Вечерний звон

(зарисовка в стиле потока сознания)



Наконец, над головой не низкий потолок минивэна, из середины которого невозможно разглядеть ни одной из красот — о них без умолку трещит в свой микрофон неугомонный местный гид, толстый дядька в бесформенных шортах и стоптанных сандалиях, а теплое, как парное молоко, небо. Только цвет у него совсем не молочный, скорее золотистый, иногда кажущийся апельсиновым — из-за уходящего за угловатые крыши и остроконечные башни города солнца.

Запахнувшись после душа в белый халат из вафельного хлопка, Анна сидела на жестком раскладном стульчике посреди террасы их отельного номера. Перед ней, на крошечном круглом плетеном столике стояла чашка кофе. Макс у нее, конечно, медвежонок, но умница, успел уже сделать в стоящей в углу кофемашине. Правда, сигарета сейчас нужнее. Анна вытащила из кармана пачку «мальборо», зажигалку, подаренную Максом в тот самый нелепый в ее жизни день рождения, когда все гости собрались за столом в их любимом кафе, а она не могла вырваться от своего шефа, который несколько часов излагал на диктофон свои безумные идеи.
 
Хорошо, что не жарко. Будто растягивая удовольствие, Анна — прежде чем закурить — обвела взглядом все видимые окрестности. От солнца оставалось совсем немного — оно почти целиком ушло за зубчатые городские очертания.

Она сделала глубокую затяжку. Сейчас, на фоне усталости и голода, ее поведет от вдыхаемого дыма. Но хотелось какой-то небольшой анестезии. И отключиться. Они устали. Еще чуть-чуть, и они с Максом придут в себя, и от дороги, и от московского нервяка, и пойдут на ужин. Благо, все рядом. Рыночная площадь сразу за углом, если выйти из отеля. Да и башня Белфорт, та самая, из дикого, но красивейшего фильма, — просто рукой подать. Они к ней как будто с тыла зашли, а она с другой стороны здания их гостиницы, поэтому и не видна. Но ее присутствие чувствуется — сквозь весь этот лабиринт стен, окон, деревьев в кадках, переходов от одной крыши к другой, низких, покрашенных зеленой краской дверей, балконов, оград, низких и повыше, как будто это не крыши, а деревенский огород, и снова приоткрытых окон, спрятанных в тени и залитых закатным светом на солнечной стороне. И все это здесь, на этой террасе, зажатой между нагромождением старинных застроек.

Что-то Макс застрял в душе. Вечно возится у зеркала, словно барышня перед свиданием. Но они никуда не спешат. Ему тоже надо прийти в себя, и не столько после дороги, хотя и тетки верещавшие вконец его достали. В захолустье их, видите ли, привезли! Никакого, блин, шопинга! Максу надо забыть все, что вылилось на него перед отъездом. Как там у Марка Аврелия? Скоро ты забудешь обо всем, и всё, в свою очередь забудет о тебе…

Интересно, который уже час? Так не хочется вставать и идти за часами. Наверное, скоро семь.

В тот же самый миг ударили колокола. Отбивают семь вечера. Но как-то непривычно, витиевато и, главное, слишком громко. Будто колокольня была за соседней стеной. Или будто ты сам находился среди колоколов, и всем своим не только телом, но существом, улавливал эти плотные вибрации.

Куранты должны были давно замолкнуть, если это была часовая отбивка. Но колокольный звон продолжался. Постепенно из замысловатого боя стала вырисовываться мелодия. Анна не могла поверить. Наверху играли си-минорную прелюдию Баха. Конечно, темп был другой, намного медленнее, местами музыка казалась неузнаваемой, местами — какой-то немыслимой обработкой. Но это была она, та самая музыка, которую знаешь наизусть, которая каким-то немыслимым образом вбирает твое прошлое, настоящее и даже будущее. И вот ты уже поднимаешься в музыкалке, на второй этаж старой пристройки допотопного кинотеатра, по высоким ступеням лестницы с толстенными перилами, открываешь обитую потертым дерматином дверь в класс, где Изабелла Николаевна печатными буквами — в свои пять лет ты читаешь только печатные — будет писать в тетрадке-дневнике «держи руку прямо!».

Звуки затихли. Но легкий июньский ветерок как будто еще разносил по крышам карильонное эхо. Сумерки постепенно темнели, и городские очертания все больше напоминали иллюстрации к сказкам. Анна сидела у раскрытой тумбочки со своими первыми книжками и строила из раскладушек свои любимые лабиринты. Сказочный город, посреди которого она теперь себя обнаруживала, был из тех книжек.
 
Колокольцы снова ожили, но теперь в щемящем ноктюрне Шопена. Он тоже был почти неузнаваем. Но, как часто бывает с привычными вещами, к нему уже давно приклеились свои образы. Они были отобраны и отшлифованы годами. Такие, как луг в окрестностях лагеря с огромными ромашками, или пшеничное поле в районе старой дачи, где можно было гонять с отцом на машине задолго до получения законных прав. Еще в этих переборах была степь с высоко реющими стрижами, звонким стрекотом кузнечиков в траве и курганом вдалеке, в сторону которого они с отцом направлялись. Ее невыездной отец… Его давно не было на свете, но сейчас она снова сидела у него на коленях, и он читал ей стихи из «Родных поэтов».
 
Звезды меркнут и гаснут. В огне облака.
Белый пар по лугам расстилается…

Через стекло балконной двери Анна увидела Макса — он говорил с кем-то по телефону. Перехватил ее взгляд, махнул рукой. Она попыталась вспомнить, сколько они уже вместе. Знакомы со школьной скамьи, поженились только после института. Наступали моменты, когда хотелось все прекратить. Особенно после первого аборта. А потом были увлеченности — с его стороны, с ее. Но опять возвращалось все на круги своя. И вот теперь — надолго ли?

Макс что-то спросил, приоткрыв дверцу холодильника, но его голос потонул в обрушившихся с новой силой звуках...