Александр Третий. Глава 62

В августе семья императора была в Дании на юбилее короля и королевы. Всё шло хорошо, и вдруг у Александра открылось сильное носовое кровотечение. В юности оно тоже случалось, тогда говорили: пройдет, возрастное; теперь было ясно, что император болен.

Владимир Мещерский свидетельствовал: «Смертельный недуг таился в его организме уже в 1893 году. Драматизм заключался в том, что Александр III только тогда признал для себя возможным обращаться к врачебной помощи, когда борьба науки с недугом являлась почти бессильной».

Вернувшись в Россию, Александр полностью ушел в работу, не позволяя медикам докучать собою, но чувствовал слабость и лихорадку. Лечился урывками, не меняя обычного режима, не уменьшая умственной работы, не задумываясь над угрожающими здоровью опасностями.

Холера с Поволжья и Подмосковья, где с ней уже справились, перекинулась в Петербург. Но здесь привыкли к врачам, истерик больших не случалось, никто не кричал, как в 1831 году, что врачи  наняты Польшей, чтоб уничтожить русский народ.

К осени эпидемия стихла, начались концертные и театральные  сезоны. 16 октября в Русском Музыкальном общества под управлением Петра Ильича Чайковского впервые прозвучала его «Патетическая» симфония, а 25 октября Петр Ильич умер. Врач Бертенсон констатировал у Чайковского «холеру в самой злой форме».

«Как велика симпатия и любовь к Чайковскому, видно из того, что — едва стало известно о его болезни — к квартире его стали подъезжать и подходить сотни знакомых и незнакомых, чтобы справиться о его положении, –– писали  «Петербургские ведомости». –– Никто не ожидал, что болезнь окажется смертельной. Весть о  кончине Чайковского произвела в городе впечатление, равного которому трудно подыскать за целое десятилетие».

На панихиду в Казанском соборе, вмещавшем 6000 человек, попали далеко не все –– стояли, запрудив площадь перед ним. Панихиду совершал причт Пантелеймоновской церкви, пел мужской хор Русской оперы и певчие Казанского собора. Заупокойная литургия продолжалась до двух часов дня. Во время службы хор исполнил «Свете тихий» Чайковского. «Тихо, тихо, после высоких нот, замирала последняя “вечная память”», –– вспоминал очевидец. По окончании богослужения траурный кортеж выстроился на пути к Александро-Невской лавре. Военный оркестр, впервые разрешенный на похоронах штатского человека, играл похоронный марш. Весь Невский до самой лавры был заполнен народом.

По личному распоряжению императора, все расходы на похороны и погребение Петра Ильича в некрополе мастеров искусств, взяла на себя казна.
Александр не смог присутствовать на похоронах –– заболел. Жаловался на боли в пояснице, заметно похудел, выглядел усталым, цвет  лица стал землистым. Царские лейб-медики поставили модный по тому времени диагноз –– инфлюэнца, то есть, грипп.

Несмотря на ухудшение здоровья, он продолжал работать до глубокой ночи, а в это время Сергей, находясь за границей, убеждал цесаревича ехать в Германию и объясниться с Алисой. Николай согласился: пора жениться. О том, чтобы  входить постепенно в дела государства, поскольку являлся наследником, а отец уже сильно болел, он не думал. Мать, вероятно, считала, что он еще молод, отец не настаивал, не ожидая, что скоро умрет.

Мария Федоровна решила узнать, насколько самостоятельно желание сына, –– и Николай показал ей письма дяди и тёти. Выяснилось, что Сергей и Элла давно вели переговоры с Алисой и ее отцом, а после его смерти в 1892 году, с ее братом герцогом  Гессенским.
Император с императрицей были потрясены!

Не зная, что сводничество известно, но получив ответ Николая о невозможности ехать в Германию, дядя Сергей обозлился: «Какое фатальное впечатление произведет на нее твой ответ! Или у тебя нет ни характера, ни воли, или же твои чувства совсем изменились, а в таком случае более чем прискорбно, что ты прямо не сказал это жене или мне, когда мы с тобой об этом говорили в августе! Ты сам уполномочил жену поднять с нею этот вопрос; она все сделала, и когда все было готово –– появляется твой непонятный ответ. Еще раз повторяю, что после этого все кончено!»
 
