Один день в Алжире 1970-го года

ОДИН ДЕНЬ В АЛЖИРЕ 1970-го ГОДА
Очень хочу сейчас рассказать только об одном зимнем дне 1970-го года в маленьком академическом полупустом городке Бумердес (Boumerdes), Алжир.
1.
Я знаю, что во вселенной неисчислимое количество людей, других мыслящих существ. Кто-то живёт сейчас, кто-то жил в другие времена. Жизнь каждого из нас, она как капля воды над волнами океана. Да, восточным мудрецам все видится майей и пустым никчёмным сном. Все приходит и уходит, на самом деле есть только Бог Отец, Его сознание, и больше ничего. Что же, такова их позиция. Что душа моя скажет на это? – Вот что! Бог породил наш мир и столько миров, что знает только Он один. Зачем, если всё – никчёмный сон? Зачем? Я скажу своё личное глубочайшее убеждение. – Сотворив живые души, Он вложил в них горящие искорки жизни и сознания. Бог самодостаточен. Однако, через творение своё Он познаёт Себя. Он радуется и скорбит вместе с детишками Своими, что в этой такой непростой жизни ищут дорогу к Нему. Вот и цветочки, птички, белочки и киты, как и все другие тварюшки, -«каждое дыхание да славит Господа»! Неужели творение Божье – всего лишь капризная прихоть? Конечно же нет! Даже невозможно представить себе, как скорбят Ангелы Его, когда человек приходит к падению и гибели духовной. И какая радость Отца, когда ты поворачиваешься к Нему своей душой! И когда ты жизнь твоя, что привносит в мир счастье. Говорят, что Божья милость и воля Его приходит в мир и через человека. И Он так верит человеку, что позволяет ему принимать участие в Своём Небесном мире. И вы представляете, Он дал нам такую чудесную возможность получать отождествление в Себе, причастие через кровь и хлеб Своего Сына Христа! Вот так. Я не мог не написать об этом сегодня. О себе лично обязан сказать, что видел много искренних душ, которые не только своим разумом, но всем своим естеством чувствовали само прикосновение Божих Ангелов. К сожалению, о себе я могу сейчас припомнить только очень немного таких случаев, когда меня пронимало до такой степени, что потом, спустя какое-то время думая о тех страшных мгновениях, я не мог не признать, что это было самое непосредственное проявление Божьей воли. В основном то были моменты, когда Высшая Воля останавливала, и не допускала меня завершить бездумные и совершенно безсердечные поступки, которые вели к необратимым последствиям, например, таким, как мучительная и преждевременная смерть моей мамы. Так оно и было. Хотя я убежден, что вся вселенная животворится и дышит благодаря Святому Духу Божьему во Имя Отца и Сына и Святого Духа! И сегодня я расскажу только об одном нашем с мамой счастливом деньке. Это – всего лишь небольшая частность. Очень скоро я всё навсегда забуду, но сегодня я ею, как могу, поделюсь.

2.
                The world we knew - Frank Sinatra
У каждого в памяти есть столько удивительных дней! Даже как-то неудобно писать. Но это моё воспоминание. Ничего такого, но очень хочется написать. Очень!
Итак, начинаю. Наш городок Бумердес, что располагается в 55 км восточнее самой столицы Алжир, тогда он был почти необитаем, хотя ухожен и невероятно кинематографичен. – Немного выгнутые вверх по своим краям, белые пятиэтажки с балконами-лоджиями во всю длину зданий, просторные, обставленные низкой стильной мебелью, квартиры, с их немногочисленными жителями, несколько прекрасных магазинчиков, пекарня, откуда приносили всегда горячие багеты и другую невероятно вкусную выпечку. Мне так нравилось ходить в магазин, да и вообще бродить по городу и его окрестностям. Все знали, что это совершенно домашнее безопасное место. Арабы и французы, они были так искренне приветливы и добры. Это уже потом в злосчастные восьмидесятые годы там откуда-то появились те страшные люди, которые в одной только этой провинции зверски вырезали 40 000, неугодных им, мирных жителей. Но это было потом.
