Александр Третий. Глава 15

Королева Луиза обратилась к Марии Александровне с письменной просьбой:
«Не бойтесь, что Минни не сразу и не совсем приспособится к Вашей жизни, позвольте ей сохранить свою натуру и простодушие. Она последует Вашему примеру с любовью и добротой и не останется чужой в Вашей семье, которую она уже любит всем сердцем. Она учится с яростью, если так позволительно сказать, произносить русские слова, довольно трудные для иностранки, но ее учителя полны надежды, что она вполне преуспеет».

Вскоре король с королевой провожали Дагмар на корабль «Шлезвиг». Множество народа  собралось на Копенгагенской пристани, прощаясь с принцессой. Ей было страшно уезжать, да и датчане, любившие Дагмар, испытывали тревогу за нее. Ганс Христиан Андерсен был сильно взволнован. За несколько дней до этого он был приглашен в королевскую семью и получил возможность сказать принцессе «до свидания». На пристани, проходя мимо него, она остановилась, протянув ему руку, и у него навернулись слезы. «Бедное дитя! Всевышний, будь милостив и милосерден к ней! Говорят, в Петербурге блестящий двор и прекрасная царская семья, но ведь она едет в чужую страну, где другой народ, и с ней не будет никого, кто окружал ее раньше.
 
                Счастливый путь, прекрасная Дагмар.
                Ты отправляешься к величию и блеску —
                Венец невесты превратится в царский.
                Пусть Бог дарует свет тебе и в новом  доме,
                А слезы, пролитые при прощанье,
                Жемчужинами обернутся...»
               
Датское судно «Шлезвиг» сопровождала российская императорская яхта «Штандарт», специально для этого посланная Александром II.

14 сентября, в восьмом часу утра, на улицах Петербурга было уже оживление, все спешили, кто в Царское Село, кто в Петергоф, кто в Кронштадт.

«Набережная Невы кипела народом; пароходы ды-мили и один за другим, полные донельзя пассажирами, с громкими хорами полковой музыки отваливали от пристани и направлялись в залив, где военные и купеческие суда виднелись со всех сторон. Солнце сияло чудным блеском, море, как зеркало, отражало небо без единого облачка. Как приветливо, как тепло встречал этот необыкновенный день нашу юную путешественницу!

Под Кронштадтом, расставленные в некотором расстоянии друг от друга, наши канонерские лодки, броненосные и другие суда нашего вооруженного флота как будто указывали дорогу. На них издали блестели золотые погоны офицеров и мелькали белые фуражки матросов, готовых по первой команде кинуться к заряженным пушкам или рассыпаться сотнями по вантам и реям. Кому в этот день случилось видеть наш собранный флот в первый раз, у того сердце должно было возрадоваться. Он представлялся таким величественным и могучим!

Стенки Кронштадтских пристаней, усеянные толпами народа, казались издали устланными разноцветными коврами; за ними виднелся город со своими церквами и колокольнями, и гавани с их лесом мачт и снастей, с сотнями их разнородных купеческих судов. Все они были расцвечены и украшены флагами.

Мелкие суда на веслах разъезжали в разных направлениях, оживляя общую картину, на которой, надо заметить, почетно красовались наши гранитные крепости. Они неприступными высокими стенами возвышаются прямо из глубины моря, стоят так гордо с сотнями своих пушек, которые в пять рядов выглядывают молча из амбразур. Даже все верхушки крепостей увенчаны были любопытными зрителями, и дамские зонтики висели над самым морем» (Княгиня Мария Ростовская).

Вряд ли Дагмар всё это впечатлило –– ей предстояло ступить на чужую землю и остаться здесь навсегда.

«Разные мысли проносились в моей голове и разные чувства овладели мною при виде приближающегося российского берега. Но когда я увидела императорское судно, приближающееся к „Шлезвигу“, я заставила грустные мысли и думы покинуть меня. Через мгновенье я была заключена в объятья дорогого императора, который, как и я, не мог сдержать слез.

Я была страшно счастлива увидеть вновь моего любимого Сашу и снова ощутить ту неописуемую радость, которую я испытывала, находясь рядом с ним. Владимир и Алексей также были.

Поприветствовав всех, я представила императору главного гофмаршала, после чего попрощалась с моими дорогими датчанами –– офицерами и матросами, которые стояли, выстроившись в ряд. Когда я прощалась с ними, все они так участливо и печально смотрели на меня, что мне вдвойне было тяжело покидать мой дорогой „Шлезвиг“.
Я не могу описать, как тяжело было, как я пыталась скрыть те чувства, которые я испытывала, находясь на императорском судне и все дальше удаляясь от дорогого „Шлезвига“. Через несколько минут мы поднимались уже на борт „Александрии“, где меня очень трогательно встретила дражайшая императрица. Я увидела и моего любимого дядю Георга, первый раз со времени встречи с ним в Ницце. Он так хорошо понимал мои мысли и всё, что происходило в моем сердце! В такие минуты сразу ощущаешь сильное доверие к тем, кто разделяет твои чувства.