А Элла строчила королеве Виктории, которая тоже стремилась выдать скорее «любимую внучку Алису» за Николая, но в переписке с родней уверяла, что если помолвка всё же случится, то это будет воспринято ею, королевой Великобритании и Индии, крайне болезненно.
«Теперь об Аликс, –– делилась с Викторией Элла. ––  Я коснулась этого вопроса, но всё,  как и прежде. И если когда-нибудь будет принято то или иное решение, которое совершенно закончит это дело, я, конечно, напишу сразу. Увы, мир такой злобный. Не сознавая, какая это продолжительная и глубокая любовь с обеих сторон, злостные языки называют это честолюбием. Какие глупцы!»

«Злостные языки» –– это мать и отец Николая.

В ноябре Элла с Сергеем вернулись из Дармштадта, и грянул гром! Мария Федоровна была страшно разгневана! Сергей, как она говорила, проявил удивительную бестактность, стал выговаривать ей, матери, что она губит счастье своего сына.
Она заявила ему, что не его это дело! 

Сергей написал брату Павлу: «Свидание Ники и Аликс могло бы все решить, но оно не состоялось только из-за каприза Минни, из глупого чувства ревности к нам!»

Чтобы замять конфуз, Алиса Гессенская стала твердить, что наотрез не желает принять православие.

В этот период Витте добивался решения Совета министров на государственную винную монополию, поскольку алкоголь производился частным бизнесом и далеко не всегда качественно. Он предлагал такой вариант: винокуренные заводы оставить частникам, но производимый спирт будет покупать только казна. Спирт должен проходить очистку на государственных заводах, на них же изготовят водку, в продажу она поступит в государственные винные лавки, выручка от монополии составит 20 процентов от общегосударственной выручки.
Решение было принято, но император, приезжая на совещания в открытом экипаже, подхватил воспаление легких.

Обеспокоенные врачи, вызвали из Москвы на консилиум Григория Антоновича Захарьина. 17 января цесаревич записал в дневнике: «Благодарение Богу, нам можно было вздохнуть сегодня. Папа стало легче! Утром температура была та же, что и вчера вечером! Глаза и лицо имели более нормальное выражение. Днем папа засыпал два раза. По временам у него являлись сильные приступы кашля; при этом выделялось много мокроты. Температура была 38,1».

К 25 января врачам удалось улучшить состояние больного. Несмотря на то, что о полном восстановлении речи не шло, что Захарьин прямо сказал, что лечение будет долгим, император щедро наградил докторов и вернулся к текущим делам.
В пасхальное воскресение он готовился к торжественной заутрене в Большой церкви Зимнего дворца. На эту заутреню приглашались почти все высшие чины империи, выход был большой, торжественный. Как только начался выход, и император с императрицей вышли из своих покоев, почти весь дворец оказался в темноте, лишь в некоторых комнатах восстановилось электричество, так что пришлось осветить дворец простыми керосиновыми лампами и свечами. Многие восприняли это как нехорошее предзнаменование.

Чувствуя, что проживет недолго, Александр решил женить Николая и дать согласие на брак Сандро и Ксении. Со вторым вопросом было проще: уладить со Священным Синодом брак близких родственников, какими являлись Сандро и Ксения, вызвался Михаил Николаевич. Но с Николаем оказалось сложно: под натиском сына пришлось обратить свои взоры к Алисе Гессенской, хотя и Вильгельм II неофициально сватал будущему русскому царю свою младшую сестру Маргариту. Но Англия шла на сближение с Русско-Французским союзом, мог появиться сильный трилистник, и Александр понимал, что Николаю будет не так тяжело править страной. Одно угнетало –– гарантии, что сыновья Николая родятся здоровыми, не было.

Тут, словно в сказке, приспела и свадьба гессенского герцога!
В Кобург на свадьбу поехали Элла с супругом, Владимир с женой, Николай и императорский духовник.
Королева Виктория тоже приехала, несмотря на преклонные лета, кучу болезней и заявления перед роднёй, что она не желала этого брака! Помолвка цесаревича заслонили брачную церемонию, хоть «любимая внучка» страдала фурункулом на ноге, и вид у нее был кислый.

8 апреля, после положенных  уговоров и слёз, Алиса дала свое полное согласие.
«Чудный незабвенный день в моей жизни, день моей помолвки с дорогой, ненаглядной моей Аликс,  –– записал наследник вечером в дневнике.  –– После 10 часов она пришла к тете  Михен, и, после разговора с ней, мы объяснились между собой. Боже, какая гора свалилась с плеч; какою радостью удалось обрадовать дорогих папа и мама!»

