…жизнью, вечно молодою,
Прохладой, солнцем и весною
Природа тешится шутя,
Как беззаботное дитя.
М.Ю. Лермонтов
Часть 1
Глава 1
Как же здесь безобразно все. А что и есть красивого так только растительные остатки, да и те не ухожены и бессмысленно разбросаны, словно обронил их кто-то. Строения из вспузырившихся металлических листов; всюду торчавшие уже давно ни на что не годные змеевидные электрические провода с распушившейся медной проволокой на оборванном конце, вся земля в рытвинах, заполненных тухлой водой - нету здесь мысли материализованной в архитектуре, лишь нелепость и уродство.
Зловонный канализационный газ с частицами сероводорода, аммиака, вышедший наружу из трещин сточных труб, насыщает воздух тяжелым смрадом, к затхлости и спёртости которого местные жители привыкли, точно так же и визуальная убогость окружения давно не терзает их глаз.
В ненавистных земле, однотипных уродливых буграх, необъяснимой силой вырванных ею на поверхность этого злачного места, живут люди, такие хрупкие и беспомощные перед зависимостью своей от среды обитания существа, появляясь на свет девственно чистыми, здесь они из года в год вынуждены грубеть и покрываться дрянной корой тугоумия, от всего что видят и чувствуют. Сквозь визг беспризорных, чумазых детей, ор и ругань взрослых с дутыми красными носами, еле слышится звук резко контрастирующий со всем.
Вслушиваясь в этот звук доносящийся из окна жилищной ячейки, скрытого кроной вялой липы, этот нездешний звук тусклой точкой света случайно роняющей свои лучи на непроглядную тьму грязного окружения, можно узнать второй акт вступления к песне, именуемой «Форель». Что издаёт эту легкую и славную мелодию? А это всего лишь дешевая, неоднократно ломавшаяся, карманная радиола мальчика по имени Рути. Он сидит на голом полу скрестив ноги, держа в бледных руках свою радиолу, и прикладывает её к уху из-за того, что она опять сломалась и по своей прихоти меняет громкость.
Шквал набросился на дерево у его окна, нещадно изгибая бедную липу и обрывая ее и без того редкие ветви, которыми она словно в исступлении умоляя о помощи, тарабанит в оконце, в припадке безумия, не обратив внимания на того, к кому были обращены мольбы. А по виду это было самое бесполезное существо в данной ситуации. Махонький, исхудалый ребенок один на полу, в полупустой комнате где из мебели была только односпальная кровать со старым матрасом, да письменный стол с трухлявой табуреткой, совершенно не замечая изменения погоды, согбенно прислушивается к своему жалкому механизму, и держит его не обычно, а с особенным замиранием сердца, слегка касаясь корпуса левой рукой, при этом не перекрывая динамиков, и тонким пальчиком правой, аккуратно покручивает колесико громкости, поправляя при надобности ржавую радио-антенку. И поверите ли вы или нет, но не смотря на всю мрачность обстановки, когда удавалось поймать хоть сколько-нибудь цельный отрывок мелодии, закрыв глаза и расплывшись в нежной улыбке, он весь сиял от наслаждения.
Музыка действительно пленила маленького Рути, первое его воспоминание, связанное с ней, было еще в младенчестве, когда на руках у кормящей матери он услышал сонату для флейты и арфы, игравшую по радио. Малыш широко раскрыл глаза от удивления, вытянул трубочкой слюнявые губки и вопросительно взялся пухленькой ручкой за вырез материнского халата, конечно никто не придал тогда этому жесту никакого значения, но Рути запомнил то первое впечатление на всю жизнь.
Мать смогла дать ему фундаментальную, бессознательную любовь, без которой тяжело представить счастливого человека, но к сожалению, кратко был ее участие в жизни сына, она скончалась от тяжелой стадии флюса, из-за того, что на дух не переносила стоматологов.
Кроме Отца у Рути больше никого не осталось – человеком он был не простым. Рассказывали, что при службе в армии его батальону пришлось участвовать в серьёзных боевых действиях, он прошел тяжелейший путь, претерпевая самые страшные лишения, но выжил, правда оставив себе на память контузию и психологические проблемы только усугубившиеся со смертью жены. Рути побаивался отца из-за его вспыльчивости и странных нравоучений.
Сейчас мальчику хотелось есть, он на цыпочках вышел из своей комнаты, прошел закрытую дверь за которой доносился отцовский храп. Все разговоры с отцом были по-особенному тяжелы для него, в нем боролись ощущения любви, сожаления к отцу, прожившему нелегкую жизнь и откровенные разногласия в интересах. Рути легко мог понять на каком боку спит отец по тембральности и меняющимся оттенкам его храпа, он проскользнул на кухню намазал масло и сыр на хлеб, налил в кружку яблочного сока и в момент, когда он убирал пакет в холодильник, в храпе отца скакнули нотки в верхнем регистре, это могло означать две вещи, либо отец сейчас проснется и пойдет на кухню выпить воды, либо он переворачивается на другой бок. Рути так не хотелось сейчас сызнова претерпевать эту внутреннюю борьбу, в груди защемилась зудящая точка, по плечам пошли мурашки и волосы на затылке нахохлились. «Кажется пронесло, просто перевернулся» - с облегчением подумал Рути, быстро проглотил бутерброд, выпил сок и побежал обратно в комнату.
Мать Рути потерял, когда ему было шесть и вот уже три года он жил с этой потерей. Перед ним до сих пор стояла картина её кончины: она лежит на своей постели с ужасно распухшей правой половиной лица, по девичьи прикрытой платком, и на все уговоры обратится ко врачу, бьётся в истерике все чаще более тусклой из-за тяжелой отдышки и физического барьера для каких-либо словесных сопротивлений. В итоге несмотря на ее недовольство, врача все-таки вызвали, и конечно диагноз его был фатальным. Флюс дошел да крайней стадии, когда любой, даже самый посредственный лекарь, только раз взглянув на опухоль, мог с уверенностью заявить, что загноение в ближайшее время дойдет до мозга - сделать уже ничего невозможно.
В одну из страдальных ночей она скончалась. Рути не видел, нет, а ему и ненужно было! Он всё слышал, из своей комнаты, и не ясно боялся ли, или не считал нужным смотреть. Эти забитые вздохи, прорывающиеся чрез опухшую ротовую полость, эти ее невнятные упреки сидящему рядом с ней на коленях взмыленному отцу, сменяющиеся горьким плачем, хруст накрахмаленной постели от ее ногтей и постоянных елозаний. Все закончилось так. Какова была его реакция? Ну конечно он рыдал, от чувства потери сверх значительной части своего детского мира, но было нечто, что держало его от опрометчивых сокрушительных поступков, может и наивное не ощущение реальности произошедшего и не осознание всех причин и следствий, а может и специфичная часть характера.
Вероятно, одной из причин являлась сильнейшая тяга к музыке. Как говорилось выше, проявления наблюдались еще в самом раннем возрасте. Везде где слышны были эти чарующие звуки, он невольно останавливался и спрашивал у своего родителя о них. Если играли известные композиции, ему могли ответить: «Это соната Латура, - или- Это Хилж». Он неоднократно пытался уточнять: «А что такое соната? - ну и конечно никто не мог ему толком объяснить, значения всех специальных терминов, за исключением подобной фразы, - Такая музыка». Как ни странно, ответ этот по-особенному его ранил, и чуть-ли не оскорблял, но не получалось у Рути правильно выразиться, и он больше не спрашивал, чувствуя, что родители недоговаривают и как-то теряются от этого вопроса. Но все-таки кое-что удалось ему подчерпнуть из столь скудных диалогов, он узнал новое слово «музыка» и ясно чувствовал, что его значение вызывало в нем неповторимые сакральные эмоции, притягивало, манило.
Рути вернулся в комнату и его резко обдало колким холодом, даже через завывание ветра открывшего нараспашку окно, он расслышал необычайно чистое звучание рояля, мальчик так растерялся, что сначала и не понял, что звук исходит от его радиолы. Рути с усилием закрыл окно, но это не спасло его от еще более сильного ощущения, словно волной нахлынувшего на него в эту минуту. Некогда жалкий, шуршащий механизм, преобразился и звучал сейчас для мальчика подобно живому оркестру, возвышаясь над ним, заполняя растягивающееся пространство комнаты, так однозначно и безвозвратно, будто и не мог иначе. В нем зародилось неожиданное чувство волнительного предвкушения, залившее до краев его детское сердце. Никогда ранее не слышав эту композицию, он застыл напротив магического источника, захлестнувшего неискушенное существо и еле дышал через нос, слегка колышущимися робкой струйкой выдыхаемого воздуха, ноздрями, с жадностью ловя каждый звук. Неизвестно сколько бы ещё он простоял в таком положении, если б не вмешался белый шум, разорвавший созданную Рути воображаемую сферу, в которой он отделился на время от реальности. Острой молнией шум ударил в ее тонкую прозрачную поверхность, сфера болезненно лопнула, но брызги оставили теплый след в исковерканном сознании мальчика. Радиола обретала прежние печальные черты, и сколько не пробовал Рути вернуть её в магическое состояние никак у него это не выходило. Промучившись час, он бросил это гиблое дело, лёг в постель и ещё долго не мог уснуть, прокручивая в голове знаменательное событие сегодняшнего вечера.
Глава 2
На следующий день возвращаясь из школы домой, Рути брел по хорошо знакомому пути, но обыденность разбавляло чудное состояние пустой рассеянности. Потрепанная одежонка сливала его облик с улицей, а он, не чувствуя этого слияния, отстраненно смотрел по сторонам: проезжающие мимо машины моросяще колышут мокрый асфальт, отражающий серые дневные лучи; желтые листья шумят под ногами, сторонясь шагающего мальчишку. Смотрел он на все эти детали, не зная, что о них и думать. Вот приземлился кто-то с ближайшего тополя, кажется воробей или зарянка. Птица остановилась и заискивающе смотрела на Рути. Мальчик тоже остановился и смотрел на птицу: «Ну и что? У меня для тебя ничего нет»,- она повертела головой, поклевала стылую землю, подпрыгнула несколько раз и вспорхнула. Рути следил за ее полетом, играющей траекторией она пролетела мимо фонарного столба и исчезла за деревьями. Нечто зацепило Рути, он безрезультатно всматривался в даль, будто искал объяснения, потом невольно возвращаясь глазами по линии движения птицы, заметил на столбе, сплошь обклеенном макулатурными объявлениями, знакомое слово, подойдя ближе прочитал по слогам заголовок одного из них: «Про-хо-дит на-бор в му-зы-каль-ну-ю шко-лу». «Му-зы-ка, музыка! - чуть было не крикнул ребенок с удивлением смотревший на фонарный столб, но все-таки сдержал бурный поток эмоций и вслух повторил только еле-слышным шепотом. – музыка».
Многим покажется странным такое удивление: «Неужели,- подумают некоторые- не было у Рути этого предмета в школе?» И я вам отвечу. Учителям в школе которой учился Рути, не было никакого дела до обучения, а уж тем более предметам таким второстепенным. В разговорах с одноклассниками тоже никогда не звучала эта тема, и единственным источником информации была сломанная радиола. Подобным дефицитом и объясняется настоящая реакция.
Эти три слога щемящим касанием тронули детское сердце, внушая надежду. Объявление висело слишком высоко, чтобы сорвать бумажку с датой и адресом Рути пришлось встать на носки и тянуться до нее. Указательным и средним пальцем он сорвал бумажку, от радости шумело в ушах, он не расслышал падения, но почувствовал облегчение рюкзака, висевшего за спиной. Обернувшись, увидел все свои тетради и учебники, упавшие в лужу. Оказывается, все это время он шел с раскрытым рюкзаком. Бережно убрав бумажку в карман брючек, Рути с мокрыми глазами и невинной улыбкой, поднял тетради, кое-как отряхнул их от грязной воды и положил в рюкзак.
Дома он рассказал отцу о своей находке. Отец сразу принял недовольный вид, отвечая неестественно громко и поспешно, ставя ударение на последнее слово: «Ну это какая-то ерунда!» «Рут, зачем? Тебе нужно прикладное, что принесёт пользу, а тут как…»,- дальше Рути уже ничего не слушал, да и не мог слушать, он чувствовал новую силу и стойкость, которую слова отца уже не могли пошатнуть.
Легкая дымка размывает ослепляющий свет согревающего солнца, пробивающегося сквозь однородное полупрозрачное небо, в котором плывут желто-зеленые березовые кудри как на невесомой озерной глади. Они движутся по воле незаметного ветерка, почти не оставляя следов и тускнеют во влажной газовой ткани тайного тумана. У подъезда свежевыкрашенного бежевой краской, вывеска, над входом которого гласила: «Музыкальная школа», - толпился народ. Родители с детьми все нарядные и румяные, ждали очереди на вступительное прослушивание. Непрекращающийся шум самых разных разговоров прервался неожиданно появившимся важным человеком, он был довольно крупного телосложения, в строгом костюме, редкие седые локоны на висках и затылке, которых он кстати никак не стеснялся, раскрывали интимные подробности его возраста. Персона эта была действительно важная, сам основатель школы, решил лично экзаменовать поступающих детей. Если упомянуть о деталях его карьеры, то это был успешный, в прошлом обильно концертирующий пианист, на склоне лет решивший на собственные средства открыть школу, дабы передать новому поколению свои знания. И намерения его были действительно серьёзными, он сам экзаменовал, планировал обучать и раскрывать способности, заложенные в детях. Свет общества и близкие люди, не очень-то поддерживали его филантропизм, и честно признаться в большинстве своем считали чудаковатым его бескорыстное стремление, дать возможность обучения музыке детям из семей с разным достатком и положением. Для них это казалось неэтичным, нарушающим все границы. Помимо насмехающихся и порицающих, всё-таки были люди поддерживающие его начинания, но конечно число их не шло ни в какое сравнение.
Он встал в центре помещения и начал речь: «Здравствуйте друзья, сейчас начнется долгожданное прослушивание, прошу вас не волноваться и в порядке очереди проходить в кабинет». Толпа начиналась в зале для посетителей, тянулась через коридоры, и заканчивалась во дворе. Все послушно самоорганизовались, томясь в ожидании. Вошел первый ребенок, дверь захлопнулась, через время послышался тонкий голосок, пианино и ритмичные хлопки.
Добрых два часа прошли незаметно. Прослушано было больше сотни желающих, коридоры уже опустели, а Учитель с ассистенткой сверяли полученные результаты. Инструментов и учебного материала, хватало только на тридцать человек, поэтому им предстояла тяжелая стадия выбора наиболее перспективных претендентов. Послышался скрип входной двери, на полу показалась тонкая линия света, дверь отворилась и через порог школы переступил скромный силуэт. Когда он оказался в более освещенном зале, стало ясно, что это мальчик примерно лет десяти, он забвенно прислушивался к фортепьянной мелодии, доносившейся из закрытого кабинета, это играл Учитель, параллельно размышляющий над соображениями ассистентки. Что-то было не так с этим мальчиком, он сидел на скамейке сложив ладони на коленях и не мог пошевелится, а выражение лица его было точно у блаженного. Скоро мелодия прекратилась, мальчик сразу одернулся, из кабинета вышел натягивающий пальто мужчина, и миловидная женщина дискутирующие по какому-то вопросу. Они не сразу заметили мальчика, Учитель случайно повернул голову в его сторону, когда закрывал дверь:
-Здравствуйте!
-Добрый день, тебе чего мальчик?
-Я пришел чтобы поступить в музыкальную школу.
-Но прослушивания кончились сынок - в момент, когда Учитель сказал последнюю фразу, лицо мальчика как-то потемнело, от блаженности не осталось и следа. Учитель, выпучив глаза смотрел на резко потухшего, словно догоревшая свечка, мальчишку и не мог обронить ни слова. Вмешалась ассистентка:
-Мистер Клавьерс, я кажется забыла шарф в кабинете, может быть заодно послушаем последнего?
-Кхм… Ну раз такое дело, прошу мисс Нотн. – он указал ассистентке на дверь, а после того как она вошла, пропустил опоздавшего паренька.
Это была просторная светлая комната, у широких окон стоял дубовый письменный стол весь заваленный нотными тетрадями и специальной литературой. По левую сторону от стола был книжный шкаф темного дерева со стеклянными дверцами. Мисс Нотн подошла к столу, достала из сумки журнал куда записывались результаты сегодняшних прослушиваний, открыла его на последней странице и спросила мальчика:
-Как зовут тебя, опоздавший?
-Рут. – да, как вы уже поняли этим мальчиком, был Рути, а опоздал он сегодня из-за того, что, слишком расчувствовался, когда нашел объявление, и не заметил, как мокрыми от слёз пальцами, смазал вторую единицу в указанном на бумажке времени начала прослушиваний, и одиннадцать превратилась в тринадцать- ногтем он скользнул по середине, а подушечкой, смазал низ.
-Хорошо Рут, присаживайся. – ассистентка указала на право, где у стены располагалось фортепьяно и два одинаковых круглых стула перед ним, на одном уже сидел Учитель. Он трижды похлопал по мягкому сиденью, тем самым тоже подзывая мальчика сесть. Рути раньше видел пианино, правда только на картинках в отцовских журналах или возможно пару раз ему попадались изображения в школьных учебниках, но в живую он видел его впервые. Рут был шокирован в особенности, когда Учитель откинул крышку, лакированные клавиши сверкнули, отразив свет, падавший на них сквозь панорамные окна, прямиком в разум и сердце восхищенного ребенка.
-Скажи, почему ты пришел один, где твои родители? – только спохватилась ассистентка, мало того, что свою роль сыграла усталость, так еще ведь сегодня целый день перед ней мелькали дети, выступающие по одиночке, поэтому в самые первые минуты, как она увидела Рута, ей не показалось странным, что рядом с ним нет родителей, но как только они вернулись в кабинет, она резко опомнилась.
-Мой папа… Он работает, и велел мне идти одному. – хоть Рут и не соврал что отец его в это время работал, но про то, что он спокойно мог отпросится, чтобы сопроводить единственного сына, вступавшего в новый жизненный этап, Рути не упомянул. Но мы не будем винить его в этой маленькой оплошности, ведь все мы частенько недоговариваем, в ситуациях и похуже, видимо эта особенность от нас неотделима.
-Назови пожалуйста свое полное имя, где ты живешь, учишься, как зовут твоих родителей. – Рут спокойно ответил на все эти стандартные вопросы. Дальше его попросили спеть приготовленную песенку, он не готовил никакой песни, но это не помешало ему с легкостью вспомнить свою любимую, иногда игравшую по радио. Там пелось про белого коня, бегущего по полю так быстро, что в какой-то момент он начинает взлетать и облака служат ему лестницей к небесной дали. Рути неплохо удалась эта песня и так естественно и весело у него получалось, что в какой-то момент Учитель начал подыгрывать ему на фортепиано, это так понравилось мальчику что он раскраснелся, и с еще большим задором продолжал петь, а это в свою очередь зацепило ассистентку, и она, улыбаясь жемчужной улыбкой, легонько подпевала Руту. Учителю приглянулся Рут, а мальчику Учитель, они сразу нашли общий язык, так легко и приятно прошли следующие этапы прослушивания, что после они даже решили проводить Рута до его остановки общественного транспорта, и махали на прощание уезжающему мальчишке, махавшему в ответ с задних сидений салона.
Неделя протекала мучительно долго, Рути жил одним лишь ожиданием итогов прослушивания. В один день отец вернулся с работы, как обычно сидел в своем кресле и рассматривал свежую почту. Между новым номером журнала «Клевер удачи» и рекламной брошюрой магазина мужской обуви, ему попался белый конверт на его имя. В левом верхнем углу был изображен скрипичный ключ. Он разорвал конверт, достал сложенный надвое лист с фиолетовой печатью и прочитал письмо. Вкратце содержание письма было следующее: «Мистер Армут спешим сообщить вам, что ваш сын Рут Армут, успешно прошел контрольное прослушивание в музыкальную школу «Клавьерс», и он принят на обучение, которое начнется с первого числа следующего месяца. Наша учебная коллегия убеждена что у Рута есть талант, если правильно его раскрыть, он может добиться больших результатов». На чистом листке возникло маленькое влажное пятнышко, о источнике его вряд ли кому-нибудь станет известно, кроме самого мистера Армута. Он задумчиво почесал сухопарой рукой щетинистый подбородок, жест этот был словно физическое воплощение эфемерного самокопания. Видимо вспомнилось ему что-то забавное, отчего он насмешливо всхмыкнул.
Дверь в комнату Рута отворилась, подол протертого махрового халата отца развевался от его стремительных движений, темные веки подчеркивали строгость взгляда, а в воздухе слышались бумажные взмахи. Рут лежал на кровати смотря в потолок, утомляющей была его дума, вошедший отец стал её будоражащим итогом, и в первую секунду он не поверил, что это происходит вне его воображения, быстро опомнившись, сел на край кровати, и только сейчас увидел причину отцовского визита, которую тот отчетливо выделял из всех предметов, находящихся в этой комнате. Рути опустил взгляд в пол, виновато зажал ладони калениями, и не мог выдавить из себя ни звука.
-Ну так ты сам поступил? – несмотря на то что произнесено это было достаточно грубым голосом, Рут сразу почувствовал теплоту вопроса, и в ответ лишь умоляюще взглянул на отца.
-И платить там ничего не надо?
-Нет. – робким отрывком молвил Рути, продолжая смотреть отцу прямо в глаза.
-Ну ты и разбойник! – отец обнажил свои мелкие серо-желтые зубки в подтрунивающей улыбке с оттенками гордости. Рут до сих пор сомневался в отцовском решении, но следующая фраза развеяла все сомнения.
-Ладно, будет тебе музыка, хотя мог и предупредить, может я бы тебя и отвел.
-Но ты же сказал… Вот я и боялся…
-Бог с ним, сделал как сделал, ты же мужчина в конце концов. Иди, иди сюда. – они крепко обнялись. Отец оторвал Рути от пола и недолго покружил в воздухе свое чадо, под конец аккуратно поставив его на прежнее место.
-Значит со следующего месяца?
-Должно быть так.
-Держи, перечитай повнимательней, вдруг я чего упустил. – ласково ударив письмом полбу и потрепав по голове сына, мистер Армут удалился.
Рут остался наедине с настолько важным и заботившим его всю последнюю неделю документом, что перечитал письмо этим вечером бесчисленное количество раз, повторяя все снова и снова, вскоре он начал представлять составителя, была ли это миловидная ассистентка с белоснежной улыбкой или Учитель, образ которого просто не выходил из головы Рута. Он был для него каким-то сверхъестественным существом, больше всего мальчик вспоминал о игре доносившейся из-за закрытой двери, первом взгляде на клавиши фортепьяно и как бегали по ним пластичные пальцы с ровными овальными ногтями, когда Учитель начал подыгрывать его глупой песенке. Эти мысли еще долго плавали в жидкой массе густого ожидания начала занятий, отдающего нескончаемой тревогой.
Глава 3
Поступившие тридцать детей от шести до девяти лет были разделены на пять групп по шесть человек, для сокращения возможности всяческих отвлечений и экономии на учебном материале. В первый день обучения всем было выдано расписание занятий на месяц и новенькие нотные тетради, тонкости устройства которых и были главной темой начальных занятий. После нескольких групповых были уроки индивидуальные под названием «Специальность» - на них, учили игре на инструменте, который при поступлении выбрал учащийся. Здесь Рут впервые начал самостоятельно извлекать звуки из ранее для него мифического объекта. Учитель показывал, как правильно нужно держать руки, читать и сразу воспроизводить ноты. Рути выучил первые музыкальные упражнения, и вы даже себе представить не можете какое удовольствие он получал от этих занятий. Он весь растворился в музыке, четко помня тактильные ощущения мягких фортепьянных клавиш в сочленении с их голосами - они притягивали его неведомой силой, не отпуская от своего образа ни на миг.
Мистер Клвьерс не просил ничего от своих учеников кроме послушания и самоотдачи. Мог же он наконец, после десятков лет гастролей расточать заработанные средства как ему вздумается, не заботясь об их преумножении. Мало того, что он ничего не брал, так еще и жертвовал толщиной своего кошелька. Например, была в его школе такая традиция – раз в месяц он обязательно выводил всех учеников на культурные мероприятия.
В качестве одного из таких мероприятий был выбран поход на концерт симфонического оркестра. Для этого случая Учитель арендовал специальный автобус куда поместились все его воспитанники. Провожатыми были: Учитель, ассистентка и миссис Зейленфунф - преподаватель сольфеджо. Не будем заострять внимание на веселье происходящем внутри автобуса, ведь сейчас значительно более важно, что происходило за его пределами. Окна автобуса открывали следующую метаморфозу - скучные уродливые здания и тропы обретали все более благой вид, сначала краска на стенах ложилась ровными слоями, сами стены становились менее поврежденными от мародерства и времени, потом постепенно исчезали рытвины на асфальте, все чаще наблюдались искусные посадки растений в необходимых местах. В итоге здания и постройки изменились до неузнаваемости, обретая разнообразные архитектурные формы: арки, колонны, капители, пилястры, маскароны, порталы. Все скульптуры, вписанные в фасады, словно жили своей жизнью, так реалистично и мастеровито они были исполнены. Улицы дышали свободно. Некоторые дети были ошарашены такими градиентными фокусами окон, а кто-то был совершенно равнодушен. Первые – бедняки, никогда ранее не бывавшие в этих местах, а вторые – частые здешние прохожие, из тех немногочисленных обеспеченных семей, уважающих былые заслуги и поддерживающих начинания Клавьерса.
Автобус остановился перед, наверное, самым грандиозным и пышным зданием - концертным залом. У входа, как не парадоксально, но кажущегося контролируемо-стихийным столкновением испещренных каменных массивов, сужающихся к концу в заостренную крышу с горельефом, стояли люди, искрящиеся хрустальным предвечерним сиянием, и люди угадывались в этих сказочных существах только по главным пропорциям их тел. Небольшая группа незначительных фигурок во главе с тремя взрослыми, выползла из автобуса, остановившегося не далеко от входа и отправилась внутрь концертного зала. Там было еще больше изумительных дам и господ, в саркастически-нервозных колебаниях, ожидающих начала представления. Группа детей и их предводители ловили на себе разные взгляды. Одни смотрели искренне умиленно, другие с ехидной насмешкой, а некоторые с неприкрытым негодованием. Конечно свет был в курсе кем были эти дети, и естественно хорошо знал их Учителя - эта тема давно являлась предметом дискуссий. Тем временем дети кротко расселись по банкеткам, Учителем им было разрешено купить какую-нибудь сладость в буфете, но не разбредаться на долго по всему холлу, а держаться выбранного места.
От блестящего общества отделилось три персоны. По середине шел стройный мужчина среднего возраста, его отличала хорошо убранная прическа, вострый нос с тонкими черными усами под ним, и серебряный перстень с гранатом на мизинце. Этого мужчину звали Фрэнк Эдель, будучи популярным дирижером, он неоднократно давал концерты с солирующим мистером Клавьерсом. Поэтому он со своей женой и сыном, не мог сейчас не поприветствовать коллегу, как бы не казалось это кому-то непристойным или неприличным, ведь до него никто не подошел к Учителю хоть ему и попадались знакомые лица, а сам он очевидно не мог себе позволить оставить своих учеников.
-Добрый вечер мистер Клавьерс.
-Добрый вечер тебе Фрэнк и твоей прекрасной семье, а где же малышка Веви?
-Она захворала, осталась с няней.
-Надеюсь ничего серьёзного?
-Нет, обыкновенная простуда.
-Слава богу, ну что же, очень рад вас видеть, хоть и не в полном составе. – они пожали руки, несколько уединившись.
-Сегодня обещают неплохой концерт, не так ли? – с намеком интересовался Эдель.
-Бессомненно, играет Шорли кажется.
-Да да, именно он и обещал, а вы слышали, что дочь его, все-таки выходит за того серого юношу, который разлил на себя суп вовремя обеда у Вингсов?
-Видимо она нашла в нем ещё что-то, помимо разлитого супа. - подмигнул Клавьерс.
-Должно быть так, слушайте, а все-таки это интересно- он обвел указательным пальцем детей, сидящих на банкетках за спиной Учителя.
-Не понимаю, о чем вы!
-Ладно, не стоит горячиться, вы же в курсе, что все говорят об этом.
-Мне до сплетен нет никакого дела.
-Оставим эту тему для более интимного обсуждения, быть может вы посетите нас, мы даем ужины по пятницам.
-Я непременно подумаю над вашим предложением.
Возвращаясь обратно, десятилетний сын Фрэнка Эделя, Коллин спросил отца:
-Папа, почему некоторые из этих детей так странно одеты? – отец, беззубо ухмыльнувшись ответил.
-Они просто неместные Колл, просто неместные.
Глава 4
Черные лакированные туфельки напряженно обвили ножки деревянной скамьи стоящей радом с самым лучшим и дорогим роялем, который только можно было себе представить. Он располагался в гостиной, большого меблированного по последнему писку моды дома семьи Эдель. За роялем сидел Коллин, радом с ним бесшумно похаживал из стороны в сторону его музыкальный наставник. На диванчике, обитым ореховым щелком, с деревянными вставками резьбы природного орнамента, отдыхала Маменька, читающая на пюпитре известный женский роман. Идиллию нарушил мэтр:
-Стоп! Здесь в басовом совсем другая нота, неужели ты не видишь? – Колл поспешно кивнул в ответ, что значило: «Я все вижу не надо мне указывать!»
-Заново, внимательнее.
Сегодня они изучали сложное полифоническое упражнение, в этом моменте оно совсем не давалось Коллину.
-Господи, да что с тобой? Здесь играется так, а не вот так! – прозвучали два совершенно разные трезвучия.
-Маменька может хватит на сегодня, руки уже совсем не слушаются.
-Попробуйте еще разок. – хоть и положенное время занятий вышло, миссис Эдель все равно заставила продолжить сына упражняться, при том, что руки у него действительно устали. А дело все в пикантной части романа, от которой она никак не могла оторваться. Мэтр с тяжелым вздохом опять остановил в том же моменте, Колл устало потряс руками и нервно потер глаз. Здесь Маменька, дочитавшая наконец интригующий сюжетный поворот, вмешалась:
-Хорошо, на сегодня достаточно.
Колли попрощался с мэтром, поцеловал Маменьку и оживленно помчался в ванную комнату, там умылся прохладной водой с душистым мылом, вытер личико свежим хлопковым полотенцем, Веви еще не вернулась со школы, подразнить ее не было возможности, поэтому дернув за ухо Фуля - золотистого ретривера, своего любимого питомца, грустно лакавшего молоко из керамической миски, Колл, всячески подтрунивая над псом вбежал в свою комнату. Фуль лаял от счастья - наконец-то его друг освободился и поиграет с ним. Коллин взял излюбленный Фулем резиновый мячик, забрался в обуви на кровать, проверяя мягкость перины прыжками и бросил его, чтобы пес принес обратно. Мяч отскочил от стены, ударился о дверцу шкафчика и точно угодил бы в напольное зеркало, если не вовремя среагировавший Фуль внимательно наблюдающий за всеми его движениями, прыгнул во всю длину своего собачьего роста и схватил круглого лиходея. Колл еще больше развеселился от этого, щекотнувшего нервишки события, последним прыжком плюхнулся на спину, перекувырнулся по уже измятой постели на пол и ничком подполз к подоконнику, чтобы взглянуть в окно, выходившее в сад где он часто гулял со своими друзьями. На ярком солнце играли струйки небольшого фонтанчика, было уже прохладно, значит совсем скоро его отключат, яблоня раскидала свои слегка примерзшие к земле плоды, все деревья и кусты выглядели озябшими, но снег еще не выпал. В одном из окон трехэтажного многокомнатного дома семьи Эдель, виднелись две любопытные мордашки, одна румяного мальчугана, другая собачья с мячиком в пасти. Ребят на улице не оказалось, это означало, что впереди сегодня у Коллина еще много уроков. Да, он занимался на дому, у него был опыт обучения в нескольких престижных школах, но отовсюду его выпроваживали, за неконтролируемый нрав и неоднократные срывы уроков с каждым разом все более изощренными способами. Посоветовавшись родители решили перевести его на домашнее обучение, при этом увеличив нагрузки и сократив свободное время, для выработки дисциплины.
В коридоре послышалось короткое цоконье каблучков. Миссис Эдель постучалась в комнату к сыну.
-Кто это пожаловал в столь ранний час, что вам будет угодно таинственный странник?
Миссис Эдель отворила дверь.
-А ну перестань баловаться Колл, скоро придет учитель по арифметике.
-Опять этот зануда?
-Именно, и еще кое-что…
Подобрав подол удобного домашнего платья, она подбежала к кровати сына, схватила его подушку и погналась за проворно уворачивающимся от не очень умелых ударов Коллом. Он почти смог прорваться от подоконника к двери, но Маменька применила решающее действие – бросила снаряд, угадив ему прямо по лопаткам. Коллин комично пал на живот, загибаясь от смеха. Тон миссис Эдель резко сменился:
-Всё, кроме шуток, приготовь все принадлежности, мистер Цусатс будет с минуты на минуту.
Оставим предстоящий Коллу интереснейший урок арифметики и вернемся к роялю. Семья у Коллина музыкальная. Об отце и говорить нечего – профессиональный востребованный дирижер, а про миссис Эдель стоит уточнить. Она училась с мужем в одной консерватории, правда на оркестровом факультете, её инструментом была флейта. Она выделялась среди сокурсников, на нее обращали внимание, и даже были некоторые подвижки в сторону высококлассной карьеры, но как это часто бывает, после рождения детей и серьёзных успехов мужа, ее личные амбиции сошли на нет. Впоследствии появлялись ностальгические поползновения, но зачастую они заканчивались болезненно.
Так вот, отец по долгу службы часто отсутствовал дома – Коллу его не хватало, а когда заканчивались продолжительные командировки, он постоянно водил сына на симфонические концерты, своими яркими громкими вспышками они стали символизировать для Коллина долгожданное возвращение. Профессия была главным смыслом жизни отца, и он безыскусственно делился ею с людьми, в том числе и самыми близкими. Приезды отца были праздником, суммируя этот факт с природной синергией, не трудно догадаться что вскоре музыка стала для мальчика сакральной темой.
Говоря о его восьмилетней сестренке Веви, то ей в полной мере хватало материнской ласки, отсутствие отца стало привычным, а на приездах его она не зацикливалась, подобно брату. Музыкой она конечно тоже заразилась, но ей больше нравилось слушать чем играть самой.
Когда мальчик подрос, отец решился нанять ему репетитора, преждевременно спросив на каком инструменте Колл хочет научиться играть. Наблюдательный мальчик давно приметил тот инструмент, что вечно был в центре внимания публики, и тех видных исполнителей, кого приветствовали и провожали бесконечными аплодисментами, соответственно выбор его был очевиден. Занимаясь с шести лет, он сильно прогрессировал и сменил не одного репетитора, каждый из которых был мастеровитее предыдущего. Родители видели, что музыка сыну дается, во время игры он был максимально сконцентрирован и увлечен. Также занятия раскрыли в нем трудолюбие и усидчивость, Коллин просто не мог себе позволить плохо играть, желая впечатлить редко присутствующего отца, поэтому мог практиковаться часами, не замечая течения времени.
Сейчас пришел как раз тот редкий период, когда мистер Эдель вернувшись с гастролей, проводит время с семьёй. По негласной традиции после семейного похода на концерт, Колл должен был сыграть отцу выученное за время его отсутствия произведение, чтобы тот оценил уровень его игры. Как вы помните концерт состоялся, и Коллин уже знал, что вскоре отец начнет намекать ему на их традицию.
Одним вечером Фрэнк Эдель как обычно около семи вернулся домой после утомительных деловых встреч. Колл еще занимался с учителем правописания, поэтому он не стал оповещать о своем приходе, чтобы не отвлекать сына. Мистер Эдель приказал горничной кофе, а сам обхаживал в своем кабинете некую мысль. Когда урок Колла закончился он встретил сына на выходе из комнаты и попросил подождать его. Вежливо провожая репетитора, он интересовался успехами ученика, потом как полагается поприветствовал Колла и начал воплощение мысли следующим образом:
-Как ты себя чувствуешь? - Колл сразу понял к чему ведёт эта фраза.
-Вроде бы неплохо.
-Так значит играем сегодня?
-Как скажете папа.
-Отлично, тогда после уроков я жду от тебя приглашения.
Закончив с математической задачей про леденцы, Колл немного отдохнул и преступил к перечитке нот любимой части первой сонаты Хилжа, которую он подготовил для отца. Это не заняло слишком много времени, ведь он и так прекрасно все помнил. Колл конечно мог еще попрактиковаться за роялем, но почему-то ему не хотелось, чтобы отец слушал как он готовиться, наверное, Колл подсознательно желал скрыть реальную важность этого события.
Присутствовала легкая нервозность, но она не была негативным чувством, скорее предвестником желанной демонстрации своих навыков, так много для него значащему человеку. Коллин морально отряхнулся от всяческих сомнений и отправился к давно ожидавшему отцу. Он спокойной улыбкой встретил Колла в своем кабинете, они вместе позвали Маменьку, занимавшуюся с сестрой и пошли в гостиную. Родители уютно устроились, взявшись под руки на диванчике, Веви игриво хихикая сидела рядом с Маменькой, Колл бросил на сестру строгий взгляд, на что она, прикрывая лицо от взрослых, показала ему язык. Поместив ноты на подставку, солист открыл тетрадь в нужном месте и стал играть. Начало получилось неровным, зато дальше все пошло как задумывалось. Завершив композицию Колл огляделся на лица слушателей. Первыми попались чуть слезившиеся глаза Маменьки, её же поредевшие щеки, но от выражения лица главного жюри веяло прохладой. Коллин ясно почувствовал недовольство отца, понуро сложив нотную тетрадь под мышку, как бы прибирая за собой остатки позора. Ни теплые мамины слова, произнесённые шепотом ему на ушко, ни искренне оценившая игру, безмолвно негодующая на отца сестра, вопросительно обернувшаяся на невозмутимый лик, ни пояснения его не смогли поправить настроения.
- Вначале наврал, но в целом ничего. – звучал холодный отцовский комментарий в голове у тяжело засыпавшего Коллина Эдля.
Тем временем в родительской спальне происходил следующий диалог:
-Может ты и прав, но у меня не получается выказывать поддельные эмоции, это так не естественно.
-Перехваливать нельзя, я точно тебе говорю. Видно же, что он выбрал этот путь, значит ему надо помогать, подталкивать к постоянному самосовершенствованию. Лучшими иначе не становятся.
Колл долго не мог уснуть, два часа он ворочался на постели, не находя нужного положения, в итоге с чувством кипящей усталости в голове уснул и видел следующий сон: через зелёную листву сочится горячее солнце, Колл бежит босиком по приятно щекотящей ступни траве, куда бежит не ясно. Из-за кустов рябины виднеются радостные лица его друзей, а по правую руку с ним вместе несётся его лучший друг Филлип. «Это салки», - вдруг дошло до Колла. Он выбирает бежать за Лаурой, она ему очень нравилась: «У нас есть похожие браслетики, да и вообще она такая красивая». Они порхали по тропе ведущей в лесную чащу, её сказочный облик весь развевался на ветру, отовсюду пахло свежим мёдом и парным молоком. Колл почти догнал её, помехой стал корень, торчащий из земли, споткнувшись они упали в небольшую канавку за массивным дубом. Сперва перепугавшись, потом смеялись ещё громче и над собой, и от всеобъемлющего счастья. Колл на секунду отвернулся чтобы сорвать крохотный цветочек, но на прежнем месте Лауры не оказалось. Внезапно мир затрясся, с дуба ему на голову попадали желуди, цветочек в его руке резко завял, почернел и иссох, рассеявшись на живых веретиях, подхватившей его прах бури. На некогда чистом небе разверзлась громадная черная брешь из которой показалась не меньшая человеческая рука, держащая корявую обломленную ветвь. Она хотела проткнуть Колла прямо в сердце и теперь он в страхе бежал от нее. Вскоре послышалась нисходящая мелодия, Колл посмотрел вниз, земля под его ногами превратилась в черно-белые клавиши, еще немного пробежав по ним, он пал в бесконечную непроглядную пропасть. Мальчик дергано очнулся в холодном поту на своей кровати, неспособный пошевелиться.
Глава 5
Отец семейства Вингсов организовывал на этих выходных торжественный бал в честь своего юбилея. Эдели, из-за крепкой дружбы семей, были приглашены в первую очередь. Фрэнк и Герберт неразлучные еще со школьных времен, до сих пор оставались в самых теплых отношениях. Герберт Вингс был основателем крупной авиакомпании, он частенько помогал своему другу с перелетами его гастролирующего оркестра, а иногда мог и сам подкинуть работенки, как например сейчас просил Фрэнка выбрать лучший камерный состав музыкантов для его торжества. На что Фрэнк шутливо отвечал: «Не заставишь же ты меня еще и дирижировать в твой праздник?»
Роскошный особняк Вингсов являлся жилым и вечным памятником лучшим архитекторам современности. Он сочетал в себе строгость английского стиля с помпезностью барокко. Гости собирались у третьего входа в специальную часть дома, предназначенную для балов и деловых приемов. Она начиналась атрием - крытой прямоугольной галереей с симметричным количеством колонн по каждой стороне. В самом центре росла слива, а по периметру меж колонн стояли гранитные вазоны одни с розами, другие с композицией белых пеларгоний и лобелий. Естественный свет проникал сюда через прозрачную крышу, и благодаря выверенному расположению стеклянных панелей идеально освещал статуи нимф чьи уста были обращены к праздному Вакху с венком из плюща и виноградной лозы. По разные стороны от скульптур шли два коридора, левый вел в залу, а правый в жилую часть дома. Зала представляла собой циркульное помещение, имеющее сквозной второй этаж- балкон, поддерживаемый колоннами и сферический расписной свод. Вся светлость залы была увита золотыми стеблями, вьющимися по стенам, колоннам и смыкающимися в сердцевину купола, с которой свисала, будто плод искусственных стараний, хрустальная люстра, застывшая блеском множества искр. Банкетный зал постепенно заполнялся гостями, меж столиков, накрытых белыми скатертями, сновали вышколенные официанты с подносами шампанского и закусок. Камерный оркестр заиграл легкую прелюдию, звучащую фоном для шумных праздничных бесед.
Для детей, как это обычно бывает на таких мероприятиях, было выделено отдельное помещение куда временами заглядывали их заботливые родители, дабы проверить не натворили ли они чего скверного. По середине комнаты располагался стол, накрытый всяким съестным, к содержанию которого постоянно придирался щепетильный Хью Шорли, их с Коллином отцы дружили, поэтому он обращался к нему:
-Зелень у них вся вялая какая-то, сразу видно уже давно стоит, а бифштекс и вовсе сухой да безвкусный…
-Хью, всем наплевать. – не выдержала Веви секретничавшая еще с несколькими девочками в другом углу комнаты.
-Кому-то наплевать, а кто-то заботится о своем рационе питания. - продолжая обращаться к Коллу, безучастно смотревшему в окно, ответил Хью, неловко поправивший свой фиолетовый в крапинку галстук.
Застывшую паузу нарушил скрытно вошедший в комнату Бобби Вингс сын виновника торжества, что был старше Колла и Хью на год. Он всем своим видом давал понять ребятам чтоб те без вопросов следовали за ним в уборную. Там он велел Хью держать дверную ручку чтобы никто не смог войти, а сам достал начатую бутылку шампанского, стиснутую с банкетного стола и пронесенную под пиджаком, чей-то серебряный портсигар вместе с редкой металлической зажигалкой из отцовской коллекции.
-Смотрите что есть! – Боб поставил бутылку на раковину и раскрыл портсигар. Нижняя челюсть Хью окончательно отвалилась.
-Не переживай малыш Хьюи, ты обязательно попробуешь если будешь хорошо себя вести.
-Мой отец курит такие же. - выдавил из себя ошарашенный Хью.
-Да они все выглядят одинаково, дурень.
-А все-таки у него именно такие…
-Ну как скажешь, если хотите знать то мне это не в первой, и Коллу тоже, наверное, а Колл?
-Само собой. – заранее следует сказать, что в этом вопросе они врали друг-другу не краснея, зачем, остается только догадываться.
Одновременно с этим, Герберт Вингс пригласил лучших друзей Фрэнка Эделя и Квинса Шорли, в свой кабинет чтобы похвастаться перед ними контрактом на создание его компанией нового авиа-пути.
-Предлагаю в честь этого опробовать новинку от Чака, уверен, вам еще не доводилось… Секунду. – Квинс охлопал все карманы что имел, и никак не мог найти своего портсигара.
-Слушай Кви, я давно перестал связываться с Чаком после того момента, надеюсь ты поймешь меня. – извиняясь обронил Фрэнк.