После приветствия всех дам и господ, я села рядом с императрицей и мы начали разговаривать, пока к нам не подошел император и не предложил мне прогуляться на смотровую площадку, откуда открывался прекрасный вид. Пароход, наполненный людьми, подошел достаточно близко к нашей “Александрии”, люди кричали „ура!“ в нашу честь, и я махала им в ответ, приветствуя и благодаря за такую сердечность. Отсюда, сверху, все казалось таким спокойным».

На берегу пересели в кареты. «Принцесса Дагмар прекрасной наружности. Она не велика ростом, стройна и тонка; в ней видно еще что-то детское, чрезвычайно пленительное, симпатичное. Абрис головки маленький, глаза большие, черные, полные ума и размышления, улыбка и приемы живы и выразительны. Она с первой минуты появления своего перед публикой возбудила самое чистосердечное участие и восторг. Покуда коляска, в которой она ехала с государыней, тихо подвигалась между множеством народа, крики ура не умолкали ни на минуту, и юная принцесса весело и приветливо раскланивалась на обе стороны»  (Мария Ростовская). 

«Ее давно ждал, чаял и знал народ, потому что ей предшествовала поэтическая легенда, соединенная с памятью усопшего цесаревича, и день и въезд был точно поэма, пережитая и воспетая всем народом»  (К. П. Победоносцев).

Александр  и Дагмар пришли к памятнику Николаю, установленному в Царскосельском парке. Скульптурное изображение очень точно передавало его черты, и оба они не стыдились слёз. Александр признался невесте, что старший брат сыграл огромную роль в становлении его личности, а в его образование внес куда больше, чем преподаваемые науки о войнах древних персидских царей.

«На другой день государь представил свою невестку  публике в театре. Что же сделало начальство? Оно разложило по ложам и по всем другим местам в театре объявления, чтобы публика воздержалась от всякого изъявления сочувствия, от всяких манифестаций. Вследствие этого, когда государь подвел принцессу к барьеру ложи и представил ее, их встретило глубочайшее безмолвие. Все встали — и только. Государь, говорят, был сильно огорчен. И в самом деле, вышла огромнейшая несообразность. Народ на площадях, на улицах, везде восторженно изъявлял царской фамилии свое участие в ее семейном торжестве, а здесь самая образованная и высшая часть общества оказала ничем не объяснимые и не оправдываемые холодность и равнодушие»  (А. В. Никитенко).

Последовали балы, Дагмар танцевала без устали, в ней был какой-то особенный шарм, и высшее общество это отметило. Затем ее повезли на охоту, где она тоже произвела эффект, свободно гарцуя, или пуская лошадь в галоп.
Императрица не могла нарадоваться: «Я ее так люблю, она такая милая! И что еще очень нравится в ней, это то, что она такая натуральная».

«Никогда я не смогу забыть ту сердечность, с которой все приняли меня. Я не чувствовала себя ни чужой, ни иностранкой, а чувствовала себя равной им, и мне казалось, что то же чувствовали и они ко мне. Как будто я была такой же, как они»  (Из дневника Дагмар).

Готовя принцессу к принятию православия, императрица объясняла ей, как надо держаться во время священного обряда,  как правильно произносить молитвы.
Александр видел растерянность Дагмар, понимал, что она –– лютеранка с рождения относится к вере своей как к датской земле, роднее которой не будет.  Утешая ее, рассказал о матери-немке: не сразу душой приняла православие, но стала впоследствии истинной христианкой.

–– Мама постоянно нами занималась, приготовляла к исповеди и говенью, и своим примером приучила нас любить и понимать христианскую веру, как сама ее понимала.

А сплетни уже расползлись в высших кругах. В Москве вдруг узнали, что «цесаревич пренебрегает своей невестой, как кем-то, от кого ему не избавиться;  когда он с ней, он никогда не разговаривает и не уделяет ей ни малейшего внимания; женится он против воли и участь принцессы –– самая безотрадная».
Для большей достоверности сплетни подтверждались «фактами». Якобы Александр, войдя в гостиную, поздоровался там со всеми, кроме невесты, и якобы сел далеко от нее, и она покраснела. Якобы он говорит, что три четверти дня живет напоказ, и т. д. 

12 октября в Соборной церкви Зимнего дворца состоялось крещение Дагмар. Она не лукавила, не изображала умиление, –– нет, она принимала крещение как данность. «Ее осанка и все приемы во время обряда были безукоризненными, но не чувства, а мысль царила в ее чертах»,  –– подметил  министр П. А. Валуев.
При крещении Дагмар получила имя Марии Федоровны.
Браковенчание было намечено на 28 число.

Очень тактично мать ей писала  про первую брачную ночь: «Тебе предстоят трудные мгновения, и ты сочтешь их скверными, но следует воспринимать это как долг, возложенный на нас Господом, которому мы все покорны, предписывающим каждой из нас отдаться на волю своего мужа во всем. Ты испытаешь и телесные муки, но, моя Минни, мы все прошли через это, а я просила Сашу поберечь тебя в это первое утомительное время, когда тебе придется собрать все свои силы, чтобы пройти через официальные торжества, когда все присутствующие будут с удвоенным вниманием смотреть на тебя. Господь да не оставит тебя!  Самые горячие молитвы за тебя возносит твоя мама».

