Власть поветрия. Глава шестая

                ГЛАВА VI


"Люди бо умираху внезапною смертию: ходил ли кто, или сидел,  и тако забывался вмоле, вскоре умираху...
   Нестор.

Весь день мать безустанно все твердила "О каре Господней", молилась, крестилась. А  когда Нектарий к ней подойти пытался шипела как кошка и плевалась. Совсем в бесовку превратилась лютую и страшную. А вечером же настолько плохо стало ему- что и встать сил не было уже более.  Помнил он лишь урывком- и сам не знал сон был то или явь, как вбежала в горницу мать с ввалившимися щеками на заострившемся лице, с огромными мутными, дикими глазами. Вся растрепанная и простоволосая бегала она, шатаясь на ногах, по  всему дому, головню в руках горящую державшая и с криком безумным: "Очищение! Очищение от грехов наших!". Да головней этой везде тыкала, отчего заниматься все светло начало. Вновь оставило его сознание, а когда очнулся он, то почудилось ему что в ад прямо попал он: все вокруг крутило дымным пламенем и от жара начали трещать уже волосы его и одежка тлеть... Сам не знал откуда силы взялись у него по ту пору, да выполз таки из дому, руки обжечь успев, да лицо опалив,  через окошко малое заднее прямо во двор. Так и уполз он угоревший от дыма, да пожженный слегка в кусты прочь от пылавшего дома. Только и успел запомнить толпу, вкруг горящего дома собравшуюся, дабы помешать пожару по всей Москве распространиться.  Там и схоронился он до темна никем не замеченный- поймают не ровен час, да ещё самого в огонь кинут- совсем озверели ныне люди от беды такой. Вновь впал в беспамятство, а когда очухался-то совсем темно уж было. И невмоготу ему стало совсем- видать пришла и его пора. Кое-как поднялся на ноги ослабевшие, да поковылял к ближайшему из заборов, где и привалился без сил. В потемках заметил все же- лаз под забором был, не то свиньи выкопали, не то собаки. Значит нет более во дворе том ни людей, ни тем паче собак цепных, а коли так, то и дом, вестимо, пустой стоит.  Хоть место будет, где отойти с миром можно- всяко лучше, нежели как скот под забором сдохнуть. Прополз он лазом тем и в широком дворе очутился. Пусто вокруг и тихо- одни двери сараев да хлевов настежь распахнутые в потемках зияют. И в самом деле брошенный дом: о двух этажах, темный с распахнутыми окнами- зажиточный какой-то жил тут ранее.  Забрался по крыльцу крутому в сени- благо дверь распахнута настежь была, а оттуда в дом. В потемках узрел все же лестницу, наверх ведущую, да собравшись, по ней сумел на второй этаж вползти. Сознал все же, что безопасней там будет, нежели внизу остаться. А как заполз, так и оставили его силы вовсе.  И вновь впал он то ли в сон тяжкий, то ли в беспамятство- сам не понял... Лишь видения жуткие были: девы безглазые в белых саванах, с черными как уголь ликами приходили к нему, да пальцами костяными терзали. Проснулся он в ужасе лютом, с жару весь изнемогая.  Но просветление  некое почувствовал внутри себя- по крайне мере видеть уже четко мог. Лопнули за ночь все гнойники на его теле, одежду замарав сильно. Потому, видать и легче ему стало гораздо. Во всяком случае уже сесть мог спокойно.  Сел, спиной к стене прислонясь, помотал головой, хмарь тяжкую разгоняя, да очами вокруг повел- куда ж это занесла его нелегкая. Валялись вокруг лавки перевернутые, сундуки открытые, тряпье всякое из них вывороченное, да двери настежь распахнутые. Но знакомая горница была- узнал он дом соседа ихнего- владельца артели плотницкой Саввы Иоанновича Боброва, что в Лубяной ряд срубы поставлял. Бывал у него в гостях отец Нектария часто, да и самому Нектарию не раз здесь побывать довелось.  Видать окуривал Бобров хоромы свои можжевельником, наслушавшись, вероятно немчуры проклятой,  дабы запах тот заразу сбивает. Не зря до сих пор вонища стоит тут несусветная. И удрал Савва Иоаннович из столицы одним из первых, все добро свое бросив в страхе великом...