-Я никак не могу найти, кажется я оставил на столе, сейчас вернусь.
-Стой, у меня есть кое-что получше. – Герберт достал из бокового ящика стола небольшой хьюмидор.
-Прямиком с Доминиканы, а запах…
Друзья расселись по креслам, Герберт за столом, а Квинс и Фрэнк на гостевых.
-Неплохо! – в момент, когда Квинс дымно кашляя делал вторую затяжку, в дверь кабинета постучались.
-Да. – рявкнул Герберт.
В дверной щели показалось робкое лицо немолодой служанки.
-Извините что прерываю мистер Вингс, но ваш сын…- она оглядела всех присутствующих.
-Вернее ваши сыновья, господа…
-Что стряслось Мари?
-Если не затруднит, вам лучше самим поглядеть.
В детской уборной им открылась следующая картина: по всему полу были раскиданы зеленые осколки от разбитой бутылки, Хью размазанного по ободу унитаза сильно тошнило, словив момент он взглянул на пришедших и сквозь рвотный порыв смог сказать:
-Это все Бобби. – указывая на побледневшего скомканного мальчугана, сидевшего в углу обняв колени, и с испугом смотревшего в дверной проем.
Разъяренный Герберт Вингс хрустя стеклом подскочил к сыну, поднял его толстыми пальцами за крохотное ухо и потащил за собой несопротивляющегося зачинщика: «Прошу нас извинить!»
Колл распростерто лежал на холодном полу, сквозняк из открытой на распашку форточки приятно щекотал виски и затылок, но его расфокусирующее действие не мешало внимательно наблюдать за медлительными мотылями, бьющимися о ярко светящую лампу.
Глава 6
Несомненно, Колл был жестоко наказан за свои непристойные эксперименты, и ладно бы если все обошлось громкими нравоучениями или в крайнем случае встречей со старым добрым ремнем, но родители избрали другую тактику и отстранили сына от каких-либо встреч с друзьями, ради этого запретив им приходить в сад на две недели, чтобы у Колла не было соблазна пытаться нарушить новый режим, вдобавок к этому ужесточив учебную программу, тем самым практически полностью лишив его свободного времени. Первые несколько дней были просто невыносимы, от несправедливости учеба совсем не шла, постоянно хотелось плакать, доходило до нервных срывов, когда до дрожи необходимо было что-нибудь грызть, ломать, или рвать на себе волосы и биться головой об стол. Благодаря хладнокровию родителей, хотя признаемся честно Маменька иногда колебалась, и ощущению безвыходности все начало налаживаться. Колл постепенно привыкал к нагрузкам, в основном из-за сладостного предвкушения окончания срока наказания, в итоге полностью смирился со своей участью и мог даже иногда получать удовольствие от успехов игры на рояле или прочтения забавного стихотворения.
Пятничным утром Колл проснулся одухотворенным, ведь сегодня наконец должно было закончится его заточение. За завтраком он старался не подавать виду что взволнован и изнемогает от нетерпения, но Маменьку не обманешь, она считывала все его потаенные мысли по сверкающим глазам, и отвечала на эти невербальные сигналы сдержанной улыбкой. Колл решил с последней аскетичностью, свято выдержать все сегодняшние испытания и честно – из рук всевластных судей, полностью контролирующих его жизнь, принять вожделенный трофей, вымученный непомерными моральными и физическими усилиями.
Спустя несколько часов за которые Колл успел выполнить не одно важнейшее задание, он всем нутром почувствовал, что этот час настал, и действительно прямо сейчас, когда он заворожённо смотрел в учебник, к его дому приближалась игривая шайка ребят, уже успевшая вернутся со школы домой, сделать все необходимые дела и пойти на прогулку. Раздался дверной звонок, Колл к своему сожалению его не слышал, дверь с достоинством открыла горничная.
-Здравствуйте, мы к Коллу.
-Погодите минутку я сейчас спрошу. – служанка доложила о пришедших миссис Эдель, та как обычно принимая в это время визит своих подруг за чашкой кофе, не факт, что без каких-либо более крепких примесей, отвлеклась от занимательного диалога, в наигранных сомнениях сверилась с наручными часами, время на них её вполне удовлетворило, и она поспешила оповестить сына, о том, чтобы он оставил все уроки и пошел наконец проветриться. Колл расцеловал маменьке руки, незамедлительно исполнив ее поручение.
Перед ним распахнулся, доныне запертый проход в бесконечное наслаждение, и он не думая ринулся через его порог. Как он давно не видел этих лиц, прошла словно целая вечность, этих любимых лиц: Филлип, по истине его лучший друг, что не раз доказывалось на деле, например, когда Колл повздорил в последней школе с одним задирой, тот решил напасть на Колла вне школьных стен, позвав себе в подмогу двух единомышленников, так случилось что в момент нападения Колл гулял вдвоем с Филлипом, и хоть силы были не равны Филлип ни секунды не колеблясь вступился за своего друга; невероятно симпатичная Лаура, в чьи вьющиеся блондинистые волосы Колл был втайне влюблен, и с которой у него тоже было много памятных ситуаций; Нэнси пришедшая сейчас с недавно подаренным ей за хорошие оценки белым шпицем, смешной образ которого и стал начальной темой для разговора.
Друзья смотрели на Колла как на выжившего в серьёзной передряге или как на узника, чудом вернувшегося из долгого заключения, деликатно расспрашивая о всех деталях, а он с нежностью отвечал на вопросы, понимая, что их действительно заботит произошедшая с ним ситуация, ему было приятно такое беспокойство: «Это мои верные друзья!» - будоражила его мысль, лаская юное сознание.
Теперь нам следует оставить друзей в покое и возвратиться к беседе, происходящей за кофейным столиком. Сегодня в женском кругу подруг миссис Эдель обсуждалась следующая интригующая новость: ходили слухи, а точнее одна из дам узнала у своего знакомого- приближенного к этому спорному лицу, что это лицо, а конкретнее хорошо известный нам мистер Клавьерс, решил наконец показаться в свете, после довольно долгого отсутствия, должно быть из-за странных им практикуемых взглядов, которые видимо до этого вечера он не имел желания или силы выносить на всеобщее обсуждение, и показаться он решил, приняв приглашение Фрэнка Эдля на пятничный ужин. Надо сказать, что поступок этот был достаточно нахален, и конечно сейчас не обошлось без возмущений:
-Нет ну каков нахал! Ни с кем не советуясь открывает свою…школу, пропадает отовсюду почти на месяц, и вот так просто явится сегодня?
-Все же давайте будем честны, это интригует.
-Да, но…
-Ладно Марта, оставь на секунду прошлое и признай, что именно тебе как раз-таки Его и не хватало! – от этого утверждения щеки Марты мгновенно сменили оттенок, с бледно белого на сконфуженно рделый.
Солнечный диск постепенно ускользал с серого небосвода, кутая сумраком опостылевшую часть суши, в свою очередь окна домов только начинали загораться огнями заветных встреч. Столовая в доме Эделей преобразовывалась: массивный стол, накрытый ажурной скатертью, сервировался посудой, на равном расстоянии друг от друга были расположены вазы с благоухающими цветами, уже принесли кувшины с разнообразными приятными жидкостями, в общем комната расцветала званым пятничным ужином. Пока приготавливались первые блюда, ведь для свежести и раскрытия вкуса очень важна краткость момента его стояния без дела после готовности, гости разделившись на группы по интересам, разбрелись по разным местам, обсуждая насущные темы.
Манящий запах и приглашение к столу заставили всех объединится. Первым блюдом был наваристый бульон из бекасов, поданный в большой кастрюле с половником, которым каждый накладывал себе приемлемую порцию. Тупой угол, образовавшийся шеей и подбородком Марты Брозенхвальд, говорил о присутствии человека так ей безразличного, что она не могла ни то что взглянуть, а даже создать возможность увидеть этому человеку больше затылочной части её прелестного профиля. Да, мистер Клавьерс явился на ужин, и не поверите как ни в чем не бывало, с самой естественной непринужденностью, занимался вкуснейшим супом. Что касается их взаимоотношений, в действительности не было перед ними никаких объяснений, тем более обязательств, просто добродушный и творчески ветреный мистер Клавьерс, иногда, на подобных этому вечерах, мог чуть больше чем остальным уделить времени диалогу с Мартой, при том без какого-либо намека, а все эти особенности поведения Марты, объяснялись специфичностью её характера и жизненного опыта.
Самое время взглянуть на присутствующих. По дальним краям стола, как хозяева дома, сидели Эдели, с правой стороны от мистера Эделя располагались супружеские пары Шорли и Вингсов, с левой мистер Клавьерс, довольно известный доктор, держащий высокую должность, в одной государственной больнице Салем Пиль, хороший друг семьи художник Сандро Пера и лучшая подруга миссис Эдль Марта Брозенхвальд, севшая как можно дальше от мистера Клавьерса. Диалог начала миссис Шорли, напрямую обращаясь к Учителю:
-Так как же обстоят Ваши дела?
-Не жалуюсь. – лукавым смешком ответил Учитель
-Вы думаете, сегодняшний вечер обойдется такими краткими ответами?
-Нет, ну что ты в самом деле пристала к человеку! – вмешался Квинс, внешне руководствующийся рамками приличия, но в действительности сгорающий от любопытства, как и все за этим столом.
-Все в порядке, я уверен, что твоя супруга не имела ввиду ничего дурного, да и в целом она права, краткость сегодня не уместна, если никто не против, мне бы хотелось поднять тему, на сколько я слышал интересующую свет последнее время, а именно тему моей школы, но прежде чем высказаться, мне бы хотелось услышать вашу точку зрения, что именно вызывает у вас интерес.
-Интерес слишком мягко сказано, свет негодует от крайне странных решений, принятых вами уже на этапе вступительных прослушиваний, и не делайте вид, что вы не совершили ничего экстраординарного, да это возмутительно в конце концов. Для всех вы были уважаемым человеком, и возможно некоторые даже планировали, чтобы их дети обучались у вас, как вы понимаете теперь это невозможно ни при каких условиях, как вам в голову вообще могла прийти мысль, чтобы наши дети обучались на ровне с… с простолюдинами.
-Вас задевает их материальное положение? Если дело только в этом, то обучение абсолютно бесплатно.
-Как вы не понимаете, они же лишены всяких манер, даже страшно представить во что превратятся наши дети после общения с этими… невоспитанными, грязными шалопаями. – было видно, что миссис Шорли тщательно выбирает слова, дабы самой не показаться не культурной, произнеся за столом, совсем не уместные к еде выражения.
-Да что ж я конфужусь, неужели остальные со мной не согласны? – вытерев губы салфеткой, скомкав и небрежно отбросив ее в сторону, дискуссию продолжил Герберт Вингс, при этом облокотившись прямым тучным торсом на спинку стула, и любезно наклоняя голову в такт своим словам.
-Мистер Клавьерс, вы знаете моё к вам прекрасное отношение, я с уважением отношусь к вашему профессионализму, с теплотой вспоминаю ваши выступления, но Это решение мне совершенно не понятно.
-Спасибо за лестные слова Герберт, постарайтесь уточнить что именно вас смущает? Если точка зрения миссис Шорли мне ясна, она заключается в патологической неприязни к визуальному образу детей, не соответствующих ее идеалистическим представлениям, или по-другому, это можно обозначить нелепой ксенофобией, - на этом моменте миссис Шорли возмущенно фыркнула, негодуя от пассажа Учителя, хоть он и довольно точно описывал ее мнение, как вы знаете точность в таких случаях негодованию никогда не мешала.
-А смущает меня следующий вопрос, предположим мы закроем глаза на, как вы говорите, визуальный образ и манеры, но объясните мне как они будут конкурировать, имея такую, извините за выражение, поганую наследственность. Мой отец и дед были крупными дельцами, а сейчас я, подобно им, процветаю в этой сфере, и схожую ситуацию можно обнаружить у всех здесь присутствующих, Фрэнк и Квинс из семьи музыкантов, да что далеко ходить, напомнить вам мистер Клавьерс, кем был ваш отец? Так вот объясните, как сын землекопа, сможет вдруг взять и заиграть на скрипке? – Фрэнк Эдль выразил согласие с этим мнением, отзываясь одобрительным кивком на взгляд Учителя, желавшего узнать его оценку.
-Друзья, боюсь, что я не совсем компетентен в научном вопросе наследственности, быть может Доктору есть что сказать? – Салем Пиль должным образом не был сконцентрирован на споре, его больше заботили вносимые одно за другим блюда, например, когда к нему обратились, он с большим удовольствием вкушал ножку крупного жареного цыпленка, приготовленного на вертеле, заедая ее маслянистым блином с красной икрой, в то же время, не позволяя своему бокалу подолгу оставаться опустошенным. Он чуть было не подавился, стараясь припомнить суть настоящей дискуссии, в итоге удостоил слушателей такой фразой:
-С точки зрения науки, наследственность немаловажный фактор. – Герберт снисходительно улыбнулся в сторону Учителя.
-Тогда стоит сказать, что я опираюсь в принятии решений в первую очередь на свои наблюдения, не будите же вы за это меня порицать?
-Но позвольте, какие наблюдения? - оживленно интересовался Герберт.
-Начнем с вступительного прослушивания, вам хорошо известно, что есть люди из света, коих не смутили мои нововведения, и также оказалось немало желающих другого уровня достатка, согласитесь было что сравнить, так вот я вас уверяю, что те дети вполне конкурентоспособны, а некоторые и вовсе продемонстрировали более удачные результаты.
-Хотелось бы уточнить, какого было общее количество прослушиваемых, и в каких пропорциях? - окончательно вник в суть диалога Доктор. Мистер Клавьерс дал приблизительные данные.
-Совершенно очевидно, что по такой скудной выборке, да еще с явной диспропорциональностью сторон, нельзя делать никаких выводов.
-Кажется наука не на вашей стороне мистер Клавьерс- одновременно стараясь разрядить обстановку, вместе с тем подводя временные итоги дискуссии, вклинился Квинс.
-Означает ли по-вашему, Доктор, что скудность выборки, делает теорию Герберта абсолютно верной?
-Это я утверждать не возьмусь, но указать на несостоятельность приведенного вами примера обязан. – думаю не стоит объяснять избирательность Доктора в вычленении несовершенства доводов одного оппонента, при игнорировании ошибок того же порядка в аргументации другого.
-В таком случае, Герберт, что вы скажете про вашего брата, кажется его интересы несколько отличаются от семейных.
-Мне бы не хотелось поднимать эту тему, но если вы настаиваете, то брат двоюродный. Хоть мы и воспитывались вместе, это не исключает тех ужасных переживаний, с которыми ему пришлось столкнуться, скорее, как раз в связи с ними его карьера сейчас и менее удачна, чем моя.
-Нет, я не имел ввиду успешность, а род деятельности, он кажется увлекается ботаникой.
-Да, и в его случае ботаника неотделима от предпринимательства.
-Вы уверенны, что это личный выбор?
-Думаю лучше спросить у него. – с фальшивой улыбкой парировал Гербет. Чувствуя зарождающееся напряжение Фрэнк попытался охладить разгоряченных гостей.
-Господа, прошу, не омрачайте занятный вечер. Сандро, я вижу ты хочешь что-то добавить?
-Как раз по поводу наследственности, Герберт, что вы скажете о Крэквиле? Его семейные обстоятельства были весьма тяжелыми, вспомнить хотя бы отца – безобразного пьянчугу и вечного должника.
-Будем честны, творчество Крэквила оставляет желать лучшего.
-Смею не согласиться, у него были проникновенные вещи, например, «Кроличья ферма», «Невозмутимый полёт», вы знакомы?
-Возможно, вообще не много уделял ему внимания, так к чему вы клоните?
-К тому, что по сути этот человек яркий контраргумент к вашей теории.
-Знаете, если землекопу где-нибудь попадется скрипка, я не исключаю возможности, что он проведет смычком по струнам, но игрой это будет назвать нельзя. – в столовой повисла конфузная пауза, очевидно все остались при своем мнении, паузу прервала Марта.
-Смотрите, первый снег. – все гости подошли к окну, и завороженно наблюдали за черными точками, хаотично опадавшими с неба, в тусклом свете фонаря.
Часть 2
Глава 7
Как быстро уходит время, подобно снегу, уносимому ветром в пустоту прошлого. Робость детских переживаний сменяется монотонной рутиной, и снежинки секундами копятся на плечах вечных прохожих. Вот и сейчас, спустя десять лет, этим морозным утром, Рут Армут в заснеженном пальто спешит до булочной, скорее согреться утренним кофе и взять свежего хлеба на завтрак. После окончания музыкальной школы он съехал от Отца, и вот уже как три года живет на съемной квартире, работая вечерами пианистом в кабаре, которое он долго посещал со своими приятелями в качестве зрителя. Все свободное от работы время он сочиняет, это его мания и смысл. С раннего утра, после завтрака, Рут садится за старенькое фортепьяно, которое смог себе позволить после первого месяца работы, потратив на него всю зарплату, и погружается в мир звуков, изобретая новые мелодии, отражающие его существо. Поболтав со знакомым пекарем о делах насущных, параллельно перекусывая мягкой булкой с горячим кофе, он вернулся домой, отряхнул пальто от снега, не успевшего растаять пока он поднимался по лестнице, и принялся за вещь, которая занимала его последнее время, она казалась Руту особенной, необычно интригующей, он считал, что она обязательно понравится людям, и мечтал, как закончит, показать ее знакомому из звукозаписывающей студии.
Сначала Рут начал играть готовую часть, раз за разом переигрывая, сызнова переосмысливая всю композицию, отчетливое восприятие каждой детали и перехода, вырывает из поэтических чертогов продолжение, резко отняв руки от клавиш, будто от кипятка, он в самозабвенном полете запечатлеет новорожденную задумку. Начинает смеркаться, Рут смотрит на часы и понимает, что вынужден оторваться, сейчас же необходимо бежать, иначе он не успеет на репетицию, этого поганого второсортного номера, с пляшущими бабами, разодетыми в вульгарные одежды. Как Рут ненавидел такие моменты, когда из-за своей жалкой бедности, он вынужден отрываться от дела всей жизни, но что поделать, приходиться находить в себе смирение, и справляться с трудностями, иначе и быть не может.
Всю дорогу его сдавливала эта мысль. На входе в бар он встретился с Нинетт – своей подругой, артисткой, участвовавшей в одном из номеров. Сегодня его задача была играть несколько полек с аккомпанементом для танца посетителей, и вальс для комедийного сюжета. После репетиции Нинетт кокетливо обратилась к Руту:
-Ну что, сегодня мы погуляем?
-Вообще-то я хотел после всего отдохнуть.
-То есть нет? – а разве мог он отказать ей?
-Ладно сходим.
-Ура! – Нинетт кинулась ему на шею, от нее пахло потом и цветочной туалетной водой.
Кабаре было устроено следующим образом: в центре просторного помещения располагалась прямоугольная сцена, рядом с ней небольшие круглые столики для гостей, с лева танцпол и барная стойка - здесь работает Рут. Всё пребывающие посетители рассаживались за столики, звали официанта и заказывали алкоголь с закусками. Начался первый номер, в котором Рут не участвовал, надо сказать что он был вторым пианистом, исполняющим менее сложные композиции, если таковые вообще можно услышать в подобном заведении. Рут стоял за кулисами и нервно критиковал своего старшего коллегу, хоть повышение в должности и не было его главной целью, но все-таки первому пианисту больше платили и давали более интересные задачи, так что некоторая доля зависти присутствовала в разгоряченных речах, к тому же он всегда волновался перед выступлениями, вне зависимости от их важности, этот факт тоже играл немаловажную роль.
Пришла очередь Рута играть польку для общего танца, ведущий объявил, чтобы кавалеры приглашали своих дам, зазвучала незамысловатая композиция, и черные туфли по струнке закружились вокруг пышных подолов платьев. Это длилось порядка десяти минут, под конец Руту невольно вспомнилось его сочинение, и он вдруг увидел эту сцену с нового отстраненного ракурса, перестав слышать свою игру, ощутил машинальность движений рук, увидел веселящиеся лица, все фигуры понемногу размывались, обернувшись движущимися световыми пятнами, на секунду все перестало иметь значение. Полька кончилась, танцоры расселись по местам, аплодируя пианисту, некоторые даже предлагали ему выпивку.
Рут вышел на улицу, морозный воздух целебно обдувал голову, кажется все налаживалось. Он вернулся в приподнятом настроении за кулисы, подколол Нинетт, которой сейчас было выходить на сцену, и открыл нотную тетрадь, вспоминая предстоящий «вальс морячков». Номер Нинетт закончился авациями, пока зрители отвлеклись на еду и выпивку, работники меняли декорации, с типичной обстановки квартиры, в которой происходила театральная постановка Нинетт, на картонную бригантину, окруженную волнами и песком из того же материала.
На сцену выбежали акробаты - отлично сложенные юноши и девушки в комичной матросской униформе, зазвучала музыка, под которую они начали свой танец со сложными гимнастическими этюдами. Все шло гладко, до момента, когда цикличное чередование однотипных аккордов до крайности не осточертело Руту, и он скорее в качестве шутки, хотя это нельзя было назвать не искренним порывом, исказил отрывок вальса, усложнив его, разнообразив эмоциональный рисунок, насытив невыразительный отрывок жизненными соками, что тот зазвучал совершенно иначе задуманного.
Акробаты начали недоуменно коситься на пианиста, изменившего темп, их движения перестали попадать в ритм, и в номере сменился смысл, легкий веселящий танец морской тематики, приобрел мрачный гротескный оттенок, зло-иронично выставляя матросов трусами перед надвигающимся штормом. Зрители тоже ощутили перемену, будто мистическое вселилось в эту посредственную сцену, что-то противоестественное зазвенело в воздухе, приковав все внимание публики. Длилось это не долго, не больше минуты, и в одно мгновение рассыпалось, все вернулось на свои места, опять зазвучала начальная радостная мелодия, негодующие трусливые матросы снова предстали добродушными весельчаками. От резкого абсурдного перехода публика разразилась хохотом, матросы подхватили их настроение, и стали еще больше кривляться и паясничать. Разъяренный владелец кабаре, когда все пошло не по плану, мечтал выгнать Рута с позором, но заметив, что публике понравилось, как-то позабыл свою первую эмоцию, и в конце выступления похвалил Рута за его выдумку, высказав мысль, что может и стоит изменить номер, но экспериментировать во время выступления отныне не нужно, если у Рута возникают идеи, пусть он предлагает их лично ему.
Работа закончилась за полночь. Рут и Нинетт, как договаривались, пошли прогуляться по набережной, предварительно купив в торговой лавке одну бутылку сухого белого вина на двоих. От реки отдавало не промерзшей сыростью, по пустынному тротуару брела пара, державшаяся за руки, время от времени попивая из горлышка ледяной напиток. Говорили о следующем:
-… может мрачновато немного, но как же смешно было смотреть на них. – Нинетт звучно рассмеялась.
-Да, наверное.
-Что с тобой, все же здорово, или тебя что-то тревожит? – Рут промолчал. Нинетт сделала глоток и протянула бутылку Руту, он отвернулся, а она заглянула ему прямо в глаза, заставляя его пить, Рут не стал сопротивляться.
-Вот так. – они остановились и улыбаясь смотрели друг на друга. Поцелуй заволочил Рута холодной влагой. Теперь от её глянцевых губ вкуса помады и глаз, блестящих дурманящим лоском, оторваться не было возможности.
Первое что он увидел, когда проснулся, была обнаженная Нинетт прихорашивающаяся у зеркала, она не оборачиваясь спросила его:
-А, ты проснулся, не помнишь, какую программу мы сегодня играем, прошлую или позапрошлую? – Рут потянулся, голова была тяжеловата, протер сонные глаза, полностью очнувшись от этого вопроса.
-Что играем? – он вскочил с кровати, не замечая своей наготы, и вопросительно уставился на нее.
-Вон там на столике. – теперь с дымящейся сигаретой он вбежал в другую комнату и сел за клавиши, экспрессивно заиграв свою композицию. До Нинетт доносилось из-за стены:
-Может это сыграем… а? ...сыграем? – продолжая все громче играть, Рут перекрикивал инструмент, с трясущейся сигаретой в зубах.
-Да что ты так завелся, ты же знаешь я в этом не разбираюсь, спроси у Ниблета может он и поставит это в какой-нибудь номер.
-Ниблет… - Рут перестал, аккуратно закрыл крышку пианино и оперся на нее скрещенными руками с жалобно поникшей головой. Дым исходил от его ребер, словно испарение горьких слёз, ниспадавших на их раскаленную, от невыносимой внутренней борьбы, поверхность. Уже одевшаяся Нинетт прошла в прихожую, спрашивая у Рута:
-У тебя пусто на кухне, я схожу куплю чего-нибудь, есть предпочтения? - Рут не отвечал.
-Молчание…
-Кофе.
-Хорошо. – входная дверь захлопнулась, пока Нинетт ушла за продуктами, мы попытаемся разобраться в чувствах Рута. Она не была ему безразлична, отнюдь, но это только усиливало разочарование от ее неспособности по-настоящему сопереживать ему. Он не раз пытался раскрыть ей свои планы, мечты, используя менее экспрессивные методы, каждый раз сталкиваясь с поверхностным безразличием или скорее с банальным непониманием его музыки, в чем она сама искренне признавалась. В общем не исходило от нее поддержки, не физической, а осознанной или профессиональной, так иногда необходимой в его абстрактном, оторванном от материального, ремесле. И ведь в добавок к этому, общение с ней ещё сокращало его свободное время, которое он старался всецело посвящать сочинительству, остро ощущая его нехватку занимаясь чем-либо другим. С этими мыслями Рут остался наедине с собой и не нашел лучшего решения, чем не тратиться на пустые размышления и продолжить практиковаться.
Нинетт вернулась из продуктовой лавки с бумажным пакетом и стаканчиком кофе.
-Ни, это ты?
-Ждешь кого-то еще?
-Иди скорее сюда. – Ниннетт разулась и прошла к нему в комнату, демонстративно поставив стакан на верхнюю крышку фортепиано.
-Спасибо. – он чмокунл её в щеку и продолжил.
-Слушай, это мое новое произведение, у меня на него большие надежды, я хочу его записать, понимаешь? Мне кажется в нем что-то есть, хоть оно еще не законченно, надо, чтоб ты послушала.
-А как оно называется? - снисходительно садясь в кресло спросила Нинетт.
-Название пока не придумал, да это и не важно. – Рут заиграл, стараясь передать все им задуманные тончайшие намеки и ударения, выходило необыкновенно. Он еще никому не показывал эту вещь, если не считать утреннего инцидента, но то был верезг, а сейчас звучала симфония. Несмотря на приземленные музыкальные познания Нинетт, эта мелодия рефлекторно тронула её, по всему телу побежали мурашки, и чуточная искорка затормошилась в грудной клетке. Кожа на руках еще больше остыла и покрылась бардовой сеточкой. Рут завершил и обернулся к ней. Просить оценки не потребовалось, она была запечатлена на просветленном лице, а другого он и не смел ожидать. Такая реакция конечно подкрепляла его уверенность в этой композиции, однако сомнения все равно не покидали.
Глава 8
Руту не хватало, как бы он этого не скрывал, мнения еще одного человека, сыгравшего настолько значительную роль в его музыкальной жизни, что обойтись без данной оценки было просто невозможно. Как вы уже догадались человек этот – мистер Клавьерс, Учитель. Прежде чем перейти к их встрече, нужно поведать о сложившихся между ними отношениях.
Мистер Клавьерс с первого дня знакомства приметил незаурядные способности мальчика, и будучи человеком основательным и добросовестным всячески пытался контролировать эпитеты о его игре, дабы не завышать самооценку Рута, но как Учитель ни старался, не получилось у него сохранять хладнокровие, в итоге они стали посемейному близки. Мало того, что Учитель воспитывал его музыкальный вкус, так еще в какой-то момент Рут начал делиться с ним обыденными проблемами, которыми даже не делился с отцом. Так проходили года, Рути взрослел. Ближе к окончанию школы, будучи уже профессиональным музыкантом, и относительно зрелой личностью, с определенными сформировавшимися предпочтениями, его стало тяготить общение с Учителем, он чувствовал избыточное его влияние и давление, в том числе из-за ходивших слухов, будто у мистера Клавьерса были планы на будущее Рута, идущие в разрез с его собственными. Руководствуясь юношеской потребностью в избыточной независимости и самостоятельности, после окончания школы, он прерывает все связи с Учителем, сам находит себе работу, параллельно с головой погружаясь в сочинительство. В таком положении мы застали Рута в начале предыдущей главы и уже знаем, что привело это к потребности восстановить отношение с Клавьерсом и поделиться с ним задумкой, пока еще не сочиненного произведения.
Рут стоит сейчас у того самого кабинета, где ровно десять лет назад он впервые вживую увидел настоящий инструмент, где первый раз коснулся лакированных клавиш, где начался его путь становления музыкантом. За этой дверью тогда доносилась завораживающая мелодия, теперь было тихо. Он постучался, разрешили войти. Мистер Клавьерс, сидел все за тем же столом, и увлеченно копошился в бумагах. Да, на его лице появились новые морщины, так ведь прошло не мало времени.
-Чем могу по… - Учитель прервался, увидев наконец своего посетителя. Невольно проскользнула чувствительная улыбка, от удивления глаза слегка увлажнились.
-Рут, мой мальчик. – он вскочил со стула, нечаянно обронив теперь уже бессмысленные документы, и трясущимися от волнения руками обнял Рута, крепко похлопав его по плечу.
-Как ты?
-Лучше обычного, вообще-то я… мне бы хотелось… - Рут откашлялся.
-Может посмотрите одну мою вещь, вот. - он протянул Учителю партитуру.
-Подожди, да расскажи о себе для начала, где ты теперь? Присядь, чай или кофе?
-Не хочется вас утруждать.
-Что это я спрашиваю. - Учитель приказал помощнице два кофе.
-Я знаю кофе тебе больше нравится, ну рассказывай, чем ты занят?
-Много сочиняю последнее время, вот кажется есть одна стоящая вещь. – Рут указал на партитуру, которую Учитель отложил на край стола.
-Мы обязательно рассмотрим её сегодня, позволь мне спросить, не нуждаешься ли ты? – Рут понял на что он намекает.
-Нет, подрабатываю в одном заведении, средств хватает.
-Но в каком же?
-В «Синей птице». – Учитель ахнул от возмущения.
-Кабаре? – в этот момент внесли кофе, Учитель осекся и быстрее спровадил помощницу. Дальше он захлебывался в нравоучениях, мол для такого таланта это низость, и все в этом духе. Рут сдержал натиск, хоть и было желание остро ответить, но он знал нрав Учителя, и был уверен, что в действительности он желает ему только лучшего. Рут успокоил разгоряченного старика, размеренно ответив: «Это мой личный выбор, просто примите как должное, спорить бесполезно», - сработало, Учитель остыл, при этом как-то осел и поник. Рут плавно перевел разговор в нужное русло, предложив посмотреть произведение.
-Может ты сыграешь, я так давно не слышал твоей игры. – Рут согласился, поставил партитуру на подставку и сел за пианино, за которым происходило его вступительное прослушивание. Конкретно этот факт не вызывал волнения, ведь после того памятного дня он не раз играл на нем, нет, волнение скорее вызывало предвкушение от мнения Учителя. По колышущейся странице нотной тетради, перелистываемой Рутом, и в правду можно было заметить некую тревожность в движениях. Сосредоточившись он приступил. По сравнению с игрой для Нинетт, здесь появилась необычайная чистота и прозрачность. Несколько сникший и расстроенный после диалога о месте работы Рута, Учитель, резко оживился, сначала старательно вслушиваясь пытаясь обнаружить недочеты, но потом окончательно осознав: «Это нечто прекрасное!» - из напухших, раскрасневшихся век текли слезы, сладкие нескончаемые слёзы гордости, Учитель машинально достал из нагрудного кармана платок, но не стал смахивать их, дав волю течь сколько нужно. Когда количество стало неприличным, он коснулся платком век, вытер мятые щеки, и в один момент по-ребячески восхищаясь, взялся ладонью за голый лоб. Под конец Клавьерс задумался, уставившись, не моргая в одну точку, несколько минут не мог вымолвить ни слова, потом будто случайно посмотрел на Рута и опомнился:
-Кабаре! – сказано было с такой безрадостной обидой, мокрый ком подкатил к горлу, Учитель ненадолго отвернулся, тяжело высморкавшись в платок.
-Рут, прости меня за излишнюю эмоциональность… – надо сказать, сейчас в голове Учителя вились разные мысли и чувства. Ясно, что главенствующим было восхищение от услышанного, но также интересно приметить одну мысль, в некотором роде потаенную, скрытую от неискушенного взгляда. Корни ее исходили от ужина, произошедшего десять лет назад в доме Фрэнка Эделя, тот распаленный разговор, по-особенному задел мистера Клавьерса, и в глубине его души осталась зазубринка, заключавшая в себе желание доказать истинность его экспериментальной теории, так вот сейчас она вновь зашевелилась.
-… но у меня не было возможности сдержаться. – Учитель убрал последнюю слезу.
-Эта вещь беспримерна, я никогда раньше не слышал ничего подобного, вполне возможно, что она изменит представление о композиции, дай же мне взглянуть. – Учитель почти выхватил, резким противодвижением, партитуру, протягиваемую в его руки. Рут не мог ничего ответить этим лестным выражениям, слушая их с замиранием сердца, счастливый как никогда раньше. Перелистывая страницы Учитель все больше менялся в лице, потом сел на край стола невинно заиграв каблучками в воздухе.
-Поразительно, объясни мне что значит вот этот знак?
-Не обращайте внимания, он для моего удобства, здесь я играю сгибом пальца, а потом перехожу на ноготь. – Учитель бережно отложил партитуру и взялся обеими руками за руку Рута, сотрясая её в амплитудном рукопожатии.
-Поздравляю мой мальчик, ты создал нечто… я даже не подберу слова.
-Что вы, я еще не закончил.
-Как?
-А вы не заметили там неразрешенные темы?
-С тобой я растерял весь рассудок, расскажи мне! – Рут показал определенные моменты, поделился своими идеями на их счет, так прошло некоторое время, после чего Учитель произнес:
-Я несказанно горд за тебя Рут, и так рад что ты обратился ко мне, как ты закончишь это произведение, мы обязательно издадим его на «Золотой ноте», ты станешь великим композитором.
-Постойте, мне конечно очень приятен ваш отзыв, но я не прошу помощи в записи.
-Вот оно что, должно быть старый Кирк из «Левента» переманил моего Рута, ну ничего, это не имеет значения.
-Нет, мне незнаком никакой Кирк, у меня есть приятель, он работает в «Буа» и я уже договорился издаться у него. – Учитель с недоуменным недоверием исподлобья посмотрел на Рута.
-Эх ты, как всегда разыгрываешь своего старого Учителя. Не куплюсь! Признавайся все-таки Кирк?
-Это не шутка мистер Клавьерс, я издамся в «Буа», это решено. – без доли иронии и какого-либо мимического намека парировал Рут. Этот факт огорошил Учителя, только чейчас до него дошло, что Рут не шутит.
-Если это затянувшаяся шутка, я прошу прекрати её, но, если ты честен, мой долг отговорить тебя от мягко говоря, невзвешенного шага. – Учитель моментально принял серьёзный вид.
-Твоя вещь…никак не подходит для записи в этой конторе. Ты хоть слышал, что они издают?
-Я видел их пластинки на прилавках, кажется они пользуются спросом.
-Пластинки! Да они пишут музыку для торговых центров Рут, и тому подобные пустышки.
-Не преувеличивайте мистер Клавьерс, я лично слышал некоторые записи признанных композиторов на этой студи, и они меня вполне устроили.
-Те, о ком ты говоришь пошли туда от безвыходности, посмотри где они сейчас, они не концертируют, их никто не знает.
-Я придерживаюсь другого мнения, я сам видел, что их пластинки покупают!
-Нет ты этого не сделаешь!
-Да с чего вы взяли, что мне нужна ваша «Золотая нота», вы заботитесь только о «своих людях», а я хочу, чтобы мою музыку мог услышать каждый. Пластинки названной вами компании далеко не все могут себе позволить, и не делайте вид, что это не так! Вы думаете, я не знаю, что вы хотели выставить меня как дрессированную обезьянку, играть на потеху «вашей публики», и теперь вы не скрывая заставляете меня делать тоже самое. Так вот знайте, этому не бывать!
-Да ты же сошел с ума Рут… нет… Нет! Я не позволю тебе загубить твой талант. – Учитель схватил партитуру, лежавшую на столе, сжав ее в объятьях. Рут зверея, впился в его кисти, высвобождая партитуру из противоестественных тисков, Учитель не поддавался, Рут с силой выдернул её из рук учителя, случайно оттолкнув его, что тот беспомощно повалился на пол. Рути поспешил выбежать из кабинета, громко хлопнув за собой дверью.
Мистер Клавьерс поднялся, опершись на локоть и прислонился спиной к внешней стенке стола. Сидя на полу, выпрямив ноги, он осмыслял случившееся, поняв вдруг, что своей опрометчивой реакцией на осознанный выбор взрослого человека, этим своим желанием доказать правоту в мифическом споре со светом, он в глазах Рута уподобился людям, с которыми сам же и спорил: «Что я наделал», - гудела в голове фраза, отдавая волнообразными колебаниями в черепную коробку. В кабинет вбежала помощница:
-Мистер Клавьерс, что случилось? Ах… у вас кровь. – Учитель посмотрел на нее, потом потрогал место на черепе больше всего гудевшее.
-И в правду кровь…
-Может скорую?
-Нет, пустяки.
-Не можете же вы продолжать так сидеть, да что здесь произошло в конце концов!?
-Недоразумение… сплошное недоразумение.
Глава 9
Эта сцена непосильным грузом добавилась в торбу проблем носимую Рутом, благо помимо новых печалей удалось обрести и желаемое, а именно положительную оценку - признание. Пусть этот человек поступил бестактно, нелепо, но в данной ситуации поступок не отменяет компетенции. Такое неоднозначное впечатление осталось у Рута по итогу случившегося, с одной стороны боль, от того, что близкий человек пошел поперек твоей дороги, с другой счастье в признании труда всей жизни. Неудивительно, что второе перевесило в процессе взвешивания итогов, ведь плохое, особенно в столь раннем возрасте, всегда гонится из памяти, дабы избежать преград для беззаботного существования.
Так, получив положительные оценки от совершенно разных людей, Рут убеждается в уникальной проницательности своего произведения, и решается более не разменивать свое время на препятствующие факторы, полностью посветив его сочинению концовки. У него осталось некоторое количество накопленных средств, к тому же тратить их приходилось почти только на съем жилья, ведь он плохо ел, почти не выходил из дому, маниакально погрузившись в композиторство.
Об увольнении своем он не объявил, поэтому в кабаре возмущались его отсутствием. Проведать Рута по понятным причинам отправилась Нинетт. На первый стук ответа не поступило, за дверью ни звука. Нинетт спустилась на этаж ниже где проживал хозяин дома, у которого Рут снимал квартиру. На ее расспросы он сказал, что совсем недавно принимал квартплату, с Рутом было все в порядке.
-Да, он с недавних пор не часто выходит, разве что за продуктами, говорит занят серьезным музыкальным проектом, я знаете ли в этом не последний человек, мы побеседовали, он рассказал мне о некоем уникальном произведении, ну дай бог чтобы все у него получилось. Если хотите мое мнение, думаю навряд ли, ведь я как-никак слышу его игру, хоть и через стену, так у нас в доме стены не очень-то толстые, вот у знакомого моего, тоже домовладельца, вот у него стены хоть куда, там звукоизоляция серьёзная, а у нас так, пустяки…
Нинетт поднялась обратно к двери Рута, постучав более выразительно:
-Рут открой, это я. - послышались шаркающие шаги, от по прежнему закрытой двери донеслось.
-Что тебе нужно?
-Я пришла проведать тебя, ты давно не появляешься на работе, должно быть заболел, я могу купить тебе куриного бульона или каких-нибудь лекарств, только скажи, что с тобой?
-Я здоров, благодарю за предложение, помощь не требуется.
-Почему ты мне не открываешь, открой немедленно, я должна посмотреть на тебя. – Нинетт в раздражении ударила кулаком по двери.
-Сколько раз повторять, помощь не требуется. Оставь… Хватит долбить, дура… - Нинетт отпрянула от внезапно открывшейся двери. Ничего особенно не изменилось во внешности Рута, разве что глаза потемнели и щеки несколько осунулись, но внешне он не производил впечатление тяжело больного. Рут схватил её за плечи и сильно затряс:
-Ну… Чего ты хочешь? Посмотрела? Поди прочь! – небрежно оттолкнув ее, он зашел обратно. Прощание заменил звук поворачивающегося ключа в замочной скважине.
Извращенная обида сковывала тревожное сердце, чье биение шибко терзало барабанные перепонки Нинетт. Она крикнула ему в спину нелесную фразу, если, не вдаваясь в подробности, обозначить ее значение, то послала к Черту, и в гневно слезливой оторопи, в общем-то исполнила требование Рута, а что еще спрашивается ей оставалось делать.
Так Рут кажется окончательно избавился от всех помех, но что же мешает ему сейчас продолжить заниматься делом, а это неясного происхождения опустошенность, пеленой заволочившая ясность взора. Словно герой, лишенный соперничества с вражьими силами, Рут ненадолго утерял смысл своих стремлений. Заново обрести его помогла невероятно весомая мысль или аргумент, суть которого, как самый важный в жизни сон растворилась в пространстве разумения, оставив от себя лишь утвердительную оболочку, гласившую непременно продолжать задуманное.
Спустя месяц плодотворной работы, затратив бездну лирических сил и моральных напряжений, Рут закончил произведение. Оно лежало перед его глазами во всей красе академической слаженности структуры, поражающая своей необъяснимой, фундаментальной симметричностью, завершенное, цельное творение истинного мастера.
Остается лишь отнести его к знакомому, который поможет поделиться им с людьми. В том числе это должно исправить материальное положение Рута, кстати сейчас оно стало на экстремальную грань, средств осталось ничтожно мало, приходилось даже экономить на хлебе, так вот, Рут отнесет свое творение приятелю и всё обязательно наладится. Следует рассказать о той незабываемой встрече, когда Руту, от его друга поступило деловое предложение, на которое возлагались все надежды.
Это был стандартный вечер в кабаре. Рут как обычно аккомпанировал для одного из тех дурацких номеров, и танца посетителей, как раз после которого из вдоволь нааплодировавшейся публики, отделился красивый молодой человек, немногим старше Рута. Он притягательно улыбаясь подошел к фортепиано и начал диалог:
-Ты должно быть симпатизируешь Крэквилу, не так ли? – Этот вопрос одновременно задел и понравился Руту. Задел сам факт того, что кто-либо способен, не предавая особого значения, каким-то неведомым образом, так точно угадать его вкус, при этом Рут ощутил шевеление родственной души в вопрошавшем.
-Предположим.
-Понять было не трудно, у тебя выходят такие резкие, почти раздраженные переходы, между частями, а это вполне Крэквиловская манера.
-Да, мне в нем это симпатично, но подобные переходы скорее вызваны особенностью темперамента, не думаю, что в них есть его вклад, значительно более интересны его идеи…
-Об истреблении этих радикальных границ, сложившихся в нашем обществе, не кажется ли тебе, здесь есть некоторая связь?
-Пусть будет так.
-Сильвен Барет. – он протянул руку.
-Рут Армут. – во время рукопожатия Рут вопрошающе взглянул на Сильвена, как бы интересуясь причиной его визита.
-Рут, замечательно… угадаю ли я, если скажу, что ты по мимо воспроизведения этих веселеньких штучек, имеешь в запасе собственные сочинения?
-Не понимаю, к чему этот допрос?
-Я работаю в звукозаписывающей компании «Буа», вот визитная карточка. Затрудняюсь объяснить, но я просто что-то почувствовал в твоей игре, согласись это не просто было сделать по данному репертуару, если тебе интересно издать собственное произведение, мы сегодня же обсудим детали, ты узнаешь подробности о сотрудничестве…
-Любопытно конечно, но у меня нет ничего полноценного для издания, только этюды не более того.
-Ты ведь наверняка работаешь над чем-нибудь?
-Вообще есть одна задумка…
-Давай сделаем так, во сколько ты заканчиваешь?
Когда завершилось представление, Рут и Сильвен отправились в одно заведение неподалеку, по дороге обсуждая разные темы. Помимо Крэквила звучало еще не мало разных фамилий, связанные со всевозможными сферами жизни. Сильвен был так красноречив и остроумен, что Рут сразу проникся к нему дружеским чувством. За ужином Сильвен искренне, не утаивая ни малейшего нюанса, рассказывал о производственном процессе компании «Буа», в итоге полностью убедив Рута, в том, что не может быть и речи об издании готовившегося им произведения, в какой-либо другой студии.