В тот день мы с мамой вдруг решили прогуляться на пляж. Обычно мы выходили за город, и не спеша шли по, утопающей в благоухающих травах тропинке вдоль глубоченного оврага. Внизу бежал широкий ручей. При желании можно было спуститься и туда. Там тоже была тропинка, но мама очень боялась диких кабанов, и мы шли по левой стороне. А на правой стороне возвышался красивый холм, куда тут и там шли пустынные дорожки. Если оглянуться и проследить за этим оврагом, то невозможно было увидеть совершенно целый древнеримский арочный акведук, что соединял собою берега, и по которому, наверное, шла дорога. Да, здесь тут и там виднелись целые и, уже разрушенные временем, древние виллы. На противоположном берегу ясно прорисовывались булыжники и кирпичи римской дороги. Однако мы любили, именно, нашу дорожку. Дикие гладиолусы – мои любимые цветы. Мама больше всего любила незабудки. Однако, сегодня было уже довольно-таки поздно. Время подходило к полудню. Поэтому, мы решили идти на пляж через город, по его центральной улице. Тут тоже были виллы, но конечно же современные, с их французскими, усаженные розами, уютными двориками. Дорогу сопровождали аккуратные зелёные газоны и невысокие вертикальные фонарики, неоновый свет которых освещал улицу ночью. Да, а вот прямо за газонами, там, где это не загораживало подъездные пути к домам, там была полоса совершенно дикой травы, в которой на некотором расстоянии друг от друга уходили в небесную синь великаны эвкалиптов. Близилась весна, и было самое время их цветения. Это невозможно передать словами иначе чем сравнить благоухание их цветов с тем необыкновенным запахом, что вдруг возникает, когда джины пекут своё печение. И все овевается нежным морским бризом. Когда я был младше, я, бывало, садился прямо в высокую траву перед одним из деревьев и полностью забывал и городе, и обо всём, окружающем меня, мире. Взрослые назовут это медитацией, но не я. Я слов таких не знаю. Нет! Помню, я приносил с собой обломок какой-нибудь современной черепицы с таинственным красивым клеймом, взятой где-нибудь во дворе, одну из своих игрушек, и отдавался объятьям сказочного мира. Когда в тебе ещё нет навязчивой рефлексии и жесткой клетки структурного мышления, ты не будешь думать о составе древесной коры, и не станешь умничать, сопоставляя и упорядочивая в систему всё, что ты видишь. Вот и мне было совсем не до того. Птички подходили совсем близко, осы и пчёлы присаживались мне прямо на нос, и заглядывали прямо в мои глаза. Я смотрел и видел, как из-за дерева появляются какие-то небольшие неведомые зверушки, - не мышки, не белочки, а кто-то ещё с их славными блестящими любопытными глазками и удивительными пушистыми хвостиками. Сейчас я уверен, что в такие мгновения душа входит в некое созвучие с другими, близкими тебе, мирами, и они взаимопроникают друг в друга. Иногда мне вдруг виделись поля желтой колосящейся пшеницы, кряжистые дубы, их могучие корни, пролетающие по небу, птицы, незнакомых нарядных людей, которые разговаривали между собой на незнакомом певучем языке. Однако это было задолго до того дня, о котором я рассказываю сегодня. Ну ничего! Теперь мне было ничуть не хуже. Я неплохо умел кататься на роликах и один мог бродить по самым окраинам города. А это, надо сказать, очень и очень увлекательно.
Возвращаюсь к нашей прогулке. На этой улице было безлюдно, красиво, хорошо. Хотя последнее времямне нравилось ходить кморю по параллельной, более уединённой асфальтовой дорожке. Там росли сосны и открытые мандариновые сады. Мы ходили вдоль студенческой столовой, из открытых окон которой всегда пахло французским супом поташ. Ещё чуть дальше стояла небольшая поликлиника, где мне однажды зашивали вену на запястье, когда я случайно мазнул рукой по разбитой бутылке, дальше был белый домик городской почты. Но нет! Так мы никогда не доберёмся до пляжа! Вперёд! Однако вперёд! Вон, уже виднеется море! Конечно же зимой в море никто не купается. Холодная вода. Сегодня, к примеру, утром было только 18 градусов. На мне моя куртка и в кармане шапка. На маме песочный двубортный плащик и соломенная шляпа. Хорошо, что она не одела шпильки, а то как в них ходить по песку?