Снял тогда Нектарий с себя одеяние зловонное, да подальше отшвырнул, оставшись голым совершенно. Обтерся куском ткани какой-то, да сорвав в горнице драную перину с постели, обернулся ею.  И снова свалился мертвым сном срубленный- это ж как человеку спать дано круглые сутки напролет?! Сам дивился после ни раз чуду такому. А ночью черные псы со вздыбленной шерстью огненным дыханием жгли ноги его и кусали всё. Проснулся он весь мокрый от пота зловонного, перину напрочь пропитавшего. Но почувствовал себя ещё легче- даже есть захотел немного.  Пошарился по верху- нашел хлеба засохшего, да луковиц немного. А так же бутыль полупустую, пробкой плотно запечатанную.  Вытащит пробку с трудом- нюхнул, и нос сморщил. Водка. Видел частенько как отец её потреблял, и решил так же попробовать на вкус. Едва глоток сделал, как обожгло его всего изнутри, будто из печи углей в рот взял, и по носу дала, так что аж слезы из глаз выступили... Едучая гадость.  Долго потом отплевывался, да ртом воздух хватал... А после перекусил, чем Бог послал, водицы испил, да в тряпки какие-то завернувшись, вновь спать лег.  Только и спать легче гораздо стало- меньше жути уже всякой мерещилось. Сколько дней прошло -сам не ведовал, только с каждым разом все легче становилось ему. И сны кошмарные отстали, и жар прошел, и болячки засохли. А потом и вовсе на ноги встал и в память ясную вновь пришел . Хоть высох весь- одни ребра через кожу проступали, бока и живот впали, да щеки провалились- но уже ходить сносно мог. Понял тогда- волей Божью отступился от него недуг страшный, что других многих забрал, и жить дано ему теперь и далее. Обыскал он весь этаж верхний с чердаком вместе- кафтан нашел ношеный сильно, штаны добротные, да рубаху драную. А под конец даже сапоги стоптанные отыскать навострился-только еды мало совсем осталось. Видать не раз шарили по дому Бобровскому  вороги разные- крохи какие-то и оставили, да хлам всякий, что никому в прельшенье ни стались.  Да и потеряли ныне вещи былую ценность свою- пища да вода дороже золота стали...
Ну, ладно, хоть облачиться во что было, хоть и велико по размеру шибко, да подоткнулся то тут, то там- глядишь и носить можно.  А вскоре и совсем осмелел- решил и вниз спуститься дерзнуть.  Да только к краю лестницы, подошел, как услышал снизу рычание гортанное, да хлюпанье какое-то с чавканьем перемешанное.  Похолодел весь, а как шею вытянув, кинул взгляд вниз, так охнув, тихонько, назад шарахнулся опрометью.  Увидал он громадного медведищу- тощего, облезлого, но злобного шибко, что в дом залез, видать через открытую дверь. То ли задавил он прямо в доме телка туда забредшего, то ли просто вовнутрь за чем то заволок, только рвал он тушу его, внизу сидя с большой лютостью, звякая время от времени обрывком цепи на шее своей. Видать с боярского дома сбежал зверюга-то ли бросили его тут, а то и сам кого порешил, и сейчас судя по всему место для спячки искал. Потом лишь возблагодарил Господа Нектарий, что надоумил его наверх с самого начала влезть, но по ту пору в беспамятстве от ужаса своего, проскользнул он в чулан глухой, и там заперевшись сидел сам не зная сколь долго, пока жажда не выгнала наружу вновь. Тогда лишь только нос высунул- тихо вокруг. Испил воды в скорости, да осторожно к лестнице вновь прокравшись, вниз опять глянул.  Никого! Ушел окаянный, только кучу костей окровавленных внизу оставил. Видать,  не особо зверье любит по верхам лазать, а раз так, то пока в безопасности он там ещё. Едва дыша, спустился вниз, да дверь в дом затворил, на засов задвинув. Так безопасней будет. Миловал Господь его, грешного, в очередной раз... Выдохнул с облегчением, да вздремнуть прилег- в чулане том не раскинешься особо. Пробудился лишь ночью глухой- когда темно совсем уже было. Хорошо что хоть огниво давече отыскал- высек кесалом искру, да свечу запалил- одно при огоньке поуютней будет. Тут пришла к нему в голову мысль, что осмотреться вокруг надо  бы с высока. Влез он при свече на чердак, а там, чтобы глаз ненадобных не привлекать, свет оставил, да в потемках на крышу по матрице полез. Ощупью выбрался он из окошка слухового на крышу. Уселся на скат, и к трубе печной спиной привалившись, начал осматриваться.  Напряженно замерло все вокруг, будто ожидая чего-то неотвратимого, кое разразиться должно было вскорости. Тихо было необычно и промозглой сыростью веяло- аж парило изо рта. И не зги не видать вокруг: ни огонька, на души живой. Лишь луна бледным бельмом сквозь тучи светила, крыши близлежащих домов тускло угадывая. Да вдали над Занеглименьем зарево багровое дрожало-лишь маячили в нем далекие башни Кремля  да соборов купола чернели . Видать горело что-то сильно сразу в нескольких местах- запах дыма отчетливо витал в воздухе, доносясь и до сюда. Долгое время сидел Нектарий недвижимо, прислушиваясь, да во тьму всматриваясь, пока не услышал внизу голос собачий. Мутно и страшно завыла псина где-то совсем недалече. Сердце так и замерло в груди Нектария от звуков этих.  Даже волк в самую лютую зиму такого  голоса дурного подать не сможет… Моментально отозвались зловещим воем и другие собаки: и в Барашевской, и в Стрелецкой слободах, и далее из Замоскворечья так что охватил Нектария ужас лютый от звуков этих. Едва дыша сполз он обратно  в горницу, и лишь к утру забылся тяжким сном,  проспав лишь пару часов всего. Проснулся от холода-в теле ломота, будто на камнях ночь провел, в глаза словно песка насыпали. Со стоном сел, обхватив голову руками, хмарь с чела тяжкую разгоняя. Потом встал и к окну подойдя, растворил его немного, наружу глянув.