Этот разговор невероятно замотивировал Рута, таким образом он пришел к началу воплощения своей идеи в жизнь, идеи того произведения, которое уже по достоинству было оценено Нинетт и мистером Клавьерсом.
Наконец-то этот день настал. Вопреки своему бледному прохудившемуся виду, Рут был бодр и решительно настроен на предстоящую запись. Бережно укрывая под подолом пальто партитуру, от крупных мокрых снежинок, кружащихся не спеша для Рута, под непрерывно звучащую в его голове мелодию собственного сочинения. Он идеально помнил каждый момент, каждую ноту, а столь бережное обращение к партитуре, казалось бы, бесполезной при такой памяти, объяснялось необходимостью быстрой демонстрации произведения для знающего человека - Сильвена, о чем они договорились заранее. День был довольно ясный, комфортная температура, отсутствие ветра, казалось все благоговело воплощению мечтаний. Рут пришел к указанному на визитной карточке адресу, хоть он и так прекрасно его помнил из разговора с Сильвеном, но необходима ему была опредмеченная подстраховка для размытия сомнений, ведь он до сих пор не верил, придвигаясь к цели на ватных конечностях, будто во сне, в то, что с минуты на минуту решиться его судьба.
На входе его встретил Сильвен, они поздоровались, обоюдно радуясь встрече, он привел Рута в звукозаписывающую студию, это была комната, обшитая поролоновыми призмами, в центре стоял рояль с открытой крышкой, к борту которого были прикреплены микрофоны, подсоединенные к специальному звукосчитывающему аппарату для создания эталонной пластинки. Там Сильвен познакомил Рута с ученым звукоинженером, по совместительству основателем компании «Буа», принимающим на рассмотрение, цензурирующим и участвующим в записи композиций. Это был странного свойства человек, его рыхлое лицо, не выражало совершенно никаких эмоций, редкие вьющиеся к низу волосы прикрывающие уши, придавали небрежности. Тяжелое, изношенное тело, заволочено облаком дыма, исходившего от деревянной курительной трубки, поддерживаемой согнутой правой рукой, в сгиб которой, была просунута левая, малосимпатично свисающая длинной желтоватых ногтей, что лениво тянулись сейчас в сторону Рута. Он не очень-то привык здороваться за левую руку, но человек кажется был уважаемый, поэтому с данным фактом пришлось смириться.
-Познакомься Рут, это мистер Тоннали.
-Мистер Тоннали, это Рут Армут, перспективный композитор про которого я вам рассказывал. Желаю вам продуктивной работы, а я вынужден откланяться, у меня еще масса дел.
-Постой, разве ты не послушаешь?
-Нет, Рут, это не входит в мои обязанности, я всего лишь посредник. Уверяю тебя в полной компетенции мистера Тоннали, удачи. – данный инцидент несколько нарушил планы Рута, резко заполнив смутой дрожащие лёгкие. Тоннали после вязкой затяжки табачным дымом начал:
-Показывайте, что принесли. – Рут недоверчиво вынул из внутренностей пальто свою драгоценность, и колеблющейся рукой отдал её цензору. При соприкосновении с твердой обложкой его ногти издали цокающий звук, ковырнувший и без того тревожное самочувствие пианиста. Заметив волнение Рута, Тоннали влажно кашлянул в кулак, пытаясь подбодрить его.
-Не…кххх кххх кххх… вайте, все в… кххх кххх…ке, ладно…кххх..., посмотрим, что у вас тут. – Он открыл партитуру, быстро продвигаясь по содержимому. При перелистывании страниц слюнявил пальцы, сопровождая процесс грузными вздохами.
-Как-то громоздко, неказисто… сыграть попробуйте? – Рут чувствовал, что все идет не по плану, масса мелких мыслей посыпались с его главы, словно с опрокинутой чаши, безвозвратно исчезая в пространстве разбитых предвкушений. Он безмолвно сел за рояль и заиграл. Несмотря на шаткость состояния, выходило хорошо, но ни сыграв и четверти произведения, его остановили:
-Сто… кххх… достаточно. Сложно, понимаете, сложно. Никому сейчас это не интересно. Если есть у вас какой-нибудь романс или вальс, можно посмотреть, но это не то…
-Кроме этого, ничего нет. – сломившимся голосом ответил Рут, подавленный растерянностью.
-Тогда сочиняйте и приходите снова, вот… - Тоннали протянул Руту партитуру.
-…держите. Что-то есть, но не то, понимаете. Всего хорошего.
Рут очутился на улице. По реке мерно проплывал пароход. С перил набережной вспорхнула и скрылась из виду маленькая птичка. Совершенно растерянный Рут смотрел на все предметы через мутную призму случившегося. Откуда-то издали еле слышится надвигающийся звук, резко вгоняющий в панику, Рут бегло осматривается в поиске способа остановить его, натыкается на партитуру в своей руке, только сейчас замечает частички мокроты на обложке, глаза его наливаются кровью, вены на затылке набухают, учащается дыхание, Рут в неконтролируемом злостном порыве, вырывает страницы копнами, раздирая их в клочья, растаптывая в квелый снег, а остатки развевает по ветру. Но это вымещение злости не помогает, звук все нарастает, материализуясь в падение льдинки с крыши дома, прямо рядом с Рутом, она разбивается на осколки, как-бы высвобождая сущность колкого звука, с нетерпимой болью одолевающего сверхчувствительный слух. Рут слышит скрежет льда о металлический борт парохода, сухость растущего рядом клёна, он слышит отделения капель от тающих сосулек, и из этого асинхронного диссонирующего звукового потока, невозможной громкости, выкристаллизовывается его собственная композиция тошнотворной массой вливаясь в чуткие слуховые проходы. Рут инстинктивно затыкает их указательными пальцами, стараясь остановить её движение, из этого ничего не выходит, абсолютная безысходность заставляет бежать, бежать от ненавистной дисгармонии. Он до крови впивается ногтями в нежную кожу ушных раковин, темно-бардовая жидкость стекает по скулам, эту боль Рут не чувствует, она перекрывается другой - болью окружающих шумов. Он кричит в яростном безумии, раскаиваясь, прося о помощи, но просьба остаётся безответной. Неспособный более терпеть эту пытку, Рут на бегу перепрыгивает через каменные балясины перил в низ головой в надежде расшибиться о прибрежный лёд.
Глава 10
Возможно ли понять безумство и ворох его узловатых осложнений, не узрев их корня? Думаю, ответ очевиден, так вот и случайному прохожему, оказавшему первую помощь, и в скором времени прибывшим врачам не ясен был шизофазический бред, выдаваемый Рутом. Как они могли знать, что Рут по неопытности полностью доверился человеку, поставил все на кон, ослепленный искренней верой, а человек оказался обыкновенным, пустым зазывалой, получающим надбавку к зарплате за каждого приведенного им музыканта, мало того, что Рут разочаровался в нем, так еще и произведение, в успешности которого у него не было сомнений, отвергли таким мерзотным конвейерным способом, оскорбив его самомнение, плюнув на труд его жизни. Конечно никто не мог знать, так бы они как минимум проявили сочувствие, но увы, сейчас в глазах врачей, Рут был довольно жалок и малоприятен, им сразу стало ясно, если выживет, что наиболее вероятно, надолго в обычной больнице не задержится. С окровавленной головой, треснутыми предплечьями, он, не реагируя на вопросы, насвистывал необыкновенной красоты мелодию, моментами раздраженно обращаясь к самому себе: «Да нет же идиот, здесь си бемоль!» - при этом чертя некие символы в воздухе содранными в кровь ладонями.
Рута доставили в травматологическое отделение, наложили гипс на обе руки, залатали рассечение на голове. Приглашенному психиатру удалось выяснить контактные данные и поставить предварительный диагноз: «Нервный посттравматический психоз с суицидальными наклонностями». Очевидно, что долго ему находиться в неподходящих условиях, было опасно и для окружающих, и для него самого, поэтому в срочном порядке необходимо оповестить родственников, дабы решить эту проблему. Дежурную медсестру отправили на адрес проживания Рута. Расспросив домовладельца, удалось узнать о девушке, которая как раз не так давно была у пациента. Приехав на ее место работы, медсестра нашла Нинетт и доложила о случившемся. Как мы знаем последняя их встреча закончилась не совсем благополучно, но любовь ее до сих пор не угасла, и она пожелала немедленно навестить его.
Напичканный транквилизаторами Рут, больше не свистел, и не разговаривал с самим собой, все плыло перед глазами, поэтому он предпочитал держать их закрытыми, постоянно находясь в полудрёме. Его разбудила медсестра:
-Проснитесь, к вам посетитель. – Рут тут же оживился, но химическая вялость не давала взбунтоваться.
-Только не он, пожалуйста, только не он, эта так больно, вы не понимаете. – грустно мямлил Рут, обращаясь к медсестре. Она успокоила его, сказав:
-Это точно не Он, будьте уверены.
В палате появился силуэт, при движении, оставляющий за собой размытый след. От дискомфорта Рут закрыл глаза. Силуэт подошел к койке:
-Рут… - больной узнал этот голос, он резко открыл глаза и увидел Нинетт.
-Не двигайся, пожалуйста. – просьба прозвучала так искренне и жалостно, что Нинетт не смела ей противится.
-Хорошо. – больше он не говорил, просто смотрел на ее красивое лицо и чувствовал, что бинт под подбородком все больше намокает. Мучительная пустота. Не было у него ясных доводов, почему он прогнал её. Лечебная жидкость из капельницы растекалась по венам, одолевала слабость, и как бы не хотел Рут продолжить вот так молча смотреть, и искать ответа в ее глазах, сон был против, опустившись грузным покрывалом на искалеченное тело.
Нинетт разглядывала забывшегося пациента, вспоминая все приятные и не очень моменты их личной жизни. Не способна она погасить свое трепетное чувство и не может позволить себе бросить его в столь тяжелой ситуации. Она заботливо протерла голубым платочком его лицо и поправила сбитое одеяло.
С помощью Нинетт нашли отца Рута, единственного официального опекуна, способного отвечать за жизнь больного. На его появление Рут никаким специальным образом не отреагировал, игнорируя все вопросы такой фразой:
-Сегодня обойдемся без этого сэр, я себя не важно чувствую.
Отца поставили перед фактом, Рут явно психически не здоров, его нужно либо переводить на домашнее лечение с постоянным уходом, увеличивая тем самым возможность «повторных попыток», что было слишком рискованно, либо класть в специализированное лечебное учреждение, где с ним будут работать квалифицированные специалисты. Отец и Нинетт не способны были обеспечить Руту постоянный уход, поэтому после некоторых сомнений по поводу последствий такого лечения, и уверений врача, что при должном подходе, вполне вероятно полное выздоровление, было принято общее решения согласиться на лечение в психиатрической больнице.
Глава 11
Спустя некоторое время, ночью в одной из множества палат отделения неврозов определенной психиатрической больницы, очнулся от долгого и мучительного сна пациент с загипсованными руками, это был Рут. С первого дня пребывания его щедро угощали нейролептиками, поэтому он спал днями на пролет, что даже не помнил сколько здесь находится. Голова была так легка и спокойна, а мысли чисты и невинны: «Как же приятно что голова больше не болит, вот только руки чешутся, да и храпит кто-то больно громко, но это ничего, привыкнуть можно. Сколько я уже здесь, ей богу не помню, вспоминается только как привозили сюда, мелькали кривые стволы серых деревьев и мрачные здания из красного кирпича». Так Рут размышлял, глядя удивленными глазами в беленый потолок, по центру которого на шнурке висела голая лампочка, от нее в стороны расходились вздутые подтеки – остатки былого потопа, где-то побелка и вовсе отвалилась, обнажая шершавый кирпич. Стены тоже были потрепаны временем и довольно небрежно выкрашены в светло-зеленый цвет. В палате стояли четыре невозможно скрипучие койки, с ужасными матрасами, обклеенными клеёнкой. Под давлением этой недружелюбной обстановки Рут снова задремал.
На утро он проснулся от шума воды. Рядом с раковиной, расположенной ближе ко входу в палату, стоял короткостриженый человек лет сорока, с полотенцем на шее.
-О, новенький очухался, меня называют Дегра, это Бувьер…
-Доброго утра.
-…а тот что до сих пор спит справа от тебя Ланс.
-Рад знакомству, мое имя Рут. – сонным взором он недовольно посмотрел на раковину.
-А, не обращай внимания, это я воду сливаю.
-Но зачем Дегра? – иронично спросил Бувьер – полный человек с мягкими чертами лица и прилизанными волосами. Дегра не ощущая иронического подтекста отвечал:
-Так и быть для Рута объясню. Ты знаешь, есть в нашей воде некоторые примеси… - здесь он скрестил руки у шеи, опустил уголки рта как можно ниже и закатил глаза.
-…на которые у меня, да и у всех вообще-то может возникнуть аллергическая реакция. – пока он это рассказывал, Бувьер за его спиной крутил пальцем у виска, бесшумно посмеиваясь.
-Так что приходиться сливать с утра немного, потом нормальная идёт. – из коридора послышалось:
-Завтрак!
-Как-то рано сегодня, ну с другой стороны лучше рано, чем поздно, просыпайся Ланс пора идти.
-А я и не сплю. – он сел на кровать. Это был совсем молодой человек, быть может на год моложе Рута, лицо его по юному симпатичное благоухало здоровьем. Причесав длинные смоляные волосы, он оценивающе взглянул на Рута, видимо результат оценки был положительным, как только он проявил свою робкую улыбку, в глаза бросились явные неполадки с зубами, мало того, что нескольких недоставало, так и качество существующих, оставляло желать лучшего:
-Как я слышал ваше имя Рут, я Ланс, будем знакомы.
Все отправились на завтрак. В столовой из специального окошка выдавали поднос с едой, хотя по внешнему виду трудно сказать, что в тарелке было нечто съестное. Серая вскомканная жижа называлась овсяной кашей. Выбор столовых приборов был крайне скуден, и состоял только из ложки, в независимости от предоставляемой пищи. Вилки и ножи по понятным причинам отсутствовали. Наши знакомые сели за один стол, диалог начал Дегра:
-Нет, это издевательство какое-то, а не еда! – Бувьер тем временем стремительно поедал слизь, облизывая ложку.
-Издевательство, не издевательство, зато бесплатно. – Рут попробовал несколько ложек, больше не лезло. Ланс задумчиво чертил круги по поверхности каши, так и не осмелясь продегустировать.
-Да мне даже если заплатят за то, чтобы я притронулся к этой дряне, я и то откажусь. – стоял на своем Дегра.
-Как знаешь. – Бувьер расправился с кашей, готовясь отнести посуду обратно.
-Может ты и мою съешь?
-Нет… - Бувьер отодвинул протягиваемую тарелку выпрямленной ладонью.
-… мне чужого не надо.
После очереди на получение завтрака, выстраивалась очередь на прием необходимых медикаментов. Врачи отслеживали состояние пациентов варьируя в связи с ним выдаваемые дозы. Получив каждый свои таблетки вернулись в палату, совершили утренние гигиенические мероприятия и разлеглись по койкам.
-Через пару часов капельница. – от нечего делать заговорил Дегра. Ему никто не отвечал, от неловкой паузы Рут подытоживая присвистнул, не зная, как еще реагировать на эту информацию. Бувьеру печальный присвист напомнил какую-то мелодию, и он вслух продолжил её. Руту тоже откуда-то была знакома эта мелодия, он добавил свой голос образуя дуэт. Бувьер улыбаясь взглянул на него, Рут поднялся на кровати продолжая развивать мелодию и жестом руки предложил Бувьеру не останавливаться. Он с радостью принял предложение, все громче и веселей текла резвая мелодия.
-Да чего вы рассвистелись то? – дуэт игнорировал вопрос Дегра. Мелодия прошла кульминацию и подходила к развязке. Под конец Бувьер изобразил барабанную дробь нарастающей громкости, быстро перебирая подушечками пальцев по деревянной поверхности тумбочки для личных вещей, потом дважды громко ударил по ней, кивком головы предлагая Руту ставить точку. Рут прекрасно знал этот момент и совершил последний удар ладонью по стене, имитируя звук оркестровых тарелок. Рут с Бувьером дружно рассмеялись, первый звонким тенором, а второй насыщенным баритоном, приближенным к басу.
-Музыки конечно мне здесь больше всего не хватает. – печально вздохнув, оповестил о своей проблеме Бувьер.
-Вы где-нибудь обучались? – спросил Рут.
-Конечно обучался, между прочим я басовый тромбон в «Кремонском» оркестре. – эта новость вызвала одобрительное удивление.
-Надо сказать я тоже связан с музыкой… – тут Рут остановился, ощутив тяжесть данной мысли.
-Это слышно. – Бувьеру в чуткости не занимать, он увидел, что Рут несколько изменился в лице, сразу поняв, что это больное место, и давить сюда не стоит.
-А я знаете ли к музыке всегда был равнодушен, хоть мой папаша, еще при жизни, постоянно играл на гитаре, и прилично играл, но я видимо не в его породу пошел, не вдохновился. Все это ваше искусство пустовато, как по мне, нету в нём пользы что ли.
-Чем же интересно ты в свободное от «пользы» время занимаешься, а, Дегра?
-Как это, чем?
На этом вопросе в палату вошел главный доктор со стандартной ежедневной проверкой самочувствия больных. Это был юркий лысый старичок, небольшого роста, с пышными, короткими усами, в очках с толстыми линзами и круглой оправе. При виде главного доктора все сели, выпрямив спины и сложив руки на коленях. Доктор пользовался уважением из-за своей добропорядочности и профессионализма. Первым он подошел к Руту:
-Таак, это у нас Рут Армут, мы постепенно понижаем вам дозу нейролептиков, как ваше самочувствие?
-Вроде бы неплохо, голова болеть перестала, но руки под гипсом все больше чешутся.
-Здесь милый мой, ничего не поделать, гипс наложен недавно, заразы быть не может, могу посоветовать только старое проверенное средство. – Доктор улыбнулся своими короткими пышными усами, щуря мелкие карие глазки.
-Мистер Пиль, а вот у меня последнее время, головокружение после утренних таблеток, не страшно ли это? – высказал свою жалобу Дегра. Доктор Пиль, сверяясь с данными записанными в его блокнот, убедил Дегра в том, что это всего лишь побочный эффект вызванный антидепрессантом, добавленным в утренний прием медикаментов: «По этому поводу беспокоиться не стоит!»
Собрав поверхностные данные у оставшихся больных в нашей палате, Доктор немедленно удалиться. Со стороны койки Бувьера послышалось тихое сопение, он забылся сладким сном, отвернувшись лицом к стене и сложив руки под голову. Дегра протяжно зевнул, одновременно пытаясь сказать о чем-то, но благополучно забросил это бренное дело, отправясь в след за Бувьером в страну сновидений. Руту не спалось, он разглядывал палату, особенно неприятную при дневном освещении, в поисках занятия. Подошел к зеркалу, висевшему над раковинной, в нем отразились бледное лицо и синеватые губы разочарованного в жизни юноши: «Непорядок», - тут же подумалось Руту. Он прислонил к щекам загипсованные предплечья, как бы оценивая тяжесть своего положения, потом осмотрел подбритый участок на голове, вымазанный зеленкой шов совсем не болел: «Когда уже снимут эти чертовы нитки!» Заскучав у зеркала, он вышел из палаты, напротив неё был зал для досуга, здесь же проводились сеансы общей терапии. На книжной полке стояли только идиотские детективы, от которых у Рута скрутило живот, и он скорее отошел к приоткрытому окну: снег лежал плотным слоем, сохранившим чьи-то мелкие следы, ведущие за угол, свежий ветерок приятно обдувал лицо тоскующего невольника. Постояв ещё немного, Рут пошел дальше по пустынному коридору, видимо в это время ожидания утренних капельниц, спали не только Бувьер и Дегра. На лестничном проходе в специально отведенном месте для курения все же оказался человек. Плотное телосложение, низкий рост, усугубляемый сильной сутулостью, нижняя часть смуглого лица полностью покрыта черной щетиной, под выдающимся носом, в небольшом рту, совершенно лишенном губ, находилась дымящаяся сигарета, пепел которой он стряхивал в пластиковую бутылочку с небольшим количеством воды. Мутные глаза безынтересно уставились на Рута.
-Сигареткой не угостите? – человек медленно достал из нагрудного кармана рубашки пачку и выдал Руту то, о чем он просил.
-Благодарю. – оттуда же Человек вытащил зажигалку, Рут быстро прикурил и вернул её обратно.
-Прохладно сегодня. – продолжил диалог Рут, после некоторого молчания. Человек снова поднял на него тусклый взгляд, и неспешно пожал плечами.
-Вас как зовут? – Человек отреагировал на этот невинный вопрос самым странным образом, бесшумно изобразив на своем лице страдальческую гримасу, уткнувшись ладонью в складчатый лоб и запустив пальцы в редкие волосы, при этом нервно подрагивая плечами, словно в бесшумных рыданиях. Рут, почувствовав вину, быстро докурил, вежливо опустил окурок в бутылочку, и поспешил скрыться от сюда. На обратном пути он захватил со стола вчерашнюю газету, вернулся в палату. Все еще спали. Рут улегся на койку и принялся читать. На глаза попалась одна статья, про ежегодную выставку клуба собаководов на которой определялся ранг лучшего кабеля породы бобтейл. Первое место занял пес по кличке Вёрг. На фотографии призёров Вёрг стоявший на самом высоком постаменте, с комичной золотой медалью на собачьей шее, получал одобрительные поглаживания от своей хозяки, и все равно от чего-то казался таким несчастным. Псы со второго и третьего места, жизнерадостно подрагивали хвостами, высунув языки, а Вёрг держался сухо, безэмоционально сложив лапу на руку дрессировщицы.
В момент, когда Рут разглядывал фотографию, газету кто-то одёрнул.
-Знаешь Рут, а я вот новости читать перестал. – Ланс лежал на кровати смотря на Рута. Лицо его выражало активность, по широко раскрытым глазам было ясно, что он жаждет диалога. Рут коротко кашлянул, намекая на излишнюю резкость Ланса, сложил газету и убрав ее в свою тумбочку обернулся к соседу.
-И от чего же?
-Да потому, что пишут там один пессимистичный бред, а в моей жизни всякого негативного и так слишком много.
-Ты хочешь поделиться со мной? – не отвечая на вопрос Рута, Ланс продолжил.
-Вот, например, матушка моя, славная женщина, преданная. Отцовское слово всегда уважала и чтила, а он взял и помер от рака желудка, оставил нам одну шинель, да и только. Как же она ревела, все обнимала эту шинель, целовала, никак расстаться с ней не могла, мне то что, тогда и трех лет от роду не было, отца только на фотографиях видел, а она горевала, ой как горевала. Рассказывала мне, когда я уже подрос, историю о том, как отец получил эту шинель. Пошел он значит в армию, сразу после школы, да вот такой был патриот, распределили его значит в такой взвод где служить нужно было два срока, вместо одного, ну а он только рад, не отказался. И получилось так, что взвод этот «сложноватым» для новобранца оказался, в общем били их там сильно. Ну а мой отец был мужик бойкий, он взял и вызвал на драку самого крупного из обидчиков, ну вот, вызвал, тот не сдрейфил конечно, а отец мой взял и побил его, остальные налетели всей толпой на отца в отместку за друга, а мужик, которого он побил, остановил их, отозвал и признал честное свое поражение, и обменялся с отцом шинелями, которые при поступлении на службу выдавали, это обычай такой. В итоге стали они закадычными друзьями, тренировались вместе, в общем души в друг друге не чаяли. Но когда служба закончилась, прекратилась и дружба – разные города. Большие расстояния с любовью и дружбой не совместимы. Так вот дружба испарилась, а шинель осталась, и получилось так, что из-за этой самой шинели отец с матушкой и познакомились. Матушка в ресторане работала официанткой, а отец там как раз увольнение праздновал, весь напомаженный в форме вычищенной, украшенной, вот она на него глаз и положила. Такая история любви…
-Нечего и добавить. – Лансу показалось, что его рассказ заинтересовал Рута. В его сознании зародилась идея поделиться ещё одной историей, сильно более для него важной. Такой решительный шаг вызвал сомнения, Ланс еще раз тщательно всмотрелся в облик собеседника и высказал наконец свое намерение:
-Хочешь я расскажу тебе еще одну историю, о том, как… из-за чего я попал сюда? Об этом я никому кроме врачей не рассказывал, ни одному лечащемуся здесь, она не известна.
-Даже не знаю, может если она на столько покрыта тайной, лучше не стоит?
-Нет, нет, там нет ничего «такого», не переживай. Учился я значит в институте, на этом настояла матушка, она боялась, что я повторю судьбу отца, как я уже говорил он умер от рака желудка, так вот доктора уверяли, что приобретение этой болезни связанно с долговременным питанием недоброкачественными продуктами, поэтому, в армию я не пошел. Было в институте у меня много друзей, учеба правда отошла на второй план, но все равно славное было время. В параллельной группе училась одна девушка, не знаю в отношениях ли ты сейчас, боюсь показаться бестактным, но думаю ты меня должен понять. В общем была она, скажем так, высшей пробы. Красивая до не возможности, так еще и смышленая, училась очень хорошо. Оказались мы один раз в одной компании, до этого времени, я уже давно её заприметил, велись какие-то разговоры, все выпивали и смеялись. Я подсел к ней поближе, наболтал чего-то, она так прониклась, в итоге мы разговорились, и даже чуть не поцеловались, понимаешь, при первом же знакомстве. Мне казалось мы созданы друг для друга. На следующий день в институте я подошел к ней, а она была холодна и неприветлива, я не мог не удивиться, а она выпалила на одном дыхании, так грозно и разъяренно, мол что мы не пара, я не в ее вкусе и так далее. Дело еще в том, не знаю поймешь ли ты меня или нет, но я на тот момент не знал отказа, не было у меня такого опыта, всегда все проходило гладко. Ну вот хоть ты мне скажи красивый я или нет, а? – как мы помним первое что заметил Рут в этом юноше, это симпатичность его лица, но тем не менее вопрос этот его несколько сконфузил, он попытался отделаться полу-иронией.
-Несомненно!
-Ну вот, так вдобавок к этому в разговоре все сложилось, понимаешь? До сих пор не нахожу себе объяснения, да и, наверное, никогда не найду. Как ты видишь не смог я смириться с этим, не по силам мне оказалось отказ вытерпеть, ну я и подсел на «вещества», нужно было как-то забыться. - сам того не ведая, Ланс высказывал, такую близкую Руту, не по форме, а по сути, историю, что тот не мог не понять, и не проникнуться к этому юноше с разбитым сердцем.
-Сначала меня дома неделями не было, а объявлялся совсем в ужасном состоянии, даже и признаться стыдно. Матушка поняла, что дело здесь не чистое, добрая, отважная женщина. Разузнала как-то чем я занимаюсь, увидела в итоге, что наркотик сына единственного убивает, ну и положила меня сюда. Я очень сильно старался не сопротивляться, но зависимость дело такое, труднопреодолимое, сорились в общем по началу. Не спорю есть у меня еще проблемы нерешенные, так я о них не забываю, стараюсь работать с ними. Так что все постепенно налаживается, надеюсь уже в скором времени выпишут меня от сюда, не могу больше, устал от этих таблеток нескончаемых, да и стены давят невозможно. – искренне и проникновенно звучала эта исповедь Ланса, не могла она не тронуть души Рута.
-Ты даже не представляешь на сколько я тебя понимаю. – участливо ответил Рут, все ближе, хоть и с осторожностью, подпуская Ланса к сердцу, как человека, столкнувшегося с похожей проблемой. Рут знал, что им еще многое предстоит обсудить, но сейчас диалог прервался, медсестрой, вносившей капельницы в палату. Услышав её шаги, Дегра оживился:
-Наконец-то Фаичка, мы уж думали ты сегодня, совсем про нас забыла. – каждый раз Файна слушала от Дэгра подобные присказки, для нее это было привычно. Суть их никогда не менялась, казалось бы, это должно надоесть, но Фаечке не надоедало, ей в какой-то степени даже нравилась, такая нелепая традиция сопровождающая её приход. У каждой койки было расставлено по капельнице, Файна подходила по очереди к каждому пациенту протыкая вены иглами катетеров - в этом заключалась ее работа. Производные бензодиазепина смешивались с кровью больных, та доставляла эти необходимые вещества до мозгов, мучившихся жаждой, а они в свою очередь смело принимали долгожданный подарок, разрывая блестящую упаковку, и с упоением наслаждались его седативным эффектом.
Через сорок пять минут Файна вернулась вытащила свои иглы, прижав колотые места на руках проспиртованной ватой, и скрылась за порогом палаты, всегда и у всех оставляя о себе приятное впечатление, но не у Рута. Он заметил за ней некоторое странное поведение, если в руку Дегра игла у Файны входила плавно и без нареканий, то с Бувьером и Рутом, по какой-то причине возникали помехи, вызванные, как казалось, контролируемой небрежностью, а Лансу доставалось и того хуже, она все никак не могла попасть иглой в нужную точку, прокалывая без надобности сгиб предплечья, в последствии покрывающийся желто синими синяками. Ланс в начале все никак не мог сделать ей замечание, терпя неприятность скрипом больных зубов. Потом от невозможности более терпеть он выкрикнул: «Да чтож вы делаете?» И только тогда Файна будто опомнясь, с первого раза втыкала иглу в нужное место. Когда прием капельницы закончился Рут полюбопытствовал у Ланса, по поводу своих наблюдений. Тот смог ответить лишь: «Ты заметил? Уже не первый раз она это делает, понятия не имею чем я ей так не угодил». После того как Ланс вышел в уборную, к Руту, снова принявшемуся за газету, на кровать подсел Дегра и приглушенно, почти шепотом, заговорил:
-Рут, я заметил ты наладил контакт с Лансом, вынужден предупредить тебя, будь аккуратнее с этим малым, он не так прост, как кажется на первый взгляд. Он что-то замышляет в этой больнице, прокручивает какую-то аферу, вот увидишь он еще натворит дел, так что будь осторожнее с ним. - кажется раскрылась еще одна причуда Дегра, думалось сейчас Руту, благо все они безобидны, и меня не поместили к каким-нибудь буйным, агрессивным персонам, не дающим жизни.
-Хорошо Дегра, я обязательно присмотрюсь к нему, будь уверен. – как только Ланс зашел в палату, Дегра резко вскочил с койки Рута, настороженным взглядом окинув его, и убедительным кивком, сверялся с серьёзностью его намерений. Рут ответил крепким прищуром век.
Глава 12
Днем в зале собрался народ. За столами играли в шашки и шахматы, некоторые смотрели плохенький телевизор, по которому шла передача о дождевых червях. Дегра сейчас болтал с пожилым мужчиной из соседней палаты. Мужчина опирался на трость и очень плохо слышал вопросы Дегра, что тому постоянно приходилось переспрашивать:
-Пишут, наши выиграли вчера.
-А!?...
-Я говорю пишут, что наши вчера выиграли!
-Нет, шипучка мне не нравится. – тем временем Бувьер, Рут и Ланс, сидели за столом и разыгрывали партию в кости. Разговор вели следующий:
-Если говорить о пресловутом споре между слушателями Латура и Хилжа, то я предпочитаю держать нейтралитет. – наконец-то Бувьеру было с кем поговорить о музыкальных предпочтениях, он чувствовал, что Руту напоминать об этой теме нужно с осторожностью, но совсем не пользоваться данной возможностью он никак не мог.
-Соглашусь, здесь вопрос настроения, оба композитора равновелики.
-Смотрите у меня пятерки!
-Такими темпами Ланс, ты запросто догонишь Рута.
-Само собой, вы же люди творчества, все никудышные игроки. Вам бы всё о музыке рассуждать, да о театрах. Героизм, лирика, драматургия, все одни переживания, души движенья, а в игру элементарную, проигрываетесь до пустых карманов.
-Именно поэтому я впереди на тридцать очков?
-Это ты сейчас впереди, а на дистанции я тебя давно уже обыграл.
-Ничего в этом зазорного нет, знаешь Ланс, каждому свое, одному игры расчет, другому души полет - такая поэзия мирозданья. А всё-таки, Рут, Латура или Хилж, конкретно сейчас, в данный момент?
-Трудно сказать, склоняюсь больше Хилжу.
-Да, есть в нашем месте некоторая размеренность… – при этом Бувьер отчетливо поставил на поверхность стола баночку из-под таблеток, в которой перемешивались кости.
-…но тем не менее сколько напряженности Латура в той же самой, хоть и размеренной, но невероятно нестабильной среде.
-Любопытно… Бувьер не сочтите за невежество, хотя это скорее комплимент. Вы, наверное, понимаете к чему я клоню, к вашей «причине» … одно удовольствие с вами общаться, никак не могу понять, что вы здесь забыли?
-Насколько я знаю, Бувьер не очень-то любит распространяться об этом. – видимо настороженность Ланса вызвана некой подобной ситуацией из недавнего прошлого, когда Бувьеру, скажем так, не понравился такой же вопрос, правда заданный другим человеком.
-Ничего, вам я могу рассказать, только в этой ситуации, я вынужден требовать обоюдной искренности. Угодаю ли, если предположу, что ваша «причина» Рут, некоторым образом связанна с музыкой?
-Как вы поняли? – с неохотной тяжелой ленью интересовался рут.
-Сегодняшним утром, вы странно отреагировали на собственный же вопрос, припоминаете?
-Ах да, а вы наблюдательный человек, Бувьер.
-Должно быть так, ладно, позвольте я начну. Неудивительно, что в моей истории похвастаться нечем, я совершил ужасную вещь и не перестаю корить себя за содеянное. Разрешите, я исключу из рассказа некоторые интимные подробности, и затрону лишь главные моменты. После очередной пьянки, да я страдал и по-прежнему, страдаю алкоголизмом, возможно сейчас по мне и не скажешь, но это чистая правда, конкретно за этот факт прошу не судить, у вас еще будет возможность. Уверяю вас, алкоголизм – болезнь, и её нужно лечить, в принципе он и послужил главенствующей причиной, моего здесь пребывания, но конечно если бы не одна ситуация, я бы благополучно продолжал спиваться, не зная забот. Так вот, вернувшись домой после очередной пьянки, находясь в немыслимом состоянии, я поднял руку на свою собственную жену. – тут Бувьер вязко взглотнул, опасаясь резко негативной реакции. Собеседники тактично промолчали.
-Дело все в том, что у нас с ней были прекрасные отношения, можно сказать идиллия. Повторюсь, алкоголизм – болезнь. В тот момент моя личность стерлась и на её месте осталось неконтролируемое животное, отреагировавшее таким невозможным образом на самое невинное замечание. Надо сказать, что тогда, даже через всю тьму моего состояния, меня сразу же уколола мысль: «ты поступил неправильно». Как мог я оправдал перед вами эту ситуацию, но прекрасно понимаю, что это не отменяет отвратительности моего нутра. Вот теперь можете судить меня по достоинству.
-Что ты Бувьер, не говори так о себе, все люди оступаются…
-Я понимаю вас Бувьер, мне не понаслышке знакомо слово «зависимость», Руту я уже рассказывал, так послушайте и вы. – раньше Ланс не замечал такой чуткости и человечности в Бувьере, до сегодняшнего дня, он скрывал свою искренность под маской сарказма, но, когда Рут очнулся от анабиоза, в Бувьере словно растопился лёд сдержанности, и он вот так просто выложил сейчас всю свою подноготную, непритворно раскаиваясь. И только спустя минуту, когда Ланс уже начал излагать свою историю, высказанную выше, до него дошло, что и он стал жертвой непредвиденного порыва раскаяния, в тот же день что и Бувьер. Не то чтобы он смутился этой мыслью, просто интересно было приметить данную черту в образе появления Рута, черту, заставлявшую людей во круг него раскрываться и делиться своими невзгодами. На историю Ланса, Бувьер отреагировал крепким молчаливым рукопожатием, символизирующим явное сопереживание. После он обернулся к Руту:
-Так Рут, теперь ваша очередь.
-Думаю только по моему внешнему виду можно сделать некоторые выводы. – тут он облокотился на стол сломанными руками.
-Уверяю вас эти переломы получены не в драке и не от случайного падения, думаю вы уже догадались. – на последнем слове голос Рута дрогнул, лицо атаковали мимические подергивания.
-Если вам так тяжело вспоминать об этом…
-Знаете, в моей истории поразительно много сходств с историей Ланса, это тоже нежданный отказ и предательство. Конечно в первую очередь я сам виноват в исходе, моя неопытность, слабость… Ведомый нелепыми страстями, только сейчас они кажутся нелепыми, тогда они были для меня всем, я оттолкнул от себя близких людей, замкнулся в себе, быть может цель и не плоха, но теперь я понимаю, она объективно не требовала таких средств. Цель была, как уже догадался Бувьер, напрямую связанна с музыкой, я сочинял одно произведение, болезненное увлечение которым впоследствии свело меня с ума. Итог вы видите перед собой, я выжил, но изуродован и покалечен, не знаю удастся ли мне еще когда-нибудь вернуться к моему ремеслу, делу всей моей жизни. – Бувьер взялся за шеи двух юношей своими пухлыми пальцами с тонкими ноготками, и сильно прислонил их натерпевшиеся головы к своей:
-Всё обязательно наладится, обязательно! – всем и вправду полегчало от этих простодушных слов, спало напряжение, лучи солнца ярче и теплее заиграли на облезлых деревянных рамах больничных окон. Несказанно более радостные чем прежде друзья продолжили партию в кости, в которой по-прежнему, с небольшим преимуществом, лидировал Рут. Дегра, не ведая, о чем шел диалог за столом его приятелей, присоединился к ним следующим образом:
-А, Бувер видимо рассказывает новобранцу о наших акулах?
-Нет, о чем ты? – интересовался Рут. А Бувьер сразу догадывался, о чем пойдет речь, он уже приметил основание на горизонте.
-Видишь того рыжего…- Дегра указал на сухопарого рыжеволосого медработника с длинными руками, стоявшего в компании коллег.
-…хуже этого типа нет, ходят слухи, будто у него серьёзные проблемы с законом, а ещё, он вусмерть забил одного больного в «буйном отделении», и его даже не уволили, так, взял отпуск на недельку, а потом вернулся как ни в чем не бывало. Характер у него мерзкий, с садистскими наклонностями, с ним лучше вообще не контактировать, Бувьер не даст соврать. - в ответ Бувьер кивнул головой. Хоть кроме Дегра этого никто и не заметил, но Ланс, когда зашел диалог о рыжем медработнике, с поразительной сосредоточенностью, сконцентрировал свое внимание на партии.
-А вот и стрит собрался, говорил же, что сделаю тебя!
Пришло время обеда. Подавали мутный капустный суп, и черствый ломтик белого хлеба. Выглядело это блюдо менее отвратно чем утреннее, да к тому же организм к середине дня требовал пищи, поэтому пришлось есть что было. Бульон с легким металлическим привкусом, добавлял своеобразный оттенок, ненавидимой Рутом, варенной капусте, которая неприятной разжиженной массой оседала на зубах. С силой запихивая очередной капустный лист в ротовую полость, и растирая его принудительной работой челюстей, Рут ощутил хруст, дробящий зубную эмаль. Неясно откуда брали эту капусту, и в каких условиях она хранилась, но сейчас очевидностью был факт, что повара умудрились готовить её предварительно не помыв. Рут наверняка никогда не узнает, что хрустнуло на его зубах, был ли это песок, земля, или быть может засохшие крысиные экскременты, это обстоятельство остается на совести ленивых поваров, халатно выполнивших свою работу. После обеда шла дневная доза пилюлей, самым естественным образом перетекающая в забвенную дрёму. Сон был пуст и беспросветно мрачен, одежда не спасала от пронизывающего кожный покров сквозняка, проникавшего под ногти, привкус ржавой капусты и по прежнему пустой желудок, не улучшали настроения. Тихий час закончился тяжестью в голове, развеянной зыбким потягиванием. Все ещё спали, делать было совершенно нечего, зарождалось чувство лёгкой тревожности. Рут взял обрывок бумажки, крохотный сточенный карандашик, разлиновал поле, выбрал тональность, и начал постепенно вырисовывать точечками и завитками приходившую на ум мелодию. Выходило нечто непригожее, а что, спрашивается, ещё могло родиться в этих унылых стенах.
С горьким вздохом Рут отложил это дело. Перед глазами начали всплывать знакомые лица, тихим шепотом сыпля свои нравоученья: «Я знаю, я все знаю, да я был не прав, оставьте, только не сейчас, быть может позже, но только не сейчас, прошу…» Проснулись и остальные, завязался разговор, тревога улетучилась, понятно, что не на долго. Зал, стол, партия шахмат, выигрыш и проигрыш, выигрыш и проигрыш, шум телевизора, дурацкие слова, самый дрянной в жизни ужин, наверное, лучше голодать чем есть это месиво, но есть приходиться, а как иначе? Света всё меньше, коридоры тускнеют, свет здесь так нужен, а он подло уходит никого не спросив. День кончался скрипом мелких колес за окном. Измятая железная тележка с грязным бельём, что вез санитар, проходивший под мерцающим фонарём, и сворачивающий за угол, напомнила Руту его бестолковый, неряшливо скованный путь: «Где я сейчас, как я попал сюда, как мог я такое допустить?» Увидев уютно устраивающихся на постели людей, теперь должно быть своих приятелей, все вопросы отпали сами собой. Значит так нужно, они не выглядят несчастными, значит и я не должен, может они и претворяются, но какое это имеет значение, остаётся надеется, что всё наладиться, а вдруг и вправду? Заживут руки, смогу играть, так, а большего, мне и не надо. Возникали мысли и об извинении, но сейчас точно не до них, пока всё это слишком тяжело. Резко обдало прохладой, хлипкая дверь в палату захлопнулась, видимо кто-то не зарыл окно в коридоре. Дырявые угрюмые стены нависали над взором и всё больше давили. Так закончился день.
Глава 13
Рут нервно ворочался несколько часов в постели, перед тем как уснуть, из-за раздумий о запланированном на завтра посещении, о котором он узнал от Ланса. Тот рассказывал ближе к вечеру, что уже давненько не видел матушку, и завтра она обязательно должна его навестить. В начале дня не было ничего нового, и только ближе к посещению, проходившему с двенадцати до двух, Рута посетило странное беспокойство, сродни неясному предвкушению. Он понятия не имел навестит ли его кто-нибудь или нет, по стационарному телефону никаких оповещений не поступало, но тревожное предчувствие не давало покоя.
Наступило время посещения, больных ожидающих родственников сопроводили на первый этаж к специальному охраняемому санитарами входу в больницу, где и должны были проходить долгожданные встречи. Некоторым больным идущим на поправку, разрешалось прогуляться с посетителем по наружной территории клиники, зачастую это были люди, поступившие на лечение по собственному желанию. Принудительно лечащимся такие вольности не позволялись. На удивление народу было совсем не много. Из знакомых компанию составил только Ланс. Бувьеру жена носила передачки, создавалось впечатление, что он и не особо жаждет с ней встречи, а ситуация с Дегра проясниться позднее.
В нужном месте собрались разрозненные кучки ожидающих посетителей. Как только на лестничном проеме замелькали лица больных, их родственники оживились и с радушным нетерпением принимали осчастливленные взгляды. Сколько бы Рут ни всматривался, знакомых он не находил. Конечно для него это было не самое приятное известие, узнать, что тебя никто не навестил. В тяжелом состоянии духа он насупившись присел на лавочку.
В этом помещении люди становились счастливее, хоть и по внешнему виду его так судить не было возможности, но это чистая правда. Так вот в этом неоднозначном помещении, где люди радостно и оживленно вели влюбленные диалоги, на лавочке сидел один откровенно несчастный юноша, удовлетворявшийся чужими радостями, при этом как ни странно, не терявший надежды.
До него мимолётом доходили обрывки фраз и выражений:
-Здравствуй матушка.
-Вот, как ты просил.
-Но зачем же так много. – это донесся разговор Ланса. Чего было так много, Руту понятно не было, замечен был лишь наспех скомканный клочок бумаги, неопределённого назначения, отправленный в карман штанов Ланса, приближающегося в данный момент к Руту, дабы познакомить любимую матушку с новым приятелем. Рут держал себя достойно, правда несколько подавленно, по понятным причинам, но всё-таки матушка оказалась довольна новым знакомством, сравнивая про себя этого приличного юношу с предыдущими друзьями Ланса. Люди постепенно начали расходиться, и вдруг на встречу выходившим, в помещение неловко вошла робкая девушка. Рут нечаянно бросил на неё взгляд и узнал в ней Нинетт. Он вежливо отлучился от компании Ланса, подошел к ней.
