Александр Третий. Глава 47

В Средней Азии Александр III продолжал политику своего отца.
В России никогда не существовало государственной дискриминации по расовому признаку, как не существовало законодательно утвержденной господствующей нации. Связанные общностью территории, народы России составляли целостный организм, живущий по одним законам.

Русские врачи увозили с собой в Среднюю Азию целые тюки лекарств, особенно хины и борной кислоты, поскольку южнее Ташкента население страдало малярией и глазными болезнями, много было слепых. Доведенные малярией до того, что становились тенями, а не живыми людьми, эти тени, заслышав арбу, выходили на дорогу, вздымая руки: «Хины, хины, хины...»

В страшной пыли, покрывавшей дороги, присутствовали кварцевые частицы, вызывая трахому, конъюнктивиты и бельма. Слепли как взрослые, так и дети. Местные знахари и муллы натравливали на русских врачей население, и если бы не урядники, расправа была бы скорой. Доктору приходилось быть терапевтом, хирургом, стоматологом, травматологом, дерматологом...  Медленно, очень медленно забитый народ начинал понимать, что врач желает добра.

Несмотря на охрану границ, афганцы везли контрабандой гашиш и оружие.
Афганцев ловили, расстреливали, английских разведчиков  пороли нагайками. Англия заявила, что Россия хочет унизить английских «ученых географов», –– эти «географы» рыскали всюду южнее Ташкента, попутно ища и тайно разрабатывая золотоносные жилы.

Королева Виктория потребовала от Александра наказать есаула, который выпорол ее подданных, и чтобы он извинился перед британской короной.
Александр ответил приказом:
«Извинений никому не приносить. Есаулу отправить телеграмму “Поздравляю полковником! Если бы повесил этих англичан, стал бы генералом. Александр”. Текст телеграммы опубликовать в газетах».

Хоть и при тесном родстве с русским двором, но Виктория с раздражением следила за политикой Петербурга. Русская дипломатия отвечала ей тем же, а Александр ее вовсе терпеть не мог.
«Виктория всегда презирала нас. Она заявляла, что в нас есть нечто ”мещанское”. Папа называл ее избалованной эгоистичной старухой…» (Великая княгиня Ольга Александровна).

Расширение русских среднеазиатских владений, которые вплотную приблизились к Афганистану ––протекторату Лондона, бесило английскую корону. Еще при жизни Александра II британский премьер-министр предложил  королеве «очистить Среднюю Азию от московитов и загнать их в Каспий».

В  марте 1885 года войска афганского эмира под руководством английских инструкторов вышли на левый берег реки Кушки, где находились русские части, и афганский правитель заявил свои претензии на туркменские земли.
Командир военного округа телеграфировал государю, испрашивая инструкций.
«Выгнать и проучить, как следует», –– был лаконичный ответ.
Афганцы постыдно бежали вместе с английскими офицерами, потеряв 500 человек, и казаки  преследовали их несколько десятков верст. Потеря русских составила 9 человек, –– это были единственные военные потери за всё царствование Александра III.

После такого афронта британский посол получил королевское предписание выразить в Петербурге резкий протест и потребовать извинений.
–– Мы этого не сделаем, –– сказал Александр. И наградил начальника пограничного отряда орденом святого Георгия. –– Я не допущу посягательств на нашу территорию!
А на депеше русского посла из Лондона начертал: «Нечего с ними разговаривать!»

Из Англии поступила новая угрожающая нота. В ответ на нее царь отдал приказ о мобилизации Балтийского флота. Распоряжение было актом высшей храбрости, ибо британский военный флот превышал морские вооруженные силы России в пять раз.
Английский министр внутренних дел Дизраэли назвал Россию «огромным, чудовищным, страшным медведем, который нависает над Афганистаном, Индией, и нашими интересами в мире».

Прошло две недели, Лондон примолк, а затем предложил образовать комиссию для рассмотрения русско-афганского инцидента. С молодым русским монархом приходилось считаться!

Тем временем русские в Севастополе спустили на воду несколько боевых кораблей. 
Болгарский князь Баттенберг –– офицер германской армии, родной племянник умершей императрицы Марии Александровны, –– решил избавиться от «русской опеки», вынудив русских министров в болгарском правительстве подать в отставку.

