Власть поветрия. Глава четвертая

ГЛАВА IV


"...Разложатся тела их, хотя они стоять будут на ногах, и глаза их разложатся в глазницах, а язык их разложится во ртах..."
                пророк Захария.

Пышной и торжественной была встреча  святых икон. Ещё затемно много народа толпилась у   ворот, через которые  должны были ввести святыни в поветренный град. От множества горящих свечей, что держали люди в руках, казалось, что звёзды опустились с неба на темные Московские улочки. Не хотел Вселовод  Мирославович участвовать в той встрече, да Евдокия Никитишна настояла. Сама она ещё с рассветом собралась, да готовилась тсщательно и с большой расстановкой: помылась, причесалась и иконку с собой взяла. Детей так же своих готовила с большим усердием к шествию. Нехотя запряг Вселовод лошадей, да поехали они по улицам к стенам Кремлевским. Шли навстречу им большие толпы народа: кто на телегах ехал, добро увозя; кто пешком шел, пожитки свои на плечах неся; а кто и скотину домашнюю пред собой гнал. Да только вовсе не на встречу святыням спешили они. Двигались все к окраинам кто куда горазд был в беспорядке и смятении. Сталкивались телеги, трещали оглобли, конные давили пеших, все резали друг другу пути и бесконечно мешались. Крики, брань, конское ржание, щёлканье кнутов и скрип колес закладывали уши. То тут то там мелькали стрелецкие кафтаны; некоторые просто стояли столбам подобно, будто в раздумьи, что делать; многие равнодушно смотрели на толпу из окон домов, либо стоя у дворовых ворот. Мальчишки облепили окрестные деревья и крыши домов, явно находя большую потеху в этом зрелище. Вся Москва была в большом смятении и гудела подобно потревоженному улью.
Ишь струхнули людишки- со злой усмешкой сказал Вселовод Мирославович, показывая пред собой кнутом: Как пришло лихо, так и побежали все.
 Пронского сия выдумка-ответила мать: Разрешил всем Москву покидать, так они все и двинулись.
Ну правильно- ответил Вселовод:  Как князья да бояре удрали, так и остальные следом потянулись. Пока гром не грянет, мужик же не перекреститься. А Проскому то оно и лучше от сего- ни бунта ни погромов не станет, коли разбегутся все.  Делай что душе будет угодно- одно  с рук сойдет! Церковный приказ все опосля покроет...
С трудом все же пробились сквозь поток этот и по полудню прибыли на место. Хорошо, что место отцом Карпом им было заранее отведено было-не то что встать, уж протистнуться поближе никакой возможности. Стоял народ по пути икон до самого Кремля:  толпились вдоль улиц по три, а то и более рядов сразу. Залазили на крыши, стены, заборы и даже деревья. Много все же осталось людей в Москве: одни как Евдокия Никитишна на святое спасение уповали; другие как Вселовод Мирославович, стяжательством   были.
Долго стояли они среди толпы, шествия ожидая. Смотрела мать вдоль улицы истово, свечу в руке сжимая. Отец же со скуки больше с какими-то посадскими рядом подвернувшимися, судачил о всяком. А Нектарий с детворой совсем в ожидании извелся: баловался, скакал, кривлялся. И ни уговоры матери,  ни даже полученные от отца в итоге своем оплеухи, особо не утихомирили чадру. Наконец-то вдали показалось торжественное шествие над которым возвышался образ Богоматери в золотом обрамлении. Люди вокруг сразу начали креститься и хором запели молитву Богородице.
"Ну, наконец-то!"-с явным облегчением выдохнул отец, крестясь на приближающийся образ.  Помнил дальнейшее Нектарий слабо- настоль ему наскучило это все, лишь в память врезался взгляд матери из обычно ласкового, ставший вдруг суровым и колючим, как помедлил он приложиться поцелуем к образу Богородицы, когда его подвели к нему...