-Здравствуй, твой Отец не смог прийти, у него какое-то важное совещание… - тут Нинетт прервал порыв сильнейших объятий и град неуклюжих поцелуев, распространившихся по всему лицу. Её щеки порозовели, а глаза сияли новым, неожиданным светом, окончательно и бесповоротно возродившейся любви.
-Как я рад тебя видеть… - она без лишних слов, снова обняла его за шею, и оставила свой нежный поцелуй на щеке.
-Меня почти оставила надежда, что ты снова придёшь.
-Но я же пообещала. – Рут совсем не помнил этого, должно быть он находился тогда в невменяемом состоянии, тем не менее предчувствие, что не покидало даже при очевидном фиаско, видимо являлось остаточным элементом, стертого из памяти обещания. Они долго не могли налюбоваться друг другом, из этого романтического оцепенения первой вышла Нинетт.
-Ой, чуть не забыла, я принесла тебе кое чего, тут фрукты, орехи, вода. – Дальше следовали обыденные бытовые расспросы, о самочувствии, окружении и тому подобное. Оставшееся время посещения прошло не заметно, они успели прогуляться по территории поговорить обо всём и ни о чём одновременно. Вдоволь насытившись проявленным вниманием, Рут не был пропорционально начальному чувству безмерно расстроен окончанию встречи, нет, на душе осталась лишь тёплая эмоция, осознания, того что он по-прежнему любим.
На обратном пути Ланс все хотел спросить о чём-то у Рута, но никак не решался. Невидимый барьер блокировал зародившееся любопытство, препятствуя его проявлению. В палате между Дегра и Бувьером велся разгоряченный разговор, резко прекратившейся с приходом Ланса и Рута. Кряхтящий Дегра, видимо недовольный тем, что этот важный диалог был прерван, интересовался у прибывших, с долей ехидства:
-Как там прошло?
-Всё в порядке, что может быть лучше встреч с близкими после долгой разлуки. – отвечал Рут
-Да, это точно… - в этот момент Дегра странным образом раздувался, лицо его багровело, невольно сжимались кулаки, а Бувьер всеми силами невербалики старался убедить Рута не поддерживать этот разговор, но было слишком поздно.
-… хотя не всем так повезло, вот мои родственнички… - здесь Дегра взял свою подушку и как-бы между делом, терзал, мял её по-всякому, словно стараясь разорвать наволочку на лоскуты, при этом не смотря ни на кого, и в сущности ни к кому из присутствующих не обращаясь.
-Мои родственнички те ещё людоеды! Родная дочь, единственная дочь, хочет оставить отца на улице, выкинуть его как ненужную побрякушку, утопить в речушке как лишнего неказистого котенка, никому не приглянувшегося, а вероятнее всего и отравить предварительно…- на выпученных глаза лопались капилляры. На последней фразе, увидев удивленное выражение Рута, он утвердительно закивал.
-Да, да, что тут удивительного, так тоже бывает, любви и сочувствия нет к отцу на корню, только желание быстрой наживы, грабители чертовы, самые настоящие преступники дочь со своим хахалем. Квартиру мою хотят отобрать, на которую я вот этими руками, и горбом своим зарабатывал, а им какое до этого дело, скинуть бы папашу за борт, да и только. Вот такие родственнички у меня, вот так мне на этом свете повезло, аморалы беспризорные, да таких… - громкость его выражений все нарастала, дойдя до возможного пика. Сейчас он кричал во всё горло, душевная болезнь извергалась наружу из недр его поврежденной личности, в виде вспенившейся вязкой слюни и разъяренного крика. Он добился своего, окончательно разорвав подушку, что по всюду разлетелись белые перья слепого гнева, но на этом Дегра не остановился, перейдя в начале на дверцу тумбочки благополучно её отодрав от корпуса и откинув в сторону, угодив прямиком в оконное стекло, тут же разлетевшееся в дребезги, а потом остервенело пытался расправиться с железной кроватью, перевернув её вверх тормашками, с бешенной силой пиная одну из металлических ножек, погнуть её получилось, но оторвать времени не хватило. В палату ворвались медработники с успокаивающим веществом в заранее приготовленном шприце, аккуратно взявшие вопящего пациента за верхние и нижние конечности, вонзив в мягкое место уже упомянутый шприц.
От разъяренности больного не осталось и следа, если не брать в расчет, весь причинённый помещению физический ущерб, и моральный осадок у лицезревших этот параноидальный приступ соседей по палате, в которой теперь кстати невозможно было находиться без верхней одежды из-за резко упавшей температуры, благо к вечеру прибыла бригада мастеров, добиравшееся до места, как это всегда бывает, несколько часов, и заменила разбитую стекольную панель. К сожалению, с разбитым человеческим разумом такой фокус не провернёшь, поэтому Дегра, в связи с обострившимся состоянием, пришлось переместить в буйное отделение, с более строгими правилами содержания.
Как бы Бувьер не подтрунивал над Дегра, всё же он сильно к нему привязался, и резкое расставание не лучшим образом сказалась на состоянии Бувьера. Унылость, пламенное сожаление и сопереживание сломленному другу, так вкратце можно описать нынешнее его настроение. Конечно Рут не мог не сочувствовать Бувьеру, стараясь всячески его подбадривать, а что касается Ланса, то он и до случившегося недолюбливал Дегра, а после и вовсе остыл к этому человеку, лишь из-за соображений приличия поддерживая Бувьера.
В таком ритме прошло несколько однообразных дней, незаметно сменявших друг друга. Ничто не предвещало изменений такого скудного на события образа жизни, но всё-таки кое-что произошло. Тот самый рыжий санитар, о котором рассказывал ныне депортированный Дегра, получил повышение, и перевёлся с «буйного отделения», на отделение неврозов. Кажется, повышение это, напрямую было связанно с оперативной ликвидацией Дегра, в которой рыжий санитар, имя ему Гезль Форсби, непосредственно принимал участие. На следующий же день после перевода с ним произошла нелепая ситуация.
Дело было ближе к вечеру. За уже знакомым вам столом, разыгрывалась очередная партия шахмат между Рутом и Бувьером. В один момент на стол с металлическим звоном обрушился некий предмет. Это было полное на половину жестяное ведро, поставленное сюда Гезлем.
-Сегодня твоя очередь убираться, дорогуша. – его длинные руки, покрытые нескончаемым количеством веснушек, были спрятаны в карманы брюк, тёмно-зелёные глаза, уставленные на Бувьера и едкая ухмылка, обрамленная редкой рыжей бородкой, ясно давали понять о ком идет речь. Что происходило при этом обращении в мыслях Бувьера, остаётся только догадываться, но лицо его давало увидеть чёткий эмоциональный градиент, где начальное недоумение сменялось агрессией, потом агрессия подавлялась некими внутренними силами, постепенно затухая и превращаясь в покорность. Бувьер взял ведро, намочил в нём швабру и начал драить пол.
-Хороший мальчик, учиться на своих ошибках… - обращался Гезль к своим коллегам, здесь платина покорности дала трещину.
-Да я же выполняю, то что ты просишь, оставь меня в покое садист ты этакий. – Гезль обернулся к Бувьеру, словно выжидал его реакции.
-Ах ты опять за свое! – и вот тут-то и произошла нелепость. Желая поучительно подопнуть ведро, поближе к ногам прихотливого уборщика, он, не рассчитав силу и точность удара, попал пинком ровно по лодыжке Бувьера, сбив того с ног. Бувьер грохнулся бедром прямиком на злополучное ведро, на весь коридор раздался гулкий шум, а за ним пронзительный рев. Бедро, разгоняемое всей массой крупного тела, столкнулось с кругообразным препятствием, слегка погнув его обод, а само по всей видимости треснуло в районе бедренной шейки. Ведро отскочило в сторону, по полу растекалась грязная вода, образуя комнатное озерцо, в центре которого располагался орущий от боли Бувьер.
Гезль опешил от случившегося, на крик сбежались все медработники в том числе доктор Пиль, перед ним открылась эта несуразная картина, первым ему на глаза бросился растерянный виновник торжества. Пиль взял на себя командование ситуацией:
-Чего уставились? Зафиксируйте ногу и скорую вызывайте, а ты живо за мной! – с той же покорностью, с какой Бувьер взялся за швабру, Гезль последовал за доктором Пилем в его кабинет.
-И что ты прикажешь мне делать? – Гезль молчал, потупив взгляд.
-Я устал тебя выгораживать, понимаешь? Опять твоя мамочка будет в слезах умолять оставить любимого, единственного сыночка, которому всего лишь нужно дать немного времени на исправление?!
-Но это ей богу вышло случайно…
-Заткнись, изверг ты малолетний! Прибереги для матери свои отговорки, мне они ни к чему. Сейчас ты остаёшься здесь и не высовываешься, пока я тебе не скажу, уяснил? – Гезль безропотно кивнул головой.
От чего, спрашивается, доктор Пиль выгораживает нашего злопыхателя, а дело всё в том, что он приходился сыном жёнушкиной сестры, женщины очень эмоциональной и имевшей сильное влияние на миссис Пиль. Судя по слухам, у доктора Пиля был некоторый опыт в ситуациях и похуже, поэтому ему без труда получилось решить недоразумение без вмешательств правоохранительных органов.
Думаю, следует обозначить причину начальной реакции Бувьера, повиновением отреагировавшего на такой хамский поступок в его сторону, тем самым чуть более полно раскрыть сложившиеся взаимоотношения с Гезлем. А дело всё в том, что ранее он уже имел смелость противится надругательской воле рыжего Форсби, когда тот в бестактной форме поинтересовался у Бувьера о вопросах личной жизни. Как вы понимаете попытка наказать подлеца за его грязный язык, закончилась не лучшим образом, и Бувьера примерно так же, как и Дегра определили в буйное отделение, только не по действительной необходимости, а из-за спектакля, разыгранного Гезлем, нагло оклеветавшим, совершенно нормальную реакцию Бувьера, вызванную личностными оскорблениями.
Сегодня произошла схожая ситуация, чем она закончилась для Бувьера уже известно, а про Гезля стоит уточнить. Доктор Пиль подошел к Бувьеру, когда ему уже зафиксировали ногу в определенном положении, дали обезболивающее, в общем оказали первую помощь всеми доступными способами, и не смотря на стрессовое состояние в котором находился Бувьер, Пилю удалось убедить его не принимать поспешных решений о причинах случившегося. Надо сказать, Бувьер был осведомлен о связях Доктора, отсюда очевидно, что он – мелкий музыкант малоизвестного оркестра, несколько побаивался окончательно погубить свою и без того еле живую репутацию, поэтому не стал противиться убедительным просьбам, и принял все предлагаемые условия. Так Гезль снова вышел сухим из воды, не появляясь в больнице всего лишь несколько дней, неприметно вернулся, больше не выступая, и действуя аккуратней.
Глава 14
Видя, что происходит со знакомыми людьми, Рут постепенно начал впадать в депрессивное состояние, вдобавок провоцируемое, всё более остро ощущаемой гнетущей обстановкой окружения. Единственное, что останавливало порабощающий эффект депрессии - общение с Лансом. Они делились друг с другом всем чем можно и нельзя, в том числе обсуждали теоретическое развитие ситуации с Бувьером, но всегда, когда речь заходила о Гезле Форсби, Ланс был краток, и старался как можно быстрее сменить тему.
Протекали дни. Рут хуже питался, еда, принесённая Нинетт закончилась, а от больничной его воротило. Рута не отпускал случай с Бувьером, и он всё чаще говорил об этом с Лансом, а тот в свою очередь по не ясным причинам уклонялся от любых расспросов, постепенно охладевая к собеседнику. В одно время с этим, было замечено, что он с подозрительной частотой начал отлучаться из палаты под разными предлогами, избегая общества Рута, при том, что у него, насколько Руту известно, не было больше знакомых в больнице. В одну из таких отлучек Рут, решил проследить за ним, руководствуясь неудержимым любопытством, сразу стоит сказать, слежка за другом, не совсем справедливое занятие, да и вообще сделал он это зря, но, если бы мы всё могли знать на перед, в жизни бы исчез тогда всякий интерес.
Посмотрев в какую сторону направился Ланс, и отсчитав несколько секунд, чтобы быть позади, Рут незаметно пронаблюдал за ним, аккуратно высунувшись из-за дверного проёма, тот недолго постояв в зале, сверился с настенными часами и отправился в направлении уборной. Немного переждав, Рут пошёл за ним. Дверь в небольшое помещение перед уборной, служившее складом для инвентаря уборщика, была как обычно раскрыта, а вот дверь, ведущая непосредственно в главную комнату, оказалась заперта, на ней висела табличка: «Сантехнические работы». Странное дело, Рут своими собственными глазами видел, как Ланс вошел сюда, несколькими минутами ранее, не может быть сомнений, что он находится сейчас там, за закрытой дверью, не провалился же он сквозь пол, в конце концов. Рут прислушался к приглушенному диалогу, доносившемуся из-за двери:
-Сколько можно ждать, ты так нехотя выполняешь договоренность, словно тебе за неё не платят.
-А ну живо смени тон, щенок, иначе вообще ничего не получишь!
-Ладно, не горячись, ты же все прекрасно понимаешь… - слова прервались толчком в грудь. Тихий шорох крадущихся шагов в направлении к двери, Рут услышал слишком поздно, и не успел среагировать на резко отодвинутую щеколду и пинком распахнувшуюся дверь, ударившую его прямо в лоб. Он схватился за больное место обеими руками, на коем наверняка образуеться синяк.
-Чего подслушиваем, чайник?! Не видишь, табличка. А, мы, наверное, и читать то не умеем, дурачёк ты мой. Сан-тех-ни-чес-ки-е ра-бо-ты, понял? Так что потерпи пока. – говорил всё это, как вы могли догадаться Гезль Форсби, второго тоже удалось разглядеть, естественно им был Ланс. Дверь захлопнулась, Рут остался наедине с горечью обнаружения непредвиденной связи, между этими двумя, казалось совершенно разными людьми.
Пазл окончательно начал складываться для него только по возвращению в палату. Зависимость, безучастность в предупреждении Дегра, скомканная бумажка данная матерью, и спрятанная в карман при посещении, мерзкая личность Гезля никак не противоречащая образующейся теории, последующее избегание обсуждения ситуаций с ним связанных, уже при личных разговорах. Неужели этот ранимый юноша, к которому Рут так проникся, мог обманом транжирить деньги с простодушной матери, и спускать их на наркотик? Поверить в данное обстоятельство было трудно, но после уже пережитых предательств, лицезрения разбитых судеб, это в меньшей степени удивляло Рута. Он понял этих людей. Этих больных, сломанных, в большей степени гнилых и завравшихся людей, и увидел в них неотъемлемую часть себя, ту часть что взрастила его, на чьей стороне он появился на свет. Это всё в нем живет, так же полноправно питаясь его поганой кровью как любой другой орган, печень, почки, селезёнка, и никак это не изменить, не избавиться, не исправить.
Апатия и депрессия заполоняли все клеточки онемевшего тела, размазанного по больничной койке, окончательно предвосхищая всю дальнейшую пассивность его поведения. Узы их были так фундаментальны и прочны, что Рут даже и подумать не мог о теоретической опасности, ожидавшей его в случае, если Ланс увидел бы лицо непрошенного гостя, вскрывшего грязные дела, и рассказал бы о полной вменяемости его, своему безбашенному напарнику, рыжему Гезлю, которому всё сходит с рук в этой больнице.
Как бы интересны и интригующи не были дальнейшие события, связанные с Рутом, но рассказ о его жизни весящей на волоске необходимо прервать и ненадолго перейти к делам не менее важного и знакомого нам мистера Клавьерса.
Глава 15
Вернемся на несколько недель назад, и вспомним последнюю встречу Рута с Учителем. Ссадина на его голове действительно не представляла собой ничего серьёзного и быстро зажила, а вот боль от душевной раны никак не проходила. Учитель не переставал размышлять над своими эмоциями, и тщательно рассматривать все детали последней встречи. Дошло до того, что он пустил на самотек все рабочие вопросы, полностью погрузившись в рефлексию. Спустя время он пришел к выводу, что сам виноват в такой ответной реакции Рута. Если бы не его избыточная экспрессивность, хоть и родившаяся от большой любви, казалось бы, самого благородного чувства, если бы не эта благородная экспрессивность, не было бы между ними никакой ссоры. Он должен был спокойно, рассудительно и аргументированно объяснить Руту какую ошибку тот совершает, но нет, он пошел на поводу азарта, затуманившего рассудок, этого неопределённого желания доказать истинность своей теории на Руте, хорошо обученном с детства музыкальном таланте из черни: «Виноват я и только я, старый чудак, нужно непременно извиниться перед ним, и пускай делает как сам решит. Да кто я такой, чтоб принимать за него решения, указывать ему, он давно уже меня превзошёл, господи, а что он принёс мне тогда, да это же нечто совершенно уникальное, но как показать это им, как убедить? Для них «Буа» предмет недостойный, к нему относятся брезгливо, с пренебрежением, как Рут может этого не понимать? Значит моё дело донести до него, предупредить, а там уже пусть сам делает выбор. Решено! Немедленно отправляюсь, как же он сказал тогда? Синий… синий…». Учитель выскочил из-за стола, застегнул пиджак, оправился, и выйдя в приёмную, спросил у помощницы:
-Жизель, ты слышала что-нибудь о кабаре с названием «Синий…»
- «Синяя птица».
-Точно! Благодарю. – Учитель так быстро вышел, что помощница, даже не успела спросить, что понадобилось ему в этом пикантном заведении.
Очутившись перед входом, и услышав фортепьянную мелодию, мистера Клавьерса посетило легкое волнение: «Что скажу я ему? С чего начну?» На успокоительном выдохе он вошел в кабаре. Сейчас здесь проходила репетиция, на сцене тренировали определенный танцевальный момент, а за одним из столиков, самом ближайшем к сцене, сидел, плотного телосложения мужчина, по-видимому владелец данного места, к нему Учитель и обратился.
-Добрый вечер, не подскажите, могу ли я найти здесь Рута Армута?
-Нет, он уже давно не появлялся! – недовольно выпалил владелец кабаре.
-Быть может вы знаете, где можно его найти?
-Увы, даже если бы и знал, такую информацию о бывших работниках разглашать непозволительно.
-Но подождите…
-Извиняюсь… Коккер, ты не видишь куда она наступает? Так и ступай за ней! Третий год пошел, а ошибки всё те же, сколько можно…?!
Кажется, план Учителя разрушился, больше мест для поиска Рута он не знал. Значит не суждено ему, просить извинения за свою оплошность, и Рут ушел навсегда, расставшись со своим старым Учителем на самой паршивой ноте.
-Постойте! ... – остановила догнавшая его молодая девушка, дребезжа восточным костюмом «Беледи». Учитель недоуменно оглянулся.
-Кем вы приходитесь Руту Армуту?
-Я… я его старый учитель, и надеюсь, что добрый друг, мы не важно закончили крайнюю встречу, и я хотел найти его, дабы исправить недоразумение произошедшее между нами. – Нинетт вспомнила, что Рут рассказывал ей о своем учителе, кажется этот человек вполне подходит под его описание, да и к тому же вряд ли кому-то понадобилось бы обманывать, её в таком вопросе.
-Вы уже были у него дома?
-К сожалению, мне не известен его домашний адрес, именно по этой причине я и пришел сюда, как мне думалось, на место его работы, миледи. – больше Нинетт не находила повода для сомнений.
-Даже не знаю с чего начать. Рут… он не здоров сейчас… – уже на этом моменте Учителя бросило в холодный пот.
-…но обязательно поправиться, врачи дают положительные прогнозы. – вязкий ком ватного волнения забил голосовые связки Клавьерса, но всё-таки удалось трём продрогшим словам просочиться сквозь него.
-Что с ним?
-Не уверенна, как вы к этому отнесётесь, наверное, всё же вам нужно знать. Рут последнее время находился в тяжелом психическом состоянии, понимаете, и в один момент… пытался даже по… - здесь Учителя оглушило словно взрывной волной от рядом взорвавшейся гранаты. Тонкий писк и фоновый шум завладели слухом, если бы рядом не оказалось стула, предназначенного для хостеса, что к данному времени ещё не явился на рабочее место, то Учитель так и пал бы наземь, но к счастью стул здесь был. Клавьерс не видя, интуитивно опустился на него, пораженный данным известием. Перед взором его проявлялись картины, теперь разрезавшие сердце: «Что я кричал ему тогда… какой же я толстокожий, бесчувственный, старый подонок. Как я мог говорить такое…». Так же вспоминалось то остервенение, с каким он схватил тогда партитуру Рута, то звериное, бездумное остервенение, что чуть не разрушило одну очень важную и при этом такую хрупкую, юную жизнь. После, ни сказать, что безобъективного шквала самокритики, начали приходить продуктивные мысли, о том, как выбраться из столь трагично сложившейся ситуации.
-С вами всё в порядке? – спросила Нинетт, еще сильнее постаревшего за эти десятки секунд человека, смахивающего платком, капли пота со лба.
-Где?.. Где он сейчас? – Нинетт предупредила старика о том, что посещения в больнице, где лечиться Рут проходят в строгом расписании, и в другое время попасть туда не удастся. Как раз завтра в двенадцать состоится посещение, на которое она собиралась.
-Если хотите, тоже можете прийти, думаю Рут не будет против, на крайнем посещении он говорил мне о вас, что-то про то как он оказался не прав…
-Боже мой… - в итоге данного многозначительного диалога, они договорились, о том, что завтра обязательно вместе навестят Рута. Нинетт, вернувшись к работе, оставила Учителя наедине с его томными мыслями, последуем и мы её примеру, и узнаем, что происходило тем временем в стенах психиатрической лечебницы.
Глава 16
-Ладно, не горячись, ты же все прекрасно понимаешь… - успокаивал Ланс разгоряченного Гезля, остановившего его ударом тыльной стороной ладони в грудь. Гезль приложил указательный палец к губам, приказывая Лансу не говорить лишнего, потому что заметил, как на непрерывной полосе света под дверью появились два теневых пятна, падающих от ног незваного гостя. Гезль выждал некоторое время убедившись, что гость не шевелиться, и кажется даже не пытается отворить дверь. Это означало, что, либо он безнаказанно подслушивает их разговор, либо этому дурню приспичило именно в это крайне неподходящее время, оба этих варианта не могли не вызвать у Гезля, ожидаемого, зная его характер, агрессивного порыва, и он не преминул выплеснуть его на вторженца. В момент, когда Гезль прогонял неуместного гостя, Лансу удалось узнать его, хоть неважное освещение и крупное плечо Гезля, всячески препятствовали данному обнаружению: «Рут увидел меня, или всё-таки не заметил? А что в действительности он мог увидеть здесь, факт разговора с Гезлем сам по себе не является преступлением! А если он увидел, что лежит тут на подоконнике? Нет, нет… нет, подоконник из-за Гезля он увидеть не мог! Или мог? Он расскажет всем… матушке.»
-Гез!
-Чего ты кричишь балда?
-Тот тип что вошел только что…
-Ну.
-Он нормальный, это мой сосед по палате, ты наверно должен был видеть его раньше.
-С какой стати я должен запоминать всех здешних увальней в лицо? Так он тоже…?
-В том то и дело, что нет! – рассвирепев Гезль схватил обеими руками Ланса за ворот рубахи.
-Ты рассказывал ему что-нибудь обо мне?
-Нет, ей богу нет!
-А что он тогда суётся сюда, следом за тобой?
-Не знаю, честное слово не знаю! – Гезль ударил Ланса Ладонью по смоляным космам.
-Говорил же тебе будь внимательней. Не понимает, что ли дурья твоя бошка, да он шел хвостом за тобой.
-Что нам делать? Что нам теперь делать?
-Что ты знаешь о нем? Вел он себя как-нибудь подозрительно?
-Вроде бы нет, обычный парень.
-Так вроде бы или точно? Быстрее соображай, ослиные твои уши!
-Я… я не знаю, откуда мне знать черт возьми?!
-Недоумок, это всё смыть сейчас же!
-Как?
-Смывай быстро в унитаз говорят тебе! – Ланс взял всё запрещенное что у них было и приняв еще один удар, только теперь по шее, скрипя душой высыпал это туда, куда ему приказали, безвозвратно смыв сокровище, всё дальше уносимое сточными водами.
-Что теперь?
-А теперь ты вернешься в свою палату и разузнаешь о его намерениях, потом доложишь мне, от этого и будем отталкиваться.
-Ты прав. – вернувшись в палату Ланс увидел обездвиженного Рута, распластавшись лежащего на спине.
-Рут.
-Да?
-Ты чего-то хотел? – неумело выпытывал информацию Ланс.
-Нет.
-Но зачем ты пошел за мной?
-Не знаю, если ты беспокоишься за свою жалкую шкуру, на увиденное мне плевать, можешь расслабиться, и продолжать просаживать последние деньги бедной матери. – высказано было, несмотря на всю действительную остроту посыла, довольно размеренно, уныло, будто через силу.
Что-то надломилось в Лансе после этих нелесных слов, быть может последние остатки человечности.
-Зачем ты говоришь мне всё это?.. С чего ты вообще лезешь не в свои дела? – с переходом на визг прощебетал Ланс.
-Оставь эти эмоции, повторюсь мне плевать на тебя, разбирайся сам со своими проблемами, я тебе не помощник. – что конкретно в этой последней фразе вконец озлобило Ланса, мы можем лишь догадываться, предположительно тот факт, что Рут обозначил наличие некой проблемы в его жизни, которую Ланс, скажем так, искусно пытался игнорировать и не замечать реальной её важности. Должно быть это и побудило его на дальнейший скверный поступок.
После этого разговора для него прояснился план, такой очевидный и правильный для его нравственно изуродованной личности, что сомнений в его реализации почти не оставалось. Зная связи и возможности Гезля, Ланс решил, что ему не составит труда «ликвидировать» очередного взбунтовавшегося пациента, в особенности если тот самым что ни на есть прямым образом угрожает его свободе и безопасности. С такой идеей Ланс и отправился к Гезлю, высказав ему, что Рут наверняка замышляет шантаж. На удивление мысль Гезля в точности совпала с запланированной Лансом, и он удостоверил его, что завтра предупредит нужных людей и обязательно расправиться с неудавшимся шантажистом.
Что еще стоит приметить в сегодняшнем дне, так это такое разное отвращение, с которым бывшие друзья засыпали под одной крышей. Если Ланс провожал его с раздраженным предвкушением предстоящей мести, за колкое оскорбление, то Рут напротив, испытывал сейчас, наверное, даже слишком спокойное и вполне обоснованное омерзение к месту его нахождения и людям его окружающим.
Ночь сменилась утром. К назначенному на сегодня посещению Рут не испытывал того мандража, какой был перед предыдущим, и даже представить себе не мог кто окажется его посетителем. После обеда у выхода собиралась группа лечащихся в сопровождении медработников, отправляющихся к уже знакомому нам месту для посещений. Видимо Лансу в этот раз не требовалась материальная помощь, сегодня его в этой группе не оказалось.
Теперь Рут не искал глазами близкого человека, а большую часть времени смотрел под ноги, подняв взгляд только когда к нему бросилась в объятия Нинетт, и сейчас, только сейчас он увидел нового гостя, своего старого учителя с трясущимися от волнения руками. Каким же тёплым чувством наполнилось сейчас нутро Рута. Он смотрел на этого человека, и вспоминал как много тот ему дал. Все знания, мотивы, что есть у Рута, он обрел благодаря ему, мистеру Клавьерсу. Рут потупившись протянул Учителю руку, не выдержав, этого нелепого напряжения, сам кинулся в беззащитные, кающиеся объятия, Учитель, растрогавшись крепко хватил Рута за шею одной рукой, и ей же, как и в прошлую их злополучную встречу потрепал его по плечу. Как мало в действительности людям надо для счастья, всего лишь правильный человек, появившийся в нужный момент. Несомненно, сейчас у них это было, счастье переполняло обоих:
-Я виноват перед вами, и корю себя до сих пор. Мне всё открылось, я всё понял, вы были правы! – шептал Рут слова, имеющие для него сакральный смысл.
-Что ты такое говоришь, это я неуместно вспылил тогда, если б не это, ничего бы не было! Ты не представляешь, насколько мучителен мне тот мой поступок. Виноват я, а себя ты права корить не имеешь! – только сейчас Учитель хорошенько поглядел на Рута, и увидел его нездорово бледный цвет кожи, истощенное тело, до сих пор загипсованные руки, обветшалую одежду. Всё это ужаснуло его нетерпимую к несправедливости натуру, теперь он наконец обратил внимание на помещение, в котором они находились, внешний вид его так же оставлял желать лучшего: «Я боюсь представить, что твориться в палатах. Как можно содержать людей в таких скотских условиях?» - эти мысли сразу проскользнули у мистера Клавьерса. Он не стал высказывать их вслух, ему представлялось, что Рут сам прекрасно понимает весь ужас своего положения. Медлить нельзя, сегодня же, сейчас же он вытащит Рута из этого убогого места, во чтобы ему это не стало. Словно читая мысли Клавьерса, в помещении для посетителей появился доктор Пиль, видимо ему доложили о приходе в его скромное лечебное заведение, такой важной персоны, и он счел нужным непременно встретить мистера Клавьерса лично. Доктор Пиль казался искренне гостеприимным, приветливым и доброжелательным, чем собственно и нивелировал гнев Учителя вызванный отделкой внутренних помещений больницы. Учитель не стал грубить ему, спокойно высказав желание выписать данного юношу из этой больницы, и вы не поверите, о великая магия совпадений, оказалось, что Рут Армут как раз со дня на день был примечен на выписку. Из собственной любознательности доктор Пиль поинтересовался у мистера Клавьерса, кем приходиться ему Рут, и Учитель довольный скоростью исполнения своего желания, забыв на мгновение, что за человек перед ним, сказал:
-Мой ученик! – микроскопическая смешинка, вырвавшаяся у Доктора в виде еле заметного мимического движения края губы, умело сдерживалась, богатым опытом подхалимства.
Дело оставалось за малым, Руту нужно было всего лишь подписать необходимый для выписки документ, и он свободно мог отправляться домой. Для этого нужно было подняться вместе с доктором Пилем в его кабинет. Учителя и Нинетт, вежливо попросили остаться по соображениям стерильности и их собственной безопасности.
Поднявшись обратно и подойдя к кабинету, Доктор оставил Рута снаружи, дабы не смущать его последствиями недавней пирушки, Рут не протестовал. Он остался один, одурманенный стремительностью происходящих с ним перемен. И что бы вы думали? Именно сейчас, когда Рут, был более всего уязвим и миролюбив, с дальнего края пустого коридора на него надвигалась преступная шайка санитаров во главе с рыжим Гезлем. Как и обещал Лансу он предупредил своих людей, и заприметив цель, направлялся к ней, дабы её ликвидировать. Рут не замечал рыжего кулака уже занесенного над его головой, хорошо, что именно сейчас доктор Пиль нашел нужный документ и вышел из своего кабинета, закономерно распугав преступную шайку, дал Руту документ с подложкой в виде медицинской энциклопедии, первой попавшейся под руку, указал где нужно поставить роспись, Рут оставил свои инициалы на бумаге, в корни изменив этим до нельзя простым движением, дальнейшую свою судьбу.
Глава 17
Учитель, не принимая смущенных отказов, выделил для Рута гостевую комнату в своем доме, приставил ему личную служанку, следящую за ежедневной сменой постельного белья, проветриванием помещения, перевязкой примочек для головы и правильным рационом питания. Также, знакомым мистера Клавьерса – хорошим психиатром, Руту, после непродолжительного обследования были выписаны все необходимые медикаменты, незамедлительно купленные выше упомянутой служанкой в близлежащей аптеке. Учитель окружил Рута всем необходимым для его скорой поправки, и Рут совершенно перестал этому сопротивляться. После недолговременного светлого прилива счастья, настроение Рута сызнова приобретало депрессивные нотки, навеянные тем неискоренимым уяснением своей принадлежности, окончательно пришедшим после всего пережитого и увиденного в больнице. Да, теперь он не мог как раньше бороться с этим, а вынужден был, смерившись плыть по целебному течению, задаваемому мистером Клавьерсом.
День Рута на новом месте жительства проходил следующим образом: в начале дня совместный сытный завтрак с Учителем, разговор зачинался расспросом о самочувствии, а продолжался на самые пространные темы, от политики и погоды, до наук и искусств. Заканчивался завтрак уходом Учителя на работу, он по-прежнему преподавал, ну и конечно по мимо этого в школе его была масса организационных директорских дел. После завтрака Рут принимал пилюли и был предоставлен сам себе. Обычно он проводил время в Учительской библиотеке листая разные ноты, одни вызывали ностальгию, другие были для него новинкой, также Рут мог часами слушать огромную коллекцию пластинок, собранную мистером Клавьерсом, иногда попадались самые редкие экземпляры, вроде седьмого концерта для фортепиано Карла Глизтенхофта, или сборник трио для фортепиано, скрипки и виолончели Лузио Дитте, но также были и популярные произведения, например, сонаты Латура и Хилжа. По мимо, очевидных музыкальных увлечений, Рут перечитывал некоторые приключенческие романы, ненадолго возвращающие ему жизненную искру, более сложная литература ему пока не давалась. Такое обилие развлечений, конечно несколько разбавляло депрессивность, но всё же её не искореняло. Был в доме Учителя, по мимо всех его достоинств, некоторый фактор провоцирующий тоску, а именно рояль в гостиной и фортепьяно в кабинете, проходя мимо которых из раза в раз Руту щемило сердце, от невозможности сыграть на этих прекрасных инструментах, своими по-прежнему загипсованными культями. Он мог порой коснуться клавиши, услышать завораживающий звук, но на этом все взаимодействие кончалось.
После обеда Рут выходил на прогулку, пряча свой гипс под подолом мехового пальто, подаренного Учителем. Он шел по «Сизому» бульвару, проходил парк Тильпиция, сворачивал на «Каскадную» улицу, делая таким образом круг и возвращался обратно. На протяжении всего этого пути, занимающего пару часов, его не покидали мысли, о том, сможет ли он ещё когда-нибудь играть, правильно ли заживут его настрадавшиеся руки, и тому подобные прогнозы дальнейшего будущего. В этих прогулках иногда его сопровождала Нинетт, почти неспособная поддерживать интересующие Рута темы, и в связи с этим всё больше ему наскучивающая, казалось, кроме внешности и ласк, в ней его больше ничего не привлекало. Закончив прогулку, Рут еще некоторое время проводил в библиотеке, мог завести пустенький диалог со служанкой, либо пройтись лишний раз по прилежащему к дому участку. Ближе к вечеру возвращался Учитель, они вместе ужинали, делились обстоятельствами прошедшего дня, завершая его в мягких креслах у камина, беседуя во флёре горячих напитков.
Спустя приблизительно неделю, нового образа жизни, в послеобеденное время Руту пришло письмо следующего содержания:
«Здравствуй Рут, мы давно не виделись с тобой, мне бы очень хотелось исправить это недоразумение. С надеждой что ты ещё не забыл своего старика, прошу назначь в ответном письме удобное тебе место и время нашей встречи.
Стэнли Армут»
Как вы помните Рут, довольно рано престал нуждаться в особом отцовском внимании, и честно признаться до сих пор не поменялось отношение его у Отцу, он по-прежнему любил его той нерушимой сыновьей любовью, но разница в занятиях и увлечениях, точно никак не провоцировала увеличение настоящего количества семейных встреч. Насколько бы разными они небыли, Рут никак не мог ему отказать, выбрав в ответном письме в качестве будущего места встречи как ни странно дом Учителя.
Во второй половине буднего дня в доме мистера Клавьерса раздался дверной звонок. Рут прекрасно знал гостя, ожидая его приход как раз в данное время. Он уже давно сидел на диванчике для разувания у входа, в ожидании, постоянно поглядывая в окно и несколько переживая перед предстоящим визитом. Дверь отворилась, на пороге стоял сконфуженный, почти напуганный человек пятидесяти лет в простой, но не прохудившейся одежде, причесанный, гладко выбритый, и нелепо благоухающий дешевым одеколоном аромата гвоздики. Улыбнувшись тонкой линией губ, они переглянулись в безмолвном приветствии.
-Расскажи мне, как ты? – не проходя за порог спрашивал отец у своего родного сына, в реальности стоящего так близко, но одновременно с этим, дотянуться до него не было возможности, словно стоял он не в метре, а на другом, бесконечно далёком берегу сизого океана.
-Зачем встал ты отец у порога, проходи, не стесняйся. Идём, я покажу тебе свою комнату. – у отца больше не было выбора, расставшись со всяким страхом, пришлось ему ринуться в океан не виданной ранее роскоши.
Он даже не мог смотреть по сторонам, настолько здесь всё было для него непривычно, поэтому на пути в скромную комнату Рута, он все время глядел под ноги, как-то съёжившись, ощетинившись. Там он стал менее скован.
-Вот моя скромная обитель. – в шутливом тоне говорил Рут. Отец по-прежнему был в лёгком шоке, неспособный никак отреагировать, окромя излишне низкого одобрительного кивка, и правкой воротника рубахи.
-Присаживайся. Я хотел показать тебе кое-что, помнишь…, да где же она? – пока Рут увлеченно искал что-то, отец его так и не садился. Наконец Рут нашел, и показал Отцу книгу, на обложке которой, в красно-золотой рамке изображался хорошо иллюстрированный рисунок хохотавшего мальчугана, скачущего верхом по лесной чаще, на огромной бородавчатой жабе.
-Помнишь эту книгу? Вы как-то подарили мне такую же ко дню рождения… - Рут оглянулся на отца, замершего на одном месте, он поочередно взглядывал то на книгу, то на сына, уже такого взрослого, самостоятельного, но сидевшего сейчас на кровати для него словно дитя. Губы его задрожали, колени подкосились, и он пал к ногам своего ребёнка, сильно обняв их огрубевшими жилистыми руками, и прислонив к ним седеющую голову.
-Прости меня, сын мой. Сын никудышного отца! Я ничего не сумел дать тебе, и даже сохранить единственное что было, не сумел! Знаю, всё уже понял… ты так… чувствителен, а я, а мы все… Не получилось у меня, не смог я уберечь тебя… - дальше выражения становились все тише и несуразней, полностью превратившись в тишину редких вздрагиваний сутулой спины.
Как могло не расцвести сейчас в Руте безотчетное чувство, сумбурно тормошившее все черточки его израненного нутра. Он видел перед собой отца, этот простоволосый поседевший затылок, был ему сейчас так дорог. Ни с чем не сравнимо чувство завершенного тернистого и сложного пути взаимопонимания ребенка с его родителем. Рут силой поднял отца с полу, посадил его рядом с собой на кровать, и обнял его искренне, с кристальной, святой чистотою помыслов.
Раскрылась книга, и они, сидя в обнимку, вместе начали читать её, разглядывая хорошо обоим знакомые, сказочные картинки. Неподдельно смеялись в месте где нужно было смеяться, и также печалились от грустных моментов, но у этой сказки был счастливый конец, и после прочтения, она оставила у наших читателей добрые воспоминания, охваченные теплым светом отрадного настроения.
Не успел Рут показать отцу дом, как со школы вернулся Учитель, с радостной неожиданностью встречая столь важного, нового гостя. В детстве и отрочестве Рута, Учитель конечно давал знать его Отцу о незаурядных музыкальных способностях сына, но мистер Армут не относился тогда к этому увлечению с должной серьёзностью, а когда настал момент необходимости выбора профессии, Рут как было сказано выше разорвал отношения с Учителем, отсюда им и не удалось ранее развеять прохладу сугубо деловых обязательств.
Учитель принял мистера Армута в своем доме, самым что ни на есть гостеприимным и благопристойным образом, показав себя со стороны самого щедрого и радушного хозяина. В качестве аперитива был предложен многолетний коньяк, хранившейся для особых случаев. Радостная настойчивость хозяина не оставила шанса гостю отказать. Кухарке были даны специальные указания, поэтому ужин был не менее особенным. Рассуждали о разных вещах, в какой-то момент, Клавьерс с Отцом, так разговорились на тему современного оборудования деревообрабатывающих заводов, как раз в этой сфере и работал мистер Армут, будучи первоклассным спецом, а Учитель с недавнего времени заинтересовался этим вопросом, что Руту даже не давали вставить слово. В последствии разговор зашел о больнице и невозможных для Рута тамошних условиях содержания, отец совершенно не протестовал против данного замечания, поддерживая, в некоторой степени даже восхищаясь щедростью и проявленной любовью Учителя к Руту, не тая высказав так же пару слов о своей неспособности, обеспечить Руту подобный уход, что даётся в этом доме. Учитель с пониманием отнесся к этой реплике, стараясь сгладить острые углы, сменой темы.
Так время близилось к позднему вечеру, множество крохотных огней загоралось не только в домах, но и на тёмно-синем небесном полотне. Не смотря на все, почти доходившие до строгости уговоры остаться на ночь, отец ни в какую не соглашался, упёрто стоя на своём. Расставшись с Учителем друзьями, он в сопровождении сына, отправился по тёмным центральным улицам до ближайшей остановки общественного транспорта. Рут подождал пока отец сядет, попрощался с ним. Оба остались на разных «сторонах», но стали при этом как никогда ранее близки.
Отъезжая всё дальше, становясь размытой точкой на горизонте в тени роскошных особняков и множества доходных домов, отец не исчезал навсегда, теперь это невозможно было представить. Сегодня Армуты тихо сжились с той данностью, что они являются сцепленными воедино семейными узами обитателями разных миров, но это не зародило никакой неприязни или уж тем более тайного отвращения, ни в коем случае, они всего лишь узники, смирившиеся со странной прихотью природы, играющей с нами порой, своими случайными силами, так спутанно и неказисто, не оставляя, среди несправедливого и злонамеренно переплетенного комка перипетий, ничего кроме надежды и терпимости в извилистом странствии поиска ответов.
Глава 18
Продолжалось житие Рута в комфортных стенах Учительского дома. Спустя еще несколько недель пришло время снимать гипс. Одновременно с облегчением освободившегося от целительных оков кожного покрова, впервые спустя долгое время ощутившего воздушное касание, настал тяжелый этап восстановления работы атрофированных, за долгое время без движения, мышечных тканей, сопровождаемый отеками и неприятными болезненными ощущениями в месте перелома.
Вскоре после периода гимнастических и массажных мероприятий, продолжавшегося опять-таки порядка недели, Рут наконец сел за рояль. Страх потери навыка бесспорно присутствовал, но что значит страх, когда на кону вся жизнь. Опять из-под его рук сочилась мелодия, сонную неловкость которой можно сравнить с нерасторопностью новорожденного жеребёнка, пытающегося подняться на свои, непропорциональные телу, мосластые конечности. С помощью матери подтянувшей его за гриву, ему удаётся встать и по прошествии часа после появления на свет, заковылять вслед за ней по бескрайнему полю гармонии.
Прежняя тоска от лицезрения рояля сменилась вожделением, постоянной жаждой игры и практики. Рут снова горел своим делом, постепенно возвращая навык. Со временем его пальцы и сухожилия, равномерно питаемые кровью, крепли, мышечная память возобновлялась, даруя надежду на успех.
Учитель слышал прогресс Рута, и был вне себя от счастья, лучший ученик снова рядом с ним, под его заботливым крылом возвращается, забыв все невзгоды, к деятельности для которой он был рожден. Этот поверхностный эмоциональный подъем был потревожен, замеченной Учителем, вялостью Рута вне рояля: «Что с ним, что его заботит?» Спросив Рута об этом напрямую, он не получил вразумительного ответа, а лишь изощренную отговорку. Самостоятельно поразмыслив над причиной такой метаморфозы, Учитель пришел к мысли, что Руту должно быть не хватает стимула, духа соперничества или ориентира, если угодно. Посчитав, что рано пока возвращаться к разговору о записи его сочинений, дабы не потревожить всё еще шаткую психику Рута лишними воспоминаниями, мистер Клавьерс придумал менее тяжелый способ вернуть композиторскую искру, а именно, пристроить Рута на какую-нибудь не сложную должность. Напрашивалось место в школе Клавьерса, но оно навряд ли бы ему подошло, трудно представить, как Рут вникал бы сейчас в характер и особенности поведения детей или подростков для их продуктивного обучения, не разобравшись со своими собственными проблемами, нет, это точно отпадает. Вдруг, Учителю пришла на первый взгляд вполне сносная должность. В одном приличном ресторане, где мистер Клавьерс обычно обедал, как раз было вакантно место пианиста, узнал он это от своего знакомого - владельца этого ресторана, недавно обратившегося к мистеру Клавьерсу за рекомендацией.
Помимо простоты данной должности, совершенно не способной обременить Рута, предоставляемой творческой свободы, также он мог моментально получать отклик на свою игру, от настоящих ценителей фортепьянного искусства, ни в какое сравнение не идущих с посетителями кабаре, для которых ему приходилось играть ранее.