С ведома  Австрии и Германии провозгласил  объединение северной и южной Болгарии, выгнал из южной Болгарии турок, и объявил себя князем Объединенного Болгарского государства. Подстрекаемая Австрией, Сербия объявила войну Болгарии. Снова создался балканский кризис.

Александр был в бешенстве! Предложил Болгарии самой решать свои внешнеполитические проблемы! Результатом стал разрыв  дипломатических отношений.
 
Неожиданно улучшились отношения России с Турцией, что отнюдь не понравилось Австрии. Австрийский посол в Петербурге стал угрожать России войной, обещая, что Австрия выставит против России три корпуса. На большом обеде в Зимнем дворце, сидя за столом напротив царя, он затянул ту же песню, и Александр не выдержал. Взял вилку, согнул ее петлей и толкнул  к  его прибору:
–– Вот что я сделаю с вашими корпусами.
Поднял бокал за присутствовавшего на обеде князя Черногории:
–– Пью за здоровье моего друга, князя Николая Черногорского, единственного искреннего и верного союзника России вне ее территории.
Российский канцлер Гирс открыл рот от изумления; дипломаты побледнели. Лондонская газета «Таймс» писала на другое утро об удивительной речи, произнесенной русским царем, идущей вразрез со всеми традициями в сношениях между  европейскими странами.

Это был второй случай, что международная дипломатия вошла в ступор от черногорско-российской дружбы. Первый произошел в 1837 году, когда по просьбе владыки Черногории, в Цетин был послан капитан горного ведомства Егор Петрович Ковалевский для изыскания золота в Черных горах.

«Владыка встретил меня подозрительно, но отношения наши вскоре выяснились, и мудрено ли? Ему 21 год, мне –– с небольшим 23. В эти годы и чувствуешь и действуешь так открыто, так честно, что всякое сомнение отпадает само собою» (Е. П. Ковалевский).

«Командировался-то он искать золото, а нашел войну, — и пускай бы еще с Турцией (без этого нельзя было и представить себе Черногорию), а то –– с Австрией, с которою, как водится, мы состояли в самой закадычной дружбе.
— Ты послан от русского царя! — обратились добродушные разбойники Черной Горы к человеку, который был действительно послан, но совсем не за тем, за чем они полагали, — веди нас на австрияков! Австрияк –– католик и враг нам, значит, враг и твоему царю. Вот тебе ружье, вот тебе пистолет, а вот кинжал: бери и иди на австрияков!

Как ни лестно было в чине капитана, да еще не настоящего, сделаться главнокомандующим, как ни молод был капитан, — однако же он усомнился в своем праве поступить так, как от него требовали.

Пришлось владыке, который в одно и то же время был митрополитом и воином, поэтом и просвещенным монархом, пустить в ход свое красноречие, чтобы убедить приезжего в совершенной невозможности для русского, да еще офицера, не поспешить взвалить на плечо ружье и не пуститься в горы за австрийцами.

Пришлось Егору Петровичу карабкаться по стремнинам и вдоль горных ручьев уже не за рудою, а за австрийскими солдатами, которые дали заманить себя в такие трущобы, где только дикая коза да черногорец умеют на ногах держаться. Тут их, разумеется, сколько успели, перебили, а живых забрали в плен, в том числе и офицеров, и принялись ставить виселицы.

— Вешай всех!! — кричали своему фельдмаршалу победители, — и веди дальше!
Но не было нужды быть в самом деле фельдмаршалом, чтобы сообразить, что вешать офицеров дружественной державы и переносить войну за горы значило уже для себя готовить виселицу.

— Не поведу и вешать не позволю! — объявил он решительно. — Мой царь не приказал, и вам не приказывает. Он приказывает заключить мир.

Находчивость Егора Петровича одержала победу. Войско поспорило и уступило:  так уж и быть, ради царя прощаем и на мир для царя соглашаемся; только подписать его должен царев капитан, — иначе мы миру не верим.
— Подписывай или веди вперед! а не то пойдем и без тебя — только вот офицеров перевешаем.
Делать было нечего; перекрестившись, царев капитан скрепил приложением своей руки и герба печати мирный договор двух государств. А там — будь что будет.