Домой только к обеду и вернулись. Совсем жарко не было на улице, но вспотел весь Вселовод Мирославович, аж рубаха его мокра стала. Велел он растворить окна в горнице настежь.
Духотища проклятая- сказал он, тяжко отдуваясь: Аж в горле свербет! Подай-ка, Нектарий мне кваса доброго жбан. Пить охота- мочи нет.  Фу-у! Устал чего-то я, мочи нет! Пойду, прилягу, вдремну малехо... Как на стол накроете- зовите.
Нектарий чего-то и сам немоготу какую-то почувствовал. Вроде как уехал из дому в хорошем чувствии, а вернулся- будто мутить его в голове начало и ломота какая-то неприятная в теле образовалась.  Да и мать как-то бледно выглядеть стала, устало- будто ночь целую не спала.  Сели за стол но обедали без аппетита, словно нехотя. После обеда вместо обычного сна, сел отец в телегу, да в Охотный ряд поехал- товар отвозить в лавки. Вернулся поздно довольно. Раздражительный, злой- будто подменили его в одочасье. И так характером не сахарным отличался, а тут в сущего дьявола превратился.  Долгий разговор по возвращению был у него с матерью, до самой глухой ночи продолжавшийся. Нектарий по ту пору  лежал, дремля- совсем достала его усталость сия странная, да слушал только.  Мать что-то быстро говорила отцу тихим голосом, вроде как уговаривая его ехать куда-то.  Возражал в ответ отец- говорил поначалу спокойно, но скоро яриться стал, орать начал во все горло, да ругаться словами непристойными. То ли дела по торговле шли плохо, то ли случилось что, только ходил по всему дому, тяжело сапогами бухая, да кричал хрипло, надрывно кашляя:
Никуда я отсель не поеду!  Добро бросать- не позволю! Всё у меня здесь- все что трудом честным нажил! И дом, и лавки, и товар!
Догоняла его мать- за руки ласково хватала, в глаза заглядывала, и все уговаривала.
Злился отец сначала шибко, а потом и в сущую ярость пришел.
Ни ногой отсель! Таково моё слово!- орал на весь дом: И вас не пущу! Нечего старух безумных, да баб пустоголовых слушать! Амбары, сундуки свои на расхищение ворогам оставить?! Дом, хозяйство по ветру пустить?! За одну  пятнадцать рублей плачено золотом было! Мало Морозовы да Милославские с Матвеевым  обдирали меня как липку податями своими, так теперь ещё и Пронскому да псам егоным живот отдать?! Костьми лягу, а ни гроша не получат!
Пьян он что-ли?- подумал Нектарий: Да вроде и во хмелю когда быть ему случается, не ведет себя так...
Долго продолжался ещё  спор ихней, а потом срубил отрока сон тяжкий. Только и помнил сквозь забытье как плакала мать, после того как отец угомонился. А потом Панька долго кричал- мать его все убаюкивала, успокоить не могла- так с ним на руках потом и заснула...
А утром же совсем занемог отец- поразился без всякого повода, среди полного здравия. Сильный жар охватил его, глаза красные стали, мутные и распухли сильно. Глотка и язык кроваво- красными стали, а дыхание зловонным. Жаловался на головную боль- мать ему беспрестанно полотенце мокрое ко лбу прикладывала.  Но к вечеру ещё хуже отцу стало: не ел ничего, а после обеда и вовсе на ноги встать уж не мог. Страшно распухли у него подмышки, бледно-иссини стал цвет кожи его.  Плохо стало и Нектарию: страшно болела голова его, плыло все перед глазами. Так же охватил его жар и болело все тело нестерпимо. То впадал он временами в полузабытье, в котором ему жуть всякая мерещилась, то опять в себя приходил и все воды просил- настоль жажда сильная мучала его. Сама мать так же занедужила сильно, хоть ходить могла ещё сносно. Приходил к ним знахарь с деревни- высокий, суровый, костяной старец. Посмотрел на отца, покачал головой, да сказал: "Господня воля на всё! С Божьей помощью выкарабкается!".  Дал отцу испить отвар из трав каких-то, обереги над изголовьем повесил, молитву прочитал, да покинул дом вскорости. Совсем хотела было мать на Кукуй-слободу бежать за иноземным лекарем, да Вселовод Мирославович не смотря на  всю немощь свою воспротивился.