То, что милая Аликс не умеет ладить с людьми, Николай, конечно, не знал. То, что она подвержена мистике, тоже не знал. О том, что полезет в дела государства, став императрицей, даже помыслить не мог –– мать никогда не мешалась в дела отца. То, что супруга будет болеть и стонать всю свою жизнь –– не подумал. И, конечно, никто не сказал ему, что Аликс, как Элла, как их сестра Ирен –– носительница гемофилии (у Ирен оба сына умерли от этой болезни).

Родителям он сообщил, что искренне счастлив; они отвечали, что –– тоже.

А через месяц Ники писал королеве Виктории:
«Дражайшая Бабушка! Милая Аликс написала мне, что намерена принимать сернисто-железные ванны в Нарроугэйте –– что, как я надеюсь, будет ей полезно! Судя по тому, что она сообщала мне в письмах, она немало настрадалась в последнее время, бедняжка. Доктор Рейд полагает, что эти боли в ногах, вероятно, нервного происхождения, и уверен, что они совсем пройдут после такого систематического лечения. Они очень неприятны, но что поделаешь? Мама 21-го уезжает с Ксенией и Сандро в Абастуман –– место, где живет Георгий. Папа и мы остальные проведем здесь еще две недели».

«10 августа.
 Дражайшая Бабушка, я каждый день получаю известия от дорогой Алики. Счастлив, что она чувствует себя хорошо и боли бывают реже, чем месяц назад!»

Алика болела без перерывов 5 месяцев. А может, и больше. И продолжала болеть.
Только необходимость заставила императора с императрицей согласиться на брак Николая с давно перезрелой и постоянно хворавшей Алисой.

Мария Федоровна разрывалась между двумя больными –– мужем и сыном. Упросила Захарьина поехать с ней в Абастумани.
Григорий Антонович сам уже долгое время болел –– мучили ноги, долго стоять и ходить он не мог; но отказаться было нельзя.

Александр  остался один. «Так грустно без милой Минни, так постоянно об ней думаю. Её мне страшно недостает, я не в духе и долго еще не успокоюсь».

Ради близости к царской семье, в Абастумани быстро росли дома грузинской и даже столичной знати. Летом, по возвращении из Севастополя, Георгия окружили сынки богатых родителей, и началось: пикники на природе, веселые дамы с сомнительной репутацией... Как записала, приехав к нему, сестра Ксения: «Эти пикники с вечным пьянством пагубно действуют на него, затем дамское общество –– все это вредно!»

Художник Нестеров, позднее посетивший Абастумани, узнал, что жизнь там была «веселой и шумной… Пикники с возлияниями, непрерывные смены гостей из Тифлиса и Кутаиса, наплыв дам и девиц, назначение которых весьма недвусмысленно. Все это изнуряло потрясенный недугом организм Георгия Александровича».

Когда Мария Федоровна, Ксения, Сандро и доктор Захарьин прибыли в Абастумани, Ксения села писать княжне Оболенской.
«24-го мая 1894 года.  Милая Апрак! Так как тебя, конечно, всего больше интересует знать мнение Захарьина на счет состояния здоровья дорогого Джоржи, то с этого и начну. Он нашел, что болезнь запущена (два года никакого правильного лечения не было), и она все еще держится в самой верхушке правого легкого. В мокроте найдено много бацилл, но на это он не обращает особенного внимания, т. к. в этой болезни оно иначе и не может быть.

Он говорит, что с правильным лечением Джоржи может совсем поправиться, но для этого нужно время и хороший режим. Абастуман, по его мнению, отличное место зимой и осенью, но не весной (начиная с марта, когда тут происходит страшное таянье снегов и вследствие того ужасно сыро), а в особенности летом, когда Абастуман битком набит народом, и Джоржи вечно находится во вредном для него обществе.

Захарьин предлагает, чтобы Георгий предпринял какое-нибудь путешествие по Кавказу, которое его рассеяло бы, как например, прошлогоднее по Дагестану. Георгий часто разговаривает с Захарьиным, и тот так умело и хорошо взялся за дело, что Георгий вполне отдался ему в руки и исполняет все его приказания. Например, Захарьин запретил ему пить водки и шампанское, спать с открытым окном, когда сыро (так как все эти дни только и делает, что льет несносно!) Ты знаешь, что Джоржи только и лечили холодом (если это можно назвать лечением!), и он это сам ненавидел, в особенности зимой.

