Россия 18 века. Анна Иоанновна

После неожиданной смерти Петра 11 престол вновь опустел. Во дворце началось смутное время: нужно было срочно подыскать для государства нового императора. В состав совета входило шестеро: канцлер Головкин, вице-канцлер Остерман, князь Дмитрий Голицын и трое Долгоруких. На заседании все были очень взволнованы, председатель не мог его вести от переполнявшего его горя: ведь только что прервалась прямая мужская линия дома Романовых, не забылось еще Смутное время… Словом, будущее страны преставлялось весьма неопределенным. К тому же осторожный Остерман в заседании отказался участвовать, заявив, что он как иностранец не считает себя вправе принимать решение о судьбе Российской короны.

Ведение собрания взял на себя сохранивший хладнокровие Дмитрий Михайлович Голицын. Смысл его речи был следующий: мужская линия императорской династии угасла, и законных наследников у императора Петра I больше нет. Дело в том, что брак Петра с Екатериной смущал многих, и дело было не только в ее низком происхождении, но и в том, что она являлась второй женой при живой первой супруге. Проблема усугублялась еще и тем, что при ее крещении в православной церкви восприемником был сын Петра – Алексей. То есть по церковным законам Екатерина приходилась Петру внучкой, и они вообще не имели права венчаться. А ко всему прочему, Марта-Екатерина до брака с Петром уже была замужем за драгуном Иоганном, который считался пропавшим без вести – но не умершим. Да и дочь Марта родила еще до свадьбы… Иными словами, существовала масса причин для признания цесаревны Елизаветы незаконнорожденной и не достойной занять престол.

Василий Лукич Долгорукий попытался было предъявить завещание покойного императора Петра II, но оно немедленно было признано фальшивкой. Сам фельдмаршал Долгорукий остановил брата, заявив, что завещание это действительно фальшиво. Он предложил кандидатуру престарелой царицы Евдокии, личным другом которой являлся, но и она была отвергнута.

Тут Голицын вспомнил о дочерях царя Иоанна. Старшая, Екатерина Ивановна, формально была замужем за герцогом Мекленбургским, мерзкий нрав которого вынудил ее вернуться в Москву. Однако формально она считалась замужней, супруг ее был жив, а со злым и глупым герцогом никому не хотелось связываться, поэтому кандидатура Екатерины была отвергнута. Младшая сестра, Прасковья, вышла замуж за частное лицо, отказавшись от прав на престол. Зато средняя сестра, вдовая Анна, устраивала всех, и Совет согласился на ее избрание.

Вот что заключил по этому поводу князь Голицын: «Поскольку мужская линия этого дома [дворца] полностью прервалась в лице Петра II, нам ничего не остается, как обратиться к женской линии и выбрать одну из дочерей царя Ивана — ту, которая более всего нам подойдет». Он же и назвал имя новой государыни: «Анна еще в брачном возрасте и в состоянии произвести потомство, она рождена среди нас и от русской матери, в старой хорошей семье, мы знаем доброту ее сердца и прочие ее прекрасные достоинства, и по этим причинам я считаю ее самой достойной, чтобы править нами».

Но при том добавил, что на ком бы выбор ни остановился, «надобно себе полегчить – чтобы воли прибавить». Как же это? И тогда Голицын изложил проект «Кондиций» – условий, ограничивавших самодержавную власть.

Осторожный Василий Лукич усомнился: «Хоть и зачнем это, но не удержим». – «Неправда, удержим!» – воскликнул Голицын. На том и порешили: постановив избрать герцогиню Курляндскую, ограничив императорскую власть.

***
В 1730 году Анна Иоанновна готовилась отметить свой 37-й день рождения. К моменту восхождения на престол новоиспеченная императрица детей не имела, и уже 20 лет «влачила жизнь вдовицы».

Еще в 1710 году по воле дяди, властного Петра 1, 17-летнюю Анну выдали замуж за юного герцога Курляндии. Петр это сделал в дипломатических целях укрепления отношений с Пруссией. Свадьба состоялась в поместье князя Меншикова в Петербурге. В народе тогда распевали песни о несчастной девушке, которую насильно, не по любви отдают за «басурманина». Точно неизвестно, каково было желание самой Анны, но против воли грозного дяди идти она не посмела.

В честь свадьбы Петр I организовал большой пир. Молодожены долго гостили в столице России и отправились в свои владения только через два месяца. Все это время в Петербурге новоиспеченный супруг Анны по заведенному обычаю, пировал, а накануне отъезда и вовсе решил посостязаться с Петром в искусстве винопития. Соревноваться с Петром 1 в этом деле ему оказалось не под силу, по дороге домой юному герцогу стало плохо, и он, не доехав до своих владений, скончался. По заключению врачей произошла его смерть из-за чрезмерного употребления спиртного.

И Анна, овдовевшая через 2,5 месяца после свадьбы, была вынуждена вернуться к матери. Однако через два года по указу Петра I ее снова отправили в Курляндию, так как Петру было важно застолбить свои новые владения. К тому моменту герцогский замок был разграблен, так что Анне и ее двору пришлось буквально начинать все с нуля. Вместе с герцогиней в Курляндию приехал граф Петр Бестужев-Рюмин, которого отправили в качестве ее помощника. Он стал не только помощником, но и фаворитом Анны на долгие годы.