Недолго думая Учитель предложил свою идею Руту, тот отреагировал неоднозначно, вернее без особого энтузиазма неприхотливо дав свое согласие, наверняка разумея под причинами данного Учителем предложения, финансовый дискомфорт, который он ему предоставлял. Это его мнение объясняет безропотность согласия, благополучно оставаясь при этом очевидным заблуждением.
На следующий же день мистер Клавьерс привел Рута к знакомому владельцу ресторана, убеждая его, что это именно тот пианист, который ему нужен. При первом знакомстве, владелец приметил приятные черты лица Рута, пальцы, будто созданные для фортепианной игры, осталось всего лишь ознакомиться с его навыками.
-Сыграйте что-нибудь на свой вкус. – Рут не преминул тотчас сесть за рояль и плавно заиграть нежную мелодию. Такой выбор был сделан не с проста, Рут прекрасно понимал вкусы публики подобных заведений и знал, что от него завуалированно требовал владелец.
Ясно что мелодия, сыгранная Рутом безмерно понравилась владельцу, и он сразу же выразил свое согласие принять его на эту должность, впоследствии изложив все технические нюансы, как и предполагал Учитель, совершенно не смутившие, а даже наоборот, скорее обрадовавшие Рута. От него требовалось составление репертуара, на собственный вкус, которому владелец полностью доверился после услышанного сегодня, также были даны некоторые установки по поводу одежды, требовался строгий костюм без всяких вольностей, играть нужно было в вечернее время, в сумме порядка трёх – четырёх часов, а приступать хотя бы и со следующей недели.
Так Рут получил новую должность, по мнению Учителя, способную поправить его неустойчивое эмоциональное состояние. После отменного обеда, Учитель сразу же отвел Рута к своему портному, в кратчайший срок снявшему мерки, и дав, на просьбы мистера Клавьерса пошить костюм как можно скорее, обещание, что он непременно будет готов в течении нескольких дней.
Рут вступал на новый жизненный этап, теперь он пианист в элитном ресторане. Ни то что бы это воодушевляло, скорее было безразлично. Почему? А всё из-за того, что его инфантильные представления о людях и современности, разбились при столкновении с обманчивой реальностью. Неспособность собрать эти осколки, разлетевшиеся в разные стороны его нутра, вытащить их из мягких тканей, претерпевая боль от острых разрезающих её углов, и склеить их должным образом, учитывая весь пережитый болезненный опыт, как раз и порождало чувство беспомощности, безразличия. Теперь он сызнова учился жить, в целом действительно растеряв стимул и понимание собственного творческого начала. От прошлых ощущений безграничной свободы, бесконечных возможностей и абсолютной независимости, свойственных поэтичным натурам, осталось лишь бесформенное, невесомое понимание важности своего ремесла как токового.
Его вялость вне рояля, замеченная Учителем, была всего на всего необходимым, бесконтрольным процессом самопознания, попыткой ощупать осколки оставшиеся от разбитого представления о мире и своем месте в нем.
Рут начал работу по составлению репертуара. Подбирая по памяти нужные произведения, общей характеристикой которых была медлительность темпа и зачастую отсутствие претензий на художественную ценность, Рут по-прежнему находился в подвешенном, промежуточном состоянии перерождения его творческой личности. Несколькими месяцами ранее, тому вспыльчивому, подверженному нервозам Руту, это занятие показалось бы невероятно скучным, хоть и наверняка являлось более интересным в сравнении с работой в кабаре, но сегодняшнего Рута, оно удовлетворяло. Закончив с подбором, окончательно выбрав нужные для заданного вечернего хронометража, пару десятков более-менее приличных произведений, он начал практиковаться, легко пробегаясь, почти полностью окрепшими пальцами по нотам.
Остатки недели пролетели незаметно. Репертуар был готов и отточен, оставалось лишь ожидание. Волнение отсутствовало, как уже было сказано, для Рута не был важен сам факт обретения новой должности, теперь важна была только музыка, овладевшая в первую очередь им самим, и в общем-то способная в его исполнении владеть и другими.
Время близилось к вечеру, всё ближе придвигавшему тот самый, не слишком важный момент. Надев свежий костюм, Рут в сопровождении Учителя направился в ресторан. Хоть мистер Клавьерс, прекрасно знал весь репертуар Рута, и где-то даже непосредственно участвовал в его рецензировании, всё равно хотелось ему услышать, как Рут будет звучать там. Не скроем и то обстоятельство, что он, на почве прошлых своих азартных увлечений, пригласил сегодня на ужин парочку своих знакомцев, со скепсисом относившихся сами знаете к чему, правда ни слова не упомянул о происхождении рекомендуемого пианиста, ставя, тем самым, эксперимент, по непредвзятой, оценке его мастерства.
Вечером в ресторане как это водиться собралось множество посетителей. Самые разные обсуждения в совокупности с шумом столовых приборов создавали специфичный фон, свойственный всем подобным заведениям. Незаметно у рояля, стоявшего несколько поодаль от основной публики, появился пианист, одетый в строгий костюм.
Для первого произведения Руту не требовалась нотная тетрадь, поэтому, он даже не стал раскрывать её, небрежно поместив на подставку. Рут старался не обращать внимание на окружение, это было сейчас для него так вторично, если не сказать неудобно или не приятно. Конечно проскальзывали мысли о том, что он так неважен для слушателя и служит некой аудио-декорацией, но музыка многогранна, и способна к сожалению, или к счастью выполнять ещё и такую роль.
Зазвучали первые ноты, первые звуки Рута в его новом амплуа. Он прилагал много усилий чтобы вычеркнуть из восприятия шум окружения, впоследствии это становилось все легче, и он полностью сконцентрировался на колебании стальных струн своего музыкального партнера. Ничего ему не оставалось, в этом, душном для музыкального вздоха помещении, насыщенном всяческими помехами, кроме как раз-таки этого жизненно-важного для него, спертого дыхания. Да, у него получалось абстрагироваться, но это не отменяло совершено обесцененного в подобных условиях мгновения жизни мелодии. Ничего не поделать, он уже находился здесь, и не мог не пытаться дышать, вкладывая всего себя, все жизненные силы в этот процесс. Растворяясь в нем, он сам становился этим дыханием, забывая о своей телесной оболочке, безропотно выполняя заложенную функцию, развевая в атмосфере залов нежные звуки, скромно лавирующие меж лязга вилок и ножей, конечной целью избравшие себе чувствительные ушки наслаждавшихся сегодняшним вечером гостей.
Первая композиция, длившаяся пятнадцать минут, подходила к концу, для следующей требовалось свериться с нотами. Плавно завершив её, Рут принялся открывать нотную тетрадь на нужном месте, как вдруг, звук перелистывающийся бумаги разразился для него громом аплодисментов, раздавшихся отовсюду. Вначале Рут перепугался, оглядываясь по сторонам широко раскрытыми глазами. Осознав, что аплодируют ему, его игре, он не вставая поклонился и тут же поднял руки над клавишами желая продолжить дыхание, теперь такое свободное в абсолютной тишине, замершей от предвкушения публики, предоставленное самое себе.
Схожим образом прошли оставшиеся три часа, всё внимание гостей было приковано к роялю. После каждого произведения раздавались оживленные аплодисменты и похвальные возгласы. В перерывах, когда Рут отходил в помещение для персонала, дабы утолить жажду и немного передохнуть, к нему подбегал возбужденный Владелец, всячески восторгаясь величиной его мастерства.
Рут действительно слишком стремительно полюбился публике, с другой стороны сколько по-настоящему нужно времени мелодии, чтобы полюбиться и завлечь внимание – считанные секунды. Но дело всё было в том, что Руту, произведения, которые он сегодня играл, казались такими заурядными, безынтересными, что и вызывало удивление. Ему невольно представлялось, что будет если он покажет им своё… Нет, пока воспоминания об этом были слишком тягостны: «Им нравиться сыгранное мною сегодня, значит я буду продолжать в этом же духе, в конце концов, это лучше кабаре… А что если, … Нет, я не могу! Пока я не готов».
Тем временем Владельцу поступило предложение, которое он, задыхаясь от предвкушения колоссального материального подъёма, неспособен был высказать Руту напрямую, постоянно только завидя его впадая в бесконтрольный экстаз, поэтому о предложении было доложено Учителю. Кстати о мистере Клавьерсе, он конечно ожидал положительной оценки игры своего ученика, но высказанной ему лично, или на худой конец в робком письме, но о таком фуроре, он даже несмел помыслить. Эксперимент удался на славу, он был прав во всем, хотелось бы ему теперь посмотреть в глаза всем сомневающимся в его теориях, но собственно теперь до них нет дела, сейчас нужно помочь Руту реализоваться: «Быть может пришло время напомнить об издании, или ему больше понравиться идея с конкурсом? Но он вряд ли сейчас годов к нему, прошло слишком мало времени после восстановления рук, его движения до сих пор несколько скованны, нужно много практики… Пусть сам решает, лучшее что я могу сделать, так это поставить в известность».
Произведения кончились, Рут оставил публику, заведенную разговорами о таинственном пианисте, появившимся из ниоткуда, должно быть иностранце, чья игра несравненна и мистически маняща. Владелец умолял Рута прийти завтра, на что он быстро дал своё согласие. В окончании дня с Учителем и Рутом случился следующий диалог:
-Мальчик мой, я так рад за тебя! Что ты планируешь делать дальше?
-Не знаю, наверное, мне бы хотелось продолжить играть там. – прежнее, до боли знакомое, чувство агрессивной любви, чуть было не завладело мистером Клавьерсом, но ему удалось с ним совладать.
-Ты же понимаешь, что нужно как-то воспользоваться таким успехом, может всё-таки выпустить то произведение, или на пример…
-Я уничтожил его мистер Клавьерс и вычеркнул из памяти его существование. – страшный крик, сдерживаемый раздувшимися от такого напора щеками, получилось подавить, что от него остался только короткий взвизг, но эмоцию, выраженную на лице сдерживать Учителю не удалось. Выпученные от удивления глаза, с мгновенно полопавшимися капиллярами, слегка приоткрытый рот, тут же заслоненный сморщенными ладонями, ни с чем нельзя было перепутать.
-Забудьте. Его больше нет, я думал над тем, чтобы сочинить еще… - тут на лице Рута проскочило краткое выражение смущения.
-Но пока не могу, поймите меня правильно. – через силу проглотив медный ком навалившихся чувств, мистер Клавьерс продолжил.
-...может тогда конкурс?
Глава 19
-Какой ещё конкурс?
-Международный конкурс пианистов! Сегодня в ресторане мне передали предложение от члена жюри, который случайно оказался в числе слушателей твоего выступления, он предложил тебе попробовать свои силы на прослушивании. – в Руте смешались две противоположные реакции, с одной стороны пиетет, что он испытывал к конкурсу такой величины, еще с времён обучения в музыкальной школе, когда Учитель ставил на одном из уроков пластинки с записями лучших мастеров, ещё с тех времен он с замиранием сердца следил за великими пианистами, соревнующимися в их возвышенном ремесле. Он чувствовал все тонкие эмоциональные различия их игры, имея своих фаворитов, за которых болел, остро переживая оценку жюри, и своих антагонистов, статьи о которых пропускал, лишь подмечая конечные оценки для сравнения. Так вот теперь ему предлагают самому участвовать в этом конкурсе, что было чуть-ли не высшей оценкой его непритязательной, ресторанной игры. А с другой, резкое осознание своего бессилия, несовершенства, опустившее возвышенные мечты наземь. Он знал и слышал, что сейчас находится далеко не в самой лучшей форме. Для составления весомой конкуренции лучшим пианистам мира, необходимо было забыть обо всем остальном, полностью сфокусировавшись на практике. Собственное самочувствие показывало, что у него нет сейчас сил для столь серьёзного решения. Помимо шаткого состояния здоровья, перечило положительному ответу ещё и отсутствие реального стимула.
Итогом смешения столь противоборствующих эмоций, стало подвешенное состояние поиска ответа во внешнем мире. Учителю он сказал, что ему нужно время подумать над этим, благо оно у него было, ведь этап прослушиваний на конкурс начинался через полтора месяца.
Дни проходили в беспокойном увлечении стоявшим перед ним выбором. Он подобно слепцу, потерявшему поводыря, стеснительно щупал воздух вихлявыми руками, в поиске потерянного стимула. Рут продолжал работать в ресторане по-прежнему имея успех. Обретая локальную популярность его сольные вечерние выступления становились модными в изысканных кругах, а о его личности возникало все больше слухов.
Энным вечером, где Рут играл свой репертуар, слегка меняющийся раз в три дня, добавлением новых произведений, случилось следующее открытие. Теперь имея некоторый опыт, Рут был менее закрепощён и скован, он мог в нужные моменты наблюдать за реакцией публики. Одни вели приглушенные диалоги, запивая канапе с оливами, игривым шампанским, другие были более увлечены ужином вкушая разнообразие горячих блюд, и среди всех отдыхающих, он в этот краткий миг отвлечения встретился взглядом с девушкой, казалось единственной кто по-настоящему слышал его.
Она тотчас же смущенно отвернулась, щёки её обдал нежный румянец, такой же нежный и по юному боязливый, как мелодия, что лилась сейчас от взволнованного рояля. Её легко вьющиеся русые волосы были убраны одной серебряной заколкой с тусклым блеском проглядывающей сквозь локоны жемчужины. Светлая кожа без изъянов дополняла правильные черты лица, манящие своим переливом на необыкновенном сочетании рыже-огненного света свечи и недосягаемо далекого голубого мерцания звезд.
Отвернувшись она с чрезмерной оживленностью вступила в диалог других девушек, вероятно подруг, с которыми пришла на ужин. Рут не мог оторвать взгляда, не теряя надежды, и о чудо, через несколько секунд она на мгновение обернулась, как бы выясняя продолжает ли он смотреть. Как же был прекрасен этот миг, этот сдержанно кокетливый полуоборот её лёгкой головки, будто придуманной из тончайшего фарфора, миг навечно запавший в ранимую душу пианиста.
В перерыве Рут спросил у Владельца, не знает ли он кто та девушка, сидящая за столиком у северного окна, и Владелец назвал её имя, имя ласкающее слух - Веви Эдель. Хоть её облик и был незабываемым, всё же хотелось сызнова посмотреть на него, сочленить ангельскую внешность с именем, которое он теперь не переставая произносил про себя. Приоткрыв дверь и взглянув на то место, где он увидел эту девушку впервые, Рут её там не обнаружил, должно быть ей показалось избыточным и неприличным его внимание, нельзя было идти на поводу этого сильного чувства, заставлявшего непомерно долго смотреть на совершенство.
Теперь он наверняка её больше никогда не увидит, всё закончилось так и не начавшись. Коря себя за свое нахальство, Рут поспешил в уборную, скорее остудить бурлящий поток новорожденных эмоций. И что вы думаете, фортуна видимо решила наградить его за сдержанность и самоконтроль, даровав встречу, о которой тот мог только мечтать. Не успев зайти в уборную, Рут увидел, как из женской выходит искомый силуэт. Они остановились друг перед другом, не передать словами как она была нежна и хрупка, слегка сконфужена, но не растерянна. Не замечая намёков фортуны, Рут взял на себя инициативу:
-Только не подумайте, я не преследовал вас, это чистая случайность.
-Хорошо, не подумаю. – как же сладостно было звучание её мягкого голоса, с еле слышным оттенком удивления, вызванным, стоит полагать, сложившимся у публики мнением о Руте как о иностранце, что не расходилось с мнением Веви.
Рут пожелал теперь уточнить момент, в котором и так был полностью уверен, тот её первый, чувственный взгляд, не мог обмануть взора мастера. То место сонаты, на котором он посмотрел на публику, трогало его самого более всего, он заложил туда вопрос, ответ на который изображался, во всяком случае, как ему казалось, на лице Веви. Отсюда, не исключаем в следующем вопросе некоторую долю эгоизма, иногда лежащего в основе выражения чувств.
-Как вам игра сегодня? – Веви чуть более смутившись отвечала.
-Мне понравилось, в особенности последняя соната, за авторством кажется…
-Дегёля! – Рут не прогадал. Желание узнавать Веви всё прочнело.
-Да, Дегёля.
-Знаете, это тоже моё излюбленное произведение из репертуара, который мне приходиться играть.
-Вы говорите так, будто он вас сковывает.
-Я не хочу бахвалиться, но некогда у меня были куда более амбициозные планы, в сравнении с игрой довольно простеньких произведений в зале ресторана. – несколько опечаленно отвечал Рут.
-Любопытно…
-Если вы только пожелаете, мы могли бы продолжить диалог в более просторном месте, предположим на вечерней прогулке, после того как я закончу работу, вы же не торопитесь? – вопрошал Рут оглядывая тесный коридор, служивший входом в уборную. Это развеселило Веви, и она обещала подумать над этим предложением, игриво намекнув на то, что ответ будет зависеть от увлекательности его оставшегося репертуара.
Закончив играть, Рут скорее всех выбежал на улицу, желая на выходе встретить мисс Эдель. В пальто и шляпе он был неузнаваем для посетителей. В скором времени среди выходящих показалось знакомое лицо. Сейчас с Веви не было подруг, видимо они решили продолжить свой вечер в ресторане. Она вышла, оглядываясь по сторонам в поисках нового знакомого. Не замечая его в толпе схоже одетых людей, она чуть было не оскорбилась его отсутствием в им же указанном месте, как вдруг кто-то коснулся её предплечья, из-под натянутого ворота пальто и полей шляпы, возникли искомые глаза. Пара отделилась от толпы и свернула за угол ведомая обоюдным желанием.
Рут вёл Веви по знакомым улицам наслаждаясь одним её присутствием. Вначале он интересовался деталями её жизни, выяснилось, что она из семьи дирижера, чьи концерты Руту кажется доводилось слышать в записи, но, к сожалению, не живьём. Музыкальное воспитание читалось в отличном вкусе, наслушанности, и обширных творческих познаниях. Убедившись в высоте её происхождения, о чем он конечно догадывался заранее, Рут естественно не мог рассказать правду о своей семье. Впервые в нем зародилось чувство стыда за свою кровь, он казался сам себе таким грубым перед ней, лишенным манер. В действительности, может и была некоторая разница в манерах, но не такая существенная, чтобы с виду причислить их к разным сословиям.
Никогда он до этого момента не влюблялся в девушку из света, по понятным причинам совершенно отсутствуя в данных кругах. Теперь это случилось, и кажется даже заинтересованность была взаимной. Да он испытывал стеснение, не будем сильно корить его за последующий обман, ведь помыслы его были так невинны. Вначале он даже и представить не мог, что у него может что-либо получиться с этой девушкой, если и оставались жалкие крупицы процентов на успех, украденные хилым самомнением, он краем мысли давал себе обещание, что обязательно расскажет, если сыграет их незначительное число, всю правду о своей семье. А пока, он назвал себя потомственным пианистом, и немного рассказал о своем отце, искусно увиливая от более точных вопросов:
-Знаете ли, я очень многим обязан отцу, он талантливейший пианист.
-Не сочтите за грубость, но я кажется никогда не слышала о пианисте с вашей фамилией…
-Что вы, он совсем не известен в здешних кругах, в большей степени мой отец концертирует заграницей.
Оставив в покое эту душещипательную для Рута тему, они заговорили о предпочтениях, мистическим образом совпадавших у обоих. Совсем забыв о времени и месте, они говорили, изливая друг другу душу. Раскрепощенность их в какой-то момент дошла до такой степени, что Рут поделился с мисс Эдель своей историей, конечно упуская пугающие подробности. История так зацепила Веви, искренне переживающей все её повороты, что на том самом отказе она сокрушалась, и чуть было не вскрикнула от изумления, в нетерпимости желая лично услышать то произведение. Глаза её округлились, и кожа покрылась мурашками от дальнейшего рассказа, хоть он и был урезан в должной мере.
Время всё текло. В какой-то момент Веви взглянула на дамские часы с крохотным циферблатом, на своем утонченном запястье, скоординировав тем самым дальнейший маршрут ближе к своему дому, попросив Рута проводить её. По пути они еще много чего успели обсудить, всё более сближаясь, усиливая тяжесть расставания. У самых ворот её дома Рут спросил, когда они увидятся снова, на что она сказала: «Пусть это останется загадкой». Рут осмелился прикоснуться губами к её нежной ручке, слегка остывшей от такой долгой прогулки, но не растерявшей аромата сладкого парфюма. Она игриво отдернула её без особых усилий, унося в искрящихся глазах немой ответ на его вопрос.
Глава 20
Ночь для Рута выдалась бессонной. Помимо влюблённости, колким зудом отдающейся по всему телу, его не переставала беспокоить картина последней их встречи. Фокус постепенно переходил с деталей прекрасного образа Веви, на особняк за дверью которого скрылась возлюбленная. Всё совокупие мыслей о её семье, в сочетании с изображением дома, проявляющимся сейчас по средствам руки благоразумия понемногу протиравшей запотевшую поверхность увлеченного сознания, одолевали Рута, вытягивая из его груди последние надежды на руку Веви.
Как мог он, беспризорный юнец, полностью состоявший на попечительстве своего добродушного Учителя, не имя ни малейших средств, за исключением моральных, войти в официальные отношения с Веви? Вот здесь всё и начало складываться. Одним единственным выходом из лабиринта этой ситуации, стал конкурс, способный принести всемирную славу и значительные материальные блага, победителю.
Если он одержит победу в этом конкурсе, никто и не подумает, восторгаясь его навыками, задать вопрос о происхождении, при этом решиться проблема достатка и он несомненно, благодаря своим способностям возвысит себя до высот семьи Эдель, с настоящей точки наблюдения кажущихся недосягаемыми. Рут нашел стимул, нашел выход из сложнейшей ситуации. Тёплое чувство заполоняло, секундой ранее образовавшиеся расщелины безвыходности и страха, из их чёрных глубин теперь сочился яркий свет, неожиданно отразившейся в реальности, в его руке дрожала зажжённая свеча, ноги сами несли к роялю, скорее выплеснуть радостное открытие в мир звуков. Пальцы сами бежали по клавишам, в одном порыве, не делая ни каких заметок и не привнося изменений, рождая новый шедевр, воспевающий чувство любви.
Произведение, пока существующее лишь в его памяти, казалось ему невообразимо прекрасным, он видел в абстракции звуков девушку, с которой познакомился несколько часов назад, но облик которой никогда больше им не забудется. Рядом появилась еще одна свеча, это сонный Учитель, разбуженный роялем, спустился в залу проверить откуда несётся ночная песнь. Завидев его Рут вскочил со стула и принялся обнимать и расцеловывать сонливое лицо, сопровождая этот процесс радостными возгласами.
-Что случилось Рут, от чего ты так весел в столь поздний час?
-Чудо мистер Клавьерс, чудо! Я участвую, несомненно участвую, как может вообще прийти мысль об отказе от такого щедрого предложения. – вялость Учителя сменялась бодростью, и он как бы заряжаясь от Рута, стал вторить его счастливым движениям.
-Это замечательно, это прекрасно, но ты же понимаешь, что нужно упорно готовиться, времени остаётся не так много!
-Конечно понимаю, но сейчас простите…
-Постой, да расскажи хотя бы что стряслось?
-Завтра мистер Клавьерс, всё завтра…
Стремглав помчавшись обратно в свою комнату в поиске нотной тетради, он обнаружил её и тут же запечатлел новорожденную композицию. Он пробегал по записанным нотам, прокручивая в голове свою мелодию снова и снова. Полностью законченное произведение лежало перед его солонеющими от усталости глазами. Как ни странно, рассвет знаменовал сейчас для Рута, крепкий сон со светлыми образами сменяющими друг друга.
Разгадка последних слов Веви, ему казалась очевидной: «Она обязательно придет сегодня на мое выступление!» В связи с этим, днем появилась следующая идея, а именно поместить в репертуар новое произведение, в надежде, что никто не заметит его вольности, тем самым он отдавал дань месту где первый раз встретился их взгляд.
Снова он за роялем в зале ресторана, но сегодняшний вечер обещает для него быть особенным. Зал опять заполняется гостями, пришедшими послушать игру модного ныне пианиста, но главной гостьи пока не наблюдалось. Зазвучала всё та же нежная музыка, приходившаяся всем по нраву. Смятению не удалось одолеть крепкие стены уверенности Рута, он знал, что Веви придет. На мгновение забывшись музыкальной дремой, он пропустил тот момент, когда она вошла в полном одиночестве, назвала хостес свою фамилию, на которую был забронирован в этот раз не большой столик на двух персон, стоявший не далеко от пианиста, заказала что первое попалось на глаза в меню закусок и не без изящества, растворялась в лиричности настоящего момента.
В эту секунду Рут её и заметил, глаза загорелись яркой вспышкой оправданных надежд. Она тотчас же разглядела изменение в Руте, не скроем, что ей это было лестно. Рут слегка наклонил голову в качестве приветствия, не отрываясь от игры, Веви ответила тем же еле заметным движением. Некоторое время они обменивались ласковыми взглядами, для понимающего человека, значащими более иных фраз и пустых волеизъявлений.
Сыграв несколько композиций, Рут принялся за свою авантюру. Многие гости ресторана знали репертуар, исполняемый Рутом, и с лёгкостью улавливали новые вещи, которые он добавлял. Так случилось и сейчас, но если ранее добавляемые произведения были знакомы посетителям, то звучащее теперь, впервые доносилось до их слуха, и в четкости, до чьего-либо слуха вообще, за исключением авторского. Привлекая всё внимание, мелодия словно изображала в воздухе искрящимися красками, очаровательные картины, причем каждый посетитель в отдельности видел уникальные очертания, свойственные его натуре, но все они были объедены непоколебимыми законами красоты. И только один человек из присутствующих мог видеть реальное изображение, заложенное автором, и человек этот смотрел на него словно в зеркало ведь это был его портрет, портрет Веви.
Она не могла не растаять, тонкой льдинкой, в теплых волнах океана страстей влюблённого гения. Полностью погрузившись в его бездонные глубины, она видела всё и всё понимала, считывала все эмоции им заложенные, что отзывались в ней абсолютной взаимностью. Зрачки Веви увлажнились, сахарными слезами, от невозможности тут же ответить ему, открыть свою реакцию, закричать, что полностью ему сопереживает.
Мелодия завершилась. Раздались громогласные рукоплескания, и казалось не аплодировала только Веви, совершенно не способная сейчас пошевелиться от неподъемного счастья, прижавшего её к спинке стула. Сейчас Рут не погнушался встать и традиционно поклониться, публике с таким одобрением встретившей его творение. Но самым приятным был не звук аплодисментов, а лилейно-розовый облик девушки, всей расцветающей румяностью своего вида, демонстрирующей восхищенную безусловность положительной оценки, и это был главный отклик, что в первую очередь интересовал Ртуа, и к чему был прикован его недвижимый взор.
После нескольких минут раздававшихся оваций, Руту необходимо было скрыться в гримёрке, дабы сжиться и освоиться с захлестнувшими эмоциями, в глазах потемнело, стакан охлажденной воды не помог, утомленное сознание постепенно затухало, темнота становилась всё гуще, силы покинули чресла, и он свалился на пол без памяти.
Глава 21
Веви всё еще прикованная в это время к стулу, завидев уходящего Рута, больше не могла сдерживать эмоций, счастье до этого момента неподъемное, стало лёгким подобно пуху уносимому воздушным потоком к предмету обожания. Колеблясь с минуту, от страха не правильного толкования его сочинения, она все же решилась, забыв о том, что могут подумать, и без задних мыслей вспорхнула со своего места.
Оказавшись в гримёрке, она застала побледневшего Рута, лежащим на софе без сознания, в окружении неравнодушного персонала. Его уже успели переместить с пола, где он изначально оказался после обморока и предпринять первые попытки вернуть его в чувства. Резко окативший с ног до головы холодный ужас, довольно быстро нивелировался силами рассудка, Веви словно была готова к этому обстоятельству и прекрасно знала, что делать. Она стала руководить сумбурной кучкой собравшихся наблюдателей, одним приказывая перевернуть Рута на бок, другим принести ещё воды, а сама расслабила ему галстук и расстегнула ворот. Указания её были тотчас выполнены, никто даже и не посмел задавать ей лишних вопросов. Смочив кончики пальцев в поднесенном стакане, Веви взбрызгивала каплями воды на чело больного.
Рут стал приходить в себя. Сквозь тёмную пелену забвения прояснялся образ Веви, под внешней строгостью которого ему была заметна кротость заботы. В движении её пластичных, женственных рук, украшенных несколькими кольцами розового золота и легкой цепочкой, помимо напряжения, вызванного неоднозначностью ситуации, виднелась ласка, скопившаяся капелькой в мягких подушечках пальцев.
Окончательно очнувшись, Рут прекратил панику заверив окружающих, или всё-таки в первую очередь Веви, в том, что ему уже лучше, и высказал предположение по поводу произошедшего инцидента: «Кажется это от недосыпа и переизбытка эмоций. Спасибо вам друзья за помощь, но теперь я прошу оставить нас».
Помещение вскоре опустело, оставив пару наедине.
-Мне так противно, от того что я заставил тебя переживать. – на эту фразу Веви чуть ли не обиделась, а в мыслях её звенело возмущение: «Я что, по его мнению, не имею права переживать за него?» Фраза действительно звучала несколько грубо.
-Это довольно странно с вашей стороны…
-Нет, ты должно быть, не правильно поняла меня, постой, куда же ты? – Веви так растерялась, уже успев пожалеть о том, что так бездумно пошла за ним, и хотела было сейчас сбежать, гонимая ужасным стыдом.
Рут успел остановить её у самого выхода. Теперь Веви таяла в реальных его объятьях, она была хрупкой мистической драгоценностью с алым камнем страсти, учащенно бьющимся с немыслимой силой смущенных переживаний. Он держал в руках своих эту сакральность, и казалось после кратковременной болезни, не имел сил оставить себе раскалённый, сияющий жизнью перл. Но вскоре он казалось зарядил Рута, вернул прежнюю энергию и силу, развеяв все сомнения.
Незачем было спрашивать Веви о мелодии ей посвященной, хотя впоследствии вечера они не раз обменивались эмоциями о ней, напевали, вспоминая ярчайшие моменты, так вот повторюсь, сейчас в этом не было надобности, всё было ясно без слов. Меж ними окончательно закрепилось обоюдное чувство, остающееся в памяти до последних секунд её пусть и не слишком долговременной, но яркой жизни, равнозначной жизни человека.
Ночь завершалась для возлюбленных поездкой на личном авто Веви. Она жаловалась Руту, что после вчерашней прогулки озябла, и ей бы не хотелось повторения. Эти разнеженные жалобы умиляли Рута, и он не смел противиться её желанию. Возбужденный разговор лился подобно горному ручью, так же непрерывно и громко. Непритязательный в начале со звонким смехом и кокетливыми вздрагиваниями, он перетекал в восторгания Веви, посвященные новому произведению Рута, на что он реагировал скромным смущением, хотя внутри был несказанно рад подобной оценке, в данном случае самой важной из всех возможных. Магическое авто несло их по пустым тёмным улицам, отражающим рисунок звездного неба, и они в нем словно полубоги, забывшие о существовании земли с бессмысленным переплетением её бренных проблем, мчались поддерживаемые услужливым ветром как можно дальше от нее, в самые дальние заоблачные пространства, недоступные человеческому глазу.
Упиваясь искрящим невероятием настоящего момента Рут, даже краем периферического зрения не способен был заметить до боли знакомого места мимо которого они пронеслись. На вывеске изображался силуэт чайки в голубых красках, а рядом местилось название - «Синяя птица». Как раз в это время из кабаре выходила радостная группа молодых людей – танцовщиков этого самого кабаре, закончивших рабочую смену. Меж заигрывающих шуток, звучного смеха и лилового дыхания, можно было заметить лишь одно лицо в корни выбивающееся из атмосферы резвой компании. Лицо, пораженное ужасной гримасой только-что обнаруженного предательства, как вы уже могли догадаться, это была Нинетт, заметившая в пролетевшем мимо авто Рута, чьи уста сомкнулись в преступном поцелуе с другой.
Конечно она предчувствовала и ранее распад их отношений, Рут перестал писать и приглашать на традиционные прогулки, а до этого постепенно охладевал к ней в диалоге, но всё это нисколько не смягчало нечаянно обнародованного предательства, худшего из грехов человеческих. Сердце билось так остро, точно стараясь сорвать с себя покров прошлых привязанностей, обновиться, и предстать в новом, ещё не знакомом ей одиночестве, и процесс этот сопровождался худшей болью из не телесных, какой способен уязвить человек.
Нинетт вспоминались все моменты прошедших месяцев, теперь названные ошибками. Как она после того оскорбления с его стороны, когда Рут прогнал её, оттолкнул от себя во время помешательства, того непростительного оскорбления, простила его и пришла на помощь жалкому калеке, прикованному к больничной койке. Не бросила его, когда он лечился в психиатрии, навещая и подбадривая всеми силами, и за эту преданность, настоящую любовь, ей было отплачено самой гнусной подлостью.
Как же всё-таки несправедлив порой бывает случай, и этот, произошедший с Нинетт, конечно не исключение. Ничего не остаётся жертвам безжалостной фортуны, кроме борьбы над бунтом оскорблённого чувства и приобретением навыка целебного самообладания.
Друзья оглянулись на отставшую от них Нинетт и застали талый град горькой обиды, льющий по её невинным щекам. Невероятными усилиями, пробившись чрез несвязную речь и горестные рыдания, терзающие благодушный слух, они узнали о случившемся и ещё на протяжении долгих дней поддерживали её в несчастье.
Часть 3
Глава 22
Тем временем авто, вдохновленное Амуром продолжало свой путь. За окном его мелькали закрытые на ночь торговые лавки, спящие жилые дома, почти в каждой квартире которых уже потух свет, за исключением единиц, чьи хозяева, наверняка странные люди, не спали в ночи, по прихоти своих фантазийных причуд. Вдруг городской пейзаж с одной стороны расчистился от громоздких строений и свободно раскинулся широким руслом замерзшей реки, чей пышный покров лоснился на лунном свету.
Но наши влюблённые не обращали внимания на мелькавший надоедливый пейзаж, они были увлечены друг другом. Сейчас, например, Рут, находившийся, надо сказать, в наилучшем настроении, обдумывал мысль о том, чтобы поведать Веви о своих планах по поводу участия в международном конкурсе пианистов, что наверняка бы её поразило, в значительной степени больше нежели какая-то мелодия, пусть и написанная им от души. Он наконец решился:
-Я тебе говорил о том, что мне не так давно пришло предложение на участие в престижном фортепианном конкурсе? – не той реакции Рут ждал от Веви. На лице её изобразилось удивление, но не радостное, а скорее походившее на испуг. Продолжалось оно не долго, Рут опьяненный вечером, не обратил на него должного внимания, но последующими задумчивостью и некой отстраненностью сковавшими Веви, забившуюся в дальний угол сиденья, не заинтересоваться он не мог.
-Что-то не так? – задумчивость резко рассеялась, как бы придя в себя и обняв Рута, она шёпотом отвечала.
-Это серьёзный шаг, надеюсь тебе лестно это предложение, и я обязательно пришла бы на твоё выступление, если ты конечно меня пригласишь. – тайна пока недоступная Руту сквозила в её словах, но он не стал допытываться разъяснений, продолжая наслаждаться милым силуэтом.
Скажем пару слов о завершении ночи. Вдоволь насытившись всем чем можно насытиться в столь приятной компании, они простились, остановившись у дома Веви, она приказала водителю довести Рута куда он попросит, а сама отправилась к себе.
Все в доме её давно уже почивали, и лишь в гостиной был зажжен свет, пройдя мимо она бросила хищный взгляд на брата, давая понять ему, что ей безразличны его утомительные нравоучения. Коллин отдыхал после долгого дня, с книгой у горевшего камина и встретил любимую сестру иронической ухмылкой. Стоит оповестить читателя о сложившихся меж ними отношениях. С самого детства, если вы помните, они всячески дозоряли друг друга, уж не знаю с чем это связанно, должно быть с ребячьей конкуренцией, в общем-то не являющейся редкостью в отношениях братьев и сестёр. Так вот, всегда в их разговорах был некий укол, но прошу не подумайте, что они были врагами, ни в коем случае, на определённом расстоянии они с теплотой в сердце вспоминали о кровных узах их объединявших, но при малейшем сближении, меж ними возникала шутливая искра ехидства. Не обменявшись с братом ни словом, Веви поднялась к себе.
Коллин Эдель прекрасный, пышущий здоровьем юноша имел в чертах лица и во всём силуэте своем, признаки роскошного образа жизни. Уложенные светлые волосы были зачесаны на бок, так чтобы один локон, завитый на конце касался лба. В раздумье он мог иногда покручивать его указательным пальцем, тем самым подгоняя заблудшую мысль. Глаза хоть и были ясны, но посвященный человек мог заметить в них лёгкую тревожность. От гладковыбритого выдающегося подбородка в стороны расходился небрежно распахнутый ворот белоснежной домашней рубашки, на которую был накинут халат бледно-голубого шелка.
В несколько сжатой позе, он увлеченно всматривался в строки книги географических очерков, где рассказывалось о южном континенте, с его сухим жарким климатом, палящим экваторским солнцем, пустынями и блуждающими по ней бедуинами чьи смуглые тела укутаны в белые джалабеи. Как бы ни казался странным данный выбор чтения перед сном, но у него было обоснование. Недосягаемы песчаные просторы грели и по особенно успокаивали Коллина. Ему представлялся сухой песок, что тонкой струйкой сыпется с его ладони. Зачерпнув целую горсть, он чувствует мимолетное касание миллионов нагретых на солнце песчинок, заканчивающих свое падение воссоединением с бескрайним пространством дюн.
Так отвлекаясь от реального своего местонахождения, он сокращал время, всё же необходимого сна. Действительно в последние дни он недолюбливал это занятие, по причине кошмаров, отравляющих безмятежность его размеренной жизни. Не скроем и тот факт, что в борьбе с пресловутыми кошмарами ему помогали крепкие напитки, направляющие фантазию в нужном направлении, усиливая образы далёкого континента, и приближая состояние сладостного покоя. Метод этот вполне сносен, но к сожалению, он только приглушает следствие, и точно не коим образом не искореняет первопричины, дабы всё-таки раскрыть суть, коей, нам необходимо переместиться на некоторое время в прошлое.
Глава 23
Здесь перед нами предстаёт юноша, во внешнем виде которого отчётливо прослеживается утомлённость, подчеркиваемая осунувшимися щеками и общей исхудалостью фигуры, что в том числе повествует о явной невнимательности к приемам пищи. Видно, что одеяние на нем подобрано наспех и давно нуждается в смене, учитывая состоятельность его материального положения. Волосы немыты и растрепаны довольно нелепым образом, чёлка разделялась пробором по середине и две эти замызганные части, от постоянного их поправления, убирались за уши.
Основание для такой внешней небрежности заключалось в занятии, всецело его поглотившем и специфичности подхода к нему. Для начала следует сказать, что Коллин к этому времени являлся замечательным пианистом, хоть и путь к обретению этого статуса был для него довольно тернист, к примеру, он, вопреки очевидным наставлениям родителей, не поступил в консерваторию, в которой семья Эделей обучалась поколениями. Случилось это от того, что уже как пару лет, закончивший престижное музыкальное училище Колл, решил, что обладает всеми навыками сполна, и не нуждается более в наставниках и учителях.
Даже мысль о продолжении обучения вызывала отторжение, поэтому Коллин выбрал в качестве доказательства своего мастерства не стипендии, экзамены и дипломы, а некоторый альтернативный способ, кажущийся ему более удачным – всемирный конкурс пианистов, за которым он с сильнейшим интересом следил еще в детстве, впрочем, как и многие дети того времени, увлекавшиеся музыкой. Так случилось, что местом проведения конкурса, по традиции всегда выбираемым по жребию, в этот раз был избран город Колла. Узнав об этом счастливом совпадении, как раз в тот момент, когда нужно было окончательно определяться продолжать ли учёбу или нет, Колл рассчитывая на значимость данного события, и патриотические чувства родителей, решил поставить их перед фактом. И как не странно, ему удалось их убедить в значительно большей выгоде от участия в конкурсе, нежели от обучения в консерватории, а совмещать эти два занятия естественно не было ни малейшей возможности. Родители, обдумав некоторое время столь серьёзный шаг в жизни их чада, в итоге дали добро, без особых пререканий, будучи уверенными в силах сына.
Добившись своего, Колл сразу принимается за подготовку. Встав с рассветом, и совершив утренний туалет, он садился за рояль и посвящал часы практике. Начиная с упражнений служащих разминкой и усложняющихся по мере проведенного за ними времени, он доходил до игры сложнейших произведений своих излюбленных композиторов.
Здесь раскрывается довольно любопытная деталь, а именно часы, о которых было сказано несколькими строками ранее, не являются метафорой, он с лёгкостью мог посвятить практике десять часов не разу не оторвав пальцев от клавиш. В нём жила потребность работать до боли в предплечьях, под конец сессии мышцы сводило в болезненном спазме, а подушечки пальцев порой были стерты в кровь, что кажется более свойственно начинающему гитаристу, но как ни странно Коллин, будучи восхитительным пианистом, был подвержен такому нюансу, хоть и пальцы его давно загрубели на этих местах. Это объясняется непрерывностью его занятий. Колл не мог остановиться, с маниакальной увлеченностью повторяя не выходившие моменты, доводя свое мастерство до запредельных высот.
Он обладал неплохим слухом, хорошей музыкальной памятью, но главной причиной, благодаря которой Колл достигал фантастического успеха в игре, являлось его поразительное трудолюбие, кому-нибудь способное даже показаться пугающим. Завершая практику, ощущая обилие крови, прилившей к напряженным мышцам рук, Колл нуждался в массаже. Это нескромное поручение, он не доверял почти никому окромя Маменьки, только она обладала исцеляющими навыками, не ясно от какой-либо специальной техники приходило облегчение, или от привычки, навеянной Коллу с раннего детства, производить эту процедуру именно в такой компании.
Как вы понимаете после столь интенсивного морального и физического напряжения человеку необходимо отдохновение, в противном случае появлялся риск заболеть горячкой, от неминуемого изнеможения. Способы расслабления, избранные Коллом, были достаточно просты, если не сказать типичны, но рассказ о них необходим для продолжения нашей истории, и если читатель поверит слову, и ознакомиться с дальнейшим рассказом, то пусть он будет уверен, что не пожалеет ни на секунду.
Что в первую очередь нужно уставшему человек? Конечно, вдоволь насытиться пищей и утолить жажду обильным питьем. Следуя этой простой истине и начнем повествование с излюбленного молодостью света заведения, куда Колл отправлялся на запоздалый обед. Там он зачастую встречался с Филлипом, другом детства, уже знакомым читателю. Филлип чья семья имела схожее с Эделеями материальное положение, выглядел чуть свежее Колла, объяснялось это как можно предположить, большей праздностью его интересов, что отражалось в несколько более округлых щеках и припухлых кистях, но лишнего веса в нем не было, ведь он обладал отличной физической подготовкой, был широк в плечах и крепко сбит от природы.
Вечно голодный Филл, вкушал прелестное жаркое из ягнёнка, а Колл как ни странно не уделял особого внимания своему блюду, его взгляд был устремлён на столик, за которым сидели девушки, заигрывающе рассмеявшиеся в момент, когда Колл обратил на них внимание. Филлип, приметив это, в качестве шутки решил напомнить другу о серьёзности отношений, связывающих его с Лаурой. Да, с той самой Лаурой в которую Колл был с детства влюблён, а теперь дело было не далеко до брака. К сожалению колкость Филлипа не пришлась Коллу по нраву, и он отреагировал чуть резче, чем стоило:
-Не кажется ли тебе странным, Фи… - так Коллин называл Филлипа когда тот выходил за рамки.
-…, что ты проявляешь больше интереса к моей личной жизни, чем я сам? – Филлип не ожидал, такой реакции на свою невинную шутку.
-Не горячись Колл! Не думал, что тебя может такое задеть. – парировал Филл с рыхлой ухмылкой.
Не обращая больше внимания на тему данного диалога, Колл наспех проживал пищу, вытер сальные губы сухим полотенцем, и оповестил Филлипа о том, что за тем столиком за которым он с таким увлечением наблюдал, сидела Бетси Стритфорт – девушка в своем роде уникальная. Актриса по натуре и по профессии, она гастролировала с модной театральной труппой, что как раз сегодня вечером давала спектакль в местном театре, на который у Колла и Филлипа уже давно были забронированы места.
Познакомился с ней Колл пару лет назад, ещё во времена обучения в музыкальном училище. Один приятель устроил его на должность тапёра в малый театр. Как вы понимаете, устроился Колл туда не по нужде, даже не забрав зарплату за первую неделю, и надо признаться она была для него последней, а по причине особенного интереса к молоденьким актрисам так часто падающим без памяти на сцене, под завораживающую магию мелодий им воспроизводимых. Одной из них и была Бэтси, а чем закончилось их знакомство, пусть останется в тайне, хоть и любопытный читатель может сделать предположение по следующему разговору.
