Александр Третий. Глава 45

С прекращением терроризма император с семьей стал бывать в Петербурге. В Гатчине проводили весну и осень –– до новогодних праздников, а 31 декабря перебирались в Аничков дворец, где начинались знаменитые императорские балы. Александр воспринимал эти балы как «личное наказание», количество их  сократил до четырех в год, придворный этикет и церемониал упростил, уменьшилось число слуг, был введен надзор за расходованием средств, дорогие заграничные вина заменили крымскими и кавказскими. Организацию маскарадов и расходы на них переложил на великих князей, которые не пожелали отказаться от привычных удовольствий.

«Вчера вечером мы были на бале-маскараде у Владимира. Это был самый красивый бал, который ты только можешь себе представить. Все были одеты в старинные русские костюмы, украшенные драгоценными камнями, богатство самых красивых материй, жемчуга и алмазы, так что было действительно удивительно. Саша не хотел надевать костюм и пришел в форме. На мне был очень красивый, но очень неудобный костюм. Он был очень тяжелый, такой, что я не могла танцевать» (Из письма Марии Федоровны матери).

«Императрицу, конечно, не полагалось приглашать танцевать: она сама посылала дирижеров или кого-нибудь из придворных или великих князей сказать кавалеру, что желает с ним танцевать, но иногда могла подойти и сама пригласить на танец. Раз на «детском» утреннике императрица подошла к 14-летнему пажу Григорию Черткову, спросила: любит ли он танцевать и хочет ли вальсировать с ней? Юный Чертков сконфузился, растерялся и ответил: “Я не танцую”. Императрица рассмеялась и не стала настаивать. Однако, встретив тут же его отца –– начальника егерей, пожаловалась ему, что первый раз в жизни потерпела афронт: кавалер отказался с ней танцевать. Чертков, разумеется, поинтересовался именем невежды. “Ваш сын”, –– улыбаясь, ответила Мария Федоровна. Анекдот этот скоро всем стал известен, и потом долго в корпусе Гришу Черткова дразнили»  (Из воспоминаний В. А. Теляковского).

«Несмотря на маленький рост, в ее манерах было столько величия, что там, куда она входила, не было видно никого, кроме нее», –– восхищались императрицей. И в то же время, когда на балу  партнер наступил ей на платье и вместе упали, она с хохотом крикнула: «Ой, слезь с меня, слезь!»

В Зимнем дворце император почти не бывал. Приемы и встречи происходили в Аничковом и в Гатчине, которая, став его резиденцией, изменилась до неузнаваемости:  водопровод, электричество, телефон, ровные дороги, облагороженные парки.  Вся императорская семья любила Гатчину –– тихий уголок, где никто не мешал. Мария Федоровна писала матери, что она здесь «свободна». Действительно, жить, когда каждый твой шаг, каждый твой взгляд непременно уловят, где-то расскажут, и надо всегда быть начеку, было не в радость, –– а здесь они жили простыми помещиками. «Дворцовую роскошь Александр III всегда переносил только как показную; искал же он совсем другой жизни и устраивал себе такую жизнь»  (С. Ю. Витте).

Александр носил русские рубахи, штаны и куртки, Минни могла не затягиваться в корсет, а надевать удобные платья. Тут даже пёс был простой –– камчатская лайка; его подарили щенком матросы крейсера «Африка», побывавшие на Камчатке.
Камчатка сопровождал Александра повсюду, а ночевал в его спальне, хоть доктор его уверял, что в спальне собака –– вредно здоровью. Камчатка был  общим любимцем, детские дневники пестрели записями о нем. Жил он по-царски, присутствовал на протокольных мероприятиях и на военных смотрах, был вхож во все помещения дворца в любое время суток. Сухари с мясом для него готовили по рецепту самого Александра III.

В Гатчинском озере всё семейство азартно удило рыбу. Александру особенно нравилось ночью, лучение, когда лодка бесшумно скользит по воде, и на носу её факел. На пикники выезжали на мельницу или на ферму, где  угощались молоком и свежим черным хлебом; весной, ближе к Вербному воскресенью, сажали вербы на островах, выходя на озеро в лодках, байдарках и шлюпках с матросами, а старшие дети на водных велосипедах. Да и просто пройтись по лесу было приятным отдыхом.
Для ребятишек тут было раздолье. После учебных занятий, каждый мог делать всё, что хотел.

