Утренняя огрёбка

        Проснувшись ночью, около часов двух, Ильинишна по привычке встала глотнуть чайку, оставленного  в чашке с вечера, специально для этого. Добредя до кухни, не включая огня, Ильинишна развернула конфету и запила холодным чаем. Откинув оконную  занавеску, увидела в свете фонаря, что снег по-прежнему идёт.
- На каку болесь свет всю ночь жгут? Кому в нашей деревне по ночам шастать? Пять старух да старичок-сморчок, – ворчала она.
Снегопад  начался ещё с вечера, когда Ильинишна отправлялась ко сну. Снег шёл мелкий и частый. А ещё матушка говаривала:
- Коли снег крупный, хлопьями, то много не нападёт, а вот коли мелкий идёт – готовь лопату. Западёт.
Поворчав себе под нос на снегопад, Ильинишна пошла досыпать. Поворочавшись с боку на бок, посетовав на "старость не радость", она задремала часика на три. Проснулась уже ранним утром. Надо было обряжаться. Обрядов было немного – печь протопить, да в избе подмести.
- Обрядов-то мало, да развороты не те, – привычно ворчала Ильинишна.
Затопив печь, она  не забыла и о хлебе насущном. Поставила чайничек, сварила себе кашки, на сей раз рисовой, и принялась трапезничать.
Потихоньку справив дела домашние, решила она, что пора идти снег огребать. Накинув на себя стёганую душегрейку да тёплый полушалок, отправилась Ильинишна на улицу. Только приоткрыла дверь, как в неё тут же проскочил кот Пушок. Он тотчас начал тереться о ноги хозяйки, выпрашивая себе еды.
- Вот тебя ещё  покормить надо. Али за ночь-то не нашёл, чем поживиться. Иди, буди, молока налью.
Налила в миску молока,  кусочек рыбки рядышком положила и проговорила:
- Ешь, гулёна, ешь, буди.
И снова направилась на улицу.
В углу сеней стояли две лопаты. Одна деревянная, старенькая, но всё еще справная. Другая, привезённая детьми из города, пластмассовая, очень лёгкая. Но Ильинишна её не любила. Ручка у неё была металлическая, в мороз холодила сильно, и даже сквозь рукавицы пачкала руки. Поэтому  Ильинишна отдавала предпочтение старой, годами проверенной деревянной лопате.
Уже рассветало. Но в деревне стояла тишина. Шуметь было некому. Старики, хоть и вставали рано, избу свою покидать не торопились. Некуда было торопиться. Вот и Ильинишна, выйдя за калитку, поворчала на снегопад, прошедший всю ночь, а потом запела:
- Ой, снег-снежок, белая метелица, говорит, что любит, только мне не верится.
Тропинку до дороги Ильинишна гребла широкую, в две лопаты. По обе стороны от дорожки за зиму набросала она сугробы высоченные. Такие, что видны были лишь голова да плечи. И бросать снег стало тяжеловато, он частенько сваливался обратно с кручи.
- Вот раньше сугробы были пониже, – разговаривала она сама с собой. – Ребятни в деревне было много, они все сугробы облазят, а заодно и снег примнут. Вот сугробы и были пониже.
  На каникулы, правда, приезжали внуки, но лазить по сугробам им не хотелось, да и некогда было.  В телефонах сидели.
Вновь затянув «Снег-снежок», Ильинишна начала огребаться. Бойко бросая первые лопаты снега, прочистила она тропинку до середины.
- Надо попышкать малёхо, – решила она, и, опершись на лопату, огляделась по сторонам. Глянув направо, заметила, что дома через три, у Петровны, тоже снег летает.
- Эй, Петровна, ты что ль? – окрикнула она соседушку.
- Я, Ильинишна, я. Кто ж ещё у моей избы грести станет?
- Как здоровье? – продолжала пытать соседку Ильинишна.
- Да как, вчерась весь день голову ломило. К снегу должно быть. Давление подскочило, будь оно неладно, таблетки пила.
- И у меня, соседушка, то же самое. Даже ночью пришлось подыматься.
- Охохох, старость не радость, – поддакивала ей Петровна.
- Вот раньше я бы эту тропинку за 10 минут почистила, а теперь что? Половину только огребла и уже запыхалась.
- Ладно, не ворчи сильно-то. Мы с тобой ещё ничего бабушки-старушки. Жару поддаём. Ты слыхала, песни вон пела.
- Дак, только и остаётся, песни петь, настроение-то надо себе подымать. Не вино же с утра глушить.
- Что и  придумаешь тоже, вино. Что мы алкашки какие, – обиделась Петровна.
- Ну-ну, сразу и губы надула. Пошутить нельзя. Когда твои-то обещают приехать? – перевела разговор на другую тему Ильинишна.
- Когда-когда, – всё еще с обидой молвила Петровна, – каникулы начнутся, тогда, буди, и приедут.
- И мои обещались. Может, сугробы-то нам попримнут, а то высоко кидать стало.
- С них станется. У телевизора да с телефоном просидят, – ворчала Петровна.
- Это ты правду баешь. Коль не выгонишь силком на улицу, так и будет.
Так за разговорами подруженьки почистили тропинки от дома до проезжей дороги. Дорогу ту в деревне прогребали редко, только после больших снегопадов. Ездил по ней лишь Юрка Ондрюхин, Надюхи Бариновой сын, молодой ещё, недавно пенсию оформивший, изредка выбиравшийся на машине в соседнюю деревню либо в город.  Стоя друг от дружки метрах в тридцати, соседки продолжали задушевный разговор.
- Снегопад-то большой был, может, дорогу прогребут? А то неудобно к тебе на чай захаживать.
- Дай Бог, дай Бог. А на чай, сейчас, буди, заходи.
- Да я б с удовольствием, да ноги ломать по сугробам жалко. Может, ты ко мне, чай помоложе.
- Неет, вот прогребёт трактор, буди тогда.
Постояв ещё несколько минут, соседки разошлись по своим избам – пить чай в одиночестве и разговаривать только с котом и телевизором. День  продолжался своим чередом. За окном стояла безмолвная, сверкающая белоснежной чистотой зима.