Подгоняя Филлипа закончить кушанье, Колл рассказал ему вкратце о Бэтси, и поднявшись из-за стола пошёл с ним под руку в её направлении.
-Добрый вечер дамы! – под внешней оболочкой официальности этого обращения скрывался иронический подтекст.
-Я уже было думала вы не изволите сами подойти.
-От чего же?
-Нет, нет, не обращайте внимания я сегодня не в духе. Хотите составить компанию?
-С удовольствием. – представив Филлипа, ранее из данной компании никому незнакомого, Колл пододвинул ему стул стоявший ближе к Бэтси, а сам сел напротив неё с другого конца стола.
-Ты кажется играешь сегодня, ни так ли Бэт?
-Опалены очи искрами страстей, не возвратить больше канувших дней, отныне противен зной вашего счастья, мне сына уста теперь света милей…
-Интригует.
-Роль хоть и не главная, но довольно драматичная. Моя героиня – женщина среднего возраста, трагическим образом оставшаяся одна с ребёнком. Муж её если хотите знать, погиб от отравления в ходе неудачного лабораторного эксперимента, и она при жизни его полностью находившаяся на попечительстве, теперь вынуждена побираться на центрально городской площади вместе со своим собственным сыном. Произошло это от того, что она растратила всё накопившееся состояние нещадным образом…
-Но постойте, оставьте же интригу! – вмешался Филлип.
Тут Бэтси опомнилась и прервала раскрытие сюжета.
-Да, вы правы, сценарий ещё свеж, и всё-таки для вас это так важно?
-Лично я предпочитаю знакомиться с новинкой, не зная всех тонкостей её сюжета на перед.
-Так вы будете? – здесь она посмотрела на Колла.
-Конечно.
-Тогда теперь вы знаете, что я появлюсь в сцене на площади, и еще меня можно будет увидеть в самом конце, когда Роберт… Опять я за своё, простите, хоть извинения и излишни, если знать насколько изнурительна актёрская профессия.
-Оставь это Бэт, ты и вправду сегодня несколько взволнованна, и тебя можно понять, как-никак премьера!
-Верно. Ну так что я всё о себе, Колл, расскажи лучше о своей помолвке. – из-за общей взвинченности состояния Бэтси, смысловой оттенок этой фразы остался неясен.
-Как, вы уже знаете?
-Мне казалось это всем известно. Ты что же, ещё никого не оповещал?
-Нет. Должно быть я одинок в сокрытии этого факта.
-Или просто мне известно больше чем нужно. – здесь отчетливо виднелся блеск словесного лезвия, от которого подруги Бэтси не смогли сдержать усмешки, а Колл ответил лишь невинной улыбкой.
-Так она хороша?
-Безусловно. Мы знакомы с детства, и решение пришло самым естественным образом.
-Кажется она не очень любит появляться?
-Да, Лаура очень скромна.
-Лаура… Ты обязан меня ей представить.
-Само собой, только если ты сможешь выкроить для нас момент, во время антракта.
-Хорошо. – Бэтси оглянулась на подруг и обратилась теперь и к Филлипу в том числе.
-Не подумайте, что нам наскучила ваша компания, но мы вынуждены вас покинуть, осталась масса неотложных дел.
-Ничего, нам тоже пора, выйдемте вместе.
Глава 24
Проводив девушек несколько кварталов, до коих им оказалось по пути, они расстались, и наши друзья направились в следующее не менее любопытное место.
В одном из доходных домов, арендовывал квартиру их знакомый Аптекарь, чьими услугами, о которых как раз-таки и пойдёт речь, они неоднократно пользовались. Одним, услуги, предоставляемые этим человеком, покажутся вполне приемлемыми или даже приятными, другим противоестественными, достойными порицания. По отношению к данной профессии, такое резкое разногласие во мнениях вполне очевидно, учитывая разницу последствий, которые она влечёт за собой для людей по-разному к ней относимым.
Поднявшись по лестнице на третий этаж, они постучали в хорошо знакомую дверь, на пороге которой их встретила девушка с чёрными кудрями.
-Ах, это вы мистер Эдель, мистер Гросс, прошу проходите мы всегда вам рады.
-Мужа снова нет? – интересовался Колл проходя за порог.
-К превеликому сожалению, но вы же знаете, что я всегда к вашим услугам, или быть может в прошлый раз вы остались чем-то недовольны?
-Нет, всё в порядке не берите в голову.
-Выпьете чая или кофе?
-Не нужно… - тут Колла перебил Филлип.
-С удовольствием отведал бы кофе. Мы так поспешно вышли из заведения, что я даже не успел притронуться к своей чашке. – девушка всегда делала это предложение, исключительно по соображениям вежливости, поэтому согласие её несколько удивило, но она не преминула ненадолго оставить гостей для исполнения заказа, преждевременно поинтересовавшись о предпочтениях в приготовлении.
Колл бросил на Филлипа взгляд сдержанного негодования, но протестовать было поздно, с кухни уже доносился кофейный запах.
-Как же неуместно! – протиснулось сквозь сомкнутые челюсти Колла.
-Мы куда-нибудь спешим?
Через несколько минут Филлип с чашкой кофе и блюдцем, носимым с саркастичной жеманностью, в сопровождении слегка раздраженного друга, следовал за гостеприимной девушкой в другую комнату.
-Надо сказать, Файна, кофе у вас замечательный! – произносил Филлип с явной иронией, которую девушка благополучно не считала.
-Правда хороший?! Я беру его в одной бакалее, неподалёку отсюда, мне порекомендовал продавец. И название ещё такое красивое – аравийский кофе.
-Я обязательно попробую найти нечто подобное.
-Хотите, я могу рассказать, как найти бакалею, где он продаётся, когда выйдите из подъезда, повернёте направо, потом зайдёте за угол…
-Так, Файна прекратите отвлекаться, не забывайте зачем мы сюда пришли. – не вытерпев, нарушил приятную беседу Колл.
Файна опомнилась, соглашаясь с весомостью претензии, но нельзя было не заметить её оскорблённых в этот момент чувств.
-Вам как обычно?
-Безусловно, и поскорее, мы уже слишком сильно задержались.
Девушка достала с полки лакированную шкатулку внутри обитую пурпурным бархатом, специальной посеребренной ложечкой она отмерила порцию некоторого темного вязкого вещества, аккуратно обернула его в пищевую бумагу и протянула своим гостям. В ответ она получила определённое количество ценных единиц, и в приподнятом настроении проводила посетителей до выхода. Когда они попрощавшись спускались по лестнице, Файна не удержавшись крикнула Филлипу вдогонку:
-У Кальпуччо назовите моё имя, он обязательно сделает вам скидку.
-Благодарность вам Файна, добрая вы девушка. – сдерживая усмешку кричал Филлип в ответ. Теперь на устах Колла, тоже появилась улыбка, он был так доволен приобретением, что не мог не умиляться наивной нежности, простодушной дамы.
Заранее заказанное авто прибыло к нужному времени забрав Колла и Филлипа. Во время поездки Колл достал из внутреннего кармана пальто, небольшой металлический прибор причудливой формы. От прямоугольного начала с овальным отсеком на верхнем торце, отходил тонкий мундштук, согнутый к середине, из широкого основания которого ответвлялся штуммель. На том же верхнем торце находились еще два отверстия в одном из которых лежали крохотные щипцы, ими Колл отщипнул часть темного вещества, поместив его в штуммель. Зажженная спичка, отправившаяся следом, опалила вещество, от чего оно провоцируемое одновременным вдохом Колла через мундштук, задымилось, принося курильщику небывалое наслаждение.
Как вы поняли металлическим прибором была специальная курительная трубка, декорированная весьма искусным образом. К примеру прямоугольное основание, удобно ложившееся в руку, помимо всевозможных отсеков, для хранения остатков вещества и щипцов, ещё украшалась чеканным рисунком. На одной плоскости изображалась радостная богиня, выполненная в стиле фигурок нэцкэ. В правой руке она держала корзину с лепестками мака и рассеивала их по ветру. Если перевернуть трубку, то можно было понять, что богиня сидит на скале и лепестки, оказавшись в неспокойном море, доставляются на гребнях особо дерзновенных волн обратно в её корзину. Своим всемогущим касанием, высушивающим прелестные части цветов, богиня продолжает бесконечный цикл этого миниатюрного шедевра.
Напрочь позабыв о всех недугах и невзгодах, друзья растворялись в блаженстве долгожданного момента. Конечно более долгожданного для Колла, нежели для Филлипа, недолюбливающего пойю из-за чрезмерного удовольствия, неконтролируемым потоком, вбиравшим в себя всё его существо. Надо сказать, что Филлип был довольно силён и стоек в плане употребления всяких веществ, но эффект от каждого из них ему удавалось контролировать независимо от получаемой дозы, и именно пойя заставляла ощутить беспомощность, что и объясняет скепсис настроения Филлипа, всё же неспособного отказаться от предлагаемого удовольствия. Пойей называлось то самое тёмное вещество, производимое на далёком южном континенте. Видимо из-за силы своего эффекта, так пугающей Филлипа, оно являлось запрещенным, появляясь в здешних местах благодаря стараниям морских контрабандистов и распространялось в самых разных слоях общества аптекарями, подобными супругу Файны.
Эффект от курения пойи был многолик и действовал на каждого человека по-разному. Филлипа, этот эффект, как сказано выше, поглощал, лишая всякой инициативы, и без того присутствующей в скромном количестве. А Колла в свою очередь наоборот насыщал новым притоком сил и бодрости, при этом обостряя работу органов чувств. Действие наступало моментально и в соотношении с прошедшим временем после курения, тускнело порядка двух часов.
В туманном забвении, покатавшись некоторое время по вечернему городу, и сверившись с часами друзья поспешили на премьеру спектакля.
Глава 25
Опоздав к началу, они прошли в заказанное ложе. На входе их встретил услужливо открывший дверь камердинер, улыбающийся сморщенным личиком при виде знатных особ. В слабо освещенной комнате ложа находилась одинокая Лаура. Уверяю вас, если бы в это самое мгновение с неё написали портрет, то он бы обязательно выставлялся в лучшем музее мира. Эмоция, изобразившаяся на её юном лице, была так сложна и прекрасна, что настоящий художник отдал бы жизнь, для продления этого краткого мига, чтобы во всех деталях запечатлеть его на холсте.
Постараемся же передать в словах мимолётное чудо, представшее сейчас перед Коллом. Начнём с небольшой предыстории. Лаура, как уже говорилось ранее, была девушкой скромной и совершенно лишенной всякого честолюбия, поэтому зачастую не горела желанием появляться в публичных местах. На спектакль этот её пригласил Коллин, как вы знаете, опоздавший к назначенному времени. Не подумайте только, что Лаура была нелюдима, и растерялась, оставшись одна, среди мало знакомых людей. Ей не составляло труда завести диалог, чем она собственно и занималась до начала спектакля, но приятным это положение для себя назвать не могла, этим и объясняется наличие укора в лице её при виде опоздавших. Выражался он в слегка нахмуренных бровях и таком полуобороте головы, который необходим для скрытого выражения недовольства. Голубые глаза, в коих бликом отражалась яркая театральная сцена, одновременно наполнены безотчётной радостью от прихода любимых людей, и при этом невинной претензией к ним же обращенной.
Слабая освещенность похищала некоторую часть её силуэта, и никто бы не посмел корить за это тьму. Особенность освещения и расположения ложа, своей укромностью, созданного для некоего отстранения от остального мира, так точно дополняли нечеловечески очаровательные черты лица, робко мерцавшие в полумраке, и тут же подхваченные светлой музыкой, донесшейся со сцены, что окончательно вознесло внешний образ Лауры от земного понимания женственности, в мгновении Колл ощущал безукоризненное совершенство этого существа, немыслимой красы, которое он любил и которому был столь близок.
Вполне вероятно, что чудесный образ этот открылся Коллину в том числе благодаря предыдущим событиям составляющим его вечер, но для нас данный факт абсолютно безразличен, и поэтому мы не станем заострять на нем свое внимание.
Опустившись в кресло рядом с Лаурой, Колл не смог совершить большего, кроме как взять её поддавшуюся руку, прислонить к своим холодным устам и просить прощение за нелепость своего опоздания. Она ещё некоторое время держалась отстранённо, но вскоре простила Коллу его вольность, и после разъяснительного расспроса внимание их перешло на спектакль.
Сцена была уставленна довольно умело оформленными декорациями, говорившими зрителю о том, что действие происходит на городской площади. Главный герой – знатный вельможа, увлекавшийся науками, проходя мимо торгашей, останавливается рядом с женщиной, просящей милостыню. Он узнает благодаря острому зрению и хорошей памяти, в стоявшем с ней чумазом ребенке, знакомые черты лица, напомнившие ему трудолюбивого стажера, скончавшегося в его лаборатории от несчастного случая, произошедшего во время очередного эксперимента.
Герой спрашивает у женщины, о том, как случилось, что она оказалась с ребёнком на улице, и та в отчаянных воплях и со сбитым дыханием рассказывает всё. Выясняется, что глаз не обманул героя, женщина эта является женой, того скончавшегося стажёра, а оказалась она на улице из-за преступника, вконец уничтожившего её раненую натуру, и обманом укравшего у неё все сбережения мужа, вместе с теми средствами, которые были предоставлены ей за его гибель. После недолгих ухаживаний он опоил несчастную, и воспользовавшись моментом её слабости выкрал всё ценное имущество. Героиня Бэтси поплатилась за то, что вскоре после смерти супруга не выдержала горя и опустилась до алкоголизма и непостоянных половых связей, забыв о благополучии сына. Герой не оставляет падшую душу в беде, и налаживает с помощью своего состояния и связей их социальное положение, и устраивает мальчика в лучшее учебное заведение.
-Ты знаешь, а она здорово играет. – промолвил Филлип, с особенной увлечённостью наблюдавший за игрой Бэтси.
-Достаточно недурно. – отвечал ему Колл
-И мне думается у неё большое будущее!
-Вполне вероятно. Игра в этой труппе уже довольно серьёзное достижение для актрисы, быть может она тебе приглянулась?
-Даже не знаю…
-Серьёзные отношения с актрисой вещь не простая, в особенности с востребованной, ведь ей придётся играть все эти романтические роли, ты должен понимать…
-Она знакома вам? – интересовалась Лаура.
-Да, её имя Элизабет Стритфорт, несколько лет назад меня познакомил с ней приятель, это было ещё когда я учился, а сегодня мы случайно встретились в заведении, и выяснилось, что она знает о нашей помолвке, тебе что-нибудь известно про это? – с выискивающей истину иронией отвечал Колл.
-Нет, мне не знакома эта девушка, и сама я никому не говорила.
-Должно быть старина Филл… - Филлип потупил взгляд отвечая в нерешимости.
-Я не берусь утверждать…
-Вот так неожиданно правда всегда и всплывает!
-Но что же здесь такого?
-А тебе будто не известно!? – эта фраза вконец разбила оборону Филлипа, ведь ему прекрасно было известно по какой причине скрывалась идея помолвки. А причина заключалась в неприязни к этому браку исходившей от матушки Лауры, которая страсть как недолюбливала Коллина, объясняя это дочери, своим женским чутьём, никогда ранее не дававшим сбоя в делах подобных этому, и ясно чувствующим некую ветреность в характере Колла. Поэтому данный факт тщательно скрывался, для того, чтобы, когда придет окончательная уверенность, просто поставить матушку Лауры перед фактом.
Слегка остыв и осознав безвозвратность положения, Коллу пришлось смириться с фактом огласки, и надеется на счастливый случай. Тут вдруг он вспомнил о Бэтси:
-Кстати Элизабет просила меня сегодня познакомить вас. – обращался Колл к Лауре.
-И что же?
-То есть для тебя это будет не трудно?
-С чего ты решил, что мне будет трудно? – с подозрением парировала Лаура.
-Может ты сегодня не в настроении для новых знакомств.
-Уверяю тебя, это не так. За время вашего опоздания, мне довелось пообщаться с массой интересных лиц. – опустившийся занавес, гласивший о наступлении антракта, послужил избавлением от неудобной для Колла темы.
Через несколько минут после того как они вышли в фойе, обмениваясь краткими приветствиями со знакомыми, к ним приблизилась дама в обтягивающем чёрном платье и широкополой шляпе с полупрозрачной вуалью, скрывающей лицо. Колл сразу узнал её, непринужденно приветствуя и представляя Бэтси Лауре. Откинув вуаль с одной стороны, дабы продемонстрировать новой знакомой свое лицо, она начала диалог:
-Я рада знакомству Лаура, знаете, Колл мне о вас рассказывал.
-Взаимно, позвольте спросить, какого свойства были эти рассказы? – в качестве шутливой колкости вопрошала Лаура.
От чего-то именно в этот момент Колл почувствовал неловкость.
-Не волнуйтесь, исключительно самого положительного. – ухмыляясь отвечала Бэтси.
Лаура одобрительно кивнула.
После разговора на стандартные сближающие темы, вроде оценки спектакля и нарядов, Бэтси приступила к сути:
-Лаура, разрешите ли вы мне задать вам один нескромный вопрос, и я непременно вас покину. – избавившись от изначальной настороженности Лаура отвечала.
-Что вы, я сегодня уже такого наслушалась… - тут она бросила взгляд на Колла.
-…поэтому не один вопрос мне больше не покажется нескромным.
-Не слишком ли вы молоды для столь ответственного решения, коим является брак? – хоть щеки Лауры и обдал еле-заметный румянец, но в действительности она ничуть не смутилась.
-Я даже не знаю, что вам ответить, мне кажется это таким естественным, в конце концов мы уже так долго… влюблены друг в друга. И данное решение не является для меня не взвешенным. – ответ звучал так искренне и чисто, что в некотором смысле даже отпугнул Бэтси, к тому же ей уже было пора возвращаться за кулисы, и она, неожиданно схватив под руку Филлипа, желая, чтобы он её проводил, стремительно удалилась.
Филлип удивился внезапному сближению, но не видел повода протестовать. Приближаясь к лестнице, ведущей в нужном ей направлении, она задала Филлу лишь один вопрос и звучал он с нелепой растерянностью в голосе, мысль эта словно нечаянно выпала из внутреннего диалога Бэтси:
-Как ты думаешь, не слишком ли она для него идеальна? – Филлип понятия не имел что ответить ей на этот странный вопрос, а даже если бы и сообразил быстрее, всё равно не успел бы высказаться, так как Бэтси тут же отпустила его локоть и скрылась за лестничным пролётом.
Глава 26
В продолжении вечера не произошло ничего особенно важного, поэтому мы опустим описание лишних формальностей и перейдём к утру следующего дня.
Как всегда, поднявшись с рассветом, да, Колл несмотря на всё свое распутство, старался придерживаться строгого графика и не засиживаться на светских мероприятиях до утра, как это делало подавляющее большинство, и спать ровно столько, сколько требовал его организм. Всё-таки нужно понимать, что он видел перед собой чёткую цель, имевшую для него чрезвычайную важность, а цель эта требовала упорнейшего труда и строгого графика, коими Коллин не имел права пренебрегать в угоду пустяковых развлечений.
Так вот, поднявшись с рассветом, и отзавтракав чем получиться, он принимался за практику. Спросонья первые свои движения за роялем Колл оценивал неудовлетворительно, чувствуя их скованность или одеревенелость, хотя в действительности любой, даже самый изощренный слушатель, отозвался бы о них как о вполне чутких и насыщенных лёгкостью. Данный факт раскрывает повышенный уровень самокритичности Колла, что безусловно отличает его от обывателя.
Неудовлетворительность эта проявлялась в нервозности, которую можно сравнить с состоянием человека, употребившего порцию кофеина больше положенной, но Коллл таким занятием не баловался - нервозность его имела естественный характер и подавлялась лишь упорством и временем, проведенным за практикой.
Закончив с упражнениями служащими разминкой, Колл переходил к произведениям. Если на скованность при игре упражнений, он реагировал немым недовольством, то, когда ошибки случались при игре произведений, обычно сопровождаемой тихим голосовым интонированием, он повышал громкость интонирования, как бы проговаривая свою оплошность, и из раза в раз, всё интенсивней и интенсивней повторял неудавшееся место, до абсолютного искоренения дефекта.
Сегодня, по неочевидной причине, нервозность обрела особенную яркость, гранича с серьёзной тревогой, что соответственно не могло не сказаться на процессе. Колл всё больше раздражался, от нарастающего недовольства собственной игрой, на деле являющейся безукоризненной. Сдающие нервы не могли накаляться до бесконечности, хотя сознание требовало от них именно этого.
Окончательно закипев и вспенившись горелой пеной, нервы сдали. Коллин ударил кулаком со всего размаху по верхней крышке рояля, не чувствуя ни боли, ни усталости, а лишь всеподавляющее раздражение. Он продолжал, более не прерываясь ни на секунду, и вот кажется подходило к концу последнее произведение, забрезжила последняя нота, как вдруг болезненные чувства навалились скопом. Сначала зрение, ранее затуманенное яростью, прояснилось и он увидел бардовые клавиши рояля под своими руками, потом обратил внимание на пальцы. Ногти на некоторых были поломаны, на других вдавлены в нежную кожу, из трещин которой сочилась кипящая кровь. Дальше пульсирующие руки онемели и словно набухли, заболела голова и Колл скорее перебрался на подкосившихся от изнеможения ногах к тахте.
После некоторого времени, проведённого на кровати в абсолютном бессилии, руки начали ныть и чесаться. В этот раз мысль о том, чтобы обратиться к Маменьке за помощью, отвергалась всем его существом, и даже вызывала отвращение. Учитывая тот факт, что он окончательно пришел в себя, должно быть первопричиной отвержения была забота о душевном здоровье Маменьки, но при этом было ещё нечто противоестественное в этой мысли, что Колл не мог достоверно классифицировать, но ясно ощущал.
Лёжа на тахте в поиске способа хоть как-нибудь размять ноющие руки, Коллл не нашел ничего лучше, кроме как поместить их поочерёдно промеж сжатых коленей и растирать благодаря интенсивному движению плеч. Через десять минут такого кустарного метода исцеления, облегчение наступило.
Пальцы до сих пор кровоточили, Колл промыл их в умывальнике и протер полотенцем, им же прошелся по клавишам рояля, дабы не оставлять за собой шокирующих следов, а кровавое полотенце спрятал поглубже в комод для грязного белья.
На ровне с ярым голодом, раздиравшим пустой желудок, Колла беспокоило ещё одно сильнейшее желание - как можно скорее навестить Аптекаря. Хоть дома и было съестное, Колл всё-таки решил ехать в заведение, должно быть из-за страха демонстрировать родным свое взмыленное состояние, да и к тому же, времени на ожидание не было, заведение находилось как раз по пути, он быстро перекусит, возьмёт Филлипа, и они вместе поедут к Аптекарю, такова была предполагаемая цепочка действий.
Кое-как добравшись до заведения, по дороге в которое, терпение его окончательно лопнуло, Колл встретил Филлипа следующей фразой:
-Бросай всё и едем отсюда! – при этом, он, не садясь, взял со стола ломтики белого хлеба, проглатывая один за другим.
-Да что случилось, к чему эта спешка? – вопрошал недоумевающий Филлип.
-Филл, это чрезвычайно важно, я говорю, бросай всё и едем! – если о некоем деле говориться в подобной манере, видимо оно действительно должно являться важным, думалось Филлипу. Конечно ему представлялись разные варианты, но вопрос он, решил задать только в авто.
-И куда же?
-Как куда? К Гезлю конечно! –после некоторого раздумья Филлип продолжил.
-У тебя что, ломка?
-Какая ещё ломка?
-Необоримое желание выкурить пойи.
-Я что по-твоему, не знаю, что такое ломка? У меня её быть не может, я же не законченный… - здесь Колл остановился. Мысль кольнула край сознания, но тут же растворилась.
-… Да и к тому же, мы никогда не перебарщиваем, так ведь? Просто закончилась вчерашняя порция, и теперь мы едем за новой, что здесь не понятного?!
-Спешка, Колл. – в воздухе повисла минутная пауза.
Томительная борьба беспокоила ослабевшее нутро Коллина, результатом её стала эта реплика:
-Всё, заканчивай глупый расспрос! Ну вот захотелось мне сиюминутно, не отказывать же мне своему желанию. А ты, если так хотел остаться, мог бы мне и отказать.
Филлип не стал ничего отвечать, лишь отвернул взгляд к окну. Поразительно спокойное лицо его не давало даже намёка на испуг, но и радости не выражало.
Подъехав к нужному дому и постучавшись в ту же квартиру, что и днем ранее, они наконец достигли цели. В этот раз дверь им открыл рыжий парень с длинными руками, встретив знакомцев приветливой улыбкой.
-Коллин, Филлип, рад вашему визиту.
-Доброго дня, Гез, прошу сделай всё поскорее, мы спешим.
-Непременно! Проследуемте в комнату. – проделав хорошо знакомые всем присутствующим действия, и держав теперь в руках бумажный сверток, Гезль сделал гостям предложение.
-Если бы вы уделили мне ещё минуту вашего времени, то я сделал бы вам предложение, от которого, предчувствую, вы бы не смогли отказаться. – Колл раздраженно выхватил у него из рук свёрток и сунул его в карман.
-Минуту…
-И не секундой больше! – сразу повеселевший Гезль, резкими движениями достал из комода стеклянный пузырёк, с игриво побрякивающими на дне крохотными пилюльками.
-Вот, новейшее изобретение, уверяю вас ещё никто в городе не пробовал данного чуда, вы будите первыми! – нельзя не заметить, как заинтриговало это Колла.
-И что здесь?
-О, препарат называется «Мадлен», эффект от него мягок и необыкновенно прекрасен, с поей не идет ни в какое сравнение! Изобрели его совсем недавно, но он уже не раз проверен и совершенно не опасен, заверяю вас, это истинное чудо на земле. – в данном неопределённом состоянии, Коллу словно и нужен был подобный знак, чудо, доставляющее блаженство, да еще в такой авантюрной, первооткрывательской обертке. Сомнений не осталось и Колл дал свое согласие.
-Вынужден предупредить вас, что ценна естественно на него буде выше, но насколько мне известно это не станет для вас проблемой…
-Давай сюда, свое чудо! – Колл выхватил пузырёк, что последовал за свёртком, потом достал из внутреннего кармана пальто кошелёк, и отсчитал предполагаемое количество ценных единиц.
-Маловато будет… - аккуратно произнес Гезль, боясь разгневать покупателя.
Колл добавил к изначальному количеству, ещё несколько купюр.
-Так достаточно?
-В самый раз!
-Ладно, опробуем твое изобретение. Не станешь же ты, Гез, обманывать постоянных покупателей?
-Что вы, надо быть сумасшедшим чтобы вредить собственному процветающему делу. – сказал Гезль, взявшись за дверную ручку, дабы пропустить дорогих посетителей, но не успев повернуть её, он расслышал в прихожей странный шум, кажется жена его вскрикнула, и до него донеслось:
-…мисс, здесь ли проживает Гезль Форсби? – тут же на лбу его выступил холодный пот, задрожали руки. В мгновение что-то сообразив Гезль отошел от двери со словами:
-Есть ещё кое-что…
-Да сколько можно, в конце концов?! – негодовал Колл.
Подойдя обратно к комоду, что стоял у окна, Гез для виду открыл верхний ящик, а сам глянул на улицу. Сомнений не осталось, у подъезда стояло полицейское авто: «Выследили! Как можно было допустить? Но есть ещё шанс спастись!» Молниеносным движением Гезль распахнул окно и уже поставил ногу на раму, и выскочил бы на пожарную лестницу, если б не зацепился воротником за что-то. Этим оказалась крепкая рука Филлипа, уцепившаяся за шиворот рыжего беглеца.
-Постой щеголёк, друзей вначале пропусти! – Гезль старался высвободиться от железной хватки Филлипа, и в этой секундной борьбе, ему даже удалось укусить его за руку, но Филлипу понадобился ровно один точный удар по печени, чтобы утихомирить невежду. Тот скрючившись пал наземь.
Через минуту в комнату ворвались полисмены, обнаружившие искомого человека лежащим на полу.
-Гезль Форсби вы задержаны по подозрению в совершении уголовного…
-Стойте… там, ещё люди…! – сквозь сковывающую любое телодвижение боль кричал подлый Форсби. Один из полисменов, во время того как защелкивал на запястьях Гезля наручники, приказал другому глянуть в направлении, указанном преступником. В момент, когда один полисмен отошел, Гезль предпринял последнюю попытку вырваться, и стражам закона стало ясно, что это был неумелый отвлекающий маневр. Теперь они вдвоем силой скрутили мошенника, даже не подозревая о существовании его исчезнувших соучастников.
Нашим друзьям удалось скрыться. Невероятным везением было то, что водитель Колла сегодня решил припарковаться за углом, а не у самого подъезда, тем самым не оставив улик, способных обозначить их присутствие.
Серьёзно перенервничав и теперь на всех парах удаляясь от злополучного места облавы, меж ними произошел следующий диалог:
-Как ты его, а?! – восклицал ликовавший Колл, ударив Филлипа по колену.
Филлип не разделял, настроение друга, был хмур и задумчив.
-Неужели ты не понимаешь Колл?
-Чего? – спрашивал Коллин недоуменно косясь на друга и раскуривая свеже-начиненную поейей трубку.
-А то, что, если бы не твоя нелепая спешка мы бы наверняка не попали в эту передрягу. – чувствуя блаженную безнаказанность своего положения, Колл выпустил густое облако дыма и отвечал.
-Это его проблемы, пусть он за них и расплачивается, так ведь? К тому же следов там наших не осталось, мы полностью чисты. Выходит, разрешилось по справедливости, да и знать всё наперед невозможно, поэтому замечание твое мне кажется неуместным. Нужно благодарить провиденье за то, что мы так легко отделались, а не корить меня за неумение предсказывать будущее.
-Предположим передо мной ты себя и оправдал, но ты же понимаешь, что на этом история наверняка не закончиться, он обязательно донесёт на нас. Они наверняка придут с расспросами в наши дома. – Колл оторвался от трубки и для пущей серьёзности развеял дым рукой.
-Хватит поддаваться глупой паранойе, даже если они и решат проверить его слова, по сути лишенные каких-либо весомых доказательств, то нам ничего не грозит! Наша репутация беспрецедентно чиста, мы людей такого рода избегаем и даже презираем. А это имя, как… как вы сказали, Гез… Гезоли, Гезолини, нет никогда подобного не слышал. – Колл рассмеялся, ткнув Филлипа в плечо.
-Пусть будет так, но ведь на время нужно будет действительно прекратить визиты в аптеки. – тут Колл поменялся в лице, крепко задумавшись.
-Должно быть ты и прав, если они начнут копать… Ну да это и к лучшему, прекратим на время, соскучимся как следует, а как всё уляжется… - Колл сделал сильную затяжку и выпустил облако в два раза больше предыдущего.
Наступило пятиминутное молчание, которое наступает, когда люди сходятся во мнениях по трудному вопросу, тревожащему обоих. Прервал его Филлип:
-А всё-таки, какой же он подонок! Что было в его больной голове, когда он бросал невинную жену на произвол судьбы.
-Признаемся честно, не так уж она и невинна.
-Да, но… всё же подонок!
Глава 27
Расставшись с Филлипом и вернувшись домой через час, Колл застал в гостиной такую сцену: во круг кресла беспокойно сновала прислуга, кто интенсивно топтался на месте, кто бегал в кладовую принося с собой разные предметы. Выяснилось, что в кресле находиться Маменька Колла, старавшаяся прийти в себя после нервного удара, при помощи нашатырного спирта и раскладного веера, колышущего воздух у ее побледневшего лица.
-Что случилось, мама?! – вопрошал Колл взволнованный неприятным совпадением событий.
-Оставьте нас! – как только прислуга удалилась Маменька продолжила.
-О Коллин, лучше ты мне объясни, как понимать вот это… - здесь миссис Эдель показала сыну то самое окровавленное полотенце, коим он сегодня заметал следы своих усердных занятий.
-Но как оно оказалось у вас?
-Сесиль как обычно собирала бельё для стирки и нашла его в твоем шкафу, сама, изрядно испугавшись за твое здоровье, она тут же показала мне. О, сын, прошу, заверь меня что эти пятна от пролитого томатного сока. – корив себя за то, что в нужный момент не вспомнил про день стирки, и сразу сообразив, что объяснение с соком, Маменьку не удовлетворит, Колл не нашел ничего лучше кроме как сказать правду.
-Вынужден признаться, я переусердствовал сегодня с занятиями и слегка травмировал палец, но уверяю вас, что травма смешная, во всяком случае, точно не требующая вашего внимания.
-Немедленно покажи мне! – Колл безропотно повиновался, демонстрируя миссис Эдель свои пальцы со стертой кожей и несколько поломанных ногтей.
Ужас обдал её вечно тревожное материнское сердце, бережно взяв ладонями больные руки сына, она прислонила их к своей щеке, потом вдруг резко отбросила, вскрикнув:
-Я сейчас же пошлю за врачом!
-Но право не стоит, мама, я совсем не вижу в этом надобности!
-Зато я вижу, Коллин, врач здесь непременно нужен. Сесиль! – в нетерпении крикнула Маменька. Служанка мгновенно очутилась у её ног.
-Да миссис Эдель.
-Срочно прикажи кому-нибудь из дворовых звать врача, а лучше всего сама иди!
-Но что мне сказать ему?
-Скажи, что случилась серьёзная травма кожных покровов. – Сесиль слегка взвизгнула от тяжести незнакомых слов.
-И не визжи, не так-то всё и страшно! – неожиданно возмужав, Маменька так успокаивала служанку. Сесиль удалилась, обнадёжившись последними словами хозяйки.
Посветлев при взгляде на сына, миссис Эдель так обращалась к нему:
-Коллин, а ты скажи мне лучше, зачем так перетруждаться?
-Вам же известно, что для достижения успеха необходима усердная работа.
-Но не до такой степени!
-Не вижу ничего критичного в лёгкой царапине, полученной во время важнейшего занятия.
-А всё-таки я уверенна, что можно обойтись без этого.
-Ну что делать, если мне действительно требуются долговременные занятия с тяжёлой нагрузкой, я просто не могу по-другому. – долго всматриваясь проникновенным взглядом в осунувшееся лицо сидящего рядом сына, осунувшееся, как ей представлялось от тяжелых занятий, в действительности же были и по мимо этого, еще немаловажные факторы, о которых читателю должно быть известно, миссис Эдель не выглядела так, словно с последнего момента нашей с ней встречи прошли долгих десять лет, разве что в её настроении можно было заметить ранее не присутствующие перепады и чрезмерное переживание за своих детей - самого ценного, что было в её жизни.
-Господи, что я сделала не так, зачем ты сделал сына моего несчастным?! О, горе мне, некудышной матери!
-Мама, зачем вы так, да и с чего бы это мне быть несчастным?!
-О горе!
-Ну перестаньте… а вам известно хотя бы, что… - здесь Маменька на мгновенье затихла, навострив слух.
-Известно ли вам, что я… что я женюсь маменька! – в одну секунду грусть сменилась радостным удивлением на её челе.
-Не может быть! Ты лжёшь должно быть, чтобы утешить мать, убитую горем.
-Нисколько, мама, это чистая правда.
-Но на ком же?
-Понятное дело, она вам хорошо известна. Надеюсь ваш вопрос риторический, ведь кого ещё я могу любить кроме Лауры. – теперь лицо её приобрело нормальные свои черты, слегка подрумянилось и сияло сдержанной улыбкою.
-Очевидно, что это вздор.
-Отчего?
-У неё слишком странная мамаша, она ни за что не даст сбыться этому браку. Ты будто не знаешь, её отношение к тебе? – спрашивала миссис Эдель ещё шире расплываясь в улыбке.
-Как мне не знать, это ведь я вам и рассказал.
-Да, рассказал… - Маменька постепенно впадала в задумчивость, перераставшую в дрёму, как вдруг она вскрикнула от внезапного касания плеча. Прибывший врач от крика миссис Эдель испугался не меньше, да так, что его пенсне съехало с носа.
-Ах доктор, как вы меня напугали! – восклицала миссис Эдель поднимаясь с кресла.
Врач, причудливо щурясь и поправляя пенсне отвечал:
-Добрый день миссис Эдель, прошу прощения за эту неловкость, но давайте всё-таки приступим к делу, что у вас произошло?
-Да вы только посмотрите на его руки. – с тоном нравоучительной сердитости, миссис Эдель указывала на сына.
Колл недовольно поднялся с дивана и показал доктору свои пальцы.
-А, Коллин, давайте взглянем что с вами стряслось. – внимательно изучив предмет недомогания, лекарь продолжил.
-Здесь больно?
-Если только немного.
-Ну это хорошо, что не много. Знаете, ваш случай мне напоминает… Вы слышали когда-нибудь о пираньях?
-Что ещё за пираньи, неужто новая болезнь? – удивлялась слегка напуганная и возмущенная миссис Эдель. Ухмыльнувшись врач начал рассказ, обращаясь поочерёдно то к Коллу, то к его матери.
-Что вы, миссис Эдель, это таки мелкие хищные рыбы, знаете, один мой пациент держал таких у себя дома. В просторном аквариуме их было порядка десяти особей, так вот вы даже не представляете насколько это злобные твари. Однажды пациент мой, как обычно кормил их куриным филе и в момент, когда он подносил к поверхности воды очередную тушку, несколько рыб, не удержавшись выпрыгнули из аквариума. Некоторые достигли нужной цели, а две другие вцепились своими острыми челюстями ему прямиком в руку. И вот вцепились, а им и без разницы что пережёвывать, всё одно мясо… - лекарь сконфужено рассмеялся. Округлёнными глазами, ожидая от миссис Эдель ответной реакции, он получил некоторое её подобие, потом достал из переносной кожаной сумочки мазь и бинты.
-Существа эти, как вы понимаете, не очень смышлёные с ними просто так не договоришься, пришлось поэтому их оглушить, но ничего хоть и не смышленые, зато живучие, как только в воде оказались тут же очнулись и уплыли по своим уголкам. Пальцы тогда они ему попортили знатно… один даже откусили. – прибавил доктор, под лязг ножниц, отрезавших лишнюю часть бинта.
-Ах…!
-У вас ситуация получше, конечно, через неделю заживет, только мажьте этой мазью на ночь и после обеда, да перебинтовывайте почаще.
-Спасибо вам, доктор!
-Вам спасибо, что без работы не оставляете. – в сопровождении успокоенной матери и её вылеченного сына, лекарь прошел в прихожую, снял с вешалки свою верхнюю одежду. Легким движением накинув пальто, он прощался.
-Будьте здоровы. – натянув шляпу, врач столкнулся в дверях с вернувшимся отцом семейства.
-Пардон.
-Доктор, какими судьбами?
-Уверен, вам расскажут мистер Эдель, ну а я очень спешу, нет, нет, остаться никак нельзя, благодарен за предложение, всего доброго. – лекарь удалился.
-Славный малый, не правда ли, а ты Колл, как-то рано вернулся сегодня, или мне кажется, всё в порядке?
-Настроение дурное.
-Вот! А то я и не помню, когда последний раз ты возвращался раньше меня, что-нибудь серьёзное?
-Нет, пустяки, практика в какой-то степени не задалась, поэтому настроение и испортилось.
-А, это бывает. Помощь не требуется?
-Нет, всё под контролем. – мистер Эдель заметно повеселел при этих словах.
-Конечно, мог и не спрашивать. Да и какую я теперь окажу тебе помощь, так, разве что взгляд со стороны. А с руками что? – тут Колл мягким мимическим движением, дал отцу понять о нецелесообразности всех этих примочек, указывая взглядом в сторону Маменьки.
-Опять наша праведница миссис Эдель, занимается чрезмерной благотворительностью?
-Фрэнк, но разве можно так себя истязать?
-Полно вам, мама, всего лишь царапина.
-Царапина! Зря что ли врач сравнивал её с укусом пираньи. Да, Фрэнк, пираньи, а ему всё нипочем.
-Ладно Маменька, не горячитесь, ваш сын большой профессионал, и играет он так, как ни один лекарь на свете бы не сыграл, так что, ему в некотором смысле виднее. Ну, да ладно, невзгоды позади, давайте-ка мы лучше с вами выпьем чаю, на улице довольно свежо, скажу я вам. Сегодня как раз должен был прийти цейлонский. Сесиль!
-Да мистер Эдель.
-Чай сегодня поступал?
-Да мистер Эдель, как вы заказывали.
-Подай в гостиную и позови к нам Веви. – поклонившись Сесиль отошла на кухню
Теперь в этой согревающей семейной обстановке, самое время разглядеть внешние метаморфозы, случившиеся с Фрэнком Эделем спустя столь долгие года после нашей разлуки. Хоть и список их не велик, но всё-таки есть в них некоторая важная черта, сопутствующая такому малоприятному процессу, неотрывно связанному с человеческой жизнью, как старение.
Некогда совершенно темная и утонченная линия его усов, мало того, что теперь была поддернута сединцой, так и еще несколько растеряла былую стройность, то же, кстати, касается и телосложения мистера Эделя, потерявшего в фигуре своей, прежнюю атлетичность форм, что благополучно сменилась праздным небрежием. По причине этой мистер Эдель совсем не унывал, и правильно делал, ведь отказывать себе в разнообразии пищи может лишь откровенный глупец.
Что касается его карьеры, то скажем прямо пик её прошел, но мистер Эдель по-прежнему оставался актуальным дирижером, концерты давал реже, зато со стабильным графиком. Те нескончаемые часы гастрольных перемещений, которые ранее вводили в кураж, сильно сократились, и теперь мистер Эдель концертировал преимущественно в небольшом радиусе от своего места жительства, а также по особым случаям посещал малую родину.
Принесли чай. Сделав глоток, мистер Эдель сразу подметил про себя некоторые выводы о качестве работы поставщика, но прежде чем высказаться, поинтересовался у Маменьки.
-Как вам?
-Вполне не дурно. – отвечала Маменька.
Исходя из такой оценки, тему эту он развивать не стал, неудовлетворенно отставил чашку и обратился к Коллину.
-Так может всё-таки расскажешь подробнее, что именно не задалось?
-Вся проблема в одном ноктюрне…
-Постой, Колл, расскажи лучше отцу, что недавно рассказывал мне.
-Ах да, папа, чуть не забыл, мы с Лаурой решились на помолвку. – от слов этих мистер Эдель обрадовался ничуть не меньше своей жены, а даже куда более. Рассмеявшись раскатистым басом и вскочив в порыве счастья с кресла, он вначале обнял сына, безропотно поддавшегося долгим объятьям, потом расцеловал до красна руки миссис Эдель, и после бессвязных восклицаний, наконец опомнился:
-Как скоро это случиться, о милый сын мой?
-Точной даты, к сожалению, пока не намечено, но будьте уверенны намерения самые серьёзные! – проблескивающая неуверенность в этой фразе, не смогла прекратить отцовской радости, и внимание его сконцентрировалось только на серьёзных намерениях, полностью проигнорировав неопределённость с датой.
-Как счастлив я! Сесиль, подай нам лучшего шампанского, мы празднуем радостную весть!
-Папенька, что вас обрадовало так этим вечером? –спрашивала спускавшаяся по лестнице Веви.
-Женитьба брата твоего, доченька. Я уже представляю, как мы на славу погуляем на его свадьбе, такой, какую свет ещё не видывал! – тут он, напевая известный вальс подхватил Веви и они закружились по гостиной в отрадном танце.
Занесли шампанское. Мистер Эдель отнял у Сесиль серебряный поднос и сам раздал всем бокалы, осушенные тут же без всяких условностей.
-Свадьба, это конечно хорошо… - начала Маменька, довольно причмокивая язычком, для более яркого послевкусия.
-…но, что если ничего не выйдет?
-Как можно?! Неужели есть препятствие на пути влюблённых? – возмущался мистер Эдель.
-Папа, не слушай, всё вздор!
-А как в таком случае прикажете быть с матерью Лауры?
-Что с ней?
-Она не считает твоего сына надёжной парой для своей дочери!
-Быть этого не может. Это правда, Колл? – ответом стало неловкое молчание и сконфуженный взгляд направленный в пол.
-Пусть будет так, но значит отец её не столь категоричен?
-Кажется от него возражений не поступало.
-Ещё бы у него были возражения! Я хорошо знаком со всеми подробностями этого семейства, и не вижу даже малейших причин... Что за странность нашла на жену его? Нужно завтра же связаться с ним, и всё разъяснить. Я более чем уверен, что это какое-то недоразумение, будьте покойны маменька.
