каком году родился Ленин! А тогда любой детсадишный ребёнок это знал …  Кроме «Мелодии» для скрипки и фортепиано, Таня должна была играть на концерте свою новую пьесу из сюиты по сказке «Дюймовочка». Вот что писала она Оле о начале третьей учебной четверти седьмого класса: «На первом же уроке по специальности я узнала, что 18 февраля у меня концерт. Играть я буду Сонату Грига, которую на каникулах только разобрала. Она очень для меня трудна, чтобы её выучить к 18 февраля, надо немало повкалывать. Ещё я играю на конкурсе советской музыки 14 февраля. Буду играть «Город», «Весну» и «Рассказ» Евлахова. Вещи эти я тоже совсем недавно разобрала. И, в довершение всего, 2 или 4 марта я играю в Доме Союза композиторов. Буду играть «Дюймовочку» из сюиты по Андерсену, а вот 14 марта на классном концерте Вольфензона надо играть всю сюиту, а из неё готовы только «Вступление» и «Дюймовочка», да и то немного недоделана». Так что новые пьесы рождались прямо-таки в полевых условиях! Но «в довершение всего» была не «Дюймовочка», а то, что Таня окончательно разболелась. Простуда постоянно сопровождала её с момента переезда в Ленинград. Но в тот год  седьмого класса просто не отпускала. Зимние каникулы Таня провела взаперти из-за возобновившегося кашля. Даже к подругам в гости её не пустили. Как-то подлечив, ребёнка отправили на учёбу, но весь февраль она ходила с заложенным носом и ушами. Гайморит был в полном расцвете. Другая Таня тоже им страдала, и девочки лечились своим диковинным способом. Они наматывали вату на длинные палочки, обмазывали палочки мазью «Сунореф», и вводили эти палочки на всю длину в носоглотку, до тех пор, пока те не упирались в заднюю стенку. Тогда из носа торчали только кончики палочек, и девочки смеялись друг над другом, называя одна другую «Мамонтёнок». В их простуженном исполнении это звучало как «Бабодтёдок». Мазь немного помогала, в изолятор ложиться охоты не было, да и смысла тоже. Когда однажды на уроке Наталья Иосифовна поняла, что Таня слышит только наполовину, она спросила, как же та будет играть в Доме композиторов? На что получила суровый ответ: «Руками!»

    К марту Таня всё же сочинила три пьесы по Андерсену. Кроме упоминавшихся, ещё «Две гадкие жабы». Жабы так понравились Сергею Яковлевичу, что решено было играть в Монферрановом особняке обе пьесы, «Дюймовочку» и «Жаб». Перед концертом Таня сидела в комнате за фортепиано и учила свою новую пьесу. Вдруг в дверь постучали и ужасно раздражённая соседка спросила: «Что за гадость ты играешь? Мне аж прямо дурно от этой музыки!» Таня объяснила, что; за гадость. Было немножко неприятно, но автор был удовлетворён: жабы получились действительно гадкими!  Тане захотелось порадовать своими пьесами свою первую учительницу из Брянска, и она переписала их начисто. А Лена нарисовала к ним тут же, на нотной бумаге, прекрасные иллюстрации! Этот альбом Таня аккуратно упаковала и вместе с духами отправила к 8 Марта учительнице.

  Да, седьмой класс был нелёгким. Каким-то будет восьмой, решающий класс? Однако пора ложиться спать, завтра первый учебный день!

Дурной сон
            Дежурный воспитатель выключил свет даже немного раньше десяти, чтобы девочки успели выспаться перед началом самой длинной учебной четверти. Печенье и банка сока так и остались на столе, их не успели убрать. Разговоров в темноте, которые так любили в интернате, не было, настроение у всех было грустное и серьёзное: последние вздохи о вновь оставленном доме и последние моральные приготовления к учебному марафону. Как перед боем. Довольно быстро наступила тишина. Таня уже начала проваливаться в сон, день выдался насыщенным, как вдруг почувствовала что-то странное. Сердце сначала как будто подпрыгнуло, потом ей показалось, что оно совсем остановилось, а потом начало биться быстро-быстро. Она хотела отмахнуться от этих ощущений и окончательно провалиться в такой желанный сон, но не получалось! Всё повторялось снова и снова. Таня открыла глаза и начала мысленно себя уговаривать: такое с ней уже бывало и началось это с ней год назад, в той самой «Таталежке». В таких случаях она напоминала себе один «бородатый» детский анекдот: «Шёл ёжик, забыл как дышать, и умер!» Сердце же не может забыть, как ему биться! Так зачем же обращать на это внимание? На этом месте она обычно улыбалась и засыпала. Но не сегодня. Раньше Таня и знать не знала, где у неё находится сердце, а теперь чувствовала каждый его удар.