Теперь он опять стал прежним веселым Джоржинькой, каким мы все его знаем, и все это после осмотра и разговоров с Захарьиным, который его успокоил и утешил. Он ему позволил ехать в Спалу осенью, что привело Джоржи и мама в полный восторг! По крайней мере, он имеет хоть какое-нибудь удовольствие впереди, что в нравственном отношении ему необходимо. Он немного похудел с прошлого года и все кашляет, но против этого (и также для уничтожения бацилл) он теперь принимает креозот. Это такое счастье, что мы приехали сюда и что Захарьин с нами! Его все очень полюбили, потому что он действительно отличнейший человек, умный и серьезный. Джоржи также совсем привык и полюбил его!

Мы теперь все ожили опять, потому что первые дни до осмотра Захарьина были просто кошмарные, каждый находился в сомнении и страшном нетерпении узнать поскорей, в каком состоянии находится Георгий. Днем обыкновенно катаемся в таратайках –– мама с Георгием, а я с Сандро –– ездим куда-нибудь, а там вылезаем и гуляем. Перед обедом сидим у мама и читаем. Николай приехал на несколько дней».

Георгий и Сандро, «как старые моряки», оборудовали в одной из верхних комнат летнего дворца капитанскую рубку со штурвалом, навигационными приборами, морскими картами, и подолгу бывали там, занимаясь любимым делом.

Наблюдая за императрицей, Сандро подмечал, как тяжело ей видеть здоровую дочь и ее жениха рядом с измученным болезнью сыном. Сандро не обольщался будущим Георгия:
«Его бледное, болезненное лицо говорило об ухудшении его роковой болезни. Мы провели четыре недели вместе, катаясь в горах, устраивая пикники, смеясь шуткам молодости и танцуя. Мы делали всё, что было в наших силах, чтобы подбодрить Жоржа. Он же слабел с каждым днем, и у него было предчувствие, что он никогда уже больше не увидит Петербурга. Наше веселое настроение не могло его обмануть.
Вид двух здоровых, счастливых людей, вероятно, доставлял ему лишь страдания, хоть внешне он оставался все тем же благородным, добрым и преданным мне Жоржем. Я считал неуместным строить планы на будущее в его присутствии, прислушиваясь к его тяжелому, неровному дыханию. Мы занимали смежные комнаты, и, когда я ложился в постель, то не мог заснуть и задыхался от горечи и сознания своего бессилия. В чем был смысл нашей жизни, если ничто в мире не было в состоянии спасти Жоржа?»

Император не особенно доверял оптимистическим письмам жены. Сам он слабел всё сильнее, и на одной из прогулок  с дочерью Ольгой, ему стало плохо.
––  Ты детка, не выдашь меня, ведь правда? –– попросил как-то жалобно.
Еле сдерживая слезы, она обещала ему, что это останется тайной.

В начале  июня Мария Федоровна и все остальные вернулись в Гатчину. Александр выслушал доклад Захарьина о состоянии здоровья Георгия.
Захарьин был старым и очень опытным врачом, видел, что император умирает, и Георгий переживет его ненамного, но не имел права ни говорить, ни писать об этом. (Поэтому и разрешил Георгию ехать в Польшу, в Спалу, зная, что отец и сын, возможно, никогда больше не увидятся. Хвалил путешествие Георгия по Дагестану и посоветовал путешествовать больше: пусть хоть короткую жизнь, но юноша проживет с интересом). 

«В конце аудиенции государь, вообще тяготившийся врачебными исследованиями, дал мне несколько минут времени, чтобы осведомиться о состоянии его здоровья и выслушать грудь. Оказалось следующее: государь чувствовал стеснение в груди, вскоре проходившее. Я указал на необходимые меры, и это явление, как я узнал позднее, в августе, прошло. Государь похудел сравнительно с тем, как был в Москве весной 1893 года, но голова не болит и свежа, голос и речь бодры» (Г. А. Захарьин).

Внимание Александра было направлено на строительство главного порта –– главную морскую базу России. Но где ее строить? В Либаве, как предлагал начальник морского штаба? Или на Мурмане?
Александр склонялся к тому, что надо строить на Мурмане.

«У него была мысль устроить порт в таком месте, где бы, с одной стороны, была гавань незамерзающая круглый год, а с другой стороны, гавань эта должна была быть совершенно открыта, чтобы это был такой порт, из которого можно было бы прямо выходить в море. Он поручил мне поехать на Север, познакомиться и узнать, есть ли возможность там строить большой военный флот.