Много лет спустя я узнал, что вдоль таких пляжей здесь любили бродить Жан-Поль Сартр и Альбер Камю. Но нет! Это что-то настолько чуждое мне, настолько чуждые миры, что даже не хочу искать никаких определений, дабы не впускать в себя их дыханий. Другое дело Франц Кафка. Открывая любую из его мрачных книг, ты поражаешься его косноязычием, тусклостью красок и ограниченностью безжизненных, выделенных тебе, пределов. Однако, прорвавшись сквозь несколько первых абзацев, ты начинаешь догадываться, что впереди тебя ждут такие необыкновенные откровения души, которые стоят того, чтобы читать всё. Вот и я прочитал пару раз его книги, и всё. Бывал я в его сферах, и ушёл. Конечно же мне, порой, бывает интересно, вдруг, увидеть мир в экзистенциальном тонком и, в то же время, многомерном срезе одного долгого или короткого мгновения. Но этот взгляд, он отделяет тебя от всех других мгновений и времен. И лично для меня, лично мне это видится подобием какого-то шеола. В нём нет ни дыхания, ни надежд. И всё об этом. И вообще, помню, тогда по вечерам мы с мамой сидели, на выходящий в дикое маковое поле, лоджии, и мама читала мне Незнайку на Луне. Я, конечно, любил читать и сам, но я всегда хотел слышать её голос. Да и она с удовольствием впервые читала Незнайку. С невидимых полей до нас как всегда доносились таинственные песни и крики диких шакалов. Ах, как они меня завораживали! Так мне нравилось слушать, слушать и слушать их!
Под домом рос газон, вдоль дорожки тянулись тонкие ряды фонариков, а дальше уже была кромешная тьма. Ночи в субтропиках темные. В метрах трёхстах прямо перед нашим батиманом в небольшом овражке шла узкоколейка. Игрушечный поезд по ней ездил в столицу, и обратно. Кто-то ездил в нём на работу, кто-то по магазинам. Одним словом, кто куда. Когда наступало долгожданное розовое утро нашего очередного путешествия в Алжир, во мне всё пело и мяукало от непомерного счастья. Этот поезд шёл вдоль моря, вдоль невообразимо красивых больших и маленьких домов, мимо отар овец, разгуливающих по полям, коров и, конечно же плантаций мандаринов, апельсинов и винограда. Слева от колеи по многополосному шоссе в обе стороны ехали автомобили. Ах, что это были за машины! Крылатые как в кино, причудливые как фантазия их неукротимых дизайнеров. Каждый знает, какими были в те времена машины. Мне они, буквально, сносили крышу, однако я оставался верен своей любви, - небольшой французской малолитражке Renault – 8. По-настоящему я любил только её одну. Ну ладно, а то меня слишком далеко унесёт.
Папа приезжал очень редко. Он ездил от одной к другой буровой в самом сердце Сахары и руководил всеми технологическими процессами. Вот тогда-то он и научился говорить по-французски и по-английски даже лучше мамы, уж не упоминая меня, маленького хвастунишку с вечно вымазанными зелёнкой коленками. Что я мог тогда сказать, кроме как попросить продавца полкило сыра, сметану, батон, да коробочку карамелек для мамы? Впрочем, не буду себя принижать. Половина моих друзей, не знали русского языка, и мы, смеясь учили друг друга всяким словам и выражениям. Ах, опять меня увело от истории того самого дня.
Итак, наша пологая аллея незаметно привела нас к тому месту, где начиналась широкая и бескрайняя полоса песчаного пляжа. От неё нас отделял только большой красивый, возведённый советскими строителями, кинотеатр из стекла и бетона. Вся его фронтовая часть украшена легкой пространственной каменной мозаикой, которая изображало красное лучистое Солнце над зелёными полями, усаженными нефтяными буровыми вышками. Большой усатый араб в белой чалме заботливо обнимал все эти металлические деревья, и смотрел прямо в будущее своей развивающейся страны. Первый этаж – сплошные стеклянные порталы, сквозь которые видно фойе. Рядом со входом афиши. В тот день, помню, была эффектная реклама знаменитого вестерна«За пригоршню долларов» и еще какого-то другого фильма. Кино показывали в среду, субботу и воскресенье. Так я проникся фильмом Освобождение! Потом уже в России я раз пять ходил на него с моим дедой. Он сидел тихо. После фильма как всегда молчал. Встретив войну в Минске, в чине капитана он в первое же утро прибежал в свою часть и прошел эти годы и через оборону Москвы, и уже майором Степного фронта Курскую Дугу. Его фронтовые ордена, - орден Ленина, два ордена Боевого Красного Знамени, орден Красной Звезды, за каждым из них была война. И всё же деда, бывало, говорил, что дороже всего ему, именно, его Гвардейский значок. Та война забрала в нашей, некогда большой, семье восемь человек, включая моего четырёхлетнего дядю Юру.
Бабушка, прабабушка, мама, братик Юра, грудничок дядя Володя, они остались под бомбёжками в минском подвале, и только через два дня, когда в небе и лесах было уже море немецких парашютистов, они наконец осмелились выйти и потихоньку пробираться на Восток.
Одним словом, кинотеатр был очень хорош. Даже страшное землетрясение 2003года, которое похоронило под собой великое множество горожан, и разрушило в прах весь наш город, не смогло одолеть это русское чудо. Говорят, он стоит там и теперь, и в нём всё так же показывают кино.
