Александр Третий. Глава 37

Тяжелые тучи давили Россию.
«Странное, дикое время! –– писал современник. ––Разладица всеобщая: административная, нравственная и умственная. Деморализация в народе и в обществе растет и зреет с изумительною быстротою. Умы серьезные тщетно стараются противодействовать злу. Да и много ли их, этих умов? Власть никем не уважается. О законе и законности и говорить нечего: они и прежде имели у нас только условное своеобразное значение, т.е. настолько, насколько их можно было обойти в свою пользу. В высшей администрации господствует одно стремление — добиться выгодного положения, богатого содержания и расширения произвола своего до беспредельности. Низшая администрация думает о приобретении денег и чинов  — и тоже злоупотребляет, как может, тою долею власти и влияния, каких успела добиться. Правительство наше раздает ничего не стоящие ему награды. Такого обилия наград, как в последние пятнадцать лет, Россия никогда не видала. Для чего это? Есть ли какой-нибудь человеческий смысл в том, например, что чиновник, если он не обокрал казну, не убил или не сделал другого подобного преступления, непременно должен получать награду?..»

«Идея цареубийства носилась в воздухе. Никто не чувствовал ее острее, чем Ф. М. Достоевский.  В разговоре с издателем “Нового Времени” А. С. Сувориным  он заметил с необычайной искренностью: “Вам кажется, что в моем последнем романе “Братья Карамазовы” было много пророческого? Но подождите продолжения. В нем Алеша уйдет из монастыря и сделается анархистом. И мой чистый Алеша –– убьет царя…”»  (Александр Михайлович Романов).
Достоевский, конечно, сказал  отвлеченно –– он выразил силу давления, которая гнёт под себя даже самые светлые  души.

Серьезные люди понимали, что покушения на государя, ставшие хроническими, прекратятся лишь тогда, когда более твердая рука станет у власти. Полагали, что полномочия диктатора должен взять на себя брат государя Михаил Николаевич, бывший наместник Кавказа. Тем не менее, правительственная партия, возглавляемая великим князем Константином Николаевичем, у которого сын Николай был сослан в Ташкент, настаивала на продолжении реформ.

Александр отрицательно относился к либеральным реформам, видя, что они приводят к разложению общества. Почувствовав слабинку, чиновничество всех уровней становится наглым, усиливается произвол над народом, у которого терпение небезгранично. Он настаивал на временной диктатуре одного ответственного пред государем руководителя, который «всеми возможными средствами будет вести борьбу с нарастающим революционным движением». Вокруг такого диктатора смогли бы, по его мнению, консолидироваться все здоровые монархические и патриотические силы.
Победоносцев поддерживал Александра. С 1880 года прокурор Святейшего Синода, острый публицист, прекрасно владевший пером, он в своих статьях пламенно выступал против введения в России даже минимальных начал парламентаризма: «Горький исторический опыт показывает, что демократы, как скоро получают власть в свои руки, превращаются в тех же бюрократов, на коих они столько негодовали».
Достоевский, которого ни один недоброжелатель не заподозрит даже в тени ангажированности, писал  Победоносцеву: «За Вашею драгоценною деятельностью слежу по газетам».

Многолетнее взаимопонимание связывало Александра и Достоевского; он не только прислушивался к мнению писателя, но в трудные для него моменты помогал денежно. «Получил денег, — сообщал Достоевский 4 февраля 1872 года своей племяннице, — и удовлетворил самых нетерпеливых кредиторов. Но совсем еще не расплатился, далеко от того, хотя сумму получил немалую…»

Денежные проблемы всю жизнь преследовали его, хоть работал на износ. В конце 1880 года умерла его тетка, завещав свое имение Федору Михайловичу и двум его сестрам. Старшая сестра приехала в Петербург, умоляя брата отказаться от своей доли. Произошел тяжелый разговор, Федор Михайлович, очевидно, говорил, что у него плохое здоровье: дети, жена останутся нищими. После отъезда сестры у него хлынула горлом кровь, и на другой день, 28 января 1881 года, он  умер. Было ему 59 лет.
На погребение писателя император  выделил большую денежную сумму. Вдове и детям Достоевского назначил  пенсию в две тысячи рублей, а у церковных властей получил разрешение, чтобы Федор Михайлович был похоронен в Александро-Невской лавре. Никто бы не мог обвинить Александра II в  бессердечии к своим  подданным, даже Степан Халтурин, готовя убийство царя, признавался, что государь душевный человек, однако царю уже приготовили новую казнь –– убить или, в крайнем случае, изувечить! 