Почти 15 лет Анна состояла с Бестужевым в близких отношениях. Историки и сегодня не могут объяснить ее сильную привязанность к графу, который был старше ее на 29 лет. Возможно, ей, как и любой женщине, просто хотелось чувствовать защиту и поддержку. Герцогиню явно тяготила вдовья жизнь, поэтому она прощала графу и тяжелый характер, и нескрываемые измены.

Возможно, именно поэтому в 1726 году, когда Анне поступило внезапное предложение руки и сердца от французского полководца, графа Морица Саксонского, она, не раздумывая, ответила согласием. Граф был настолько обаятелен, что герцогиня не поняла, что ее просто используют. Для Морица это была чистой воды авантюра: с помощью брака с Анной Иоанновной он хотел заполучить титул герцога Курляндского и заодно породниться с императорской семьей.

Когда о готовящейся свадьбе узнали в Петербурге, поднялся настоящий переполох: авантюра французского графа нарушала баланс военных сил России, Пруссии и Австрии. Князь Меншиков стремглав помчался в Курляндию и с позором изгнал Морица. Анна была безутешна. Не спасал даже граф Бестужев: в июне 1727-го Меншиков отозвал его из Курляндии. На этот раз герцогиня была просто раздавлена. Найдены как минимум 26 писем Анны, написанных с июня по октябрь того же года, в которых она просила, настаивала, требовала, а потом и умоляла не забирать у нее хотя бы Бестужева. Мольбы были тщетны.

К счастью, Анна убивалась недолго. Уже в октябре сердце 34-летней герцогини покорил новый возлюбленный. Избранником ее стал Эрнст-Иоганн Бирен или Бирон – курляндский дворянин. Злопыхатели утверждали, что он был внуком придворного конюха. В своей фамилии Бирен он специально изменил одну букву, чтобы она звучала благородно, как фамилия старинного герцогского рода.

Некоторое время он учился в Кенигсбергском университете, но не окончил курс: из-за какого-то нехорошего происшествия – то ли мошенничества в карты, то ли даже убийства – Бирону пришлось бежать и вернуться в Митаву. Там он сумел втереться в доверие к гофмаршалу Петру Бестужеву-Рюмину, и стал появляться при дворе вдовствующей герцогини Анны Иоанновны. Даже много лет спустя самые ярые недоброжелатели Бирона признавали, что внешне он был очень хорош собой: стройный, великолепно сложенный, с эффектным гордым профилем. Он привлек внимание Анны, получил звание камер-юнкера ее двора и стал ее любовником. Они прожили вместе, как муж и жена, семнадцать лет, до самой смерти Анны. По ее настоянию Бирон женился на девице Бенигне Готлибе – горбатой и рябой, к тому же, по выражению современников, «неспособной к супружеской жизни». У Анны с Эрнстом-Иоганном было несколько детей – все они официально считались детьми Бенигны, но кто их настоящая мать, ни для кого не было секретом.

Наличие у Эрнста номинальной семьи ничуть не мешало этому союзу. Бирон, его супруга и Анна составили одну семью: вместе катались на санях, слушали орган, играли в карты. Надо сказать, что русские люди этот любовный треугольник не смогли понять, осудили и прокляли. Особенно Бирона. Ему же было плевать на недовольство окружающих: он умело и нежно обращался с Анной, что позволило ему долгие годы оставаться ее фаворитом.

Современники отмечали особенно сильную привязанность Анны к младшему сыну Бирона- Карлу. До десяти лет мальчик спал в кроватке, которую ставили в опочивальне Анны Иоанновны. К слову, когда в 1730 году герцогиня отправилась в Москву на Совет, она взяла с собой только Карла, в то время как сам Бирон с семейством остался в Курляндии. Правда, ненадолго.

В Москве Анна выслушала условия, при которых возможно ее восхождение на трон. Тайный Совет был готов предоставить герцогине власть, но с «некоторыми ограничениями». Эти ограничения были названы кондициями, и согласно им Анна не могла объявлять войну или заключать мир, вводить новые подати и налоги, расходовать казну по своему усмотрению, производить в чины выше полковника, лишать дворян жизни и имущества, а также вступать в брак, рожать детей и назначать преемника на престол.

Одним словом, у будущей императрицы не было никаких прав. Анна Иоанновна приняла условия Совета, вернулась в Курляндию, собрала вещи и отправилась в столицу — в сопровождении Бирона и верных курляндских баронов. Позже выяснилось, что герцогиня только притворялась покорной. 

Многих при дворе не устроило предложение Верховного тайного совета ограничить самодержавие. Все привыкли интриговать, желая выслужиться перед одним государем, а теперь задача осложнялась: пришлось бы угождать сразу нескольким верховникам.

Ягужинский, не мешкая, отправил Анне доверенного человека, который разъяснил герцогине, что позднее можно от Кондиций и отказаться. Эта поездка не осталась незамеченной: на обратом пути курьера схватили, кинули в тюрьму, били кнутом, подвешивали на дыбе… Вслед за ним был арестован и сам Ягужинский, с которым обошлись мягче, просто кинув в тюрьму.

