Жил-был пес

Рассказ опубликован в журнале "Причал" за январь 2022года.

          Не помню, почему решил, что нужен именно пёс. У меня по гороскопу в качестве животного вообще — камышовый кот стоит, но кошек отродясь не держал, и у жены никогда не было. Коты, слыхал, орут по ночам, если обижаются — туфли метят, которые потом только на помойку, да и вообще, животные сами по себе, без привязки к хозяину.
 Потому — собака. Некоторые и хомячков заводит — тоже тема. 
 
       Посидели на семейном совете, покумекали, и решили — пёсик обязан быть маленький.  По породе.  Желательно с ладонь, говорю жене, гулять будет на лоджии, газон там высажу. 
 Возникла было мысль на Птичий рынок сгонять, но отклонили. Как-то подарил я сестре симпатичного щеночка кокер-спаниеля, купленного на рынке с рук, вырос чёрный терьер. Некрасиво получилось.
 В итоге, побродили по интернету— посмотрели картинки, потолкались на собачьей выставке — завели знакомства, записали телефоны.
  Ну и вроде подобрали, породу в смысле. Выдохнули, пол со лба смахнули.
 
       Помнится, когда мы зашли в ту душную квартиру, с ободранными обоями, забитую под завязку щенячьими переливами, начиналось лето. Зеленело во дворах, мать-и-мачеха вылезла, детвора на каруселях визжит, теплынь. Мы встряли в коридорчике с затёртыми до дыр обоями в зелёный цветочек, и запах выбил все мысли. В сознании помутилось — как здесь люди живут. А там, щенки жили, а люди так, прислуживали.
 
 Сколько их было? До чёрта. Глаза разбегались; чёрные, рыжие, шоколадные, пегие какие-то. Обступили сетку, что поперёк комнаты натянута, пасти вверх задрали – гав, гав, гав.
 — Ё-моё, — жене говорю, а та улыбается, —Смотри их сколько. Кого берём?
 Она плечиками жмёт, руками то к одной мордашке тянется, то к другой.  А щенки хвосты поджали, глазки испуганные и в угол. Только один остался.  Шоколадно-рыжий. Голову вбок склонил и смотрит нагло так..
 — Вот ваш, хороший, породистый, голубая кровь,  — тараторит заводчица, худая растрёпанная тётка в застиранном халатике, — Берете? Этот хороший, про него по телефону говорила. Мальчик.
  А я говорю, — Подождите-ка минутку.
 
 Присел и смотрю на него. Красивый, конечно, зараза; уши шоколадные торчком, грудь колесом, не оброс толком, но шерсть густая, мягкая, с переливами, и гонору на целую стаю. Ну думаю, задаст нам перца, принц голубых кровей.
 — Ну ты, породистый, — говорю, а сам посмеиваюсь, ни капли уже не сомневаюсь, что наш вариант, — пойдёшь к нам жить.
 — Не решил ещё, — ворчит рыжий в ответ, а смотрит так, будто приценивается— я ему подойду.
 — Просторно у вас?  Бегать люблю, на дистанции, без помех чтобы.
 — Ну страсти-мордасти, —- отвечаю, — трёшка у меня, шестьдесят два метра, марафоны можно устраивать, с заплывами в ванной.
 — Я голубых кровей, что б ты знал, — смеются глазки — бусинки. — У меня в роду, чемпионов больше, чем в твоей конуре метров.
 — Э, брат, — отвечаю, — только на тебя ценник объявили, я уже понял, что ты за птица. Ты давай, не выкобениваться, а то передумаю, вон ту сучку чёрную, что подешевле прихвачу, и привет семье.
 — Ладно, — склоняет голову на другой вбок, словно капелька сомненья осталась, — Жена-то у тебя, душевная к животным?
 — Без ума, — говорю, — от вас, чертей волосатых. Давай иди уже.
 На том и порешили.
 
    Попросил— Леоном его кликать. Предполагалось, ему типа львом переродиться, да чего не срослось в небесной канцелярии — в собаку обрядили, а может, львов в достатке в тот момент было, не знаю, но всякое бывает.
  Своим разрешил — Лео величать. Говорю же, наглый.
 