8 февраля, в связи с неимоверным разгулом терроризма в стране, в императорском кабинете состоялось чрезвычайное совещание, на котором присутствовали цесаревич, великие князья и министры. Предлагались разные варианты спасения отечества –– от ужесточения полицейских мер до немедленного введения чрезвычайного положения во всей империи. Александр предложил давно вынашиваемый им «самый решительный и необыкновенный путь» –– создание Верховной следственной комиссии с особыми расширенными полномочиями.

«Милый па, –– написал он отцу в тот же день, –– ты приказал всем присутствовавшим сообразить и представить свои соображения. Смело могу сказать, что они ничего не сообразят и ничего путного не представят. К сожалению, мы это видели за все последние годы, потому что зло все больше и сильнее распространяется повсюду и никакие предложения не принесли пользы. Нужны новые люди, свежие силы. Время слишком серьезное, слишком страшное, чтобы не принимать самых энергичных мер, а не то будет поздно и правительству уже не справиться с крамолой. Убедительно прошу тебя, милый па, подумай об этом, и я уверен, что ты согласишься окончательно на это предложение. Я так уверен, что другого исхода нет и быть не может».

 На следующий день указом Александра II была учреждена Верховная распорядительная комиссия по охране государственного порядка и общественного спокойствия с широкими репрессивными полномочиями. 
Но пока еще дело не сдвинулось, народовольцы подготовили взрыв императорской кареты, запланировав теракт на 1 марта. На Малой Садовой  прокопали канаву и заложили мину. О подкопе царю сообщили из заграницы, а в Петербурге, под носом, не знали. После известия, полицейские дважды обыскивали всю улицу, но ничего не нашли.
О Верховной распорядительной комиссии с широкими репрессивными полномочиями император успел забыть, так как княгиня Юрьевская, великий князь Константин Николаевич и канцлер настояли на конституции. Константин Николаевич запланировал публикацию проекта на 2 марта.

Император порадовал Юрьевскую:  «Дело сделано, я только что подписал манифест –– “Проект извещения о созыве депутатов от губерний”; он будет обнародован в понедельник утром в газетах. Надеюсь, что он произведет хорошее впечатление. Во всяком случае, Россия увидит, что я дал все, что возможно, и узнает, что я это сделал благодаря тебе».

Манифест о даровании конституции император собирался обнародовать 23 мая на коронации Юрьевской, которая уже примеряла царскую мантию. Москва готовилась к торжеству –– 22 мая заканчивался годичный траур по усопшей императрице, и на престол должна вступить новая супруга императора.
   
1 марта, окончив смотр войск, Александр II съездил в Михайловский дворец  на чай к светлейшей жене, а от нее, в сопровождении конного конвоя, полицмейстера, жандармского капитана и ротмистра, возвращался в Зимний. У поворота  на Екатерининскую набережную метальщик Рысаков кинул в карету царя взрывной снаряд, повредив ее сзади и ранив смертельно казака и мальчика, шедшего в лавку. Царь вышел, склонился над изуродованными телами. Спросил полицмейстера, который держал Рысакова: «Это тот, который бросил?» –– И молча пошел по тротуару, сопровождаемый перепуганной охраной. 

Сбежался народ. Сильный бомбовый взрыв оглушил всех!
Когда дым рассеялся, на мостовой и тротуаре лежали люди и лошади. Три человека погибли сразу, среди них и метальщик Гриневицкий, семь человек скончались в госпитале, девять человек получили легкие ранения, царь был ранен смертельно. Лицо, голова и верхняя часть тела его были побиты осколками, ноги размозжены до колен, представляя собой сплошную кровавую массу.
Его отвезли во дворец. 

«Мой дед лежал на узкой походной постели, на которой он всегда спал. Он был покрыт военной шинелью, служившей ему халатом. Его лицо было смертельно бледным, оно было покрыто маленькими ранками. Его глаза были закрыты. Мой отец подвел меня к постели. „Папа? — сказал он, повышая голос, — Ваш лучик солнца здесь“. Я увидел дрожание ресниц, голубые глаза моего деда открылись, он старался улыбнуться. Он двинул пальцем, но не мог ни поднять рук, ни сказать то, что он хотел, но он, несомненно, узнал меня. Пропресвитер Бажанов подошел и причастил его в последний раз. Мы все опустились на колени и император тихо скончался. Так Господу Богу угодно было» (Из воспоминаний Николая II ).

