Александр Аникин лучший Грязной

Александру Аникину

ну Грязной угадывается в Жорже Бориса Савинкова.

Александру Аникину
1.
Эпоха, насыщенная кровью и страданиями невинных вряд ли может породить людей искренно любящих и сердечно относящихся к друг другу. Опричники носились по Руси на чёрных конях, периодически покрикивая «гойда!», вселяя страх и безумства в русские души. Казнь за казнью притупляла чувства людей. Стоны, зловония, крики несчастных жертв уже никого не могли удивить. Только звон колоколов в храмах заставлял людей думать: «царь молится за души наши, да поможет Бог самому царю, светлому князю московскому Ивану Васильевичу!».
Но даже среди мрачной ночи, луч света любви всё же пробивается в души развращённых и жестоких людей, и тогда действительно кажется, что не зря люди приходят в этот мир. Не зря испытывают страдания, которые возвышают дух человеческий, и даже жалкие существа делают прекрасными. Любовь, и только любовь правит миром. Любовь, как противовес жестокости и насилию. Любовь, как возможность увидеть в человеке, не свойственные ему качества, как возможность подняться на новую планку бытия.
… По Москве пронёсся дурной слух: царская невеста Марфа Васильевна Собакина занемогла. Царь невесел и зол. По своему обыкновению он полагал, что Марфу отравили. Это подтвердили и придворные лекари, и специалист по ядам голландский доктор Елисей Бомелий, к которому Иван частенько обращался за нужным снадобьем. Марфа худела, сохла, несла полный бред, и совершенно не обращала внимания на своего жениха. Былая красота Марфы, которую столько раз расписывал Грозному Малюта Скуратов, один из его ближайших приближённых, и дальний родственник Марфы, поблекла. Щёки ввалились, глаза выцвели, кожа ссохлась и побледнела. Бомелий за всем этим признавал действие какого-то заморского яда, рецепт которого он, естественно, знал сам, но предпочитал умолчать в данной ситуации.
Расспросив девок, которые присматривали за Марфой, царь узнал, когда начались признаки отравления. Было выяснено, что царская невеста занемогла после того, как побывала вместе с царём на пиру у Михаила Темрюка, кровавого брата второй жены Ивана, уже представившейся, Марии Темрюк. Ходили слухи, что Марию отравил тот же Бомелий, но по приказу самого царя…
Грозный заулыбался. Ему представился случай убрать бывшего свояка, чтобы тот в случае чего не затеял смуту. После заутрени, которую Иван отслужил истово и рьяно, он направился в дом Темрюка, который встретил царя несколько растеряно. Михаил был уже несколько дней, как пьян. Объявление новой царской невесты было для Михаила явно неприятной новостью. Это означало потеря и власти, и влияния, а, возможно даже и жизни. Михаил отлично помнил широту тех погромов, которые царь учинил после смерти его сестры Марии. Сам Темрюк давно уже проклял тот день, когда радовался тому, что станет шурином самого царя московского. Сейчас этот суровый азиат то палач, то жертва, постоянно подвергаемая издевательствам царя, должен был идти в поход против Дивлет-Гирея, но сердце его ему подсказывало, что в этот поход он не пойдёт. Темрюк отпил медовухи, вытер рукавом губы, и почем-то вдруг вспомнил о князе Владимире Андреевиче, который был жестоко убит царём после смерти Марии.
«Да, не добром отзовётся русским людям болезнь царской невесты», – подумалось Темрюку. И ему почему-то стало жаль безродной девочки, волею судьбы попавшей в царицы. Снова образ Владимира Старицкого всплыл в памяти у Темрюка. Владимира, давнего врага Ивана Грозного, но не так давно прощённого, заманили в Александрову слободу, ласково встретили, а затем заставили принять яд, искусно приготовленный доктором Елисеем Бомелием, этим адовым псом, которого ненавидел даже кровожадный Темрюк. Представив доктора, Михаил сплюнул. Ему приходилось только гадать, как ему суждено умереть. Посадят ли его на кол, засекут до смерти, или заставят выпить яд, приготовленный «доктором»?
«Нет, уж, – подумал Темрюк, – пусть лучше засекут, но яда от Бомелия я не приму».
Перед Михаилом побежали сцены новгородского погрома, плач детей, женщин, вой собак, пожары, горящие избы, убегающий люд… Новгород был вырезан дотла.