Испуганная Анна тут же заверила верховников, что не желает знаться с заговорщиками и всем довольна, подписала «Кондиции» и поспешно выехала в подмосковное село Измайлово. Здесь ее встретили сестры – Екатерина и Прасковья.

В первые же дни в России с Анной сблизилась Марфа Ивановна Остерман. Андрей Иванович Остерман при дворе не показывался, ссылаясь на болезнь, но через свою умную и деловитую супругу давал будущей государыне весьма ценные советы. Состоялась коронация, подданных привели к присяге.

Скоро императрица почувствовала себя увереннее и решила избавиться от верховников. Для этого она устроила целое представление. В тронном зале она собрала всех придворных. Из толпы выступил граф Матвеев, заявив, что имеет поручение открыть императрице глаза на то, что верховники ввели ее в заблуждение. Федор Андреевич Матвеев имел личные причины для такого выступления: он был заклятым врагом Долгоруких. Теперь он намеревался свести счеты. Матвеев громко заявил, что Россия в продолжение веков была управляема царями, а не каким-либо Советом, вот и теперь русские дворяне умоляют ее взять в свои руки бразды правления. На эту речь императрица отвечала притворным удивлением.

– Как, – спросила она, – разве не по желанию всего народа я подписала поднесенный мне в Митаве акт?
– Нет! – отвечало собрание единодушно.

Тогда она обратилась к князю Долгорукому со словами:
– Так ты меня обманул, князь Василий Лукич? – Затем она приказала великому канцлеру принести подписанные ею «Кондиции», заставив его прочесть содержание вслух. Она останавливала его после каждого пункта, спрашивая присутствующих, удовлетворяет ли это условие нацию. Каждый раз собрание отвечало отрицательно. В заключение императрица взяла документ из рук канцлера и, разорвав его пополам, сказала:
– Следовательно, эти бумаги лишние!

За сим последовало всеобщее ликование и торжество.

Многие мемуаристы передают слова Дмитрия Михайловича Голицына, будто бы сказанные им при выходе из тронного зала: «Пир был готов, но званые не захотели явиться. Знаю, что головой отвечу за все, что произошло, но я стар, жить мне недолго. Те, кто переживет меня, натерпятся вволю».

28 апреля Анна вторично короновалась, осыпав милостями тех, кто помогал ей в борьбе с верховниками. Она освободила Ягужинского и страдальца-курьера. А затем последовала ожидаемая расправа: почти все верховники были отправлены в ссылку.

Современники описывали еще один эпизод, раскрывающий характер Анны: «Во время коронации Анны Иоанновны, когда государыня из Успенского собора пришла в Грановитую палату и поместилась на троне, вся свита окружила ее, но вдруг государыня встала и с важностию сошла со ступеней трона. Все изумились, в церемониале этого указано не было. Она прямо подошла к князю Василию Лукичу Долгорукому, взяла его за нос и повела его около среднего столба, которым поддерживаются своды. Обведя кругом и остановившись напротив портрета Грозного, она спросила:

– Князь Василий Лукич, ты знаешь, чей это портрет?
– Знаю, матушка государыня!
– Чей он?
– Царя Ивана Васильевича, матушка.
– Ну, так знай же и то, что я хотя баба, да такая же буду, как он: вас семеро дураков сбиралось водить меня за нос, а я тебя прежде провела, убирайся сейчас в свою деревню, и чтоб духом твоим не пахло!»

***

Дмитрий Михайлович Голицын официально в ссылку не отправился, но был вынужден удалиться в свое имение. Там он прожил еще шесть лет, собирая библиотеку, а затем его все же настиг гнев Анны: по надуманному обвинению семидесятилетний старик был арестован и отправлен в Шлиссельбург, где и умер в 1737 году.

Участь Долгоруких оказалась особенно тяжела. Теперь все те, кто еще недавно заискивал перед родственниками государыни-невесты Петра 11, отстранились от них.

Новоиспеченная императрица Анна Иоанновна не желала терпеть рядом Екатерину Долгорукову, которую прочили на престол. Поэтому княжна была насильно пострижена в монахини в Томском Христорождественском монастыре.

Ее много лет держали в крошечной келье, не допуская к ней никого. Но лишения не сломили эту женщину. Так, она наотрез отказалась отдать обручальное кольцо, подаренное ей Петром II. Монастырской игуменье – бывшей крепостной – не боялась указывать на ее место. Однажды она чем-то разозлила старуху, и та замахнулась на нее четками. Княжна спокойно уклонилась от удара и произнесла: «Учись уважать свет и во тьме, не забывай: я – княжна, а ты – холопка!»

Остальные Долгорукие были сосланы в Березов – городок в Тобольской губернии, расположенный на острове, омываемом двумя сибирскими реками, среди лесистых тундр, основанный лет за сорок до этого. Даже в девятнадцатом веке там насчитывалось чуть более тысячи жителей. Почва там не оттаивала на лето, а среднегодовая температура была 3–4 градуса ниже нуля.

На пустынном острове совершенно ничего не росло, кроме капусты, невозможно было разводить домашних животных, и даже хлеб приходилось доставлять за тысячу верст водою. Снег не сходил в течение восьми месяцев, а морозы были столь сильны, что стекла в окнах трескались, так что злополучным обывателям, чтобы не лишиться вовсе солнечного света, в окна бедных своих хижин приходилось вставлять чистые льдины.