«Лейб-хирург, слушавший пульс царя, кивнул головой и опустил окровавленную руку.
–– Государь император скончался, –– промолвил он.
Мы все опустились на колени. Влево от меня стоял новый император. Странная перемена произошла в нем в этот миг. Это не был тот самый цесаревич Александр Александрович, который любил забавлять маленьких друзей своего сына Ники. В пять минут он совершенно преобразился. Что-то несоизмеримо большее, чем простое сознание обязанностей монарха, осветило его тяжелую фигуру.
–– Ваше величество имеет какие-нибудь приказания? –– спросил смущенно градоначальник
–– Приказания? –– переспросил Александр III. –– Конечно! Но, по-видимому, полиция совсем потеряла голову! В таком случае армия возьмет в свои руки охрану порядка в столице! Совет министров будет собран сейчас же в Аничковым дворце.
Он дал рукой знак цесаревне, и они вышли вместе. Ее миниатюрная фигура подчеркивала могучее телосложение нового Императора» (А. М. Романов).

Политические деятели правого крыла с большей или меньшей прямотой говорили теперь, что Александр II погиб «вовремя»: процарствуй он еще год или два, катастрофа России стала бы неизбежностью. Освобождения крестьян не произошло –– был создан лишь  механизм освобождения, причем несправедливый; учреждение земств привело к дискриминации низших сословий; судебная реформа не смогла воспрепятствовать росту судебного и полицейского произвола. Присоединение Средней Азии, Кавказа, Дальнего Востока значительно расширило российскую территорию, но экономическое положение страны ухудшилось. Процветала коррупция. В обществе образовался раскол. К невзгодам добавился Берлинский конгресс 1878 года, лишивший Россию плодов победы в Балканской войне. Внешний долг государства превысил шесть миллиардов золотом, и столичная биржа реагировала резким падением курса. До критического уровня упала деловая активность в торговле и промышленности. Состоятельные петербуржцы старались перевести свои накопления в зарубежные банки.
 
2 марта, принимая высших чинов, Александр  III сказал:
–– Я принимаю венец с решимостью. Буду пытаться следовать отцу моему и закончить дело, начатое им. Если бы Всевышний и мне судил ту же участь, как ему, то, надеюсь, вы будете моему сыну так же верны, как моему отцу.

Народовольцы распространяли листовку исполнительного комитета: «Если политика правительства не изменится, революция будет неизбежна! Правительство должно выражать народную волю, а оно является узурпаторской шайкой! Напоминаем Александру III, что всякий насилователь воли народа есть народный враг и тиран!»

Александр отказывался признавать народовольцев нормальными людьми.
 
«Было бы слишком слабым сравнением, если бы я сказал, что мы все жили в осажденной крепости. На войне друзья и враги известны. Здесь мы их не знали. Камер-лакей, подававший утренний кофе, мог быть на службе у нигилистов. Каждый истопник, входящий к нам, чтобы вычистить камин, казался носителем адской машины. Три дня тело убитого императора оставалось в его кабинете. Три дня беспрерывно служили панихиды, на четвертый день покойный был перенесен в Большую дворцовую церковь. Бесчисленные огни высоких свечей. Духовенство в траурном облачении. Хоры придворных и митрополичьих певчих. Седые головы коленопреклоненных военных. Заплаканные лица великих княгинь. Озабоченный шепот придворных. И общее внимание, обращенное на двух монархов: одного, лежащего в гробу с кротким, израненным лицом, и на другого, стоящего у гроба» (А. М. Романов).

«Я  был в Зимнем дворце во время похорон императора, –– вспоминал генерал Сухомлинов. –– Вступивший на престол Александр III, мой бывший командир гвардейского корпуса, плакал так, что самые устойчивые в слезах люди не могли удержаться от рыданий».

7 марта перед выносом императора из дворцовой церкви, Долгорукая устроила спектакль: поднялась на ступеньки катафалка, резко сорвала с лица покойного красную вуаль и долгими поцелуями принялась покрывать его лицо; потом припала к бездыханному его телу,  потом вложила в руки Александра II локон своих волос, оформленных венком, и, пошатываясь, спустилась вниз.
 До нее не доходило, что в православном храме она совершает языческое действо.