"Лучше подохну тут, чем заразу ту лютеранскую пущу сюда!"- прохрипел еле  слышно и вновь откинулся на подушки белый весь и мокрый от пота.  А пополудни померла в хлеву Агафья. Пошла корову доить- да так с подойником в руках и упала в навоз прямо.  Только и видел в окно Нектарий как въехала к ним во двор телега, крытая рогожей. Подцепили Агафью крюком железным и в телегу бросив во всем одеянии её, со двора вывезли. А вечером и Василий скончался прям у ворот ихних- присел, словно сомлев от усталости, да так и не встал боле...
 Безустанно молилась мать о выздоровлении отца- постоянно горела свеча пред ликом  Девы Марии. Но никак не стало лучше Вселоводу Мирославовичу- быстро перекинулась болезнь на грудь его- кашлял только надрывно и кровью часто харкал. Приходил к ним вечером отец Карп- освятил весь дом, да обереги святые повесил. Но не помогла мера сия ни отцу Нектария, ни кому из домашних.  Всю ночь метался Вселовод Мирославович в бреду горячем, кричал что-то бессвязно, да стонал тяжко. А к утру и вовсе в беспамятство впал: покрылись груди и ноги его громадными багровыми пятнами- весь день лежал задыхаясь, а к вечеру помер в мучениях...
Отпевали Вселовода Мирославовича в Успенском соборе. Еле стоял Нектарий на ногах, свечку в руках держа. Словно в пелене какой-то видел он лицо отца своего, в гробу лежащего- застывшее, страшное и чужое. Дрожали желтые огоньки свечек в полутьме вокруг, замерли восковые лица толпившихся людей, мерцало злато иконостаса. Плыл запах ладана, перемешанный с душком трупным- даже тут смерть присутствие своё обозначила. Перекрестил его отец Карп двоеперстно, поцеловал Нектарий распятие сначала, а потом и отца своего в лоб холодный. Но только выпрямился он, как вдруг
 настолько плохо  стало ему внутри, что чуть не упал он. Подхватили его сзади под руки, да из собора на улицу осторожно вывели. На воздухе прислонился сначала парень к стене, но понемногу пришел в себя. Оглянувшись, узрел людей вокруг многих, ряды гробов у входа, да и просто мертвяков на земле лежащих и рогожей накрытых.  С десяток оборванных мужиков-колодников, держа в руках заступы и лопаты, угрюмо переминались возле свежей ямы, выкопанной прямо против собора.  Тут же стоял отряд стрельцов в красных кафтанах- не менее двух десятков -видать не так давно со стороны Красной площади пришли. Верховой стрелецкий полусотник, поставленный должно быть соглядатаем,  что-то крикнул, махнув рукой. Начали колодники цеплять мертвяков, что к отпеванию были приготовлены, да одного за другим в яму швырять.  Поднялись в толпе крики, стенания и плач. Бросались бабы да мужики к телам усопших родных, да прочь отгоняли их стрельцы, грозя ружьями и бердышами...
По тут пору вынесли из собора тело отца, положили на телегу, и хотели везти на погост прямо, дабы на родительском месте похоронить. Но только тронулась телега, как преградил ей путь своим конем полусотник.
"Ноне по всей Москве приказом патриаршим панихиду по усопшим только заочно справлять и велено.- сказал он, прикрывая нос и рот шарфом: А всех покойников, коих огню не придали, хоронить недалече от того места, где найдены были...".