Рады бывали приезду дяди –– тучному, очень красивому Алексею, просили его рассказать о своих приключениях, –– их у него было много. «В жизни надо все испытать», –– говорил он племянникам.  Он в десять лет начал плавать матросом. Вместе с другими  лазил по мачтам, поднимал паруса, драил палубу.  В 18 лет  за его плечами было восемь морских  походов ––  в последнем едва не погиб: в жесточайший шторм фрегат налетел на риф возле Ютландии. Несмотря на требование адмирала покинуть тонущее судно, Алексей оставался, пока все матросы не были спасены. А еще раньше спас на Онеге парня и девушку, которые вывалились из лодки.

Но жизнь Алексея была исковеркана. В 19 лет он влюбился в Сашу Жуковскую –– фрейлину матери. Жениться ему не позволили бы, но на глазах его были побочные семьи отца и обоих дядей, а также амуры  тетки. Алексей и Жуковская обвенчались в Италии. Узнав о поступке сына, Александр II отправил его в Америку. Какие отчаянные письма писал он матери! «Я чувствую, что не принадлежу себе, что я не могу оставить Сашу и будущего ребенка. Есть чувство в этом мире, которое ничего не может преодолеть –– это чувство любовь… Мама, ради Бога, не губи меня, не жертвуй своим сыном, прости меня, люби меня, не бросай в ту пропасть, откуда мне не выйти…» «Я не хочу быть срамом и стыдом семейства… Не губи меня, ради Бога. Не жертвуй мной ради каких-нибудь предубеждений, которые через несколько лет сами распадутся… Любить больше всего на свете эту женщину и знать, что она забытая, брошенная всеми, она страдает, ждет с минуты на минуту родов… А я должен оставаться какой-то тварью, которого называют великим князем и который поэтому должен и может быть по своему положению подлым и гадким человеком, и никто не смеет ему это сказать… Помогите мне, возвратите мне честь и жизнь, она в ваших руках».
Родители не вняли его мольбам.

После рождения сына, Жуковскую выслали в Австрию, выдали замуж, а Алексей только через четыре года вернулся в Россию. Он так и не женился, но сыну помогал всю жизнь.

Племянникам он мог рассказать, как встречался с индейцами –– людьми малорослыми с монгольского типа чертами лица, очень простыми, доверчивыми и трудолюбивыми, как охотился на бизонов, как оказался в горящем Чикаго, и как ссылка в Америку превратилась в кругосветное плавание.

Еще один дядя, Павел, тоже встречался детьми с большой радостью. Совсем молодой, старше Ники всего на семь лет, он обладал врожденным комическим даром. Выступал в домашних спектаклях и даже пробовал себя на большой сцене. К государственным делам, как и к военной службе, Павел был равнодушен, любил путешествовать. Его натура не выносила зависимости, а в путешествиях он был хозяин себе. Его рассказы о чужих землях с передачей в лицах отдельных комических персонажей, заставляли детей хохотать до упаду.

Нередко в Гатчину приезжали известные деятели науки и искусства. 5 марта 1884 года дворец посетил автор любимых императором пьес Александр Николаевич Островский. Всю жизнь Островский  заботился об улучшении дел в русском театре, а это было непросто. Здоровье не отвечало тем планам, какие он ставил перед собой, усиленная работа истощала организм. Он вечно нуждался в деньгах, и его брат, министр земледелия, укоризненно говорил: «Ничего я, Саша, не вижу в этом хорошего». Но Иван Александрович Гончаров восхищенно писал драматургу: «Литературе вы принесли в дар целую библиотеку художественных произведений, для сцены создали свой особый мир. Вы один достроили здание, в основание которого положили краеугольные камни Фонвизин, Грибоедов, Гоголь. Мы, русские, можем с гордостью сказать: “У нас есть свой, русский, национальный театр, и, по справедливости, он должен называться “Театр Островского”».

После своей коронации император назначил Островскому пенсию –– три тысячи рублей в год. О чем сейчас был разговор, неизвестно, но попусту бы Островский не стал беспокоить.

По просьбе короля Дании приехал известный датский портретист Лауритс Туксен, который работал над масштабным полотном «Кристиан IX и Луиза датские со своей семьей». Следовало написать портреты царской семьи, чтобы внести в полотно. Сохранился дневник художника: «Императрица позировала часто, так же, как и царские дети, а  император –– лишь один раз. Спросил, как он должен встать, и в течение 3/4 часа стоял не двигаясь. Когда после окончания сеанса он подошел и взглянул на холст, то разразился гомерическим хохотом. Больше император не позировал. Вместо него передо мной в военном мундире стоял один из царских лакеев, но, увы,  это было лишь слабое напоминание того образа, который оставил о себе император».