В присутствии большого скопления народа гроб вынесли, и траурное шествие довольно быстро двинулось к Петропавловской крепости –– власти опасались терактов.
В крепости предварительно был обследован  каждый подвал и чердак, и на всей протяженности траурной процессии выставлены войска. Прощание было тяжелым и долгим. Рядом с Минни стоял ее брат Фредди –– наследник датского трона, возле него –– наследник английского трона с женой Александрой, старшей сестрой Минни. Чуть в стороне –– королева Греции Ольга Константиновна с мужем, родным  братом Минни. Лица у  них были растерянными:  что будет дальше? Будущее не только российской империи, но и всего мира, зависело теперь от исхода неминуемой борьбы между новым русским царем и стихиями отрицания и разрушения.
В крепости гроб оставили на восемь дней, чтобы каждый из подданных мог бы прийти и проститься. 

«Через 24 часа после погребения отца, Александр III особым манифестом дал перечень намеченных им реформ. Многое подлежало коренному изменению. Канцлер и несколько министров были уволены,  их заменили люди дела, взятые не из придворной среды, что вызвало немедленное возмущение в петербургских аристократических салонах.
 –– Наступили дни черной реакции! –– уверяли безутешные сторонники либеральных реформ, но биографии новых министров, казалось бы, опровергали это предвзятое мнение. Князь Хилков, назначенный министром путей сообщения, провел свою полную приключений молодость в Соединенных Штатах в качестве простого рабочего на рудниках Пенсильвании. Профессор Вышнеградский –– министр финансов –– пользовался широкой известностью за свои оригинальные экономические теории. Начальник штаба Рущукского отряда генерал Ванновский был назначен военным министром. Адмирал Шестаков, высланный Александром II за границу за беспощадную критику российского военного флота, был вызван в Петербург и назначен морским министром. Новый министр внутренних дел граф Толстой стал первым русским администратором, осознававшим, что забота о благосостоянии сельского населения России должна быть первой задачей государственной власти.
Назначению Гирса, тонко воспитанного, но лишенного всякой инициативы, на пост министра иностранных дел вызвало немалое удивление как в Росcии, так и за границей. Но Александр III только усмехался. Охотнее всего он предпочел бы быть самолично русским министром иностранных дел, но так как он нуждался в подставном лице, то выбор его пал на послушного чиновника, который должен был следовать намеченному им, монархом, пути, смягчая резкие выражения русского царя изысканным стилем дипломатических нот. (Последующие годы доказали и несомненный ум Гирса: ни один международный властитель дум и сердец, ни один кумир европейских столиц не мог смутить Гирса в его точном исполнении приказаний императора. Таким образом, впервые после роковых ошибок, Россия нашла свою ярко выраженную национальную политику по отношению к иностранным державам)» (А. М. Романов).

На первом же допросе задержанный террорист Рысаков выдал своих сообщников. В два часа ночи с 1 на 2 марта Желябов, находившийся в каземате Петропавловской крепости за подготовку взрыва поезда у Лозовой, был вызван на очную ставку с Рысаковым. Когда Желябову объявили, в чем дело, он  заявил:
–– Личного моего  участия не было лишь по причине ареста; нравственное участие — полное.

8  марта  газета «Санкт-Петербургские ведомости» поместила статью:
«Петербург, стоящий на окраине государства, кишит инородческими элементами. Тут свили себе гнездо и иностранцы, жаждущие разложения России, и деятели наших окраин. Петербург полон нашей бюрократией, которая давно потеряла чувство народного пульса. Оттого-то в Петербурге можно встретить много людей, по-видимому, и русских, но которые рассуждают как враги своей родины».

Суд над шестью обвиняемыми — Андреем Желябовым, Софьей Перовской, Николаем Кибальчичем, Гесей Гельфман, Тимофеем Михайловым и Николаем Рысаковым состоялся 26 марта.

О подкопе на Малой Садовой эксперты высказались единодушно: «Работа была ведена со знанием дела, взрыв мины образовал бы воронку от 2,5 до 3 саженей в диаметре. В окружающих домах были бы выбиты рамы, обвалилась бы штукатурка, и куски асфальта взлетели бы кверху; кроме того, в домах могли  разрушиться печи. Что же касается стен домов, то, смотря по степени их прочности, они могли бы дать более или менее значительные трещины. От взрыва пострадали бы все проходившие по панели, ехавшие по мостовой и даже люди нижних этажей. Люди могли пострадать как от действия газов и сотрясения, так и от кусков падающего асфальта и карнизов».

Во время следствия пятеро осужденных вели себя гордо, причиной террористических действий называли плохое благосостояние народа. Михайлов подробно рассказал о своей жизни в деревне, о жизни крестьян, об их потребностях и расходах.
–– А с тех пор, как вы перестали работать, чем жили? –– был задан вопрос.
       –– Мне помогал Желябов.
Откуда брал деньги Желябов –– Михайлов не спрашивал. 
–– Вы сказали, что принадлежите к террористическому отделу революционной партии. Какие задачи были этого отдела? 
–– Задачами были убиение шпионов и избиение нелюбимых рабочими мастеров, потому что я находил, что эти мастера предают своих товарищей, как Иуда предал Спасителя, и которые эксплуатируют рабочего человека больше всего.