Сохранились воспоминания жены Ивана Долгорукого – Натальи Борисовны, нежной и преданной женщины, влюбленной в своего мужа. Урожденная Шереметева, она была просватана за временщика еще при жизни Петра II. После кончины императора родственники уговаривали ее расторгнуть помолвку – но девушка и слышать не хотела. Свадьба состоялась уже после воцарения Анны – «грустная свадебка», по выражению самой Натальи: даже гости побоялись прийти к опальному Долгорукому.

Все уже понимали, что их ждет ссылка, только наивная влюбленная Наталья не верила: «Как же могут невинных сослать?» – повторяла она, не веря никаким наветам на своего мужа.

Когда приговор о ссылке был объявлен, ей снова предложили вернуться в дом родителей – она отказалась. И беременная последовала в ссылку за мужем. Причем оказалась столь непрактична, что даже не сообразила прихватить с собой побольше драгоценностей, чтобы иметь возможность подкупать охранников, выпрашивая поблажки.

Наталья описала весь долгий-долгий путь на утлом суденышке по сибирским рекам. То, как страшна была гроза на реке, как плакала она от тоски, как придумывала себе развлечения, чтобы скоротать время: «…куплю осетра и на веревку его; он со мною рядом плывет, чтоб не я одна невольница была и осетр со мною».

В Березове восемь лет бывшие временщики прожили в бедности и лишениях в далекой северной деревушке. Алексей Григорьевич начал сильно пить, поколачивал сына и сноху и умер в ссылке. А судьба остальных была еще тяжелее: спустя восемь лет последовал новый донос, вскрылось дело о фальшивом завещании. Началось новое расследование, что в те времена означало одно – пытки. По приговору суда князь Иван был колесован, Василию Лукичу, Сергею и Ивану Григорьевичам отрубили головы.

Младшему брату, Василию, было запрещено учиться, а по достижении 15 лет он должен был быть отправлен в солдаты без права производства. Так оно и стало, но при осаде Очакова Василий отличился, и фельдмаршал Миних, свидетель его подвига, не зная имени солдата, тут же произвел его в офицеры. Когда же Миниху сообщили, что только что награжденным им солдат – опальный Долгорукий, фельдмаршал воскликнул: «Миних никогда не лгал! Я объявил ему, что он произведен, и он так и останется офицером». И сумел настоять на своем. Известно, что впоследствии Василий Михайлович стал генерал-губернатором Москвы.

***
Анны Иоанновна оказалась совсем не доброй, как надеялись верховники, а хитрой, жестокой и мстительной правительницей. Началась одна из самых мрачных страниц в истории государства, получившая по имени «фаворита» Императрицы Эрнста-Иоганна Бирона (1690–1772) название «бироновщины». Все русское умалялось и третировалось, а главные посты в государстве получали понаехавшие немецкие голодранцы, ставшие в России князьями и баронами: Остерманы, Минихи, Левенвольде, Шумахеры и другие. Императрица постоянно боялась заговоров, из-за чего шпионаж и доносы в эти годы особенно поощрялись. Очень быстро после ее прихода к власти был восстановлен петровский карательный орган - Канцелярии тайных розыскных дел с пыточной камерой. Та самая тайная канцелярия, которая была закрыта по приказу милосердного мальчика-царя Петра 11.   

В годы правления Анны за малейший жест или неосторожное высказывание людей казнили или отправляли в ссылку. За десять лет было казнено более тысячи человек,  и сослано в Сибирь более 20 тысяч человек. В числе их было 5000, местожительство которых осталось навсегда неизвестным и о которых нельзя было получить ни малейшего известия. Конечно, перещеголять в пытках и казнях Петра Великого было невозможно, однако и при Анне их было достаточно. И ее фаворит Бирон принимал в этих расправах самое активное участие.

Любое неосторожно сказанное слово грозило арестом и ссылкой в Сибирь. Чаще всего болтуна хватали в тот момент, когда он считал себя вне всякой опасности, люди в масках сажали его в крытую повозку и увозили в неизвестном направлении.

Полковник Манштейн описал одну из «шуточек» герцога Бирона:
«Некто Сакен, дворянин, стоя под вечер у ворот своей мызы, внезапно был схвачен и увезен в крытой повозке. В течение двух лет его возили по разным провинциям, скрывая от глаз его всякую живую душу: и сами проводники не показывались ему с открытым лицом. Наконец, по истечении этого времени, ночью отпрягли лошадей, а его оставили спящим в повозке. Он лежал до утра, полагая, что снова поедут как обыкновенно. Утро настало, но никто не приходил; вдруг он слышит, что около него разговаривают по-курляндски; он отворяет дверцы и видит себя у порога своего собственного дома. Сакен пожаловался герцогу; этот сыграл только комедию, послав и со своей стороны жалобу в Петербург».

Избавившись от Верховного Совета, Анна Иоанновна ведение всех государственных дел доверяла вести своим курляндским любимцам: герцогу Бирону, барону Остерману и генерал-фельдмаршалу Миниху.

Конечно, главные решения принимал Эрнст Бирон: самонадеянный, эгоистичный и жадный до власти. Анна же к политике не тяготела — ее больше привлекали развлечения. Именно поэтому многие решения фаворита даже не согласовывались с ней. Сложившаяся в те годы система управления в истории получила название «бироновщина», представляющая собой политический террор, казнокрадство, неуважение к русским традициям, распущенность и жестокость.