-Хорошо если так, но не корите меня, за то, что смутила на мгновение наше счастье, должен ведь хоть кто-то держать холодный рассудок, когда все безудержно веселы. – слегка погрустнев от этого нюанса, мистер Эдель, будучи уверенным в успехе завтрашних разъяснений, сызнова обретал положительное настроение, и уже через минуту продолжил незаконченный танец с дочерью. Потом была предложена партия в карты и за этим приятным занятием пролетели ещё несколько часов.
В самый разгар пятой по счёту партии, Эделей, увлечённых игрою отвлек нежданный звонок в дверь. Сесиль отворившей ошеломленному от столь важного поручения, привратнику, было передано письмо на имя Коллина Эделя, с пометкой передать лично в руки. В гостиную Сесиль вошла совсем растерянной:
-Кого там принесло? – нехотя отрываясь от игры спрашивал мистер Эдель.
Сесиль молча протянула Коллину письмо и попятилась было назад.
-Это что ещё за новости, Сесиль, что происходит?
-Привратник передал конверт, сказал отдать лично в руки…
-Что там Колл? – первое что заметил Коллин, разорвав конверт, это государственную печать с инициалами отделения полиции. Ком подкатил к горлу, письмо вздрогнуло в его руках. Как следует откашлявшись, он напустил на себя непринужденный вид, стараясь собраться с мыслями и ознакомиться с содержанием письма, на котором всё никак не мог сосредоточить свое внимание – строки словно разжижались от его взгляда, смешиваясь в несуразицу и скрывая суть от взволнованного чтеца.
-Я совсем не понимаю, о чем здесь пишут, отец будь добр прочти за меня. – окончательно позабыв о картах, мистер Эдель принял от сына письмо. Чем больше он читал, тем сильнее выражение лица его отходило от изначальной непринужденной весёлости, преобразуясь в недоумевающую гримасу.
-Здесь сказано, что Коллин… только Маменька, сразу попрошу вас не нервничать, это тут точно ни к чему… так вот, сказано здесь, что Коллин должен такого-то числа прийти в отделение полиции и дать свои показания по делу чрезвычайной важности.
-Какому ещё делу? – в негодующем непонимании отзывалась маменька.
-Ей богу, я понятия не имею, о чем говориться в этом нелепом письме. – с должной уверенностью возмущался Колл.
-От кого-то я слышал, что сейчас полицией проводиться усердная работа по борьбе с нарушениями правопорядка в молодежных кругах, а Коллина, наверное, как достойного представителя зовут для разъяснения обстоятельств некоего дела.
-Но какого дела, и почему именно Колла? – не успокаивалась миссис Эдель.
-Видимо кто-нибудь из его многочисленных знакомых попался на мелком хулиганстве и ляпнул имя. Точно мы знать не можем, так-как пояснения в письме отсутствуют, возможно это вообще массовое действо по сбору информации, для содействия полиции, но в чем я точно уверен, так это в том, что ненужно реагировать на это слишком ярко, даже не вздумайте Маменька, мы знаем, что вы можете.
Последнее обстоятельство действительно исказило семейную обстановку, настроение каждого члена семьи изменилось далеко не в лучшую сторону, игра больше не клеилась и вечер закончился фразой мистера Эделя:
-Что-то я неважно себя чувствую, должно быть перегнули мы сегодня с шампанским, отправлюсь-ка я на покой, доброй ночи семья. – Маменька соответственно отправилась следом, ну а брат с сестрой, как вы знаете, не очень-то любили долгое нахождение наедине друг с другом, и не преминув удобным случаем, разбрелись по своим комнатам.
Глава 28
Проснувшись с отяжеленной мыслями головой, Колл по привычке думал застать за окном рассвет, но вид оживленной улицы, со снующими по своим ежедневным делам людьми, а также изумленный взгляд на часы, дали понять, что он проспал лишних три часа. Помимо всех негативных факторов, сопутствующих данному обстоятельству, оно несло и положительные моменты, например, Коллин наконец мог позавтракать вместе с родственниками.
Дело в том, что обычно из-за особенностей своего режима, он уже порядка нескольких месяцев пропускал семейные завтраки, приятное удивление с которым его встретили, только подтверждало этот факт. Отведав яйцо пашот с поджаренным хлебцем и тонко нарезанной слабосолёной сёмгой, параллельно с этим естественно успев поучаствовать в разговоре, по сонному тихом, Колл, отблагодарив кого следует, пошел обратно, в надежде приступить к привычному своему занятию.
Тут тоже как ни странно, его ожидал подвох. Зайдя в комнату и снова посмотрев на свой рояль, стоявший у окна, и освещенный сейчас лучами морозного утра, Колл испытал совершенно новую для себя эмоцию, во всяком случае она казалась ему новой, ведь он точно не испытывал ничего подобного в осознанном возрасте, и сомневался могло ли такое быть в раннем детстве.
Так вот эмоцией той было отвращение, отвращение к роялю – его любимейшему инструменту, который Колл боготворил, безмерно почитал, чувствовал каждую его деталь, каждую струнку и каждый молоточек. Инструменту этому в конце концов была посвящена вся его жизнь, тысячи, нет, десятки тысяч часов, а сейчас, к этому предмету, на самом деле у него даже язык не поворачивался назвать рояль предметом, настолько он был ему дорог, Колл испытывал отвращение.
Что зародило в нем это ненормальное, уродливое чувство? Ответа он найти не мог. Мукой, самой настоящей мукой, было для него неведение. Неужели теперь все планы о славе, мечты об успехе, цели постичь недоступные никому доселе высоты мастерства, всё это вспыхнуло пламенем отвращения, сгорело дотла, стёрлось в пыль, и пепел унесло буйным ветром, чрез оживленную улицу, на которой Колл прожил всю жизнь, мимо ничего неподозревающих прохожих и знакомых до омерзения фигур, во сумрак кладбища несбывшихся надежд.
Всё закончилось для него в мгновение, и он даже не подозревал что с этим делать. Абсолютно опустошенный, подавленный страхом непредвиденности, он комком свернулся на постели, неспособный более пошевелиться.
Минуты текли незаметно. Маменька, не услышав привычной мелодии, доносящейся из комнаты сына, собралась проверить, всё ли с ним в порядке. Ответа на стук не поступило. Приотворив дверь, она увидела через щёлку Колла: «Видимо решил ещё подремать». – подумалось Маменьке и не став тормошить спящего допросами, она оставила его в покое.
В действительности же, глаза Коллина в тот момент небыли сомкнуты и покоя в них точно не наблюдалось. Заботил его лишь один вопрос - в чём заключалась причина злосчастного отвращения? И все перебираемые варианты, что приходили ему на ум, были слишком поверхностны для правды, а реальный ответ находился в таких потаённых глубинах его существа, что Колл не имел ни малейшей возможности, так скоро его обнаружить. Поэтому проблема казалась нерешаемой и Коллин, с тревогой перебирая различные варианты, упускал верный ответ, всё время ускользавший из рук.
Впоследствии нахождения наедине с этой бесконечно сложной задачей, он начал чувствовать, вполне объяснимый в подобных ситуациях, дискомфорт. Не желая никого видеть, он при этом не мог находиться в уединении, такой диссонанс потребностей, только провоцирующий отвращение к роялю, заставил Колла сфокусироваться на проблеме, и он почувствовал себя невероятно жалким, ничтожным, пустым и беспомощным, созданием, ни на что неспособным, бессмысленным сгустком бездарности.
Новое желание нахлынуло на уязвленное сознание, а именно забыться скорее в густом кумаре пойи, и не вспоминать более о неразрешимых задачах, придавивших неподъемным грузом дрожащие мускулы.
Осознание несбыточности этого преступного желания, основанной на страхе подвергнуть подобным безрассудством, опасности ни в чем не повинных людей, усугубляло состояние Колла на ровне с предыдущим фактом.
-Что нужно от меня тем людям, приславшим вчерашнее витиеватое письмо, неужели ими движет бесчестное меркантильное желание наживы? О, мир, ты сломан, нет сомненья, и трещина та не свежа, она с тобою с самого начала. – так думалось ему, и пессимистичность удивлять не должна, ведь какие ещё мысли могут прийти человеку в таком состоянии.
-Должно быть они зацепились за слова мерзавца и узнав о состоянии моей семьи, решили шантажировать меня. Но я знаю, что с рук им это не сойдёт! Доказательств нет, и быть не может. – эти выражения зародили в нем бессознательную силу, благодаря которой он смог вскочить с постели, как бы кидая вызов вопиющей несправедливости, но завидев рояль силы снова его покинули, кратковременный порыв безвозвратно потух, и Колл опустился на пол.
В этом странном положении лежа на полу, ему бросилась в глаза, убранная за коробку с хламом, стоявшую на самой нижней полке, маленькая латунная фигурка полярной совы. В детстве, это была его самая любимая игрушка, её расправленные крылья, напомнили Коллу о сладостных моментах беззаботной игры. Он представлял тогда, сумеречный полёт этой благородной птицы, в поиске беззащитной добычи, вроде какого-нибудь грызуна, и ничего кроме фантазий, связанных с этой фигуркой, не беспокоило тогда его юный мир. Он нашел в этом воспоминании, успокоение и пришел благодаря ему к неожиданной гармонии, заставившей полярную сову продолжить свой полёт.
Теперь из-за фантазии более изощренной, облик птицы насыщался в его руке, визуальными деталями, недоступными детскому сознанию. Её перья колышутся на ветру, а когти готовы к безжалостной атаке. Она так естественна в своём непринужденном полете, являющимся ежедневной борьбой за выживание, и естественность эта явно повествует о том, что птицу не интересуют вопросы о положении в мире и сетования на тяжесть жизни, она всего лишь исполняет функцию, безмолвно и безропотно.
Если в ближайшее время не найдётся чем поживиться, птица обессилит, издохнув с голоду, и вряд ли кому-то будет дело до этого слабого существа, неприспособленного к эффективной охоте, за исключением, пожалуй, остальных сов, живущих в её ареале обитания, которые будут только рады кончине, пусть и некудышного, но всё же конкурента, да волков, известных падальщиков, что с удовольствием поживятся её пернатым трупом. Поэтому полярная сова жаждет продолжения полета и тут же он оборачивается успехом, она замечает острым зрением, зайца, копошащегося в снегу, пикирует и впивается в него мёртвой хваткой латунных когтей.
Теперь у неё есть чем прокормить себя и потомство, она в радостном настроении летит к своему гнезду, как вдруг в воздухе раздаётся звук, подобный выстрелу, и птица вместо пикета, просто пала, исчезнув в снежных толщах. Фигурка сконфуженно убрана в карман штанов, из-за внезапно вошедшего отца.
-Колл, чем ты занят? – вопрошал мистер Эдель с заботливым недовольством в голосе.
-Отец, если вы так намекаете, на вопрос, почему я не практикуюсь, то ответ мой прост, сегодня мне необходимо сделать перерыв и переосмыслить некоторые моменты репертуара.
-Хорошо, сын, я не буду тебе мешать, но и не могу не высказать при этом, своего настороженного замечания. Мне всего лишь хочется напомнить, что конкуренция на выбранном тобою пути невероятно высока. Исходя из дошедшей до меня достоверной информации, я хочу предупредить, что все твои прямые конкуренты готовятся усерднейшим образом, в этом году призовой фонд в несколько раз больше предыдущего, и почести получаемые, также увеличиваются кратно. О каждом из участников ходят слухи, что они неотрывно оттачивают свое мастерство целыми днями сидя за роялем, и почти не выходя из дома, пока ты, «переосмысливаешь репертуар».
-Отец, я знаю, что делаю, срочно оставьте меня!
-Я думаю, вся серьёзность конкурса тебе должна быть известна, но ты должен ясно понимать, что когда одни отдыхают, другие трудятся не покладая рук и не жалея здоровья, и именно им достанется по итогу награда, на которую были положены все силы, а тот, кто относиться к делу с недостаточной серьёзностью, удостоиться дружеским похлопыванием по плечу, вместе с жалким поощрительным призом в виде какой-нибудь тусклой медальки или бесформенной статуэтки, и человек этот забудется всеми, хоть не сразу, безболезненно, быть может даже под вялые аплодисменты, но обязательно забудется, сотрется из памяти публики как недостойный внимания, посредственный элемент. Ты допустить этого не должен и не можешь, ведь я верю, что твои навыки не идут в сравнение, с навыками соперников, и ты станешь лучшим из лучших, если не будешь поддаваться губительной лени… - здесь Колл не смог терпеть, чуть ли, не перейдя на крик, выталкивая вместе с этим, мистера Эделя из комнаты.
-Да оставите ли вы меня наконец в покое, или нет? Вначале я просил нормально, но вы видимо не понимаете адекватных просьб. Я начал усердно готовиться, больше чем за полгода до начала конкурса, уделяя подготовке по десять часов в день, без пауз и выходных. Каждый, буквально каждый день на протяжении многих месяцев, я полностью отдавался делу, тратил все возможные и невозможные усилия, и стоило мне спустя месяцы непосильного труда, почувствовать переутомление, как вы тут же берётесь компостировать мне мозг, абсолютно бестактными, неуместными, и я бы даже сказал бесчестными нравоучениями! – выпалил раздраженный Колл, сквозь приступ учащенного дыхания.
-Но я ведь желаю тебе лишь добра… - вздрогнувшим голосом отвечал ему мистер Эдель. Фраза эта, искренностью своей, конечно приостановила напор раздражения, но дело требовалось довести до конца.
-Если это действительно так, то послушайтесь, и дайте мне отдохнуть без вашего укора. – отец очутился наконец за пределами комнаты, и последний взгляд его обращенный к сыну, был наполнен родительской тревогой.
Оставшись наедине Колл невольно стал обдумывать его слова:
-Как можно быть таким невыносимым? И что вообще заставило его вмешиваться в процесс, должно быть Маменька настояла на том, другой причины я не вижу, ведь он давно уже доверяет моим навыкам. Никогда не понимал зачем лезть туда, в чем не смыслишь ничего, наверное, в данном случае, это из-за специфики любви к своему чаду, неизбежно совмещённой со слепой необходимостью заботы, причем исходящей не от чада, что кажется более естественным, а от родителя, всё-таки понимающего, что ребенок его более ему не подвластен, и совсем не нуждается в заботе, но избавиться от необходимости этой, родитель по какой-то причине не способен, как же странно всё это. – нащупав в кармане фигурку, он достал её, ощупывая и рассматривая со всех сторон, потом удостоверившись, что она уцелела после посягательств на жизнь её, браконьерами, поставил на крышку рояля, чей образ, кстати, после всех размышлений, не казался теперь таким отвратительным, и не мог налюбоваться на неё, так удачно она сюда вписывалась.
Хоть и отвращения больше не осталось, всё-таки сразу приступить к игре, Колл не желал. От чего-то вспомнился Фуль умерший уже как пару лет назад, и стало так горько. Холодок пробежал по коже, Колл накинул шерстяную жилетку, и предался горестным воспоминаниям.
Фулю тогда было шестнадцать лет, можно сказать долгожитель. Обычно золотые ретриверы столько не живут, но у Фуля был прекрасный рацион, своевременные посещения ветеринара, к которым кстати он не относился с негодованием, свойственным другим собакам, нервничал конечно, но не протестовал, потому что был верен хозяину и понимал его с полуслова. Колл всегда объяснял ему о необходимости этих посещений, и Фуль слышал его, постепенно привыкнув к резиновым касаниям, не беспокоя больше хозяина надобностью сопровождения. В общем наверняка любой сородич позавидовал бы кушаньям, что готовились лично для Фуля, и получал он их вполне заслуженно, ведь был псом отменного ума и породы, но каким бы не был собачий интеллект, даже в сочетании с презентабельной внешностью, что в совокупности неминуемо сулит все самые высшие собачьи блага, всё это не спасает от неизбежного.
До чего же мучительно ощущение, когда твой четвероногий друг постарел значительно раньше тебя, и требует внимания, пусть и не так часто, как раньше, но теперь оно не даётся и тебе и ему с прежней лёгкостью. Тяжело из-за жалости по ушедшей резвости, прыти. Старый, одряхлевший, подслеповатый пёс, гаснет на твоих руках: «Зачем ты только сочиняешь такие подлости, о несправедливая жизнь?» А может просто не стоило брать его в семью, чтобы не испытывать потом тяжести утраты, или наоборот это полезно в какой-то мере, потому, что знакомит неподготовленных с неотвратимым
Размышление прервалось стуком в дверь, сопровожденным обращением:
-Мисьё, вы принимаете?
-Прошу, войдите. – на пороге показалась улыбающаяся Веви.
-Доброго дня, любимый брат.
-И тебе, сестра.
-Странно, что ты не играешь в это время, я так к этому привыкла.
-Да, сегодня день по-своему уникальный. – тут Веви, расхаживающая по комнате, заметила фигурку, стоявшую на рояле.
-Ах, я помню эту птичку. Смешно конечно, но я так завидовала, что папа тогда привез её именно тебе, а мне пришлось довольствоваться дурацкой куклой. – вспоминала Веви, рассматривая фигурку, на что Колл искренне рассмеялся.
-Ничего смешного, ну да ладно, кстати о папе, ты не заметил никакой странности в его поведении этим днем?
-Вроде бы нет, хотя возможно появилась в нем некая излишняя сентиментальность, он сегодня подобно тебе интересовался, причиной отсутствия мелодии, обычно доносящейся из моей комнаты, только был он несколько навязчивей.
-Как знать, лично я заметила несвойственную ему тоскливость, медлительность, правда мне вполне могло показаться.
-Медлительность на вряд ли, но тоска… В прочем, разве не может человек потосковать в своем доме сколько захочет?
-Да, наверное, ты прав. Ну а все-таки, в чем уникальность сегодняшнего дня, что ты, наперекор своей традиции, решил не играть?
-Если задуматься, вопрос довольно странный…
-Тебе кажется странным удивление, вызванное крайне необычным обстоятельством? Вот это действительно странно! Ведь должна быть причина…
-В ней право нет ничего интересного, просто мне понадобился отдых. – хоть сказано было и напористо, но Веви всё же приметила в этой фразе долю сомнения, что отразилось в хитром выражении её лица.
Колеблясь некоторое время, Колл сдался под давлением вскрывающей ложь тишины:
-Ладно, может кое-что странное и было… только прошу не рассказывай родителям, это может вызвать ненужное волнение… В общем, я ощутил этим утром, поразившее меня самого, патологическое нежелание играть. Ничего подобного, насколько я помню, раньше со мной не происходило, и вначале это даже испугало…
-Я где-то читала, что такое может происходить от переутомления или тяжелых нервных срывов. И получилось у тебя с этим справиться? – сказано было с неподдельной заинтересованностью и здоровой заботой, коей, надо признать, не хватало мистеру Эделю.
-Кажется да, и результатом этого стала осознанная необходимость в перерыве, именно поэтому музыка не играет сегодня в нашем доме. – как бы подытоживая сказанное, Веви поставила фигурку, издавшую при этом характерный звук металла, скользнувшего по лакированному дереву, на место и попрощавшись с братом, упорхнула по своим делам.
Остаток дня, Колл провел в размышлениях, так и не обсудив с отцом их утреннюю ссору, если можно конечно так обозначить тот незначительный, по сути своей, эпизод, и задремал рано, около девяти часов вечера, от изнуренности моральными напряжениями прошедшего дня.
Глава 29
Утром Коллин по обыденности поднялся с рассветом, когда весь дом ещё спал: «Так тихо, не слышно не шороха». Встав с постели и размявшись немного, он подошел к окну. На улице тоже тишь, только сизый человек с крупной кожаной сумкой на перевес, доверху забитой письмами, разносит утреннюю почту, да понурый дворник расчищает тропинки от снега. Знакомцы перекинулись парой слов, как будто даже повеселев, правда ненадолго, ведь чем скорее покончат они со своими обязанностями, тем скорее освободятся, поэтому времени на долгие разглагольствования не было, и почтальон, смахнув башмаком немного снега в сторону, в качестве помощи дворнику пошел дальше, с улыбкой встречая рассвет, который сейчас был по-особенному прекрасен.
В стороны от красного солнечного диска расходилась бежевая ткань облаков и складками её был покрыт весь небосвод, чей градиент, переходящий от светло-малинового к бледно-голубому, казалось открывался только трем людям: дворнику, почтальону и пока ещё сонному пианисту, даже не подозревающему, что ждет его чрез мгновение.
Пелена утреннего покоя резко надорвалась, ворвавшейся в комнату, без стука и предупреждений, перевозбужденной Сесиль, мятый облик и непредвиденность появления её, сигнализировали об экстренности побуждений.
-Что случилось, Сесиль, от чего ты нарушила мои грезы? – на лице, ещё не умытом после сна, изобразился страх, о чем говорил округлившийся контур век, две глубокие морщины избороздившие белые щёки и приоткрытый рот, неспособный в этот момент передать Коллу весть, носимую дрожащими устами, и лишь колеблющийся в нечленораздельных восклицаниях.
-Ну говори же! Зачем молчишь и зазря портишь мой покой?! – наконец из глухих звуков стали формироваться слова.
-Мне велено… чтоб вы скорее… все там уже… большое… горе! – и подтверждая важность этих бессвязных словосочетаний, она разревелась как дитё, тут же вытирая слёзы и сморкаясь в рукав.
-Да что, что такое?! – чрез рыдания прорвался ответ:
-Пойдёмте и все поймете. – сетуя на неисправность речевого аппарата Сесиль, но веря при том её слезам, Колл поспешил проследовать за ней.
Повела она Коллина, прекрасно знакомым ему путем: спуск по лестнице, пройти гостиную ко входу в другую часть дома и по коридорам, со стенами, увешанными семейными портретами, прямиком к родительской спальне. Чего только не мелькало в мыслях Колла, размышлявшего о теоретически возможных экстренных обстоятельствах, в которых критично надобилось его участие, начиная сиюминутной необходимостью разбирательств во вчерашней ссоре, кончая новым письмом, гласившим о немедленном аресте или чего хуже, приходом полисменов в тех же целях, но реальность была куда более жестока.
В спальне ему открылась следующая картина:
Ничего из предметной обстановки помещения не являло случившеюся трагедию, только по смазанным от переданной ими же тревожности, образам людей, что в отличии от безэмоциональных предметов говорили даже больше чем нужно, можно было разобраться в произошедшем. Взбаламученная прислуга, собравшаяся в кишащем столпотворении вкруг родительского ложа, выполняла, толком не осознавая происходящего, импульсивные поручения. Только растолкав медлительную толпу, Коллу удалось узреть самое главное. А именно сестру, прильнувшую к материнскому плечу и саму Маменьку, уткнувшуюся лицом в недвижимую более грудь мистера Эделя. Он лежал ровно в такой же позе, в какой застал его сон прошлой ночью, сон без сладостных сновидений, солнечных пейзажей и портретов, опустошающе темный, последний сон.
На мгновение Колл перестал слышать окружающие звуки, и лишь наблюдал за родными, застывшими в прощальном объятии. Впоследствии калёные капли материнского плача, расплавили глухую тишину, Колл приходил в себя. Он не был готов к такому обстоятельству, и даже не подозревал о его возможности, из-за чего в первые секунды впал, подобно всем, в бессмысленную растерянность. Сестра, заметившая Колла, бросилась к нему с раскрасневшимся от слез лицом. Почувствовав их горестное тепло на своей шее, будто служившее безмолвным призывом к необходимому действию, в нем зародилась стойкость, благодаря которой, он, не давая волю эмоциям, успокоил сестру, мать, и повелел вызвать врача, коего, нужно признаться из-за сложившейся сумятицы, не удосужились вызвать до сих пор.
Прибыв как мог быстрее, лекарь увидел картину, вполне для себя привычную. Да, он часто сталкивался со смертью, хотя, казалось бы, всего лишь какой-нибудь день назад, перед ним стоял крепкий мужчина, со здоровьем, лившимся чрез край, а теперь лежит бледный, безжизненный труп.
Максимально сочувствуя горю миссис Эдель, он даже не стал отрывать её грубыми просьбами от груди мужа, а всего лишь слегка отодвинул, дабы прослушать сердцебиение. Мембрана стетоскопа прикоснулась к грудной клетке мистера Эделя и вердикт её не был утешительным.
Тут Маменька сама поднялась и протянула трясущиеся руки к врачу, умоляя о шансе, на что он смог только, сжав губы отрицательно повести головой.
Глава 30
Не заостряя внимания на ритуальных мероприятиях, ожидавших семью Эделей, мы пропустим все их мрачные подробности, перейдя сразу к сути.
Поразительная стойкость, с которой Колл пережил семейное горе, не могла даться без последствий. Постоянно поддерживая Маменьку и сестру, он взамен не получал никаких утешений и самоотверженность подобная на нем сказалась.
Уже после того как исполнились все его моральные обязанности, когда казалось, ситуация начала устаканиваться, все сдерживаемые эмоции нахлынули на Коллина одномоментно. Слабость купировала прежнюю сдержанность без остатка, и Колл наконец столкнулся со всей тяжестью потери. Сначала окончательное осознание случившегося подкосило ноги, надорвалась основа, словно броня, что он использовал для связи с внешним миром, прохудилась, покрылась ржавчиной, разъелась коррозией, и стрелы случая вонзались в самые поганые места, раня беззащитное нутро.
Потом песок воспоминаний, горстью брошенный в очи, ослепил сознание. Их ссора, нелепая ссора стояла сейчас пред глазами. Как Колл кричал на отца, в ответ его невинным замечаниям, силой выталкивал его из комнаты и презренно закрыл перед ним дверь, не обратив должного внимания на взгляд, ставший по настоящему последним.
Теперь, он видел его в точности, наполненный слезами, отцовским волнением и любовью, но самое главное то, что отражалось во взгляде, отвечая безмерной любви, а отражалась в нем, зловещая гримаса малолетнего, избалованного подонка, не заслуживающего ни капли тех чувств. Как же горестно было смотреться в то зеркало, словно навечно приковавшее взгляд, и видеть в нем свое искаженное слезами, пугающе уродливое отражение.
И под конец, ядовитое лезвие меча самобичевания, скользнуло по горлу, пуская в кровь яд возобновившейся зависимости. Зловонной галлюцинацией в воздухе чертились буквы: «М-А-Д-Л-Е-Н». В воображении всплыл вдохновивший при первой встрече авантюрный образ и тут же вспомнилось место где Колл оставил его.
Старое пальто, которое он сразу сменил во избежание каких-либо визуальных улик и малоприятных ассоциаций, сейчас хранило в себе ключ к разрешению всех вопросов, ключ к бесконечному наслаждению, самозабвению и счастью, не имеющему границ. Найти его стало целью всей жизни. Зычными от вожделения движениями, Колл подбежал к шкафу, распахнул скрипнувшие дверцы, и порывшись с минуту, нашел то самое пальто. С волнительным предвкушением суя руку в карман, чья вместительность, в действительности самая обычная, показалась в это мгновение бездонной, и всё-таки достигнув шва, он понял, что ничего не нашел.
Пересохшую глотку одолела жажда, от подобной несправедливости. Проверка следующего кармана была менее напряженной, скорее резкой, нетерпеливой, и о чудо, обернулась желанным успехом. Он достал стеклянный пузырек, блеснувший на свету и внимательно всмотрелся в фиолетовые пилюли: «Надеюсь, что упырь не обманул и это не пустышка. Вполне вероятно его из-за них и закрыли, надо проверить что за невидаль воспрещается свободному люду».
Сжав в кулаке хрупкий пузырек, Колл уже ощутил вступление к искомому освобождению, но конечно же этого было недостаточно, и он, не строя никаких планов, бездумно выбежал на улицу, пустившись в неопределённом направлении.
От опостылевшего положения он мечтал скорее скрыться за дверью нежного забвения, открывающуюся только с помощью фиолетовых пилюль, словно подбадривающих Колла, доносившимся из кармана звонким голоском. Позади осталось порядка километра пройденного пути, а Колл всё никак не мог отыскать угла, где можно было спокойно уединиться. Вдруг его останавливает, проходивший мимо Филлип, заметивший друга в толпе прохожих:
-Здравствуй, Колл, куда ты спешишь и от чего так потрепан твой вид?
-Отстань, Филл, не до тебя сейчас! – отнимая руку, отвечал Колл.
-Да подожди же, вдруг нам по пути, давай отойдем в сторонку, и ты мне всё расскажешь. – и он потянул Колла в закоулок, настойчивостью своей, не оставляя шанса на сопротивление.
-Ну…
-Что ну? Я думаю ты и так уже догадался.
-Всё-таки сорвался… Мне конечно всё понятно, боюсь представить, как тяжело держать себя на привязи после такого потрясения, но не слишком ли рано?
-С какой стати?
-А как же то фальшивое дело, участие в котором нам ещё предстоит? – здесь голос Филлипа невольно сделался тише.
-До выяснительных мероприятия еще достаточно времени, а если поддаться навязчивой мысли о постоянной слежке, знаешь ли, можно и с ума сойти! – так же шепотом отвечал Колл. Последняя фраза Коллина вторила убеждениям Филлипа, и он не постеснялся оповестить его об этом хитрой ухмылкой.
Дело в том, что прогулка его не была так невинна, как изначально показалось Коллину, в общем так случилось, что желания их совпадали.
-Так что же у тебя на уме?
-Ты и об этом сможешь догадаться, если хорошо покопаешься в памяти. – подумав с минуту, Филл выпалил:
-Да неужели?
-Смотря до чего ты додумался. –смеясь отвечал Колл. На что Филлип ответил апперкотом, рассекшим воздух.
-Да, да, только осторожней, а то и меня ненароком заберут после твоего удара, приносящего невезение. – Колл прислонил руку к карману, обнародуя его содержимое.
-Почему ты не выбросил их еще тогда, вдруг бы к тебе ворвались с обыском?
-Кто его знает, забыл совсем в суматохе, да и к чему эти претензии, тебе что, не любопытно?
-Нет, это интересно конечно… ладно, не бери в голову. Ну так что, есть предложения, куда можно отправиться?
-Как ни странно отсутствуют, я подобно безумцу бежал из дому, со слепым желанием, и, если бы не ты, я наверняка не задумываясь провернул всё на улице, в какой-нибудь из подворотен. – пропустив мимо ушей конец фразы, Филлип думая о своем, продолжил.
-В таком случае у меня есть одно место на примете, оно как раз недавно открылось, и даже не сомневаюсь, что тебе там понравиться. – не скроем, что именно в это новое место и направлялся Филлип, ещё до встречи с Коллином.
Место действительно не было столь популярным, например, как то, где до недавних обстоятельств обедали друзья, но это только из-за короткого промежутка времени, прошедшего после открытия, а так, оно однозначно было на слуху среди мужской половины молодежи и точно вызывало интерес. Видные представители ещё не успели опробовать все его прелести, поэтому относились к нему с осторожностью, от неимения нужных отзывов, зато до Филлипа всё же дошла весть о замечательном сервисе, и он подобно Коллу, не имея больше сил воздерживаться, направился туда в это самое время, по счастливой случайности, встретив на пути друга, изначально не позвал которого, только потому, что не хотел проигрывать в негласном пари о лучшей выдержке.
Нужный дом оказался самым неприметным, а о наличии в нем нового заведения гласила лишь небольшая вывеска с надписью: «Amour». Зайдя в нужную парадную, друзья очутились в просторном помещении обставленном в стиле барокко, и сразу масса деталей взбудоражила органы чувств. Повсюду тихо раздавалась ангельская музыка, а воздухе витал насыщенный запах цветов, расставленных по углам в хрустальных вазах, заглушающий вполне ощутимый запах алкоголя и табака. На звук колокольчика, звякнувшего от открытия входной двери, неспешно подошла пышная дама, явно не-жалевшая косметики на свой макияж, и несмотря на его изобилие, она всё-таки была миловидна. Встретивши их самым дружелюбным из возможных, выражением лица, о чем говорили щёки нарумяненные так, что казалось излучали мягкий свет дружелюбия, она начала диалог заготовленной фразой, звучащей надо сказать вполне естественно.
-Добро пожаловать, в дом любви и райских наслаждений, господа! Что прикажите? – бархатный голос её был довольно низок, но не груб, а нежен и ласков.
-Подайте нам бутыль шампанского и самых дорогих сигар! – отвечал ей Колл, как-то резко активизировавшийся, попав в такую любопытную обстановку.
-Как прикажите. Пройдите за мной, я покажу вам хорошее местечко. – дама провела друзей к дивану, на котором они благополучно расположились, ожидая дальнейшего развития событий. Через мгновение принесли только открытую, дымящуюся бутыль шампанского и футляр сигар, потом из неоткуда появились две роскошные девицы, коим от природы досталась поразительная внешность, и в соответствии с этим, косметики на их лицах было куда меньше.
После краткого приветственного диалога, с обилием кокетливых шуток и звонкого смеха, девушки стали лосниться к привлекательным молодым людям, что тех ничуть не смутило, а только обрадовало. Музыка играла всё громче. В порыве дурманящим своей радостью, друзья заказывали одну бутылку за другой, курили сигары, любуясь при этом, робко выглядывающими из приспущенных декольте, подобно спелым плодам, прячущимся в листве ветвей персикового дерева, обнажёнными грудьми, чьи необыкновенные формы, способные свести с ума человека любой закалки, неимоверно радовали юный глаз. А девицы всё прибавлялись, как в самое урожайное время, ублажая прихоти гостей.
В безудержном разгулье время текло незаметно, натанцевавшись вдоволь и посоревновавшись в силе и ловкости, что естественно для опьяненных юношей, желавших выказаться перед пассиями, Коллу наскучило шампанское. Демонстративно достав из кармана пузырёк, он потряс им, привлекая внимания дамской публики.
-Что это, Колли? – спрашивала одна из девиц.
-Информация совершенно секретная и требует для раскрытия своего, помещения более укромного. – отвечал Колл, делая ясный намек, на что девушки повскакивали с мест, увлекая друзей в отдельную комнату, более скромную по размерам чем зала. В центре её стояла большая кровать на ней все и разместились.
-Ну же рассказывай.
-Вещество новое, во всем городе вы не найдете человека, кому оно было бы знакомо, а эффект от него просто сказочный, и мы с радостью поделимся с вами, если вы хорошо попросите.
-Нет, что ты, нам запрещено! –отвечали Коллу совсем еще молоденькая, лет девятнадцати, худенькая девушка. Видно было, что остальные восприняли отрицательно это восклицание, а одна, по виду самая опытная, так отвечала ей:
-Душенька, кому какое дело до одной жалкой крупицы, да и тем более, кто расскажет об этом? – спор продолжился и дальше, понятное дело, не набрав серьёзных оборотов. Колл совершенно его игнорируя, достал из склянки две пилюли, одну оставил себе, а другую передал Филлипу.
Прислонив ладонь ко рту и запрокинув голову, друзья проглотили свои порции. Оказавшаяся горьковатой на вкус пилюля, спешащая прямиком к желудку, знаменовала начало оргии. Упругие молодые тела сплелись в хаотичном порыве страсти, забыв о всех своих невзгодах, они словно переместились в мир прекрасного, где злу не было места, мир сплетенный золотыми нитями блаженства. Здесь телесные трения заменяли дыхание, а девственная нагота, тяжесть, сковывающих движения, земных одежд. Куда бы не опустилась рука, не находящая свободного места, всюду раздался бы довольный вздох, отвечающий её ласковому касанию.
Но как бы не было прекрасно это мгновение, даже сквозь наслаждение, подавляющее все остальные чувства, Колл всё-таки осознавал отсутствие какого-либо сверхъестественного эффекта, обещанного перед приобретением выше упомянутых пилюль. Правда сейчас это не являлось столь важным, мысль лишь промелькнула, тут же исчезнув.
В момент отдохновения, она снова посетила Колла, теперь вызывая раздражение: «По всей видимости, он продал нам аспирин, хорошо хоть денег за него не получил, да и в обще досталось ему знатно. На лжи была выстроена его странная жизнь, вмиг рухнувшая при первом дуновении закона». Размышлял про себя Колл, со все нараставшим, зудящим чувством необходимости того эффекта, о котором были все его фантазии.
Нечаянно бросив взгляд за голые спины пассий, Колл заметил знакомое лицо, сокрытое в тени комнаты. Стройна девушка с короткой стрижкой, не отрываясь смотрела прямо ему в глаза. Увидев, что он обратил на нее внимание, она ухмыльнувшись направилась в его сторону. Прозрачное платье легким мановением спало с тела, и она с кошачьей грацией, словно вообще не касаясь остальных, давая понять, что не видит в них соперниц, воскинулась на Колла, не оставив сомнений для него в определении её личности. Девушкой той была Бэтси.
Глава 31
Первой реакцией на неожиданное появление стало возмущение: «Что она тут забыла? Неужели закончилась её актерская карьера, так толком и не начавшись?» Она безмолвно вскочила на него, не интересуясь чьим-либо мнением, и даже не допуская возражений. Вначале Колл думал оттолкнуть преступницу, видимо взывало нечто в этом соитии к его сонной совести. Некая часть его существа противилась данной связи, но длилось это не столь продолжительно, как можно было представить.
Все движения её были так мягки и приятны, что буквально мистической силой своей стёрли с памяти Колла всякое возмущение. Не имея возможности воспротивиться, он лишь вторил ей, напрочь позабыв о справедливости. После нескольких минут коварного упоения, Бэтси резко ударила его по щеке, обронив лишь одну фразу, тихим, спокойным тоном, что сталась единственной по истечению их недолгой встречи:
-Ты беспринципное ничтожество и грязный выродок. – после неё, она стала медленно расцарапывать лицо и грудь Колла, и всему этому он не мог помешать.
Последующие несколько десятков минут сгладили остроту фраз, немыслимой эйфорией. На секунду прикрыв веки, Колл не обнаружил Бэтси рядом с собой, и всматриваясь в каждую из присутствующих, он не находил её в помещении вовсе. Она бесследно исчезла, и встреча с ней оставила алентовое утомление, наведшее дрёму.
В полусне родился образ бегущей от него девушки. На ветру развивался подол белого платья тончайшей ткани, чьи еле заметные бретели лежали на утонченных плечах, обрамленных блондинистыми локонами. Необъяснимое желание догнать и увидеть её лицо, удостовериться в неустойчивых предположениях, одолело Колла. Он мчится за ней, дабы остановить, но тело не слушается его, движения скованны и нелепы. Тщетные попытки прерываются страхом, образовавшимся от невозможности их воплощения, бессилием, недоступностью, лишающей воздуха, что в совокупии своем сработало подобно уколу адреналина в сердце.
Колл пробудился, видя лишь тьму перед глазами. Не помня где находиться, он тер их, стараясь избавиться от глухой пелены. Впоследствии стали проявляться очертания предметов. Первое, что он разглядел была обстановка незнакомой комнаты, а прямо перед собой, Колл увидел тощий, судорожно колышущийся, искривленный силуэт, нависший над ним в болезненно согнутой позе. Взглянув выше он столкнулся с немыслимым. Истощенный силуэт кончался подобием лица обтянутым жёлтой кожей, из пустых глазниц которого вытекала тлетворная масса, омерзительно сползающая по угловатым щекам прямиком в разинутую беззубую пасть, несколько капель с гадостного потока пали Коллу на лоб. С силой оттолкнув убогое существо, он вскочил с кровати стараясь отыскать свои вещи. Невольно обернувшись на его гулкие стоны пред Коллом предстало нечто еще более ужасное. Существо засасывало в бесформенную рыхло сбитую массу, темно-оранжевого цвета с зеленоватыми вкраплениями, размазанной кучей, наваленную на кровать. Масса пришла в движение от взгляда Колла и стала вздуваться, множа на поверхности своей мутные пузыри внутри которых виднелись газообразные человеческие гримасы, дергано метавшиеся в своих оковах, и выражающие весь возможный спектр эмоций. Одни смеялись, другие смотрели с недоумением, а третьи и вовсе не обращали на него внимания.
Больное существо, кажется старалось выбраться, из зыбучего зловония, протянув слабые конечности в его сторону, оно посредствам заунывного вопля, словно просило о помощи. Отвращение от увиденного заставило отпрянуть Колла, из-за чего он наткнулся спиной на высокий столик вишневого дерева, на котором стояла хрустальная ваза с желтыми цветками кананги. Хрупкая ваза рухнула на пол, разбившись вдребезги.
Наконец обнаружив свою обувь и одежду, Колл схватил её в охапку, тут же выбежав из мистической комнаты, не обращая внимания на осколки, впившиеся в ступни, и не оборачиваясь назад от ужаса. Захлопнув за собой дверь дабы исключить погоню, Колл в спешке оделся, мечтая скорее выбраться из этого чертового места.
Порывистым шагом придвигаясь к выходу, он совершенно не чувствовал боли от осколков, она заглушалась парализующим испугом. И вот он уже у цели, прямо у выхода. С облегчением дергая ручку, он осознаёт, что та не поддаётся – дверь заперта. В ярости он пытается ногой выбить злосчастную дверь, и реагируя на выходку эту, из темноты дальнего угла залы к нему стала приближаться жирная парнокопытная живность неизвестного происхождения. Толстая бледно-зелёная кожа её была вся покрыта бородавками и гнойными струпьями, а в начале мощных коротких конечностей еще и наслаивалась множеством жировых складок. Из массивной главы, выступали два тонких, длинных костных выроста, коими она с разбегу протаранив входную дверь, с пронзительным визгом выбежала на улицу, громя стеклянные витрины и врезаясь в кирпичные стены, унося при этом в даль, дверь, оставшуюся на рогах.
В страхе оглядываясь по сторонам, даже не предполагая, что ещё может встретится на его пути, Колл как можно скорее удалялся от борделя. В бреду анализируя ситуацию, события прошедшего дня сами всплывали в памяти, отзыв на них был краток и не многозначен: «Что за дурь впарила мне эта падаль?!» Не аккуратность выражения в сочетании с рассеянным взглядом родили ситуацию странную и донельзя нелепую.
Расхлябистой пробежкой несясь по тротуару, он нечаянно налетает на пасущуюся стаю небольших и скромных по виду созданий. Так получилось, что по невнимательности своей, без единого злого умысла, Кол наступил на одно из них толстой подошвой своего башмака. Одернув ногу, он видит под ней невинную покалеченную особь. Простить нанесенное оскорбление, стая не имела ни малейшей возможности и теперь, когда создания одно за другим вспорхнули в воздух, стоит попытаться дать им внешнее описание. Размер их туловища, вместе с головой был не велик, порядка двадцати пяти сантиметров, и только тонкий хвост, скрученный в спираль, распрямленную при взлёте, был примерно такой же длинны. Кончался он пульсирующим шариком, покрытым канальцами, из которых при малейшей опасности высовывались иглы. Короткое плотное туловище серого оттенка покрывалось редкими ворсинками, в районе брюшной области располагались шесть небольших нитевидных конечностей, а на спине два эластичных прозрачных крыла. От туловища отходила тонкая шея, чуть толще хвоста, переходящая в цилиндрической формы, голову. В спокойствии морда была скруглена, а в раздражении мешковидные лицевые складки распрямлялись, обнажая слизистый конус, резко сужающийся в тонкую хрящевую трубку и крупные овальные глаза с желтой радужкой, разъяренным взглядом фиксирующие жертву. Звук во время нападения, издаваемый при помощи отверстий расположенных ниже глаз, напоминал томный свист.
Вспорхнув в воздух и окружая Колла, они стали испускать из слизистых трубок струю кислоты, тут же разъедающей одежду и кожный покров агрессора. Жгучая боль заставила Колла попытаться распугнуть созданий импульсивными взмахами рук, и как только они отлетели, броситься в бегство. Спина горела, Колл чувствовал, как кислотные струи плавят кожу. Немыслимыми силами претерпевая агонию, сжимая челюсть до зубной крошки, он всё же питал надежды спастись. Но окружение перечило его воли – все окна и двери в ближайших зданиях исчезли и Колл бежал в лабиринте голых стен, от стаи разъяренных существ. Казалось больше не было возможности на спасение и только когда кислота разъела кожу до кости, только в момент болевого шока, Колл замечает темное отверстие в асфальте, и добежав, не задумываясь прыгает в него.
Очнувшись в вязкой жидкости, он пытается всплыть на поверхность, но упирается в бетонный тупик. В ужасе осматриваясь, и начиная захлёбываться, Колл замечает через мутную толщу, в двадцати метрах от себя, ржавый луч света, вселивший в полумертвый организм мысль о последнем шансе. Изо всех сил стараясь плыть к лучу, Колл зацепляется штаниной за корягу, лежащую на дне. При попытке сломать злополучный сук, он понимает, что зацепился не самостоятельно, и вовсе не за корягу.
Хищная тварь, приросшая ко дну колодца, наконец нашла себе добычу, судя по размерам способную еще долго питать её вялотекущее пищеварение. Вцепившись моно-щупальцем в добычу, она медленно притягивало её к ротовому отверстию, дабы целиком захватить и томительно переваривать в склизком чреве, бурлящем желудочными соками.