     Ну вроде сдружились. Время, конечно, потребовалось на обкатку, притирку. Нюансов тоже хватало.
 Заявил как-то, мол подстилки, которые в коридоре — для собак, что происхождением не вышли, а потому, для чемпионов в квадрате — только ложа итальянского ореха с периной, что в дальней комнате с двумя большими подушками.
 — Ты брат сдурел, — объясняю, — эта спальня наша с супругой, я туда и ребёнку не разрешаю забираться.
  И ногой его значит, в коридорчик спровадил.  Так он ночью дверь открыл, и давай со стороны жены дифирамбы напевать. Женщинам с тонкой душевной организацией песни такие долго не выдерживать.  Сработало. Заполз.
 — Сволочь ты, — говорю, когда тушка килограммовая, под мышку залезла, — посерёдке ложись, нечего меня вылизывать.
 А про себя думаю, вот хорошо тойтерьера взяли, а не бульдога какого, а то было бы жизни.
 
      А бывало, нальёт посреди комнаты. И ведь каков выдумщик, спрыгнет на пол в шесть утра и орёт, — Слышь хозяин, пошли на улицу, в ушах булькает.
 А я с трудом глаза открываю, в окне темно хоть глаз выколи, шепчу, — Очумел, давай хоть в семь, суббота же.
 А он мне, —Ты можешь хоть в восемь, а мне сейчас приспичило.
 И ногу свою мелкую на спинку стула задирает. Ну не гад разве.

      Позже мы этот вопрос уладили. Пригласил я «Тётушку Газету в Рулончик Свёрнутую», она и объяснила этому льву недоделанному, как себя вести полагается в приличных то семьях. Обижался конечно, как без этого, но правило запомнил — потерпи и воздастся тебе прогулкой.
 
    В характере он преданность вырабатывал, лекции со мной писал, я как раз в институте учился. Засиживался я, бывало, допоздна над учениками, тишина в квартире, на часах три ночи, сам лбом в тетради падаю, а он рядом сидит, глазками хлопает.   
 — Иди, — говорю, — к хозяйке под бочок, зенки вон закрываются.
 — Не-а, — позёвывает, — не брошу друга. Пиши давай, студент. Подожду.
 
 Лето солнечными ветрами отзвенело, осень листьями дворы закидала, зима сосульками по карнизам цепляется, вьюгами пугает. Зверюга оброс как северный олень, уши вытянулись, степенность в голосе проявилась, в характере сдержанность —перестал возмущаться, если на ручки не брали.  Ну и зиму он любил, больше, чем сыр со стола. До изнеможения, до хрипоты, до трясучки. Подшёрстка нет, трясётся, бородёнка в сосульках, то за снежинками гоняется, то сугробы носом роем, визжит от радости — прохожих пугает.  Уже не щенок вроде, но поведение... Кину ему снежок, так таскает в зубах, пока не раскрошит. Смешной.
 
 Зима растаяла, водой в землю сошла, весна соловьями в садах отсвистела, снова лето — землю жаром коптит. Друг мой мохнатый лето не жаловал, жарко,  язык наружу за каждым углом тень ищет. Зато как на воду выбирались — в спасатели записывался. Страшное дело. Как припустит по пляжу кругами — восьмёрками, песок во все стороны, орёт как оглашённый. Мне неудобно, люди оглядываются, не поймут, может, тонет кто...
  Я в первый-то раз из воды выскочил, схватил за ошейник, спрашиваю, — Что горланишь рыжая морда, пляж распугал, не тонет никто. Спасателем был в прошлой жизни?
 А он язык высунул, — много ты понимаешь, может, я лабрадором утонул на задании секретном. Переживаю теперь за всех, до дрожи.

      Конечно, души в нём не чаяли, и он в нас. Взаимность чувствовалась, на всех уровнях.
 Команды с ним разучили. Поначалу отлынивал, противился, огрызался даже.
 — Не моё призвание, — хвостом вилял обиженно, — лапы тянуть и глотку драть, не холоп поди.
 Пришлось сырный метод применить, продукта ушло, мама дорогая. Он сыр килограммами мог поглощать. Правда, и здесь паузу выдерживал.
 —  Голландским подманиваешь? Не экономь, я спец по сырам  с прошлой жизни.
 —  Ты и пошехонский жрёшь за обе щеки, — смеюсь, — специалист ушастый.
 
