Девочка-ундина

Сколько прелестных слов хотел я ей сказать...
Сколько чудесных, пылающих алым пламенем взглядов, объятий я для неё заготовил. Сердце ныло, как в перемену погоды, от сладкой истомы любви. Но всё исчезло вмиг, как дым потухшего костра ползёт трусливо вон от дуновенья ветра и смешивается с туманом над озером.
Мне казалось, что я изучил её полностью - каждый изгиб её тела, каждую линию её лица. Тела баламутной русалки с тонкими руками и манящими персями. Лица ундины, что годы странствий в пучинах вод (иль жизни средь людей?) ослабили, сделали скрытной и недоверчивой...

Никто, я уверен, никто из мужчин не увидит её так, как вижу её я один. Не видят они блеск русалочьих глаз, не видят той страсти, что закована в тонком теле её. Видят лишь женщину, вечно взволнованную, вечно бездумно улыбающуюся. Женщину, давно разменявшую четвёртый десяток.
Но вглядитесь в неё. В ней всё та же девчонка, какой она была двадцать лет назад. Бедовая девчонка, игривая ундина, готовая воспламенить огонь любви, разогнать по душе искры счастья.
Самим своим создателем она была воплощена для того, чтобы в неё влюблялись. Чтобы писали её имя ржавыми ножами на сердцах, и по ночам, изнывая от душащей боли, ощупывали проступающую сквозь кожу изодранную мышцу и на неясных контурах её искали пальцами её заветное имя. Так лишённый глаз силится одним лишь прикосновением руки нащупать холку своего поводыря.

В свои тридцать семь она всё ещё девчонка. Девчонка-русалка, скрытая за щитом надменности, за жгучим холодом - словно прикасаешься к заиндевевшим якорным цепям. Я так хотел отринуть этот гадкий полог и поцеловать русалку.
Но всё исчезло вмиг, как дым потухшего костра... лишь плеск воды в тумане и осторожный блеск хвоста.
Переверну страницу, а затем закрою книгу. И в сердце, израненном, больном, горячем, я унесу любовь к девчонке... к женщине... к ундине.