Я тогда уже был министром финансов, и это дело до меня не относилось; обратился же император ко мне, вероятно потому, что доверял. Во исполнение такого поручения, я и решился отправиться туда летом 1894 года. Конечно, я должен был взять с собою лиц компетентных в морском деле.
 
Мы по железной дороге доехали до Ярославля, затем в Вологду; через Вологду проехали в Великий Устюг, потом выехали на Северную Двину и поехали пароходом на Архангельск. Когда я отправлялся туда, император указывал мне на то, что когда был голод на Севере, то многие умирали из-за невозможности доставки туда хлеба. При этом он высказал мне такого рода мысль –– свою мечту, –– чтобы на Север была проведена железная дорога, чтобы край этот, интересы которого он принимал близко к сердцу, не был обделен.

Выехали мы прямо в Северное море, а потом в океан; останавливались в различных гаванях, а затем, направились прямо в Екатерининскую гавань. Действительно, Екатерининская гавань представляла собою замечательную гавань, как по своему объему, полноводью, так и по своей защищенности. Эта гавань никогда не замерзает, вследствие теплого морского течения –– Гольфстрима.

Такой грандиозной гавани я никогда в своей жизни не видел; она производит еще более грандиозное впечатление, нежели Владивостокский порт и Владивостокская гавань. Мы эту гавань подробно осмотрели; стояли там несколько суток.
Когда я вернулся в Петербург, то в первую же пятницу (т. е. в обыкновенный день докладов) был у государя в  Петергофе. И в тот день я видел его последний раз в моей жизни.
Еще раньше, до того, как я ухал на Север, болезнь его была явной для всех. Говорили, что у государя болезнь почек; многие приписывали эту болезнь тому, что он себя надорвал во время катастрофы в Борках при крушении императорского поезда. Александр III жил в Петергофе в маленьком дворце; в сущности, простой буржуазный домик. Государь занимал наверху две комнаты. Он выслушал мой доклад  при всей его терпеливости и спокойствии. Когда я дошел до конца, и он увидел у меня папку, он обрадовался и говорит:  “Так и знал, что раньше, чем придете с докладом, вы его напечатаете. Я очень вам благодарен”.
Для меня несомненно, что если бы остался жив император Александр III, то нашей морской базой была бы Мурманская гавань, именно Екатерининская. Это  предотвратило бы искания другого незамерзающего открытого порта, из-за чего  мы залезли в Порт Артур. Этот несчастный шаг завел нас в такие дебри, из которых мы до сих пор не можем выбраться, т. е. не можем уравновеситься от последствий гибели русского флота» (С. Ю. Витте).

У  Витте  была  еще  мысль,  горячо  поддержанная Д. И. Менделеевым и адмиралом С. О. Макаровым, построить ледокол, чтобы суда проходили на Дальний Восток через север.

В конце июля Сандро и Ксения поженились. Ей исполнилось девятнадцать, Сандро –– 28 лет. Красавец капитан 2-го ранга, специалист в области кораблестроения, археолог-любитель и коллекционер, знаток морского дела, совершивший несколько длительных путешествий на яхтах и кораблях (через несколько лет станет лётчиком и займется развитием авиации в России), он еще обладал серьезным литературным даром.

Венчание состоялась в церкви Петергофского Большого дворца, после чего, согласно обычаю, отец подарил жениху и невесте туфли из серебряной парчи, а также халаты, весом по 13 килограммов, –– они их наденут в первую брачную ночь. Сандро не хохотал, как Александр в свое время, но увидев себя в зеркале, сказал, что похож на оперного султана в последнем акте.

После свадьбы молодые супруги отправились в Данию, а после нее –– в Абастумани.
«Жорж похудел, побледнел и помрачнел. Болезнь его явно усилилась. Нам было неудобно быть веселыми около него, говорить о своем счастье... Уезжали мы с тяжелым сердцем» (Ксения Александровна).

Лето 1894 года выдалось в Петербурге сырым и холодным и не способствовало здоровью, но Александр продолжал участвовать в официальных мероприятиях. Появление его в Летнем театре произвело на людей тяжелое впечатление: лицо императора было желтое, одутловатое. Заговорили о нефрите.

Мария Федоровна волновалась и нервничала, старалась узнать у Захарьина, что ждет императора, и тот ей решился сказать всю правду.
Николай был срочно отправлен в Англию, объявить королеве Виктории, что свадьбу с Алисой надо ускорить. К августу он возвратился и написал ей письмо, полное восхищения ее прекрасной страной.