    Да, это началось в прошлом году, как раз после концерта в Доме композиторов. Концерт, несмотря Танины большие сомнения в том, что она вообще сможет играть, прошёл замечательно. После него к ней подходили какие-то две женщины и говорили о том, какая она талантливая, и какая молодец, и как им понравилась «Дюймовочка».  Таких слов в школе ей никто никогда не говорил, и они только смутили девочку. Придя в интернат, Таня поняла, что пришла пора идти в медпункт, сдаваться Елене Александровне. Но та, к её удивлению, не назначила ей валерьянки и не положила в изолятор, а направила в детскую поликлинику. На другой день приехала Галя и повела сестру к врачу. Таня сильно кашляла, была бледна, и на вопросы о самочувствии отвечала: «У бедя задожен  дос». Врач-педиатр прослушав её,  сказала сердито: «Ты мне не нравишься!» Таня мрачно усмехнулась: такова уж была её судьба – не  нравиться воспитателям, интернатским мальчишкам и врачам! Увидев эту ухмылку, врач сказала уже мягче: «Сердце мне твоё не нравится». И направила её к ревматологу. Ревматолог Татьяна Ивановна, добрая, полноватая немолодая женщина, очень долго и сосредоточенно слушала сердце. Глаза у неё были серьёзные и грустные. Потом она улыбнулась и сказала: «Ты у нас очень музыкальная девочка! У тебя даже сердце бьется в ритме вальса: раз-два-три, раз-два-три! Что ты, говоришь, сочинила, «Дюймовочку?» После этого она категорически заявила, что Тане необходимо лечь в больницу. Все анализы сдали тут же, и в интернат Таня вернулась, как ни странно, довольная. «Наконец-то отдохну!»  ;  гордо заявила она ужасавшимся подругам.

     Не только детская поликлиника, но и больница находились рядом с Театральной площадью. Окна больницы, в которую положили Таню, выходили прямо на саму площадь, и Таня целыми днями могла любоваться зданиями Кировского театра, Консерватории и памятником М.И.Глинке! Ей было прямо-таки гордо от ощущения постоянной причастности к искусству! Особенно красивы были чугунные решётки на крыше по обеим сторонам фасада Мариинского театра. На фоне закатного неба они казались нарисованными тушью каким-то художником-романтиком!  Как же больно было через много лет увидеть на месте здания больницы и соседних зданий зияющую дыру! О консерватории в «саркофаге» капремонта даже и говорить не хочется. Таня, как всегда во время болезни, активно пополняла свои знания по искусству. В этот раз она читала книгу Е.Гордеевой «Композиторы “Могучей кучки”». Соседка по палате Лена не понимала, как можно читать в больнице такую скучнятину. А Таня не понимала, как можно целый день смотреть в потолок и терять столько драгоценного времени. Уж хоть бы в окно смотрела, и то полезнее! Но девочки не ссорились, их мирила болезнь. Часто к Тане приходила ревматолог Татьяна Ивановна, она даже приводила свою дочь, студентку медицинского института, и они вместе подолгу слушали Танино сердце. После этого разговаривали на своём птичьем языке. И всем было хорошо: докторам от того, что Таня оказалась таким интересным объектом для изучения, а Тане от пристального внимания докторов! Но увы, эта идиллия закончилась, когда Лену выписали, и Таня осталась одна. Её перевели в другую палату, в которой было много детей. Была соседка Ира, страдавшая астмой и постоянно надрывно кашлявшая. Был малыш Максимка, которому не было и года, но он лежал в больнице без мамы! Медсёстрам некогда было с ним возиться, и Таня переодевала его, расчёсывала его волосики, которые, казалось, никогда не знали расчёски, вытирала ему сопли и не только. Окно выходило во двор, а противоположная окну стеклянная стена – на пост медсестры, где круглые сутки горела лампа. Поэтому Таня перестала спать по ночам. Она еле дождалась выписки! Но радость её длилась недолго. В одну из ночей в интернате ей стало плохо с сердцем, и в «Таталежку» первый раз вызвали для неё скорую. Скорая посоветовала принимать корвалол в таких случаях и уехала. А вскоре наступили каникулы.