Австрийцы на этот раз были гораздо сговорчивее ... был заключен мирный договор, в силу которого австрийцы уступали Черногории спорные на Пастровичевой горе земли, с оговоркой, если не последует согласия высшей власти.
В конце сентября 1837 года комиссия начала проводить границу между двумя странами (Австрией и Черногорией). 

Первый, кто прочел в Петербурге копию этого небывалого в истории международных отношений акта, был министр иностранных дел Нессельроде, а доставил ему такое удовольствие австрийский посол, любезно потребовав, кстати, и полного удовлетворения, которое должно было состоять в официальном порицании поступков русского офицера, как неприличных и несогласных с добрыми отношениями соседей.
Николай I давать удовлетворения не любил. Он остался недоволен.
А тут еще, как на беду, темное до тех пор имя маленького русского офицера иностранные газеты расславили по всему свету, усердно ругая его, и пуще усилили неудовольствие государя: он и гласности не любил.

Между тем виновник всех этих бед лишен был даже возможности объясниться с нашим послом в Вене — растолковать всю свою неповинность: пределы Австрийской империи были строго охраняемы на всех заставах от попытки страшного капитана посягнуть своим появлением на ее безопасность!

Как из этого выпутался Егор Петрович, мне рассказал в Крымскую войну А. М. Горчаков:
“Я познакомился с вашим дядюшкой самым неожиданным и довольно необыкновенным образом. Проживал я тогда в Италии. Докладывают:
–– Капитан Ковалевский имеет передать просьбу.
Имя это я знал только из газет.
— Введите.

Вошел молодой человек, худенький, нисколько не заносчивый, как можно бы ожидать, напротив, самой симпатичной внешности, и с полной откровенностью объявляет прямо, что пришел просить моего покровительства.
— Но у кого же я могу покровительствовать?
–– У нашего посла в Вене. Ему одному я могу передать подробности той несчастной истории, в которой я представлен газетами государственным преступником и в которой я действовать иначе не мог. Я русский, и я был связан моим именем русского. Что бы ни последовало, я не раскаиваюсь в том, что сделал; я иначе был бы изменником, а не русским... Попробуйте быть на моем месте, когда целый народ вам говорит: “Тебя послал русский царь; мы его дети; он нас защитит, а ты защитить не хочешь!”

— Передайте мне записку, если вы таковую имеете, или сообщите все подробности, ничего не утаивая.
Записка была готова, и послана при письме от меня в Вену — в руки Татищева; а из Вены пошла при письме от Татищева уже прямо в руки государя Николая I.
“Капитан Ковалевский бунтует истинно по-русски”, — поставил на ней резолюцию Николай Павлович.

Я помню возврат Егора Петровича в Петербург. Его встречали, как человека, спасшегося от кораблекрушения» (П. М. Ковалевский, мемуары).

Егор Петрович Ковалевский за свою жизнь сделал много хорошего для России, оставив по себе такую же хорошую, светлую, очень симпатичную память.
               
          Душа живая, он необоримо
          Всегда себе был верен и везде —
          Живое пламя, часто не без дыма
          Горевшее в удушливой среде…

          Но в правду верил он, и не смущался,
          И с пошлостью боролся весь свой век,
          Боролся –– и ни разу не поддался...
          Он на Руси был редкий человек.

          И не Руси одной по нем сгрустнется ––
          Он дорог был и там, в земле чужой,
          И там, где кровь так безотрадно льется,
          Почтут его признательной слезой.

                Ф.И. Тютчев, «Памяти Е.П. Ковалевского»,
                21 сентября 1868 г.

Бисмарк пожелал заключить коалиционный союз  с Россией, –– приехал в Петербург вместе с внуком Вильгельма I, будущим Вильгельмом II.
«Оба вели себя невозможно. Вильгельм держал громкие речи, а Бисмарк позволил себе прочесть Александру III целую лекцию об искусстве управления империей. Все это окончилось для них плохо» (А. М. Романов).


Рецензии