Будь на суде любой заводской мастер, он бы сказал, что ему крайне невыгодно притеснять добросовестного рабочего; штрафы, взыскания он налагает на нерадивых, прогульщиков, пьяниц, из-за которых страдают другие. Да и сам мастер –– тот же рабочий, но с большим стажем и опытом. Дело другое –– труд непосильный, работают по 12 часов, заработки копеечные, а потому на заводах работают дети и женщины. Условия жизни тяжелые –– либо семья на квартире, либо в бараке; от безысходности –– пьянство.

 «Мне  пришлось познакомиться ближе, чем кому-нибудь, с петербургскими рабочими. Это народ забитый. Теперь я очень хорошо понял, что те, которые ратуют за свободу –– или богачи, или такие люди, которые пользуются особенным почетом тех, которые давят человечество. Бедному человеку с ничтожным званием нечего и думать о свободе, он всегда будет в зависимости» (Писатель Ф. М. Решетников).

Члены организации «Народная воля» за последние три года изувечили на всю жизнь или убили свыше двухсот ни в чем неповинных людей, подвернувшихся под руку. Среди них были и дети. Газета «Русь» гневно писала: «Отребье, которое так дерзостно, так нагло гнетет преступлениями душу всего Русского народа, не есть исчадие самого нашего простого народа, ни его старины, ни даже новизны истинно просвещенной, — а порождение цивилизованнейших центров Европы, прошедшее школу в Женеве, и получающее деньги для преступлений от своих учителей».

Но интеллектуальная элита Петербурга, философ Соловьев и даже Лев  Толстой просили простить убийц, якобы, в принципе, это люди хорошие.  В обращении к императору Толстой написал: «Отдайте добро за зло, не противьтесь злу, всем простите».
Сам Толстой, однако,  вытребовал себе полусотню казаков в Ясную Поляну.

Константин Петрович Победоносцев, к которому Толстой обратился за посредничеством, отказался передать Александру его письмо:
–– Наш Христос –– не Ваш Христос, –– ответил он. –– Своего я знаю Мужем силы и истины, исцеляющим расслабленных, а в вашем показались мне черты расслабленного, который сам требует исцеления.

Опасаясь, что письмо Толстого и подобные просьбы могут быть переданы Александру иными путями, обер-прокурор предупредил государя:
–– Люди так развратились, что ныне считают возможным избавление осужденных преступников от смертной казни. Но тот из злодеев, который  избежит смерти, будет тотчас же строить новые козни.

Александр III проявил невероятный характер:
–– Если бы покушение было на меня самого, может быть, я и простил бы, но не могу простить то, что они сделали с моим отцом.
«Народная воля» предъявила правительству ультиматум: немедленно принять соответствующие либеральные реформы, иначе будет убит и новый император вместе с детьми! 

31 марта по приговору суда, утвержденному Александром III, всех шестерых террористов ожидала виселица. Рысаков во время суда выложил не только то, что сам знал, но и то, что когда-либо слышал от кого-нибудь, а накануне казни 2 апреля заявил, что готов стать  уличным шпионом, чтобы полиция выловила и тех народовольцев, фамилии которых он не знал, но  знал их  в лицо.

Приговор был приведен в исполнение. Сразу была создана тайная правительственная организация «Священная дружина» для борьбы с революционным террором. Александр III дал полное согласие на нее и выделил огромные суммы на содержание, поскольку его положение было до такой степени опасным, что он назначил регента в случае своей гибели.

В руководстве «Дружины» косвенно участвовали и сам император, и его братья. «Дружина» насчитывала 729 человек плюс 14 670 добровольных помощников. Целая армия, намного превосходящая все полицейские силы империи. В течение трех лет заграничная агентура «Дружины» выявляла и разоблачала террористов за пределами  России, где они чувствовали себя в безопасности, обзаводясь новыми криминальными связями. Были выявлены адреса почти всех наиболее активных революционеров-эмигрантов.

Внутри России  члены «Дружины» занималась, в первую очередь, охраной императора. Проводился широкий сыск. Порядка 6000 человек были наказаны ссылкой или тюремным заключением. После этого были возвращены телесные наказания по решению волостных судов, а также принят ряд жестких законодательных актов.