  И все же освоил команды; лежать, стоять, сидеть, лапу, голос. Все довели до автоматизма.
 —  В цирк готовишь, хлеб отрабатывать?  – спрашивает. Сам уши навострил, взгляд настороженный, —   Может мне ещё на спинке взад-вперёд кататься. Я элита, мне сыр без дрессуры положен, по норме грамм сто в день.
 — Слышь элита, — отвечаю, хотя думаю, про цирк идея интересная, — перебьёшься с нормой, и потом, зачем в цирк, гостей будешь развлекать, бездельник.
 
     Хотя лодырем его, не назвать. По выставкам он мотался, каждые выходные. Заматерел. Через пару лет медали начал привозить, да всё золото. Кубками своими, три полки заставил.
 — Хозяин, — орёт мне с порога после очередного чемпионата собачьего, его ещё с поводка не отстегнули, — давай книжки убирай, мне вон трофей дали за выправку. Эту красоту на виду держать надобно.   
 Что тут скажешь, знатных кровей пёс-то.
   Дипломы его, я просто в стопку складывал, без счёта. Ка-то заметил, он с женой программы про путешествия смотрит, «Орёл и решку" да Крылова. Никак за границу намылился, думаю. И вижу, плакат на столе - приглашение на выставку в Европе.
 — Э, дружок, — говорю, — озверел, собачья твоя душа. Я и сам в Польше не был, а ты в Краков хвост намылил. Знаешь, сколько путешествие твоё в евро потянет?
 — Не боись, хозяин, отобьём. Я в бизнесе не первый год, — и смеётся, хвостиком виляет.
   К бизнесу его супруга привадила. В те годы полюса сменились. Жена ближе стала. Эх, коварны женщины, подманила лаской. У меня-то не забалуешь, а те погладили, приласкали, в носик поцеловали. Ну и по выставкам, он с женой раскатывал. Понятно дело, спелись. И бизнес замутили. Даже не знаю как сказать - аморальный, в человеческом восприятии.
 Ну а что, статейки про него в газетах собачьих пишут, фотки в интернете мелькают — знаменитость типа, лучший производитель, Чемпион чемпионов.
 Я ему говорю, — смотри брат, не зазнавайся. Слава — штука коварная, с обоймы вылетишь — никто не вспомнит.
 Он грудь колесом выкатил, — спокойно хозяин, есть ещё порох в пороховницах.
    В общем, по бабам пошёл, по сучкам то есть. Стал чемпионом на выезде.  А что, генеалогия — крутая, грудь в медалях, девки в очередь писались. Четыреста детей по свету разлетелось, Италия, Швейцария, США. Япония, Бельгия там Нидерланды.  Авторитетный кобель, конечно, спору нет. Сидит, бывало, перед картой,  страны отмечает — где детки живут, а жена напротив, доход его в евро с долларами раскладывает.
 Вот думаю, судьба собачья, как повернулась, мне бы так в жизни фартило. 
 
       Он, когда на пенсию то вышел, сидим, помню, скучаем на солнышке возле пруда, нёбо чистое до горизонта, голуби горло полощут, а он уже и не видел толком, глаза белёсые с поволокой, я его и подкалываю,
 — Слышь пенсия, хватит жрать на халяву, сгоняй к детишкам. По два дня у каждого погостишь, на два года путешествий.
 Молчит, посмеивается слезу пускает. Знает, у меня-то двое всего детей, дочка да он, шоколадно-рыжий жилого в отставке.
 
 Господи, ну почему так летит время, зачем... как слились эти шестнадцать лет нашей любви в один миг, в один день.
 
    А ведь мы, тогда на праздник ушли, юбилей свадьбы случился. Ресторан, гости там разные, друзья подружки, шум, гам, веселье, тамада.   Не брать же с собой слепого, а он и не слышал уже, кряхтел только по ночам, да плакал, как дитё малое.
  Ушли, положили его на подушку, на любимую его, мягкую.
     Я ещё помню, присел, руку на холку положил, жена с другой стороны слезы вытирает, спрашиваю, — Ну старик, ты уж того, дождись, быстро мы, хорошо? Три часа максимум.  Обещаешь? Дождись.
 
   И ведь знал, что глухой он, да был уверен, что проворчит в шутейном своём тоне,
 — Идите уже, хватит тут сопли разводить, всю морду слезами залили.
  Знаю, что и дождался бы, если бы смог.