Фаворита Анны Иоанновны Бирона современники ненавидели. Они отзывались о нем, как о человеке не слишком умном, плохо образованным и с мерзким характером.
"Представителен собой, но взгляд у него отталкивающий", – писала о нем леди Рондо.
"Характер Бирона был не из лучших: высокомерный, честолюбивый до крайности, грубый и даже нахальный, корыстный, во вражде непримиримый и каратель жестокий", – отмечал Манштейн.

Ненависть у окружающих вызывала и его глупая, вульгарная фиктивная супруга. Компенсируя свое унизительное положение подставной жены, в своей приемной она устроила подобие трона и принимала гостей, сидя в креслах, поставленных на возвышении под балдахином, украшенным герцогской короной. И мужчинам и дамам, здороваясь, она подставляла для поцелуя обе руки и негодовала, когда ей целовали только одну.

Раздражали придворных и дети Бирона, которым позволялось все: ведь это были дети Анны. Отпрыски эти были донельзя распущенны и вульгарны. Вот что рассказывал Петр Долгорукий:

«…Любимым их развлечением было обливать вином платья придворных и потихоньку, подойдя сзади, срывать с них парики. Маленькому Карлу пришла раз фантазия бегать по залам дворца с прутиком в руках и стегать им придворных по ногам. Он подбежал к графу Рейнгольду Левенвольде, но тот, перепрыгнув с ноги на ногу, избежал удара. Тогда мальчишка пристал к генерал-аншефу князю Ивану Федоровичу Барятинскому. В эту минуту вошел Бирон. Барятинский, обыкновенно очень почтительный и заискивающий, подошел к герцогу, пожаловаля на его сына и прибавил, что скоро станет затруднительным бывать при дворе. Глаза Бирона засверкали. Он смерил князя с головы до ног и презрительно обронил: “Если вы недовольны, подайте в отставку, я обещаю, что она будет принята”. И прошел дальше, здороваясь с другими. Барятинский в отставку не подал».

Однажды Бирон спросил шута Кульковского:
– Что думают обо мне россияне?
– Вас, Ваша Светлость, – отвечал он, – одни считают Богом, другие сатаною и никто – человеком.

***
Ненавидели сильно Бирона, но не любили и императрицу Анну Иоанновну.
Как ее только не называли! Описывая ее внешность, говорили, что она была огромного роста и непомерно толстая, что на верхней губе и подбородке у нее росли жесткие черные волосы, что она свирепо вращала глазами и вообще больше походила на мужчину, чем на женщину.

Во всех учебниках приводится описание ее внешности, данное Натальей Долгорукой, которая имела все основания ненавидеть императрицу: «Престрашного была взору! Отвратное лицо имела; так была велика, когда между кавалерами идет, всех головой выше, и чрезвычайно толста».

Однако находились и более благосклонные описания Анны. Вот как описывала ее леди Рондо: «Она почти моего росту, но несколько толще, со стройным станом, смуглым, веселым и приятным лицом, черными волосами и голубыми глазами. В телодвижениях показывает какую-то торжественность, которая вас поразит при первом взгляде; но когда она говорит, на устах играет улыбка, которая чрезвычайно приятна. Она говорит много со всеми и с такою ласковостью, что кажется, будто вы говорите с кем-то равным. Впрочем, она ни на одну минуту не теряет достоинства монархини; кажется, что она очень милостива и думаю, что ее бы назвали приятною и тонкою женщиною, если б она была частным лицом».

О развлечениях императрицы слагались легенды. Чем глупее, грубее и непристойнее была забава, тем охотнее Анна Иоанновна устраивала ее во дворце. Императрица просто обожала пустую болтовню и сплетни, поэтому со всего государства к ней свозили девиц, которые могли вести самые пошлые разговоры, рассказывать небылицы и слухи. И просто болтать без остановки.

При дворе Анны Иоанновны было много шутов, из которых два были шутами еще при Петре I: Балакирев, человек из очень хорошей семьи, и д’Акоста, крещеный португальский еврей, которому Петр I, шутки ради, подарил необитаемый островок на Балтийском море, с титулом «царя Самоедского».

Третьим был итальянец Педрилло, приехавший в Россию в качестве первой скрипки театрального оркестра и перешедший на более выгодную должность придворного шута. Его шутки были самого гнусного толка, но он сумел скопить приличное состояние и уехал в Италию богатым человеком. А вот Тимофей Кульковский, по прозвищу Квасник, бывший прапорщик, действительно отличался остроумием.

Кроме них были еще трое шутов, принадлежавших к аристократическим родам: князь Михаил Алексеевич Голицын, князь Никита Федорович Волконский и Алексей Петрович Апраксин. Волконского императрица обратила в шуты по давнишней злобе к жене его, Аграфене Петровне, дочери Петра Бестужева, а Голицына и Апраксина – за то, что те приняли католическую веру.