      Таня закрыла глаза и погрузилась в воспоминания, думая, что они нагонят на неё сон. Напрасно! Сердце продолжало свои акробатические трюки и не думало вспоминать о том, «как дышать». И вдруг Тане стало страшно! А вдруг сердце прямо сейчас совсем остановится, и она прямо сейчас умрёт? В голову полезли всякие ужасы. Таня тихонько позвала кого-то из девочек…

      Кто именно отозвался на Танин зов и сбегал в воспитательскую вызвать скорую, Таня не помнила. Помнила только, что приехали быстро. В комнате включили свет, и в ней появились, вместе с запахом табака и медикаментов,  доктор, молодой парень, явно вчерашний выпускник института, и мальчишка медбрат, без сомнений, студент-практикант. Они были очень весёлые и симпатичные. Особенно медбратик: длинный, белобрысый, с оттопыренными ушами, никак не помещавшимися под медицинскую шапочку. «Здрасте, девчонки! Ну чё тут у вас?» - весело спросил доктор. Его бодрое приветствие вызвало неоднозначную реакцию. Лена и Другая Таня любопытно высунули головы из-под одеял, куда они было спрятались от внезапного света. Новенькая же Лена, наоборот, пробурчала: «Блин, я уже спала! Завтра вставать!» - и, шумно поворочавшись, покрепче завернулась в одеяло. Доктор осмотрел Таню, задал свои обычные вопросы и сказал: «Ну давай, поехали прокатимся!»  Девочки от ужаса ещё больше высунулись из-под одеял и сочувственно смотрели на Таню. «В больнице имени Крупской тебя подлечат!» Таня не верила своим ушам. Опять больница!!! Сколько можно??? А как же конкурсный класс??? Мамочка!!! После некоторых переговоров  доктора с воспитателем о том, нельзя ли обойтись без больницы, Тане пришлось начать собираться. Доктор с медбратом, скучая, оглядели комнату девочек. Тут они заметили пакет с маминым печеньем, оставленный на столе.
;  О, а эт чё, домашнее печенье?  ;  живо поинтересовался доктор.
;  Да, мама напекла! – всхлипывая, ответила Таня.
;  Может угостите? А то нам ещё всю смену до утра работать!
;  Берите!
Тут внезапно из-под одеяла высунулась голова новенькой Лены:
;  Чуваки, не наглейте! Нам тоже оставьте!
;  А у вас найдется другой пакет?
;  У нас не магазин!
Доктор попросил медбрата поискать пакет в его чемоданчике.
;  Только из-под капельницы,  ;  растерянно сказал медбрат.
;  Пойдёт! Сыпь! Спасибо, девчонки! – ответил доктор.
    Таня наспех попрощалась с подругами. У тех, как и у неё,  стояли слёзы на глазах.
;  Ничего, Тутти, через недельку выпишут! – бодро сказала Лена.
;  Мы завтра к тебе приедем, ;  деловито пообещала  Другая Таня.
    На улице ждала старая раздрызганная машина «Скорой». В ней было очень холодно и тряско. За окном ночь, ничего не видно. Ехали долго. Таня совсем не понимала, по каким улицам её везут… И вскоре у неё возникло устойчивое ощущение: ну конечно же,  ей всё это снится! Бывают же такие дурные сны! Столько было всего за день: поезд, чемодан, сапоги, занятия, Галя, девчонки! И только вчера – мама, папа, дом… Такой плохой сон – это просто от сильной усталости или от сильных переживаний дороги, разлук, встреч…

   Но сон продолжался. В приёмном покое её снова осматривали, снова задавали  те же вопросы. Потом заставили переодеться во всё казённое, нестерпимо пахнувшее больницей, и повели по длинным белым коридорам. Первую ночь в Ленинграде после каникул Таня вновь должна была провести на продавленной железной больничной койке. Впрочем, она мало чем отличалась от интернатской. Да и спала она уже давно. Ведь не могло же быть всё так плохо на самом деле!