Хмурым было утро, серым-видать ненастье ночью было сильное. Страшным призраком виделась ныне Москва во всем безобразном запустении  своем: поседевшая от спустившегося тумана, мрачными космами кривых, спутанных улочек, блеклыми проплешинами угрюмых площадей…. Тяжкие облака медленно плыли  совсем низко, за кресты соборные, купола обволакивая, да по крышам стелясь. И толпящиеся вокруг безмолвные дома, окруженные туманом, напоминали мертвецов , завернутых в саваны. В самом деле: что терема боярские о двух этажах, что дряхлые, убогие избы будто скалились сквозь пелену заколоченными ставнями, зияли пустыми окнами, а многие дворы будто черные рты на окостеневших ликах смотрели распахнутыми воротами. Тлен, тишь да моровая язва полностью воцарились теперь в столице, только воронье шумело, черными стаями носясь вдали над Китай-городом. Долгое время стоял Нектарий недвижимо, всматриваясь в опустевший город…  Да лихо настало, лихо…
Эдак ночью минувшей псина бродячая завыла зло…да приметил Нектарий по ту пору; что среди отозвавшихся собак не только вой слышал он, но и брехание кое-где.  А  так голос могут подавать только дворовые псы.  Видимо остались ещё  люди в Москве, коль дворы охраняемые были. Да только навряд ли кто сиротинку бедного в такую пору пригреет. Сунься- попробуй и хоть «Аллилуйя» пой… Одно: либо дубьем бока пообломают, а то не ровен час этих же собак и спустят. Да и не  пробраться ни в Китай ни в Белый город сейчас…
И пришла к нему мысль о том, что выбираться отсюда нужно как можно скорее. Заканчивались его и так скудные запас, а как ему- малолетке ослабевшему с недуга да голода  найти пропитание возможно было бы в городе, полном зловредных трупов, да лиходейства всякого? Так что и осталось ему либо гибели скорой ждать от лишений злых, либо за окраину своими силами пытаться выбраться. И решил он город покинуть  в той скорости, насколько возможно ему представиться. А как сделать то, если завернули их давеча стрельцы от ворот прямо.  Ясно дело, что пройти не дадут, назад поворотят, а то и сразу порубят как капусту, ежели проскочить попытаешься. Так выйти из города ещё пол беды- до окраины ещё добраться как-то надобно. А путь до ближайших Покровских ворот- ох не близкий предстоял. Туман проклятый-дальше руки не видать ничего. А когда спадет, кто его знает. Но одно лучше в тумане идти, чем потом в ночной темени путь оставшийся держать.  Неведомо что ещё в дороге приключиться может, так что до темна ему город во чтобы то ни стало покинуть надобно.  Засветло идти , ибо одному Богу известно что теперь тут по ночам твориться...
И решил он идти немедленно, пока ещё до полудня далеко-неизвестно чего ещё в дороге приключиться может, тут надобно ко всему готовым быть. А ещё одну ночь ожидать неизвестно чего тоже плохо-мало ли медведище вернуться надумает, а ежели ещё кто по его душу в дом надумает заявиться, кого и засов не остановит?! Это до сих пор везло ему, а вот нынешней ночью и  совсем может худо сделаться.  Нет, нельзя сидеть здесь боле...
Быстро пошарил он по дому, собрал одежды кое-какой, да остатки воды и хлеба черствого краюшку в узел собрал. Вытащил пробку из бутылки с водкой, втянул ноздрями едкую гадость, сморщился, но все же с собой решил взять-пригодиться. Но перва-наперва платок ею смочил, как его матушка покойная делала. Помолился Святому Николаю-Угоднику, поцеловал образок его, и на шею надев, пошел вниз по скрипучей лестнице...