Голицын за границей женился на итальянке, но в России этот брак признан не был. Князя сделали шутом, и от постоянных унижений он, по-видимому, на самом деле тронулся рассудком. В последний год своего царствования императрица женила его на уродливой калмычке-шутихе Анне Бужениновой. Именно на их свадьбе на Неве был выстроен знаменитый ледяной дом, где стены, двери, окна, вся внутренняя мебель и посуда были изо льда. В таком-то ледяном доме отправлялся свадебный праздник, горело множество свечей в ледяных подсвечниках, и брачное ложе для новобрачных было устроено на ледяной кровати. На этот праздник выписаны были участники из разных краев России: из Москвы и ее окрестностей доставили деревенских женщин и парней, умеющих плясать; со всех областей России повелено было прислать инородцев по три пары мужского и женского пола – татар, черемис, мордвы, чувашей и других, «с тем, чтобы они были собою не гнусны и одеты в свою национальную одежду, со своим оружием и со своей национальной музыкою».

Публику развлекали, отливая из льда гигантские линзы, с помощью которых поджигали порох. Французский посол Шетарди особенно восхищался ледяными пушками, стрелявшими настоящим порохом.

Менее всего и послов, и ученых волновала судьба новобрачных: их заперли на всю ночь в холодном доме, и страже было запрещено выпускать их до утра. Жизнь им сохранило то, что предусмотрительная невеста запаслась теплым тулупом.
А Анна Иоанновна после этой затеи еще долго находилась в прекрасном настроении.

Историк Костомаров описывает, как три сиятельных шута каждое воскресенье забавляли ее величество: когда государыня в одиннадцать часов шла из церкви, они представляли перед нею из себя кур-наседок и кудахтали. Иногда государыня приказывала им барахтаться между собою, садиться один на другого верхом и бить кулаками друг друга до крови, а сама со своим любимцем Бироном потешалась таким зрелищем.

Рассказ Петра Долгорукова: «Как-то Бирон сказал Педрилло: "Правда ли, что ты женат на козе?” – “Ваша светлость, не только женат, но моя жена беременна, и я надеюсь, мне дадут достаточно денег, чтобы прилично воспитать моих детей”. Через несколько дней он сообщил Бирону, что жена его, коза, родила, и он просит, по старому русскому обычаю, прийти ее навестить и принести в подарок, кто сколько может, один-два червонца. На придворной сцене поставили кровать, положили на нее Педрилло с козой, и все, начиная с императрицы, за ней двор, офицеры гвардии, приходили кланяться козе и одарили ее. Это дикое шутовство принесло Педрилло около 10 тысяч рублей».

Для своих шутов императрица установила особый орден – Сан-Бенедетто, так сильно напоминавший орден Святого Александра Невского, что это очень многих смущало.

Обыкновенно стрельбищные и шутоломные забавы происходили перед обедом; после обеда императрица ложилась отдыхать, а вставши, собирала своих фрейлин и заставляла их петь песни, произнося повелительным голосом: «Ну, девки, пойте!» А если какая из них не умела угодить своей государыне, за то получала от нее пощечину.

Но пожалуй, любимой забавой императрицы оставалась охота. Для этого ко двору регулярно свозили самых разных животных, выпускали в лес, а Анна Иоанновна на них охотилась. Больше всего государыня любила стрелять в пролетающих мимо дворца птиц, поэтому практически в каждом зале для нее было заранее приготовлено заряженное ружье.

При Анне Иоанновне пировали не меньше, чем во времена Екатерины I. Но главным отличием было то, что все застолья второй императрицы проходили без алкоголя. По всей видимости, неприязнь к спиртному возникла у Анны после кончины с перепою ее первого и единственного супруга.

Только один день в году императрица делала исключение: 19-го января — в годовщину ее восшествия на престол — все гости при поздравлении должны были, встав на одно колено, осушить бокал вина. К слову, однажды одному из придворных это чуть было не стоило жизни. Императрица отпила из бокала и передала его князю Куракину. А тот имел неосторожность протереть бокал салфеткой. «Как? Ты мною брезгуешь?!» — в ярости закричала Анна Иоанновна. Тогда только заступничество Бирона спасло Куракина от пыток в Тайной канцелярии.

Анна Иоанновна тратила огромные суммы на наряды (и придворных заставляла одеваться по последней моде), но никакие платья и украшения не могли скрыть ее неухоженный вид. Императрица была очень ленива и мало заботилась о своей внешности, оставаясь тучной, мужеподобной и неопрятной.

Просыпалась она рано и подолгу просто лежала в постели. Потом пила кофе, затем несколько часов рассматривала свои драгоценности, а к обеду — без должного туалета — принимала министров и, не читая, подписывала нужные бумаги.

А дальше царица направлялась к Бирону: законная супруга фаворита удалялась, оставляя любовников наедине. Только к вечеру императрица вызывала фрейлин, которые наконец ее умывали, причесывали и одевали.

***
Приобрела недобрую славу императрица Анна Иоанновна не только из-за шутовской свадьбы в ледяном доме, но и из-за нашумевшего дела Волынского.

Артемий Петрович Волынский происходил из древнего рода. Он был хорошо образован, имел значительную библиотеку. На государевой службе был с 1704 года. В 1715 году Петр отправил Волынского в Персию, «в характере посланника». Затем он был произведен в генерал-адъютанты и назначен губернатором в Астрахани. Здесь он навел порядок в администрации и наладил отношения с калмыками.