Приказал хоронить Вселовода Мирославовича тут же, в общей скудельнице, с остальными мертвяками. Хотела было мать воспротивиться, да схватили бывшие при полусотнике стрельцы лошадь под уздцы и колодники грубо, чуть ли не силой стащили веревкой гроб с телеги, и в яму на той же веревке спустили.  А бывший при том рядом дьякон Амос Наседкин лишь руками развел бессильно.
"Что супротив воли патриаршей нам сделать можно?!"- вздохнул  с тяжким утешением  в голосе. Только и заплакала мать на это, да рукой махнула-делайте, что хотите, изверги, все равно управы на вас не найдешь!
Ближе к вечеру домой только и вернулись. Хотела уж давно мать из города поветренного уехать,  да потеря кормильца остановила её- заробела видать одна, без сильной руки на такое дело решиться.  Разбойников по дорогам расплодилось тьма -тьмущая, прямо среди бела дня грабили уже безо страха всякого. И никакой управы на них не сыскать было уже.  Отчаявшихся много было так же, что с голоду да нужды на всякое воровство шли без зазрения. Так же как и медведей с волками, перед человеком страх потерявших, из лесу повыползало ни малое количество...
Да и заболели теперь недугом страшным все в семье, гнойными болячками покрывшись: и сама она, и Нектарий и Варька с Санькой, да Панька- малолетка. Померли Василий, да Агафья, а остальные, видать сами разбежались, поветрия старшась и кое чего из имущества ихнего с собой уворовав. Только Иван один у них и остался, да и то, потому что деваться, видимо ему некуда пока было...
Приходил к ним на другой день купчина какой-то толстый, дородный мужик с Охотного ряда, что-то про лавки отцовские толковать пытался, да махнула мать рукой на то: делайте теперь что хотите-одно ни сил, ни возможности нет более.  Так и ушел купчина по всему довольный весьма.  Кончалось лето- пара дней всего и осталась. Скоро дожди пойдут и развезет все дороги неимоверно, попробуй тогда проберись по ним. Да не спешила мать- совсем сил не осталось, да и куда с больными детишками то далеко уехать. Подождать решила немного- авось лучше станет вскорости. На второй день после смерти отца пришел к ним отец Карп. Помолился за здравие их, принял стакан водки на грудь.
Дурные вести идут- сказал, помолчав немного:  Беглые сказывают- предместья Московские язва сия не то что дворами, целыми деревнями поголовно выкашивает. Не щадит даже обители святые- ни стены, ни запоры не могли сдержать заразу ту.         В одном Даниловом монастыре больше сотни душ  померло, а в Чудовом из двухсот двадцать только лишь и осталось...
Пожевал губами и прибавил будто нехотя: Диакон Наседкин волей Божью скончался вчера по вечеру от поветрия так же.  Со святыми упокой...
Мать тяжело вздохнув, перекрестилась.  Промолчала только в ответ.
Не только у нас- в Европии много где от поветрия сего спасу нет- промолчав некоторое время, произнес отец Карп:  Лекари лютеранские на Кукуе, да Маросейке костюмы Парыжские надевать начали. Страх один да и только: сам бес не разберет человек, али птица какая. Поговариваю, болезнь вида сего пугаться должна и прочь от больного бежать.  Да падают только они сами нашего не менее...
Вновь установилось тягостное молчание, только было слышно как потрескивают свечки у икон.
Есть известия, правда и добрые. - перекрестился Карп на иконостас:  Божьей волею во Рыбинске да Угличе язва прекратилась. Вроде как и в Казани уж на убыль пошла... Приведи, Господь и нас минует чаша сия...
С этими словами он вновь тяжело перекрестился на иконы.
"Аминь!"- вздохнула мать, так же перекрестившись.
Ушел вскоре отец Карп и не видел его Нектарий более уже никогда. Позже узнал от матери, что прямо во время службы умер он в самом Успенском соборе.  Изо всех сил держалась мать на ногах, детей больных пытаясь выходить. Постоянно Богу молилась, к милосердию его взывая в бессилии своем. Но съедала её изнутри хворь злая- с каждым часом чахли силы её..