Второе письмо было от брата Фредерика –– наследника датского трона: «Что касается любимого Саши, то, я надеюсь, ты уже начала говорить с ним о более серьезных вещах, ведь он так добр душою и так счастлив рядом с тобой, и ты, таким образом, сможешь с пользой занять и его и свое время, ибо слишком важно для того положения, которое он с Божьей помощью когда-нибудь займет, вовремя начать готовиться к этому. Да и ваше будущее будет вдвойне счастливым, если ты уже теперь, пользуясь своим влиянием, научишь его с пользой распределять свое время и посвящать его размышлениям о серьезных вещах. Он так великодушен, и я так люблю его, ибо и вправду имею множество доказательств того, какое доброе у него сердце и сколь сильно он любит тебя».

Александр в эти дни был мрачен. «Я нахожусь в самом дурном расположении духа в предвидении всех несносных празднеств и балов, которые будут на днях. Право, не знаю, как выдержит моя бедная Минни все эти мучения. Даже в такие минуты жизни не оставляют в покое и мучат целых две недели. Это просто безбожно! И потом будут удивляться, что я не в духе, что я нарочно не хочу казаться веселым. Господи, как я буду рад, когда все кончится и наконец можно будет вздохнуть спокойно и сказать себе: теперь можно пожить тихо и как хочешь. Но будет это когда-нибудь или нет? Вот это называется веселье брачное! Где же оно, и существует ли оно для нашей братии».

Граф Шереметев так описывал Александра накануне свадьбы: «В роли жениха цесаревич был невозможен. Он показывался на публике по обязанности, у него было отвращение ко всем иллюминациям и фейерверкам, ко всему показному и деланному. Он, не стесняясь, делал все по-своему и вызывал неудовольствие родителей. В публике стали жалеть невесту, лишившуюся изящного и даровитого жениха и вынужденную „без любви“ перейти к другому — человеку грубому, неотесанному, плохо говорившему по-французски и в корне враждебному всем преданиям Готского календаря. Таков был господствовавший в придворных кругах отзыв».

Наконец 28 октября в 8 утра с Петропавловской крепости прогремели пять пушечных выстрелов, возвещавших о бракосочетании наследника с датской принцессой. К полудню в Зимний дворец съехались члены Святейшего Синода и придворное духовенство, члены Государственного Совета, сенаторы, статс-дамы, камер-фрейлины, гофмейстерины, придворные чины и весь дипломатический корпус — послы и посланники, генералы и адмиралы.
Среди них был и имам Шамиль, который четверть века вел на Кавказе ожесточенную войну с Россией, но теперь мирно жил в Калуге, отпрашиваясь в Мекку; его сын состоял в императорском конвое.

Очередные пушечные залпы с бастиона Петропавловской крепости стали сигналом к началу высочайшего выхода в Зимнем дворце. Шествие возглавляли император с императрицей, за ними шли Александр и его невеста. Император и цесаревич –– в мундирах лейб-гвардии Казачьего полка, невеста –– в русском сарафане из серебряной парчи, с бархатной мантильей, с малой бриллиантовой короной на голове.
За обрядом одевания невесты наблюдала сама государыня при участии статс-дам и фрейлин. Сарафан был тяжелый, но изменить что-либо не допускала  традиция дома Романовых.

Минни держалась стоически, неся на себе едва ли не пуд. При входе ее с государем в собор, певческая капелла исполнила псалом «Господи, силою Твоею возвеселится Царь». Александр II взял за руки обрученных и подвел к алтарю. Началось венчание. Братья цесаревича Владимир и Алексей держали венец над его головой, а принц Фредерик и принц Лейхтербергский — над головой Марии Федоровны. На обряде присутствовали наследные принцы пяти королевских семей — датский, уэльский, прусский, гессенский и веймарский.

В 5 часов вечера в Николаевском зале Зимнего дворца состоялся парадный обед, и молодые принимали поздравления.
С Петропавловской крепости за здравие их императорских величеств был дан 51 выстрел; за здравие новобрачных — 31 выстрел, за здравие всего императорского дома — 31 выстрел, за здравие их величеств датского короля и королевы — 31 выстрел, за здравие духовных и верноподданных — 31 выстрел.
Вечером в Георгиевском зале был  дан великолепный бал. Копенгаген тоже салютовал пушками и танцевал под огни фейерверков!

Император устал, выглядел плохо, однако прервать празднество раньше положенного часа не мог. Только в 11 вечера гости разъехались.
Жених и невеста отправились в Аничков дворец, подаренный им государем, и там, сняв, наконец, тяжелую одежду, Минни призналась мужу, что не могла дождаться, когда всё кончится.
На первую брачную ночь Александр был обязан надеть пудовый парчовый халат, парчовые туфли, приготовленные ему по традиции дома Романовых, и когда обрядился, то, глянув на себя в зеркало, расхохотался.