И вот, мы спустились на пляж, я вскинул свои руки вверх и радостно выкрикнул какое-то восторженное приветствие. Море было тихо, но ночью оно пенилось и громыхало яростным зимним штормом. По песку ползали скарабеи, и поблёскивали своими чёрными глянцевыми спинками. Мне они нравились. Ближе к воде весь песок был покрыт пучками водорослей, стеклянными зелёными камушками обтёсанных со всех сторон, осколок самых различных бутылок, разноцветных ракушек и тонкими серебристыми полосками, не удержавшихся в море, рыбёшек.
- Смотри, мам, к нам кто-то идёт! – сказал я.
И вправду, со склона к нам спускался мальчишка араб с большим сизым коробом переносного холодильника. Парень, продавец мороженного, он увидел на берегу наши две маленькие фигурки, и теперь спешил к нам, чтобы предложить своё замечательное лакомство. Я не люблю молочные сладости, но мы всё же купили две штучки, поблагодарили продавца, и с удовольствием развернули фольгу упаковок.
Синее небо, ласковое Солнышко, всё еще слегка хмурящееся море и длинное пространство песка. Этот пляж назывался русским, а тот, другой, выгнутый бесконечно длинной дугой, его звали французским. Их разделяет огромная широкая, выдающаяся в море скала, на которой располагается знаменитая деревня Роше Нуар (Roches Noire). Правда, все называют её городом. Да, так, наверное, будет правильнее. Вверх по её пологому подъёму идёт неширокая, обрамлённая невысокими красивыми домами, улица, которая заканчивается круглой уютной площадью.
Мы повернули направо, пошли в сторону этой скалы, но в город подниматься не стали. Я упоминал ручей, что журчит вдоль дна глубоченного зелёного ущелья. Так вот, это не ручей, а древняя маленькая речка. И тут, прямо по пляжу, разбиваясь на широкие мелкие потоки она уходит в Средиземное море. Мы подтянули свои брюки, и без особого труда перебрались на его правую сторону. Песок здесь был мокрый.
- Владик, смотри! Настоящий кальмар! – воскликнула мама, указывая на неглубокую, заполненную морскойводой, ямку, в которой, затаившись, лежал маленький розовый кальмарчик.
Видимо, ночью его вышвырнуло на берег, и он не смог вернуться домой.
- Сейчас! – сказал я.
У меня в руке было жестяное ведёрко из-под мёда, и я схватив тварюшку, кинул его в это ведро.
- Ух ты!
Вздрогнувший от ужаса, кальмар обдал меня упругой струёй воды, и попытался вырваться из моих рук. Но дело было сделано! Я подбежал к воде, зашёл по пояс в волны, и размахнувшись, закинул его в море. Пока он летел, я успел увидеть один его большой изумлённый глаз, сверкающий бочок и длинные щупальца. Вот так приключение!
Мы были уже совсем рядом со скалой. На берегу стояло несколько синих рыбачьих лодок, тут и там на тонких шестах сушились сети. Людей видно не было.
- Зайдем в кафе? – предложила мама.
- Конечно же! – радостно согласился я.
Мы знали, что здесь есть замечательная кафешка на открытом воздухе.
Мама заказала себе кофе и пирожное, а я стеклянную бутылочку оранжа. Ах, как приятно было сидеть в плетёных креслах, овеваемыми нежным теплым солёным ветерком, улыбаться друг другу и не иметь совершенно никаких забот.
Далеко в море шёл большой сухогруз. Сейчас мне пришла на ум известная фраза Зора Хёрстона “ Ships at a distance have every man's wish on board.” По-русски она звучит, полагаю, так, - «Далёкие корабли для всех воплощенье мечты.» Красивые слова, но в те дни я совершенно ни о чём не мечтал. Такое в жизни, бывает, крайне редко. Время от времени меня удивляет и смущает то, что в некоторых книгах мне попадаются строки, где автор пишет, что «в то мгновение они ни о чём не мечтали, а были просто счастливы. Просто счастливы. Вот и я, кажется, отыскал в своей памяти один такой день. Отыскал, и тут же возмутился! Как не мечтал? А как же папа? Мы всегда так ждали его, скучали, писали ему в Сахару письма чуть ли не каждый день. Вот так-то, никогда не нужно упиваться собой, иначе прелесть достанет из-за пазухи свой поганый флакончик с дёгтем, и подольёт капельку-другую тебе прямо в рот.