В апреле 1884 года в Гатчинском дворце встречали греческую королеву Ольгу Константиновну с детьми.
«Тетя Минни, русская императрица Мария Федоровна, была уменьшенной и менее красивой копией своей сестры Александры; у нее было то же обаяние, тот же такт, но больше силы характера. Хотя она была маленькой, она могла войти в комнату так величественно, что  все замолкали и оборачивались посмотреть на нее. Она была заядлой курильщицей, но не хотела, чтобы об этом кто-то знал, кроме семьи, поэтому, если кто-то еще входил в комнату, она тут же прятала сигарету за спину, не обращая внимания на клубы дыма. Ее муж император Александр III, которого мы называли дядей Сашей, был ростом около шести футов пяти дюймов и колоссально силен. Мы, дети, очень любили его, потому что он был добр и весел и умел делать всякие фокусы» (Из воспоминаний Христофора Греческого).

От курения голос Марии Федоровны стал низким, говорила она баском. Александр тоже много курил: в день до пятидесяти сигарет и нескольких сигар.
 
В июне царская семья отдохнула в финляндских шхерах, а в июле Александр и Минни были на Балтийском механическом заводе на закладке  крейсера «Адмирал Нахимов». Это был первый броненосный крейсер –– самый большой парусный бриг за всю историю русского флота. С башенной артиллерией, превосходящий всех своих современников по весу бортового залпа и числу орудий главного калибра.
 
Что говорил император на торжественной закладке крейсера, история не сохранила, но известно, что его слова никогда не были пустым звуком. 29 сентября 1888 года крейсер уйдет из Кронштадта на Дальний Восток, пробыв там три года. «Иностранные суда не уходят отсюда без того, чтобы их командир не попросил позволения осмотреть крейсер «Адмирал Нахимов», присылают к нам мичманов смотреть и учиться», –– сообщал из Японии один из офицеров.

В августе-сентябре император с инспекцией съездил в крепость Новогеоргиевскую недалеко от Варшавы –– одну из самых больших в мире, принадлежавшую некогда Швеции, а затем Франции. Новогеоргиевская  представляла собой огромный район в месте слияния рек Вислы и Нарвы, и являлась  основным узлом обороны на западном рубеже России. Гарнизон ее насчитывал 120 тысяч человек.

После официальных рапортов Александра пригласили к завтраку, поданному на лужайке; после чего он поздравлял произведенных в офицеры. «Он говорит, конфузясь... Вообще у него нет не только того лоска, которым отличался его отец, нет и его знаний, может быть, и ума... и, тем не менее, когда с ним разговариваешь, чувствуешь, что имеешь дело с силой, чувствуешь, что есть нечто серьезное, что нелегко поддается. Этого чувства я никогда не ощущал, разговаривая с покойным Александром II» (Генерал А.А. Киреев).

После Новогеоргиевской была встреча в Скерневицах с императорами Германии и Австрии.
Александр доводился Вильгельму I внучатым племянником, не испытывая к дядюшке ни малейших родственных чувств. Став царем, не замедлил удалить от дворца немецких выходцев, повел антинемецкую политику, объявив: «Россия для русских и по-русски!» И не мог простить Берлинского трактата, отвечая суровой холодностью на все ухаживания Бисмарка.

На встречу с дядюшкой Александр все же надел прусский мундир, –– дань вежливости. Сопровождавший его в этой поездке С. Ю. Витте вспоминал: «Когда мне приходилось сопровождать в поезде императора Александра III, то, конечно, я ни днем, ни ночью не спал; и постоянно мне приходилось видеть, что когда все уже лягут спать, то камердинер императора, Котов, штопал ему штаны. Как-то раз, проходя мимо камердинера и, видя, что он всё штопает, говорю ему:
–– Скажите, пожалуйста, что вы всё штопаете? Неужели вы не можете взять с собою несколько пар панталон, чтобы в случае, если окажется в штанах дырка,  дать государю новые штаны?
А он говорит:
–– Попробуйте-ка дать –– он их и не наденет. Если наденет какие-нибудь штаны или сюртук, то кончено, пока всё по швам не разорвется. Это для него самая большая неприятность, если заставить надеть что-нибудь новое. Точно также и сапоги.
Подайте ему лакированные сапоги, так он  вам эти сапоги за окно выбросит».

На встрече дядюшка Вилли распинался в дружбе, но русские дипломаты доносили Александру, что он опять плетет паутину против России.
Александр не знал, кому верить, склоняясь однако на сторону дипломатов, ибо дядюшка издавна занимался подковерными играми. Тяжело Александру было. Не все министры его понимали, не всем он верил, а все ошибки ложились на него.