От печки до порога

Как вы думаете, что главнее всего в деревенской избе в сибирские морозы? Конечно, печь, которая грела , сушила, варила, лечила от простуды. Совсем  недавно у нас её заменило электричество, но в нашем детстве жизнь зимой крутилось около печи . Топили утром и вечером, чтобы не выстудилось тепло, и это был целый ритуал. Чаще всего отец с вечера заносил охапку колотых берёзовых дров, запуская за собой  клубы морозного воздуха. Дрова понемногу оттаивали, наполняя дом несравненным тонким ароматом. Затем ножиком строгали лучинки для растопки или снимали с полена бересту ,поджигали, занимался яркий весёлый огонь, и дрова начинали потрескивать в печи, наполняя дом уютным теплом. Следили за углями. Прежде чем закрыть заслонку ,помногу раз заглядывали в топку, боясь угореть. На протопленную печь ставили разномастные валенки для просушки. Встаёшь утром, сразу ноги- в тёплые валенки.

 Утром печь топила мама, варила на плите еду, которая оставалась тёплой до нашего прихода из школы. Чаще всего это были щи, настоявшиеся на шестке так ,что их аромат помнится через толщу времени. Горнило затапливали, когда мама пекла хлеб. Это тоже было целое действо! Для теста была специальная квашня, всегда вычищенная и выскобленная, которую заносили заранее, чтобы согрелась. Замешенное тесто надо было подбить несколько раз, и мама практически не спала всю ночь, вставая к нему несколько раз. И мы, её повзрослевшие дочери ,не могли понять, почему она мучила себя, почему нельзя было делать это днём. Но в детстве такие вопросы у нас не возникали, мы просто наслаждались мамиными калачами, сушками, пирогами. ..

Пироги пеклись на углях, которые подгребались к устью печи. На них ставилась огромная сковорода, растапливался свиной жир, и через некоторое время там уже румянились пироги с  "осердием", как говорили у нас. И кто-нибудь из нашей разросшейся семьи, зятья или дети , стояли рядом , чтобы схватить пирожок с пылу- жару, вкуснее которых мы нигде не ели.  Уже постаревшая , много болеющая мама всё делала сама, не доверяя нам выпечку. Разрумянится, помолодеет...

О молодости своих родителей, к сожалению, мы знаем мало.  Слишком много своих впечатлений детства, переживаний юности, взросления, чтобы  спрашивать, запоминать. А как бы хотелось сейчас посидеть рядом, никуда не торопиться , слушать их воспоминания. Но были невнимательны, всё куда-то спешили, были заняты своими делами.    А они были когда-то молоды! В детстве росли в одной деревне,  пережили  суровые голодные военные годы. Трудно сказать, чем приглянулись друг другу хрупкая сероглазая девчонка с длинной толстой косой и ладный паренёк. Поженились юными и больше пятидесяти лет прожили вместе.

Были разочарования, отчуждение, примирение, но так спаяла их жизнь, что умирали они , произнося имена друг друга. Всё- всё было  в их жизни. Помню, как-то осенним вечером отца не было дома, и заплаканная мама попросила меня сходить в клуб посмотреть , там ли он.  В темноте, скользя по грязной тропинке, прилипившейся к длинному забору, отчаянно  труся, еле-еле приползла к клубу, заглянула в окно. Отец был там. Но мне и в голову не пришло зайти и позвать его домой. А на следующее утро отец не пошёл на работу,  весь день ничком пролежал на голом полу, поднявшись только вечером. Мы, дети, ничего не понимали, ходили притихшие. Много- много позднее узнали, что в тот вечер отец попрощался с девушкой- литовкой, которой был увлечён. Депортированным семьям разрешили вернуться на родину, и они уезжали спешно из деревни. Она звала отца уехать с ней, но он не смог предать свою сероглазую любовь, своих детей. Это был мужской поступок.

  Он честно и достойно растил своих детей ,учил в институтах, встречал и провожал на вокзале , таскал мешки картошки им в студенческие общежития. Отец был  громким ,  харизматичным, честолюбивым человеком, мама- скромной и застенчивой. Хорошо  о них сказал покойный дядя:" Валя как серая уточка, а Толя- яркий селезень", но не стало мамы- потускнел ,потух , как-то потерялся наш отец.

 Мы стояли у порога взрослой жизни, мечтали, ждали необыкновенной любви, а любовь родителей была слишком простой, будничной: мы её не замечали. Нас ждали неоглядные дали, манила жизнь, и , переступив порог отчего дома, не думали, что снова и снова будем возвращаться сюда.  Пока были живы родители ,тащили  своих мужей и детей, свои беды и радости. Для всех  и всего находилось место. В доме не помещались, был сколочен топчан в дощатой летней кухне, принесена старая кровать туда, и половина из нашего семейства  располагалась на ночлег здесь.   Не было удобств , было жёстко на топчане, но было деревенское свежее утро, целительный сосновый аромат, роскошный летний день , вечерняя заря на полнеба ,которой можно было любоваться до полуночи.

  И всё долгое лето- разговоры, хохот, топот детских ног, закаты и рассветы , прогулки в лесу, купание на озере, беспокойство за уже подросших наших детей, убегающих на дискотеки. Нам было интересно  говорить обо всём на свете, и мама ругала нас , что ходим  друг за другом.    А  родителей опять мы недослушивали, уезжали , и мама в неизменном ситцевом платье провожала нас у порога. Казалось, так будет всегда. Но нет ничего вечного... Потери родных, болезни, дети и внуки , их проблемы всё дальше отодвигали нас от родительского порога.

 Теперь редко мы выбираем день , едем туда , где спит старый заброшенный дом с разрушенным высоким крыльцом, на ступеньках которого выросла крапива. Весь двор зарос бурьяном так, что через него мы идём вброд,  заглядываем в  баньку, видим  развалившуюся печь в доме. И сам дом, скособоченный, с отставшими от стены наличниками,  напоминает старого инвалида, который цепляется за жизнь. Стоит дом, сколько лет стоит, хотя его хозяева уже давно  на погосте.  А мы ,приезжая сюда, просто молчим, и кажется, слышим лёгкий шорох, как будто проносятся тени тех ,  кто жил  здесь  простой, ясной  жизнью.