Волынский был умным и талантливым человеком. Им были написаны многочисленные рассуждения и проекты «о гражданстве», «о дружбе человеческой», «о приключающихся вредах особе государя и обще всему государству». В «Генеральном проекте» об улучшении в государственном управлении, написанном им по собственному побуждению, и в «проекте о поправлении государственных дел» содержались мысли, которые не могли не напомнить Анне попытку верховников ограничить ее власть. Так, например, он считал, что дворянство должно участвовать в управлении государством, настаивал вернуть главенствующую роль Сенату, писал о важности образования для дворян и представителей других сословий.

В 1738 году Волынский стал кабинет-министром. Он быстро привел в порядок дела кабинета, расширил его состав, подчинил контролю кабинета коллегии военную, адмиралтейскую и иностранную. В 1739 году он был единственным докладчиком у императрицы Анны Иоанновны по делам кабинета.

Достигнув такого влияния. Волынский решил, что может больше не считаться ни с кем. Непосредственной причиной краха его карьеры стала расправа, учиненная всесильным кабинет-министром над несчастным бумагомаракой – поэтом Тредиаковским.

Вот что рассказал Петр Долгорукий: «Во время “курьезной” свадьбы несчастного Голицына в феврале 1740 года Волынский выхлопотал себе председательство в “машкарадной комиссии”, желая этим угодить императрице. Понадобились подобающие случаю вирши. Волынский послал за придворным пиитом Тредиаковским и велел привести его на так называемый “слоновый двор” (помещение для слона, подаренного императрице персидским шахом), где он сосредоточил все хлопоты и приготовления к “потешной” свадьбе.

Посланный за пиитом кадет Криницын поссорился с ним дорогой и, вернувшись, пожаловался Волынскому. Тот приказал Криницыну надавать Тредьяковскому пощечин, вручил несчастному пииту тему для виршей и приказал, чтобы через день, ко дню торжества 6 февраля, они были готовы.

Тредьяковский на другой день отправился с жалобой к Бирону; в своей челобитной он писал, что “припадает к стопам его высокогерцогской светлости”. Припасть к стопам ему не удалось, так как в приемной его увидел Волынский, подошел к нему и спросил: “Ты чего здесь?” Испуганный пиит не мог вымолвить слова. Обер-егермейстер, не стесняясь присутствующими, дал ему пощечину и, схватив за ворот, вытолкал из приемной. Затем он дал распоряжение арестовать его и увезти. В тот же день, в присутствии Волынского, Тредьяковского раздели, разложили и дали ему семьдесят палочных ударов. Кончив наказание, Волынский спросил: “Что ты делал в приемной у герцога?” Тредиаковский не мог говорить. Его опять положили и дали еще тридцать палок. Затем его заперли и приказали учить стихотворение, которое он должен был читать на празднике.

На следующий день, в среду, 6 февраля, после полудня Тредиаковский, в маске и костюмированный, под конвоем двух солдат был отправлен в бироновский манеж, где давался пир. После того как пиит дрожащим голосом сказал комические стихи, так мало подходившие к его настроению, его опять увезли и посадили под арест. В четверг в 10 часов утра Волынский велел его привести к себе и сказал, что раньше, чем даст ему свободу, должен дать ему еще несколько палок. Тредиаковский, в слезах, на коленях, просил его помиловать. Волынский остался глух, несчастному дали еще десять ударов и наконец отпустили. Тредиаковский подал жалобу в Академию наук, где он был секретарем. Лекарь академии засвидетельствовал, что у пиита вся спина в ссадинах и синяках. Дело было такое обыденное при нравах того времени, что на него никто не обратил серьезного внимания. Волынский смеялся и говорил об академиках, Куракине и Головине, покровительствовавших Тредиаковскому: “Пусть на меня сердятся, а я натешился и свое взял”».

Но и у поэта были свои заступники: дело дошло до ушей императрицы. Анна разгневалась, но еще больше возмутился Бирон, считавший Тредиаковского «своим» человеком. Остерман и Бирон представили императрице донесения о «бунтовских речах» Артемия Петровича и потребовали суда. Императрица долго не соглашалась, Бирону даже пришлось прибегнуть к угрозам: «либо он, либо я», – заявил он Анне Иоанновне.

Следствие велось с пристрастием: Волынского пытали на дыбе и били кнутом. Ему приписывали намерение произвести переворот в пользу Елизаветы Петровны, но это обвинение он отвергал до конца.

В пятницу, 20 июня, состоялось единственное заседание суда. Приговор был ужасен: Волынскому отрезать язык и живым посадить на кол; детей Волынского сослать на вечную каторгу в Сибирь и конфисковать все имущество. Внук Александра Нарышкина впоследствии рассказывал, что, выходя из суда, его дед, успев сесть в экипаж, потерял сознание; его привезли домой и не могли привести в чувство; ночью он бредил и кричал, что он изверг, что он приговорил невинных, приговорил своего брата…

После восшествия на престол императрицы Елизаветы спросили однажды другого члена суда, не было ли ему слишком тяжело, когда он подписывал тот приговор. «Разумеется, было тяжело, – ответил он, – мы отлично знали, что они все невинны, но что поделать? Лучше подписать, чем самому быть посаженным на кол или четвертованным».