Ах, папа! Он прилетал к нам один раз в три месяца на пятнадцать дней, и потом снова отправлялся в страну песочных дюн, барханов и джиннов. Я помню, как он собирал свою сумку, как клал в неё бритву, рубашки, горчичные блоки местных магрибских сигарет, на пачках которых изображалась туарегская крепость и, летящий в облаках, самолёт. Папа курил с тринадцати лет, ещё со времени, когда он жил в интернате для детей репрессированных родителей. Но что говорить? В 1970 табак не считался чем-то запретным. Курит себе человек, да и курит. Тогда во всём мире можно было курить, где душа твоя пожелает, даже в летящем на высоте 10 000 километров, самолёте. Помню, сидим мы в своих креслах, мама, папа и я возле иллюминатора. На папе песочные брюки, тёмно-синий пиджак и голубая рубашка без галстука. Почему я вспоминаю одежду? А потому, что он опять прожёг свои брюки, и на этот раз ещё и рубашку. Ну что же поделаешь? Бывает в жизни и такое. Мне ли его укорять, если я точно такой же как он, может быть ещё и покруче.
- Ну что, Владик, уже половина третьего. Что делать-то будем? Пойдём домой? – спросила мама.
-Ну нет! Мы же недавно вышли. А давай выйдем на французский пляж? И пойдём по нему, и дойдём по нему до самой Фигаи. Мы же никогда там не были. Помнишь, папа по работе как-то ездил туда к кому-то из своих сотрудников. И он говорит, что автобус оттуда ходит каждые сорок минут до позднего вечера. Давай, пойдём!
- А не устанем? – засомневалась мама.
- Ну и что? Быстрее и крепче вечером уснём.
Мама улыбнулась, и соглашаясь со мной, кивнула головой.
Фигая, это была такая крошечная французская деревня.
До неё было километров пять, или семь. Не особенно далеко, но за изгибом пляжа, отсюда её было не видно.
Обогнув Роше Нуар, мы вышли на французский пляж и отправились в путь. Летом и весной мы часто приходили сюда. Выходили ещё затемно, а в половине девятого уже вовсю собирались домой, чтобы не обгореть и не перегреться. Помню запах лосьона от загара, мамину широкополую шляпу, солнцезащитные очки и свои любимые игрушки.  Вообще, место это было совершенно диким и родным.
Справа по возвышающемуся берегу тянулся лес из каких-то невысоких коренастых крепких деревьев, название которых нам было неизвестно.
Эти три полосы, - тёмно-зелёная, жёлтая и синяя, он создавал такое необыкновенное настроение! Мы были одни, и казалось, что вся вселенная, все её пространства и времена каким-то непостижимым, но явным образом умещается в этой минималистической длинной, идущей за горизонт, дуге.
- Владик, видишь, там среди деревьев виднеется римская дорога и какие-то постаменты. Там, наверное, древние виллы. Давай, посмотрим?
- Нет, нет, мам! – возразил я. – Мне не хочется. Сейчас мы здесь. Только не это. Пойдём дальше.
Так мы и брели по этому странному пляжу. В одном месте в песке блеснула монетка. Я поднял её, рассмотрел. Это были современные два франка, с обеих сторон основательно стёртые волнами и песком.
- Ох, я уже устала, - наконец сказала мама.
- Ничего, мы уже два часа идём. Там за поворотом уже, наверное, эта Фигая.
И правда, через полчаса мы уже шли по дорожке, по левую сторону которой к морю спускались обширные аккуратно разделённые на квадраты и площадки со скамейками сады. За рядами роз и грушевых деревьев виднелись классические виллы. В этой маленькая деревушке, было, наверное, домов десять, не больше. Однако, как она была красива и уютна! Мы остановились возле одного из старых сетчатых заборов и принялись разглядывать дворик. Неожиданно откуда-то появился очень старый полный француз, одетый в рабочий на лямках комбинезон.
Он по-доброму улыбнулся и начал что-то говорить. Ему, видимо, хотелось, чтобы мы заглянули к нему в гости, но мы вежливо отказались. Мама всегда была очень стеснительной, да и я, честно говоря, уже не мог думать ни о чём, кроме желанной автобусной остановке. Тогда наш гостеприимный месьё достал из кармана секатор, быстро срезал с разных кустов изумительно красивый букет роз и протянул его маме. Она, конечно, была сильно смущена, но с радостью приняла его.
Ах, неужели автобус! Через двадцать минут мы уже были возле самого нашего подъезда. Я выпил два стакана воды и плюхнулся на свой диван.
Впереди была целая жизнь, такая долгая, но такая скоротечная.
                Воскресение, 13 марта 2022 г. Уфа.