Встреча на границе

На границе двух сопредельных государств я сидел за выносным столиком небольшого уличного ресторана. Метрах в пятидесяти от меня начиналась поросшая бурьяном нейтральная полоса. Один за другим к зоне отчуждения спешили танки. Скрежеща гусеницами, они оставляли на разъезжей весенней дороге следы в виде глубоких укатанных борозд, по которым, как по трамвайным путям, катили бодрячком раскрашенные под камуфляж бронемашины, оборудованные системой залпового огня. Армейские тяжеловозы ГАЗы, КРАЗы и КАМАЗы волочили на жёсткой сцепке гаубицы и прочую артиллерийскую технику. Средства огневой поддержки вязли в грязи и превращали дорожное полотно в слепок с картины Айвазовского «Девятый вал».

Вдруг пушка одного из танков пришла в движение и развернулась в сторону, обратную ходу. Из башни выбрался танкист, перебежал по стволу, как по канату, на край и что-то бросил в дорожную грязь прямо под колёса идущего следом тяжеловоза. Затем ловкой перебежкой вернулся на башню и исчез в бронированном панцире Арматы. Меня заинтересовал брошенный предмет. Я встал и подошёл к дорожной обочине. Мне повезло. Станина гаубицы, подобно плугу, взрыхлила грязь и выдавила из дорожного месива прямо к моим ногам глинистый вал. Из переката глины торчала углом вверх маленькая книжица. Я изловчился и вытянул её из грязи, едва не скользнув под гусеницу идущего следом танка.

Вернувшись за столик и оглядев находку, я с удивлением обнаружил в руках военный билет, выданный Московским комиссариатом на имя Трахтенберга Абрама Львовича, 2001 года рождения, проживающего в Москве по адресу…

«Зачем он это сделал?» – подумал я и посмотрел в сторону уходящей техники. Вернувшись в гостиницу, я продлил пребывание. Вскоре по СМИ объявили о прекращении боевых действий и возвращении войск в места постоянной дислокации. В течение двух следующих недель я ежедневно садился за столик уличного ресторана и ждал возвращения боевой техники, среди которой должен был быть и танк Армата с войсковым номером (это я хорошо запомнил) 564.  Перед моими глазами прошли многие воинские соединения. Я всматривался в номера бронемашин, но ни на одной из них не обнаружил нужного мне сочетания цифр – 564.

Выходит, мой герой погиб при исполнении – сгорел в танке или попал в засаду?.. Он сбросил документ, подобно тому, как моряк, предчувствуя гибель, бросает в море бутылку с мольбой о помощи… Я глядел на военный паспорт русского танкиста Абрама и думал: «Невероятно! Двадцатилетний пацан еврейского происхождения, почему вместо привычной и обязательной скрипки он «взвалил на плечи» армаду из братоубийственного металла, проявив странную смертоносную доблесть?».

Я рассчитался за гостиницу и отправился в Москву. В столице меня сразу закрутили неотложные дела. Только через месяц я с горечью вспомнил про должок, отыскал в одном из Арбатских переулков старый московский дом и поднялся по обшарпанной лестнице на четвёртый этаж. «Н-да, – помню, подумалось мне, – здесь живут явно не Абрамовичи».

Дверь открыла совершенно седая, худая, как жердь, но ещё не старая еврейка. 

– Здравствуйте, – сказал я, – вы мама Абрама Львовича?

Женщина пошатнулась и обеими руками вцепилась в дверную ручку.

– Д-да… – ответила она.
– Простите, – я достал из портмоне военный билет.

Передавая документ, мне казалось, что я вручаю матери урну с прахом её сына, русского танкиста Абрама…

А потом мы пили чай в комнате с высокими окнами и лепниной на потолке. Я рассказал Лие Изольдовне о том, как военное удостоверение Абрама оказалось у меня и, окончив рассказ, спросил:
 
– Как вы думаете, зачем он это сделал?

– Знаете, Абрамушка рос мальчиком нездоровым. Он мечтал быть сильным, играл в войнушку, обожал Суворова. Говорил мне то и дело: «Мама, Суворов тоже в детстве болел, как и я!». Его могли комиссовать, но он добился призыва. За полтора года до этой… – голос Лии Изольдовны дрогнул, – я получила от него только одно письмо. Он писал: «Теперь я стал сильным. Зачем?».
 
Она достала из верхнего ящика секретера похоронку и положила передо мной.

– Вот. Эту весточку от сына я получила три недели назад. Я не плачу, потому что у меня больше нет слёз. Прощайте.

Я понял, что говорить со мной ей стало попросту невыносимо. Ведь в отличие от неё я видел Абрама так недавно. Мне вдруг стало душно от странного чувства вины. Почему я не полез на танк, не обхватил Абрама и не сбросил его со смертоносной железяки, на которой он, как корабельная крыса, отправился в житейскую бурю. Глупо, вздорно, но я действительно почувствовал эти нелепые угрызения совести.

Уже выйдя на улицу и глотнув пьяный настой арбатских денежных переулков, я понемногу пришёл в себя и написал прутиком на грязном сугробе, похожем на русскую дорогу в зону отчуждения:

– Поминай, Господи, российского пацифиста Абрама во Царствии Твоем и ныне и присно и во веки веков. Аминь!

К сожалению, в тот же день снег растаял.