Говорили, что Анна не хотела подписывать этот приговор, настоял Бирон. Императрица плакала, а фаворит угрожал уехать в Курляндию. В итоге приговор, подписанный Анной Иоанновной, был несколько мягче вынесенного на суде: Волынскому отрубить голову, предварительно отрезав язык и правую руку. На Сытном рынке недалеко от крепости был воздвигнут эшафот. Еще в камере Волынскому отрезали язык. Его надо было везти на казнь, но кровь лилась изо рта ручьем. На приговоренного надели тяжелый намордник, завязали его так, чтобы рот нельзя было открыть, и повезли. Несчастный захлебывался и, когда телега доехала до эшафота, был почти без сознания. Состоялась казнь. 

Современники воспринимали эту ужасную казнь, как расправу "немецкой" политической партии при дворе Анны Иоанновны над партией "русской". Впоследствии над могилой Волынского поставлен был памятник: белая урна на гранитном пьедестале. Памятник существует и до сих пор. На нем надпись: «Во имя трех лицех Единого Бога Здесь лежит Артемий Петрович Волынской которой жизни своея имел 51 год».

Судьба же пиита Тредьяковского сложилась как будто совсем неплохо. После избиения, учиненного над ним Волынским, Василий Кириллович даже сумел выхлопотать себе вознаграждение в 360 рублей.
В 1742 году он женился, в 1745-м был пожалован в профессоры «как латинския, так и российские элоквенции».
Но уже в 50-е годы Тредиаковский, по его собственному выражению, был ненавидим и презираем всеми, «прободаем сатирическими рогами, изображаем чудовищем». В конце XVII и в XIX веках его было принято считать бездарностью…

В 1765 году Екатерина II разобрала дело Волынского и признала его примером беззакония:
«Императрица Анна своему кабинетному министру Артемью Волынскому приказывала сочинить проект о поправлении внутренних государственных дел, который он сочинил и подал; осталось его полезное употребить, неполезное оставить из его представления. Но, напротив, его злодеи, кому его проект не понравился, из этого сочинения вытянули за волос, так сказать, и возвели на Волынского изменнический умысел, будто он себе присвоить хотел власть государя, что отнюдь на деле не доказано. Еще из того дела видно, сколь мало положиться можно на пыточные речи, ибо до пыток все сии несчастные утверждали невинность Волынского, а при пытке говорили все, что злодеи их хотели».

***
Анна Иоанновна долго думала, кого назначить своим преемником. Императрица продолжала влачить жизнь вдовы, не имея официальных детей, поэтому внимательно смотрела за своими родственниками. Особенно пристально государыня следила за дочерью своей сестры — Анной Леопольдовной.

Девушку выдали замуж за одного из немецких герцогов, и вскоре у них родился сын Иоанн Антонович. 16 октября 1740 года императрице внезапно стало плохо. Анна Иоанновна поняла, что конец близок, и тут же подписала два документа: о наследовании престола трехмесячным Иоанном Антоновичем и о регентстве (временном правлении) Бирона до совершеннолетия мальчика.

Уже на следующий день 47-летняя императрица скончалась. Бирон недолго горевал о смерти Анны Иоанновны. Имея законную власть в руках, он стал править еще более жестоко и самоуверенно. Но продержался меньше месяца: в ноябре Анна Леопольдовна, заручившись поддержкой Миниха, организовала заговор против Бирона. Любовника покойной императрицы хотели казнить, но позже помиловали и отправили с семьей в ссылку, лишив имущества.

23-летняя Анна Леопольдовна объявила себя правительницей при младенце-императоре, что совершенно не нравилось народу. День за днем процветало беззаконие, несмотря на то, что государственными делами ведал Миних. Обстановка накалялась, и меньше чем через год грянул новый дворцовый переворот под предводительством Елизаветы Петровны — дочери Петра I...

Список литературы:
1. Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей. Императрица Анна Ивановна и её царствование
2. Курукин И. В. Анна Иоанновна. — М.: Молодая гвардия, 2014. — 430 с. — (Жизнь замечательных людей).
3. Павленко Н. И. Герцогиня Курляндская на пути к российскому трону.
4. Петрухинцев Н. Н. Царствование Анны Иоанновны: формирование внутриполитического курса и судьбы армии и флота 1730—1735. — МГУ им. Ломоносова. — СПб.: Алетейя, 2001. — 352 с. — ISBN 5-89329-407-6.
5. Соловьёв С. М. История России с древнейших времён. Т. 19. Гл. 3
6. Строев В. Н. Бироновщина и Кабинет министров. Очерк внутренней политики императрицы Анны. Историческое исследование. — Ч. 1. 1730—1735 гг. — М.: Типография Императорского Московского университета, 1909. — 207 c.
7. Шестакова А. Ф. Черты домашней жизни императрицы Анны Иоанновны / Примеч. П. И. Бартенева Архивная копия от 16 сентября 2019 на Wayback Machine // Русский архив, 1904. — Кн. 1. — Вып. 3. — С. 523—526.
8. Шубинский С. Н. Императрица Анна Иоанновна, придворный быт и забавы. 1730—1740 Архивная копия от 29 сентября 2011 на Wayback Machine // Русская старина, 1873. — Т. 7. — № 3. — С. 336—353.