Пушкин в жизни

Почему Вересаев? Точно помню, почему Пушкин: стала перечитывать то, что мы читали в детстве, в школе. Оказалось, всё другое, писатели другие. Но если образы Толстого, Лермонтова хоть как-то подтверждались, то Пушкин начисто растворился в штампах и в «наше всё». И эти утлые, надерганные представления до того затмили настоящего поэта, что мы даже не особенно то и знали его стихи. Мы любили Блока, Ахматову, Цветаеву – живых, мятущихся, гонимых, страстных, надломленных и, в отличие от старшего поколения, совершенно не любили Пушкина. «Он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог…». Нет ничего хуже такого прославления гения.

Найти подходящую для моих целей книжку оказалось не так-то просто. Везде «тот самый» Пушкин, везде учебная литература. Записалась в библиотеку. И вот уже там, листая желтые страницы, не смогла оторваться от книжки Вересаева. На первый взгляд она выстроена просто: краткое вступление к каждой главе (глава посвящена конкретному периоду жизни Александра Сергеевича), а затем письма, выдержки из писем современников, а также донесений. Никогда бы не подумала, что такое чтение может быть не просто занимательным, а действительно интересным. Перед читателем фактически лежит «дело» Пушкина со свидетельскими показаниями: начиная с возвращения в Москву и до самой гибели. Без каких-либо стараний со стороны автора, вы будете смеяться, возмущаться, огорчаться и даже плакать. У вас появится возможность познакомиться не с картонным, не с зализанным, а с настоящим Пушкиным.

Первое, что поражает – это противоречивость мнений. На любой счет! Внешность ли, обаяние ли, манеры - в разных устах и взглядах поэт разный.

«По обыкновению, краска вспыхивала на лице его. В нем этот детский и женский признак сильной впечатлительности был несомненное выражение внутреннего смущения, радости, досады, всякого потрясающего ощущения».
«Я познакомился с поэтом Пушкиным. Рожа ничего не обещающая».
«Ожиданный нами величавый жрец высокого искусства - это был среднего роста, почти низенький человечек, вертлявый, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми, быстрыми глазами, с тихим, приятным голосом, в черном сюртуке, в черном жилете, застегнутом наглухо, небрежно повязанном галстухе. Вместо высокопарного языка богов мы услышали простую ясную, обыкновенную и, между тем, - поэтическую, увлекательную речь!»
«Читал Пушкин превосходно, и чтение его, в противность тогдашнему обыкновению читать стихи нараспев и с некоторою вычурностью, отличалось, напротив, полною простотою».
«Ив. Серг. Тургенев читал стихи нараспев и с торжественной интонацией, согласно пушкинской традиции».
«Вероятно, встречусь с Пушкиным, с которым и желал бы познакомиться; но, с другой стороны, слышал так много дурного насчет его нравственности, что больно встретить подобные свойства в таком великом гении. Он, говорят, несет большую дичь и – публично».
«Как поэт, как человек минуты, Пушкин не отличался полною определенностью убеждений».
«Я часто видаю Александра Пушкина: он бесподобен, когда не напускает на себя дури».
«Декламировал против философии, а я не мог возражать дельно, и больше молчал, хотя очень уверен в нелепости им говоренного».
«Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались дыбом. Не стало сил воздерживаться. Кто вдруг вскочит с места, кто вскрикнет. То молчанье, то взрыв восклицаний, напр., при стихах самозванца: "Тень Грозного меня усыновила". Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления».

Недоумение от того факта, что Пушкин для современников был одновременно и красавцем, и уродом, и светлым умом, и неучем, и глубоким, и поверхностным человеком, сохраняется долго. Но после первой главы начинаешь догадываться, что благоволят Пушкину в основном люди молодые или те, кто понимал его выходки, как ребячества, а не как дурнолюбие.

«В 1827 году Пушкин учил меня боксировать по-английски, и я так пристрастился к этому упражнению, что на детских балах вызывал желающих и нежелающих боксировать, последних вызывал даже действием во время самых танцев. Всеобщее негодование не могло поколебать во мне сознания поэтического геройства, из рук в руки переданного мне поэтом-героем Пушкиным. Последствия геройства были, однако, для меня тягостны: меня перестали возить на семейные праздники».
«Княгиня Вяземская говорит, что Пушкин был у них в доме, как сын. Иногда, не заставая их дома, он уляжется на большой скамейке перед камином и дожидается их возвращения или возится с молодым князем Павлом. Раз княгиня застала, как они барахтались и плевали друг в друга».
«Любила В. Ф. Вяземская вспоминать о Пушкине, с которым была в тесной дружбе, чуждой всяких церемоний. Бывало, зайдет к ней поболтать, посидит и жалобным голосом попросит: "княгиня, позвольте уйти на суденышко!" и, получив разрешение, уходил к ней в спальню за ширмы».

Каждая новая строчка книги вдыхает жизнь в поэта, в то, что его окружало, в тех, кто окружал. К концу повествования читатель получает возможность самостоятельно ответить на вопросы, кто же убил Пушкина на самом деле, какова в этом роль Дантеса, Натальи Николаевны, какова роль света и царя. Я для себя на эти вопросы ответила. Но главное, у меня теперь есть не наш, а мой Пушкин – любовь на всю жизнь.
С глубоким прочтением, ваша Е.С.
11.08.2020