Чем сильнее Колл вырывался, тем крепче сжимался хват. Разрывающиеся легкие не способны более терпеть сжатые уста, препятствующие необходимому кислороду, но осознание смертоносности вздоха не давало ему захлебнуться. В глазах потемнело, Колл перестал сопротивляться.
Глава 32
Во тьме проявилась угасающая рябь, кажется началось отмирание клеток головного мозга, с последующим отказом зрительного нерва. Затем бесшумно сверкнули несколько голубых искр, после которых с ноги его спали оковы. Какой природы были те искры, можно только догадываться, либо это ещё какой-нибудь более сильный хищник – обитатель причудливого колодца, приметивший аппетитное щупальце, либо иное стечение сюрреалистических обстоятельств, намекающее на необходимость сохранения жизни Колла. Но для пространных догадок времени у него не было.
Последними возможностями инстинктивных движений, он стремиться на тусклый свет луча, и всплывает наконец, изрыгая зловонную воду, попавшую в лёгкие при падении, вперемешку с мокротой. Жадно глотая воздух, он шарит рукой по скользким тоннельным стенам, натыкается на ряд поржавевших скоб, вделанных в бетон и образующих лестницу. Переведя дух, Колл взбирается по ней.
Вьюга обдувает взмокшие одежды выбравшегося из колодца юноши. Снежные потоки, схваченные порывистым ветром, преграждают взор. Снег летит в глаза, оседает на лице и волосах, одежда леденеет. Разглядеть что-либо можно только в радиусе пяти метров, не зная куда податься, изможденный Колл делает шаг, лишь бы не стоять на месте и не замерзнуть насмерть. После нескольких шагов метель утихает, он видит мерзлую реку с проплывающим вдалеке пароходом, на проясненном небе тихо стынут редкие облака.
Тишину пустынной набережной нарушает человеческий крик. Всё сжалось внутри Колла, ожидавшего новое галлюциногенное испытание, но странный человек, что-то неразборчиво вопящий, бежал не в его сторону. Колл в недоумении уставился на чудака, что пробежал несколько десятков метров и перепрыгнул через перила вниз главою. Через секунды свободного падения, тело его сталкивается с прибрежным льдом, вначале раздаётся громкий хлопок, схожий с тем, что раздаётся при открытии бутыли шампанского, а потом отовсюду слышится музыка, которая обычно сопровождает клоунские цирковые представления, и к ногам Колла падает окровавленный череп, на чьей макушке еще виднелась частичка скальпа с нелепо торчащими волосками. Ужас опалил ярым пламенем натерпевшееся сердце Колла. Кажется, окончательно придя в себя, он опрометью бросается подальше от сюда.
Добравшись до дома, Колл незамедлительно направляется в ванную комнату дабы смыть с себя смрад прошедших суток. После тщательной помывки и обливаний одеколоном, он наконец сменяет многострадальные одежды, на свежие и чистые. Внешнее обновление это вторит и внутренней метаморфозе. Довольно скоро проанализировав последние события, он внемлет фортуне, сделавшей важное предупреждение, и решает навсегда покончить с дурными привычками, встав на путь исправления, благодаря фортуну за все благодеяния, коими она его одарила.
И жизнь новую Колл решается начать действием, которое давно уже должен был совершить, действием не совсем своевременным, но единственно верным. Даже не думая ложиться, лишь слегка переведя дух, он отправляется исполнять необходимые приготовления.
Просуетившись весь оставшийся день и часть следующего, покончив с подготовительными мероприятиями, Колл приводит идею в жизнь. На вымытом до блеска авто, в новом костюме и туфлях, не имея в лице ни намека на недавно пережитый кошмар, а самое главное, с судьбоносным решением в кармашке пиджака, он торжественно приезжает к дому Лауры. Приветствуя знакомого дворецкого, Колл проходит в залу, застав возлюбленную в полном одиночестве. Излишняя напряженность в целуемой руке, вызвала подозрения, но опьянение важностью события, не дало им ходу. Коллин начал с изощренных комплиментов в отношении внешности и всех остальных уникальнейших качеств любимой девушки, в итоге перейдя к вопросу, в их ситуации казавшемуся формальностью. Ответом было многозначительное молчание, что Колл принял за взволнованность, и не дождавшись нужных слов, стал строить в самых приятных для любой девушки эпитетах, планы на дальнейшую их судьбу.
Не дав закончить сказочную картину из красочных образов и метафор, Лаура прервала его сдержано высказанной фразой:
-Какой же ты всё-таки подлец! Я навсегда забыла твое имя, убирайся прочь, иначе я прикажу чтоб тебя позорно выбросили от сюда за шкирку, как плешивую дворнягу. – сказать, что Колла ошарашила подобная реакция, равносильно молчанию.
Конечно если бы оскорбление было по настоящему беспочвенным, то он отреагировал бы совсем по-другому, тут же, Колл действительно чувствовал за собой вину, от чего ответ его сквозил неуверенностью. Не бросая попытки, посредством неуместной хитрости, выразить свое недоумение по поводу происхождения подобных оскорблений в свой адрес, он услышал в ответ следующее:
-Слушай, тебе же хорошо известно мое отношение к… Нет, я не произнесу этого в слух, не в этих стенах. Уходи и не вздумай возражать, мне всё известно. Отныне ты мне омерзителен и знать я тебя не желаю! – сказано было с неподдельным раздражением, без единой крохи намека на прощение, из-за чего Колл сразу же сдался, даже не попытавшись себя оправдать.
Настал хмурый зимний вечер. В одном из множества дворов сумеречного города, дворов, не отличающихся друг от друга, особой опрятностью, грустно подмигивал сломанный фонарь, освещая скромный радиус вкруг покосившегося столбца. В двадцати метрах от него виднелся скрюченный силуэт, сидящий на пне, оставшимся после больного дерева, по обоюдному согласию жильцов приговоренному к срубу. Даже хорошо приглядевшись, неясно было, поправляет ли он двумя руками шляпу, или вытирает платком лоб, замечалось лишь нервное движение рук у головы, и ноги, сложенные накрест. Мимо украденного тьмой силуэта проходит другой, он поворачивает голову в его сторону вглядываясь в неясные движения, но проходит дальше - они явно незнакомы. Силуэт на пне резко отворачивается при виде прохожего, словно стесняясь своего положения. Спустя несколько секунд со стороны пня раздается громкий, тщетно старающийся быть заглушенным, слёзный выкрик.
-Мразь... мразь... - прохожий оглядывается в легком испуге, он никак не ждал подобного поворота событий, что-то юркунло в груди, проскользнула мысль: «Не мне ли?» Чуть быстрее продолжая свой путь, он пытается разглядеть в потемках человека на пне. Слышатся все отдаляющиеся всхлипы, от коих испуг сменился сожалением, даже зародившим мимолетное желание помочь незнакомцу. Но колебался прохожий не долго. Из-за того, что не удалось разглядеть страдальца, именно по причине отсутствия визуального образа, он прошел мимо и не сказать, что поступил не верно, ведь бедолага с пня сам в действительности не подозревал кому посвящались его выкрики, и понятия не имел что способно помочь ему в нелёгкой ситуации.
Как вы уже могли догадаться человеком на пне был Колл, весь день прошлявшийся по городу в борьбе с тяжелой думой. Началась она с разгоряченных предположений, кто мог донести так скоро до ссуженной, информацию о его оплошности. Лиц способных сделать это на примете было не так много, и не будучи вполне уверенным он каждое в фантазиях своих нещадных растаптывал в пыль загородных дорог. Но вскоре пыл угас и пришло понимание глупости подобных фантазий, ведь кого и следовало придать наказанию, так только его самого.
Да, если не подлый донос, наверняка всё закончилось бы хорошо, но никто не заставлял его свершать то постыдное действо, в коем вина лежала только на его плечах. Коллин не подумал тогда о ранимых чувствах Лауры, а сейчас уже было поздно. Конечно правда для него не была спасительна, а горестна и неисправима.
День он провожал в выше описанном дворе, на удивление сдержав слово и не прибегши к помощи дурманящих препаратов, окончательно бы его погубивших. Почти сдавшись в плен неразрешимой задаче, Колл прибывал в настроении, растерянном и подавленном. Перебрав всевозможные варианты, он так и не смог смириться с двумя фактами, что подобно двум непреодолимым горным вершинам стояли на его пути. Смерть мистера Эделя и отказ Лауры разжигали костер сознания, и без того наколенного до предела.
Руки опускались от непостижимости, навевающей страшные мысли, как вдруг до Колла долетела еле слышимая мелодия, в мгновение развеявшая смог отчаяния, будто фортуна снова помогала своему избраннику. Мелодия была хорошо знакома Коллину, и в начале его одолевали сомнения: «Не в голове ли моей раздаётся она?»
Прислушавшись, он окончательно убедился, что мелодия звучит из вне, и даже определил направление источника. Пройдя некоторое расстояние, он разглядел в приоткрытом окне квартиры, располагающейся на первом этаже, совсем еще маленькую девочку, сидевшую с ровной спинкой за пианино, и разучивающую под предводительством предположительно своей бабушки, детскую мелодию. Вроде бы неприметная сцена отозвалась в нем с особой теплотой, ведь именно эта мелодия, играемая девочкой, была первой, что он, будучи еще ребенком, сам разучил, для еще не традиционных на то время семейных прослушиваний, и она ему бесконечно нравилась, кажется тем, что отец его был тогда так счастлив, видя первые успехи сына.
На глаза навернулись слёзы, несущие осознание предназначения. В памяти всплыл последний диалог с отцом, все слова его обретали теперь новое значение, становясь жизнеопределяющими. Отныне Колл ясно видел перед собой цель, единственный смысл способный удержать от опрометчивых решений - исполнение воли усопшего.
Глава 33
Сейчас, когда нам известны первопричины кошмаров Колла, должно быть, следует ответить на вопросы, оставшиеся по истечению рассказа о его прошлом.
Начнем, пожалуй, с завершения истории про дело Гезля. На заранее назначенное выяснительное мероприятие друзья, да друзьями Колл с Филлипом быть не перестали, и мало того дружба их даже не пошатнулась, только укрепившись обсуждениями последствий обоюдно тяжкого бордельного опыта, а доносчика, в качестве которого Филлип себя не проявил при дальнейших мимолётных рассмотрениях, Колл в серьёз искать и не пытался, не видя смысла в глупом занятии, явились вместе, но беседовали с ними порознь. Конечно они подготовились, наперед зная, что их будут опрашивать по отдельности. Скоординировав все слова и эмоции им с лёгкостью удалось составить о себе нужное впечатление. Соответственно расспрос закончился для них благополучно, что не сказать о Гезле, всеми силами подлости, старавшемся утащить вместе с собой за решетку двух невиновных, пытаясь снизить себе, тем самым, меру пресечения.
Так же следует сделать еще несколько уточнений. Чрез некоторое непродолжительное время после задержания, Гезля отпустили под подписку о невыезде до наступления срока выяснительных мероприятий. Официально задокументированной причиной такого к нему снисхождения, являлась потеря ордера на обыск, но чуткий читатель наверняка уже мог догадаться о вмешательстве доктора Пиля, имевшего знакомства в муниципальном отделении полиции. Здесь возникает вопрос, а не появилось ли у Гезля, казалось так просто отделавшегося от проблем с законом, желания отмщения своим обидчикам, сразу скажем, желание было, и настолько сильное, что в разгоряченном позыве восстановить справедливость, он ненароком выдал свои намерения доктору Пилю, во время того как тот забирал его из кутузки, на что получил выговор почти дошедший до рукоприкладства, ведь доктор Пиль как вы знаете был хорошо знаком с семьёй Эделей и безмерно их уважал.
По итогу случай все расставил по местам. Из-за непредвиденной смены кураторов дела, создавшей немалые отлагательства, переносы процесса и массу волокиты, для честных работников, Гезлю всё же пришлось понести наказание. Не будем скрывать того, что доктор Пиль, изначально помогавший по причине слёзных просьб свояченицы, не был сильно расстроен отсутствием возможности помочь Гезлю, в сложившейся ситуации, ведь Доктор как ни кто другой, был знаком с каждым его прегрешением, исправлять которые более не намеревался ещё как минимум несколько лет.
Теперь скажем пару слов об отношениях Колла с Лаурой. Полностью признав свою вину перед ней, Колл не переставая писал Лауре тайные письма, доходившие до нее через доверенное лицо, в которых всячески раскаивался, убеждая её в переменах, уже случившихся с его взглядами на жизнь, и слёзно молил о прощении. Вначале письма оставались без ответа, но потом, видимо по причине особой красноречивости и взываниям к лучшим моментам их совместной жизни, ответные письма стали приходить, хоть и содержание их было отнюдь неутешительным, имели место быть высказывания такой остроты, что в иной ситуации до невозможного оскорбляли бы мужское достоинство каждого ознакомившегося с ними, но Колл видел в них лишь ещё не совсем погибшее чувство возлюбленной, вселяющее надежду в ноющее сердце.
Благодаря поучительному опыту, практика и подготовка к конкурсу теперь проходили иначе, он не трудился до болезненной усталости, по сути являющейся первопричиной стольких бед с ним произошедших, а практиковался с должной усердностью, но и с разумной умеренностью, сократившей время практики до комфортных часов, и освободившей силы и время для досуга менее экстравагантного.
Что касается зависимости, то Колл действительно с ней справился, почти полностью избавившись от тяги к препаратам запрещенным, разве что в географических фантазиях оставался их подавляемый облик, но разрешенными как мы знаем баловаться продолжал. Они помогали в борьбе с кошмарами, сокращая сон.
Часть 4
Глава 34
Из-за резкой перемены в образе жизни, Колл, негласно занявший главную роль в доме после кончины отца, действительно делал попытки переубедить сестру в правильности её участившихся за последнее время вечерних прогулок. Как раз-таки этих попыток, представляющихся ей утомительными нравоучениями, она и избежала безмолвно поднявшись в свою комнату. Конечно он не был доволен, тем что Веви не соглашалась с его мнением по этому вопросу, и сейчас заметя в окне её личное авто не паркуемое по обыденности в гараж, а удаляющееся от ворот в неопределенном направлении, Колл, представлявший наиподлейших личностей, пользующихся добротой его наивной сестры, сетовал на нее про себя, но как никто другой понимал все тонкости её поведения.
Кстати об авто. Везло оно личность совсем не подлую, как представлялось заботливому брату, а просто по уши влюбленную, в прекрасную девушку, коей впервые удалось разжечь в нем столь сильное чувство. Рут, опьяненный сказочными событиями прошедшего дня держал путь домой, не пуская из памяти драгоценный облик. Разыгравшаяся фантазия развеялась резкой остановкой. Сердечно отблагодарив водителя, в скорости доставившего до нужного места, Рут вышел из авто, осторожно закрыв за собой дверцу.
В доме он застал мистера Клавьерса, что казалось уже долго ожидал его прихода. Зевая и потягиваясь Учитель вышел ему на встречу:
-Ты думал я засну, не услышав обещанных разъяснений?
-Каких разъяснений? – недоумевал Рут.
-Должно быть нечто примечательное происходит сейчас в твоей жизни, раз ты не помнишь обстоятельств вчерашней ночи.
-Ах да, действительно вылетело из головы…
-В час ты заиграл на рояле, а когда я спустился послушать, тут же прервался и радостно объявил мне, что всё-таки намерен участвовать в конкурсе…
-Да, да я помню. Так вот знайте мистер Клавьерс, ваш ученик безвозвратно влюблен в необыкновенную девушку и такой незамутненной, осознанной любви с ним никогда ранее не случалось. – улыбаясь подтвердившимся догадкам, Учитель так отвечал Руту.
-Что же, это многое объясняет. Я очень за тебя рад и надеюсь чувство взаимно.
-Думаю это так…
-Только думаешь или уверен?
-Кажется повода для сомнений мне не давали.
-Хорошо. Позволь поинтересоваться, как зовут её?
-Не думаю, что имя скажет вам о чем-либо… - стесняясь обронил Рут.
-Но всё же.
-Её зовут Веви. – неподдельно удивление отобразилось на лице Учителя.
Задумавшись и промолчав с минуту, он произнес:
-Веви… Угадаю ли я, если предположу, что фамилия её – Эдель?
-Так вы знакомы с этой семьёй? – рассеянный взгляд, крепко задумавшегося Учителя резко сконцентрировался от этого вопроса.
-С семьёй… да… Фрэнк… кхм, то есть отец Веви скончался не так давно.
-Что вы, она мне не рассказывала, он был вам другом?
-Другом... скорее коллегой, мы давали несколько совместных концертов.
-Так он…
-Дирижёром, был дирижёром.
-Интересно.
-А знаешь ли ты, что брат Веви, надо сказать, очень мастеровитый пианист, насколько мне известно, тоже намерен принять участие в конкурсе? – Руту вспомнилась её странная реакция сегодня в авто, когда он рассказывал ей о своих планах: «Теперь понятно почему она отстранилась в тот момент…»
-Нет я не знал об этом, мистер Клавьерс.
-Ну здесь ведь нет ничего страшного… Ладно, думаю вы сами разберётесь, давай лучше поговорим о конкурсе. Скоро нам должны сообщить композицию первого этапа, которая также будет оцениваться на прослушивании, а остальные ты выбрал?
-Для второго и финальную нет, но для третьего кажется есть одна вещь, та самая, что сочинилась прошлой ночью.
-Ты обязательно сыграешь мне сегодня же, иначе любопытство не даст мне уснуть вовсе, а для остальных этапов, у меня есть для тебя несколько идей, если захочешь… - Учитель передал Руту бумажку с названиями.
-… сходишь завтра в книжную лавку и посмотришь эти ноты, мне кажется тебе они подойдут, нет в моей библиотеке ты их не найдешь, точно тебе говорю, можешь не сомневаться. Не слишком ли ты устал, не затруднит ли тебя сыграть старику на ночь глядя, сберёгши тем самым его сон?
-Что вы, я только рад!
-Ну вот и славно. - не станем вдаваться в подробности полунощной игры, скажем лишь, что Учитель остался в восторге от нового произведения Рута.
Глава 35
Что касается новости про брата Веви, то подавить возникшую в связи с ней тревожность у Рута не выходило. Перед сном он размышлял почему Веви решила скрыть от него этот факт, тогда, в авто, когда он рассказал ей о своем участии. Её странная реакция снова и снова всплывала в памяти, подобно шифру, что он неспособен был разгадать.
Томные мысли беспокоили и на следующий день, а нужное решение все не приходило: «Может стоит сказать ей напрямую, о том, что мне все известно, хотя с другой стороны не будет ли вопрос мой звучать чрез чур назойливо, нет она точно должна рассказать сама, если не считает нашу встречу… даже думать об этом не желаю».
С этими мыслями Рут, по наставлению Учителя приближался к книжной лавке, где хотел ознакомиться с музыкальными произведениями, которые тот ему рекомендовал. Поздоровавшись с продавцом, он не стал просить его помощи, решив самостоятельно найти нужные ноты. В отделе где покупателю предоставлялась печатные издания, специальной и общей направленности объединенные музыкальной темой, все произведения были расфасованы по алфавиту и у нужной Руту буквы, копошился тучный человек, внимательно разглядывая одно периодическое издание. По-видимому, сделав выбор, он обратился к кому-то:
-Любовь моя, я возьму это? – из-за стеллажа показалась низенькая, слегка недовольная женщина, так ответившая супругу.
-И сколько?
-Сорок пять!
-Посмотри что-то подешевле.
-Но сколько можно, дешевле просто не бывает! – возмущался тучный человек.
-Ладно не горячись, раз нету, бери этот. – тут мужчина ненароком обернулся на Рута, надо заметить, сразу распознавшего его голос, и встретившись взглядами они узнали друг друга. Мужчиной этим оказался Бувьер.
-Какая встреча! – радостно восклицал Бувьер.
-Бувьер!
-Рут, познакомься с дамой моего сердца - Катрин.
-Очень рад знакомству. – Катрин, в обыденности женщина довольно мнительная, окинув Рута оценивающим взглядом, на удивление ответила взаимностью.
-Расскажи Бувьер, как твоё здоровье?
-Вроде бы не жалуюсь, знаешь, мне так приятна была твоя внимательность к моей неудаче, травма оказалась если помнишь не серьёзной - всего лишь трещина. Зажила примерно через пол месяца, с костылем походить пришлось конечно, но это ничего. А известно ли тебе, что выродка то в итоге посадили.
-Неужто?
-Да, кстати не так давно, правда не за превышение полномочий… - здесь Бувьер натянул напряженную улыбку.
-… а по другому делу. Для меня честно признаться разницы нет, туда ему и дорога.
-Так, а на чем он в итоге попался?
-Оказалось, что по мимо всего прочего, ещё и запрещенным торговал.
-Вот как…
-Да, ну и поделом ему. А с Дегра, если тебе интересно, все по-прежнему, приступы прекращаются – переводят на отделение неврозов, возобновляются – обратно к буйным, видимо он останется вечным пациентом, грустно конечно, но что делать, такова жизнь. Может ты хоть обрадуешь какой-нибудь радостной вестью?
-Вообще-то говоря есть одна, слышал ли ты о конкурсе пианистов?
-Конечно, об этом, наверное, известно всему городу, неужто тебе удалось достать билет?
-Не совсем, меня самого пригласили участвовать, и сюда я пришел как раз для выбора репертуара.
-Поразительно, ты, наверное, решил подшутить надо мной?
-Нет, что ты Бувьер, это чистая правда.
-Фантастика, Катрин, ты слышала? Мой друг участвует в этом самом конкурсе! – тут Бувьер тыча пальцем в обложку выбранного журнала, на коей красовалась фотография прошлого победителя, с ссылкой на интервью, необходимого для подогрева общего интереса, искренне удивлялся, подобно ребенку, с восторгом обращаясь к заинтересовавшейся супруге.
-Но как у тебя это получилось?
-В принципе ещё ничего и не получилось, ведь впереди прослушивание, на котором всё может и закончиться, а на него я был приглашен по удачному стечению обстоятельств. Дело в том, что я играл в одном ресторане… - рассказав всё как было, Рут получил в ответ ещё одно приглашение.
-Приходите к нам на ужин, мы будем вам очень рады! – ласково протянула Катрин.
-Я бы с радостью, но сейчас столько дел.
-Ничего, ничего, мы ждем вас в любой день, когда вам будет угодно, так ведь Буви?
-Разумеется. – соглашался несколько сконфуженный настырностью жены, Бувьер, решив сгладить разговор темой, как казалось ему, более интересной для Рута.
-Чуть не забыл, слышал ли ты, что сталось с Лансом?
-Не довелось. – стараясь демонстрировать незаинтересованность, Рут наконец приступил к настоящей цели своего прихода.
-А ведь он скончался… - нервный кашель вырвался из груди Рута, не прекратившего поиск нот.
-И при каких же обстоятельствах?
-Дегра писал мне, что его нашли повешенным в той самой палате. – Руту резко стало дискомфортно продолжать диалог, из приличия он высказал скомканную фразу, не став раскрывать известные ему подробности биографии Ланса: «Жаль, должно быть…».
Потом вмиг нашел нужное ноты и обрывисто попрощавшись, поспешил выйти из лавки, расплатившись на выходе, суммой чуть больше заявленной.
Глава 36
Рут и сам не знал, что конкретно вызвало его поспешный уход, воспоминание ли о малоприятном жизненном этапе или вставшая перед глазами картина бесславной кончины, навевающая мрачные ассоциации. Наверняка повлияли оба этих факта и не желая больше думать о них, Рут стал на ходу разглядывать купленные ноты.
Некая элегия под третьим опусом, в авторстве малоизвестного композитора, предназначалась для второго этапа конкурса, где каждый из участников должен был играть фортепианное произведение на свой выбор, кстати сказать на первом этапе все должны были играть одно и тоже произведение, предоставляемое организаторами, на третьем, как вы понимаете, пианист играл вещь собственного сочинения, а в финале необходимо было продемонстрировать мастерство игры с оркестром.
Так вот элегия, написанная в минорной тональности, показалась сперва Руту неказистой и до невозможного унылой, в какой-то момент он даже хотел выбросить её в первый попавшийся мусорник, но из-за уважения к Учителю, попытался детальнее рассмотреть эту странную вещь.
Вернувшись домой, он нехотя сел за рояль с целью сыграть её, предоставляя шанс раскрыться элегии с новой стороны. Начало, своей неравномерностью и угловатостью, по-прежнему вызывало отторжение, композиция разрозненна, исковеркана и при этом ещё так горестна, что продолжать совсем не хотелось: «С чего вообще учитель сделал такой вздорный выбор? Мне думалось взять нечто мощное, героическое, нечто сшибающее с ног, а единственное на что годиться эта нелепость, так только вызвать жалость у малоискушенной публики. Жюри, как мне кажется, не то что не примет, оно засмеёт эту хилую вещь».
Несмотря на отрицательную свою оценку, он всё же заметил в произведении сложную эмоцию, заставившую вопреки всем перечисленным недостаткам, продолжить ознакомление. Почти дойдя до середины, он постепенно стал рассчувствовать замысел. Первая тема, вначале показавшаяся ему слабой и нудной, преображалась в нечто совершенно неописуемое, неподдающееся какой-либо эмоциональной оценке. Он вдруг несмело отпрянул от рояля. Вы спросите, что зародило в нем эту несмелость, ответ довольно краток, несмелость зародило осознание, что безызвестный композитор, чьё произведение Рут еле нашел на полке, да и то оно оказалось единственным, видимо по причине малого тиража, так вот этот безызвестный композитор, написал своё робкое произведение, как показалось Руту в это мгновение, именно о нем самом. Вся жизнь его была заложена в этих немногочисленных страничках, в коих подобно зеркалу он видел свое отражение.
Не веря ушам своим, он снова и снова играл элегию, каждый раз замечая в ней новые смыслы и композиционные приемы, осознав в итоге, на сколько тонко чувствующий Учитель был точен в своей рекомендации. Элегия так сильно резонировала с его мироощущением, что при поверхностном рассмотрении смутила подслеповатое самолюбие, в обыденности игнорирующее весь эмоциональный спектр прошлого, но теперь после должного изучения, спровоцированного рассудком, Рут был уверен, что если ему удастся всё-таки принять участие в конкурсе, и пройти во второй этап, он обязательно сыграет это произведение, полноценно раскрывающее всю подноготную его нелёгкой жизни, и сыграет он, не ища сожаления слушателя, с честью и гордостью, понесёт его как знамя своих страданий и счастливых моментов, способное при должной самоотдаче отозваться в сердцах целительным соответствием.
Долго просидел рут над элегией и вчитывался бы ещё дольше, если не пришедший Учитель, специально раньше освободившийся от школьных забот, дабы услышать мнения Рута о своей рекомендации и поучаствовать по мере возможностей в его подготовке. Мистер Клавьерс застал Рута увлеченным игрой. Бесшумно встав на проходе, он хотел послушать немного и попытаться по манере игры ученика своего определить его мнение.
С первых нот учитель понял, что не прогадал. Фантастическое совпадение характеров произведения и пианиста, не могло остаться без внимания чуткого слуха. И только в этот момент он решил дать знать о своем приходе, тихонько кашлянув. Рут не чуть не испугавшись, обернулся к нему и проговорил:
-Учитель, вы уже вернулись, как-то рано сегодня.
-Да, решил сегодня освободиться пораньше… - ответил, радостно улыбаясь мистер Клавьерс, тихо подошедший к роялю.
-…ну и как? – спросил он, кивая в сторону нотной тетради.
-Знаете ли, странное дело, вначале мне почудилось, будто вещь эта бедна по своему художественному насыщению и я даже, не в обиду вам будет сказано, из-за вспыльчивости своей, думал расстаться с ней прямо на улице…
-Постой, ты что купил её не глядя?
-Так вышло.
-Прошу продолжай.
-Нечто остановило меня от реализации экспрессивного поступка, навеянного чередой поспешных выводов и в итоге изучив произведение чуть глубже, мне оно показалось… - тут Рут остановился, подыскивая правильный термин.
-Быть может родным? – подсказывал Учитель.
-Да, именно - родным, и право мне не ясно, от чего я не знал о нем ранее, от куда вы узнали об этом сокровище, сокрытом от глаз большинства? – мистер Клавьерс, от вопроса этого, расплылся в улыбке ещё более мягкой, чем прежде и щёки его зардели от нахлынувших воспоминаний.
-С этой элегией связанна целая история и если ты дослушаешь её до конца, то тебе может показаться, что я исключительно из ностальгических и сентиментальных чувств своих порекомендовал тебе данное произведение, но сразу уверю тебя - это не так. Безусловно некоторая доля ностальгии, выказывание упущенного уважения, имеется в моих намерениях, дальше ты поймешь почему, но в первую очередь, я думал о твоем характере, когда мне пришла эта идея, кстати говоря той же ночью, что ты объявил мне о своем желании. Так вот, начну, пожалуй, с факта, вполне возможно тебе не известного, знаешь ли ты, что учитель твой принимал участие в самом первом конкурсе пианистов? – факт этот явно удивил Рута и он отвечал так.
-К своему стыду я действительно не знал этого.
-Что ты, в этом нет ничего постыдного, я всего лишь хотел удивить тебя, ведь тогда, боюсь даже произнести цифру, так давно это было, тогда конкурс не имел такого статуса, он начинался как локальное мероприятие, ну да ни суть. Лет мне было примерно столько же сколько тебе сейчас и мой старший наставник, царствия ему небесного, к слову благодаря которому я и попал в претенденты, вообще я стольким ему обязан, опять я отрываюсь от темы. Ладно, это произведение, что я тебе предложил, он написал для меня, чтобы я сыграл его на конкурсе…
-Неужели вы отказали ему?
-Ты правильно догадался, я ему отказал, и мы сильны поссорились, не разговаривали целый год, но я был юн и дерзок, и видел репертуар свой совсем иначе.
-Честно признаться, вначале у меня были те же мысли, я планировал играть нечто более экспрессивное. – глаз учителя сверкнул почти незаметным бликом умиления.
-В этом мы похожи, выслушай дальше, самое главное в том, что в итоге я не выиграл конкурса, скажу даже больше, я вылетел во втором этапе. Не послушав наставника, я избрал вещь, как ты выразился, более экспрессивную, она тогда была довольно популярна и кажется сыграл я её не самым худшим образом, но вылетел, и знаешь почему?
-Почему же?
-Жюри не нашли тогда в игре моей должной самобытности, они назвали талант мой серым, а меня самого бесперспективным пианистом. И что ты думаешь, подобный отзыв послужил для меня сильным толчком и в том числе благодаря ему, конечно не без участия трудолюбия и усердия, я добился всего что имею. Впоследствии, когда я умерил пыл, признал ошибку, мы с наставником помирились и долго еще я изучал это произведение, обнаружив в нем много близких мне черт. Признаюсь честно, я пытался всерьёз взяться за включение его в свой постоянный репертуар, но никак не выходило у меня справиться с бурей эмоций, в данном случае, действительно мешающих игре. Возвращаясь к начальной теме, естественно мне хочется, чтобы мир узнал о таланте моего покойного наставника, но ты должен понимать, что без нужных рук это невыполнимо, и конечно я ни за что на свете не стал бы советовать тебе это произведение, не подходи оно тебе.
-Учитель вы зря так много уделяете внимания, совершенно здесь не уместным оправданиям, я хочу сказать, что благодарен вам за всё, что вы сделали для меня, а сделали вы просто непомерно много и мне будет большой честью играть это произведение на предстоящем конкурсе, ежели правда удастся попасть на него.
-А у тебя есть сомнения?
-Не знаю на счет сомнений, возможно несколько давит значимость события, да к тому же всё так сумбурно началось.
-Тебя же лично пригласили к участию, причем не зная ничего о тебе – основываясь лишь на твоих навыках, пойми, это дорогого стоит.
-Должно быть так, но ведь это не отменяет возлагающейся на меня ответственности, а лишь множит её.
-Я бы посоветовал тебе расстаться с лишней нервозностью, ведь если она наличествует в избытке, то приобретает разрушительный эффект. Забудь о чужом мнении, чьих-то надеждах, это всё пустые слова в реальности не имеющие значения. Сконцентрируйся на своей цели, а она у тебя безусловно благородная, и на занятии всей твоей жизни, что порой даёт беспрецедентные плоды, тогда путь станет легче.
-Вы правы…
-Само собой! – иронизировал повеселевший Учитель, потрепав Рута по плечу.
В продолжении часа Рут играл для Учителя элегию, запавшую в душу молодого пианиста, и каждый раз мистер Клавьерс замечал в определенном моменте произведения неуверенность своего ученика, стараясь вначале не концентрировать внимания, он не мог не сказать об этом после не раз повторившейся небрежности:
-Постой Рут, неужели ты не слышишь здесь своей неуверенности?
-Вы так думаете?
-Ну вот тут, например, совершенно другие акценты. – отвечал Учитель, указывая мизинцем на нужный фрагмент. Рут пробовал изменить подход и у него не выходило.
-Знаешь, что, попробуй сыграть здесь с воспоминанием о возлюбленной, ведь помниться мне, автор этого произведения позиционировал данную тему как тему возвеличивания любви. – у Рута снова не получалось достичь нужно оттенка и Учитель теперь начал догадываться в чем дело.
-Рут, скажи, быть может ты хочешь поделиться чем-то со мной?
-Нет, кажется всё в порядке. С чего вы решили?
-Лучше тебе не утаивать от меня тревоги иначе вся работа пойдет насмарку! –с поучительной угрозой произнес мистер Клавьерс.
-Мне так неловко делиться своим переживанием… -Учитель в ответ на эту глупость, нахмурил седые брови и взглянул Руту прямо в глаза.
-Ладно, вы помните вчерашний наш разговор?
-Так…
-Мне не даёт покоя тема… нет, я право не могу.
-Да это уже оскорбительно в коне-то концов!
-Мне странно, что Веви не рассказала о своем брате.
-И что же, она обязана по-твоему?
-Так ведь дело всё в том, что у нас зашел диалог на эту тему, я оповестил её о своем участии и в ответ получил странную реакцию, итогом которой, как выяснилось только после нашего с вами диалога, стало утаивание наличия брата, являющегося как вы говорите, моим прямым конкурентом.
-Я понимаю, твою тревогу, тебе кажется… скажем так, что Веви поверхностна…
-Нет, нет, что вы, я даже помыслить о таком не могу! – резко отрицал Рут, на что Учитель понимающе повел головой.
-Позволь спросить, как давно вы знакомы?
-Как бы странно это не прозвучало… всего несколько дней, но я ведь ощутил нечто, как бы правильно выразиться… некую уникальную эмоцию, я всё понял по первому её взгляду и в день знакомства мы столько всего успели обсудить, нам было, о чем говорить, понимаете?
-Прекрасно.
-Какое-то поразительное совпадение интересов и мне казалось, что она понимает меня, но никак я не могу сопоставить это с тем утаением, и действительно, данный факт тревожит меня начиная со вчерашней ночи.
-Мне думается, тебе не стоит так сильно заострять внимание на столь малозначительных нюансах. Вы знакомы всего несколько дней, она не стала сразу рассказывать, ведь для нее это тоже своего рода стресс, верно? Ну растерялась, не смогла найти нужных слов, с кем не бывает, а если уж ты имеешь серьёзные намерения и для тебя это важно, так задай ей вопрос при следующей встрече, не вижу в этом никакой проблемы.
-И вы думаете, такой вопрос тактичен с моей стороны, не странен, не назойлив?
-Ей богу мне так не кажется! Ты же в любом случае услышишь на прослушивании знакомую фамилию и встретишься с её братом рано или поздно, значит это имеет к тебе прямое касательство, следовательно, в вопросе этом нет назойливости.
-Но как мне подступиться?
-Скажи так: «Мне стало известно от моего хорошего друга, что ваш брат тоже принимает участие в конкурсе, о котором я вам рассказывал не так давно…» Можешь даже назвать мою фамилию, она наверняка хорошо ей известна.
Глава 37
Сегодня Рут, дабы приступить к серьёзной подготовке, намеревался в последний раз выступить в ресторане, во всяком случае до участия в конкурсе, ведь он не исключал вероятности, что после него ему придется вернуться на эту должность. Так же, после сработавших убеждений Учителя, Рут хотел разъяснить недопонимание с Веви, что уже по скоро сложившейся традиции должна была прийти на его выступление.
Публики в этот раз было больше чем обычно, видимо Рут приобретал всё большую популярность, вполне возможно по причине просочившегося слуха, о участии таинственного пианиста во всемирном конкурсе. Предприимчивый хозяин ресторана не преминул воспользоваться данным обстоятельством и выставил в зале больше столов, в связи с количеством коих, Рут далеко не сразу заметил свою возлюбленную, затесавшуюся среди нарядных плеч, что заставило его немного понервничать. Тем не менее выступление прошло безукоризненно, публика осталась довольна как никогда и Рут встретившийся наконец с Веви вздохнул полной грудью.
В этот раз они решили провести свой вечер в заведении, по понятным причинам, не оставшись в том где играл Рут, а избрав менее людное, где его не побеспокоят. Выбор пал на небольшой и тихий ресторан, не пользующийся особым спросом, но с вполне приемлемой кухней. Заняв нужный столик, они сделали заказ и в ожидании его разговорились:
-Мне так понравилось твое выступление сегодня, единственное только смущало, заметил ли ты, что посетителей изрядно прибавилось?
-Не то слово, вначале не найдя тебя среди них я даже запережевал.
-Все столики рядом были заняты… - только сейчас до Веви дошла суть его фразы и настроение её несколько изменилось.
-… а если бы я не пришла, чтобы ты тогда делал? – странный вопрос этот, не то кокетливый, не то угрожающий, смутил Рута и он отвечал так:
-Даже не знаю, запереживал бы ещё больше, наверное… - произнес Рут ухмыльнувшись своему же ответу.
-… написал бы скорее всего в этот же день. – Веви промолчала, бросив тоскливый взгляд в сторону.
-Ты ожидала другого ответа?
-Мне казалось, ты бросился бы разыскивать меня, не оставив без внимания ни один темный уголок в моем доме, ладно, шучу конечно…
-Да ведь ты же не представила меня, это было бы как минимум странно – посторонний мужчина ворвался в некий дом, ища юную девушку невесть по каким причинам, да еще посреди ночи.
-Не знаю, мне даже и в голову не приходило, а тебе это так нужно?
-Да нет же, я просто ответил странностью на странный вопрос.
-В моей семье право нет ничего интересного, уверяю тебя ты не обретешь ничего с этим скучным знакомством, разве что, только навязчивые проповеди и бесконечно унылые разговоры.
-Честно признаюсь, мне уже кое-что известно…
-И что же?
-Про брата…
-Про брата… и что же ты об этом думаешь?
-Ничего не думаю, странно лишь то, что ты скрыла от меня… вчера, в авто.
-В этом то, как раз нет ничего не обычного, мне показалось нетипичной, скажем так, неожиданно образовавшаяся конкуренция, и я решила не рассказывать о ней до правильного момента. Я видела, что тебе было важно то, о чем ты рассказывал и собравшись с мыслями не нашла лучшего решения, кроме как проявить сочувствие. – аргумент показался Руту настолько убедительным, что не оставил возражений.
-А что касается брата, у нас с ним сейчас не самые лучшие отношения, можно сказать мы разошлись во взглядах на жизнь, поэтому мне не хочется вас знакомить, но если хочешь…
-Нет, что ты, я совершенно в этом не нуждаюсь, если тебе так комфортнее, пусть так и остается, правда, нам предстоит увидеться так или иначе, до предварительных прослушиваний остается не так много времени…
-Ты считаешь меня чудачкой, так ведь? А мне кажется нет ничего дурного в том, что мне понравился человек из той сферы, в которую я была всю жизнь погружена. Да, у вас с ним пересеклись цели, но причем же здесь я, разве я виновата?
Рут всё осознал, понял весь трепет её переживаний и сделал то, что должен был – мягко завершил напряженную тему настоящего диалога, сменив её более приятной и отдохновенной.
Глава 38
В продолжении месяца, Рут, наконец оставивший должность в ресторане, занимался усердной подготовкой. Он сконцентрировано изучал произведения для прослушивания и первого этапа, высланные каждому участнику в одно время, примерно через пару дней после выше изложенного диалога, благодаря этому сокращался фактор удачи, все находились в равных условиях, требуемых для достижения более объективной оценки профессиональных качеств. Так же Рут, уделял массу времени элегии, порекомендованной Учителем, кстати по мере сил контролирующим подготовку своего лучшего ученика. Рут окончательно сжился с этим произведением обстоятельно ознакомившись со всеми его тонкостями и нюансами.
Само собой, он оттачивал мастерство игры своего собственного произведения, написанного под вдохновением навеянным образом возлюбленной, ну и конечно не оставлял без внимания финальный фортепианный концерт, приобретенный в книжной лавке вместе с элегией, правда не скроем, что к нему Рут относился не без пренебрежения, свойственного делам далёким и кажущимся почти несбыточными. Свободное от подготовки время, Рут проводил вместе с Веви, они всё больше сближались, радуясь каждому совместному моменту.
В таком темпе месяц пролетел для Рута незаметно. Настал долгожданный день отборочного прослушивания, проходившего в стенах местной филармонии. Учитель, не способный сопровождать Рута, по причине неотложных дел, не мог при этом отпустить его без бодрящего наставления:
-Мой мальчик, наконец-то пришел этот день, которого мы с тобой ждали и к которому готовились не покладая рук! День, безусловно важный, быть может даже самый важный, по истечению которого определиться участие твое в конкурсе. Но не смотря на всю его важность, мне бы хотелось, чтобы ты не давал сегодня воли лишним переживаниям. Сфокусируйся на своем деле и не обращай внимания на всё прочее. Если у тебя выйдет правильно настроиться, то итог обязательно будет положительным. Я знаю, что к настоящему моменту ты полностью готов и мне хочется, чтобы ты перенял мою уверенность, и она помогла тебе в исполнении задуманного.
-Я сделаю всё, что от меня зависит.
-Именно… постой, я чуть не забыл. – мистер Клавьерс растерянно обернулся взял со стола приготовленную папку и протянул её Руту.
-Здесь документы, что понадобятся тебе при регистрации, а теперь кажется всё, отправляйся и пусть удастся наши начинания.
В филармонии в этот знаменательный день собралась самая разношерстная публика, как ни странно объединённая общими надеждами. Среди сотен пианистов прибывших со всех уголков мира, испытать свои силы в грандиозном соревновании, были люди разного склада, начиная совсем юными вундеркиндами и заканчивая повидавшими жизнь мастерами.
Во время ожидания очереди на регистрацию, с Рутом заговорила скучающая девушка в белом клетчатом берете, бесцельно блуждавшая по просторному фойе. Робко коснувшись указательным пальцем плеча Рута, она начала диалог с явной враждебностью:
-Неужто вы питаете надежду пройти это прослушивание? – Рут сконфузился, но не растерялся.
-Должно быть, как и все здесь присутствующие.
-Не хочу вас огорчать, но вряд ли вам это удастся.
-От чего же?
-Если знать сколько человек пройдет в первый этап и примерно предположить количество желающих, собравшихся в этом зале, то можно с уверенностью сказать, что вероятность вашей удачи равняется пяти процентам, как вы понимаете это ничтожно мало.
-Так ведь процент этот применим к каждому участнику, верно?
-Допустим.
-Значит математически все находятся в равных условиях, соответственно всё будет зависеть от навыков, коими обладает претендент.
-И вы уверенны в своих?
-Как вам сказать, нельзя быть всегда однозначно уверенным в чем-либо, но некая уверенность всё же присутствует.
-Вы так высокомерны.
-Ничуть.
-Да известно ли вам хотя бы, что у семьи моей столько ресурсов, что им подвластно купить всю эту контору, с каждым, поголовно, членом жюри!
-Насколько мне известно конкурс пианистов обладает серьёзным, неподкупным статусом и вряд ли бы вам удалось, как вы выразились «купить», но предположим вы обладаете такой возможностью, интересно почему же до сих пор не купили?
-Скромности как видно вам не занимать.
-Думаю к вам это относиться не меньше, позвольте спросить, а вы откуда будете?
-Не ваше дело. Всё, оставьте меня и забудьте о нашей встрече. – Рут не стал возражать странной девушке в белом берете, безропотно выполнив её просьбу.
Через десять минут пришла его очередь. У регистрационной стойки Рута попросили предоставить необходимые документы, что он и сделал. За стойкой по мимо работника кропотливо проверяющего всю документацию, сидел ещё один по виду крайне занятой человек, занимающийся подписью приглашений, предназначенных для знатных особ. Отвлекшись не на долго от своего занятия, он заметил Рута, ожидающего проверки. Лицо занятого человека просияло, и он расплылся в приветственной улыбке:
-Ах, мистер Армут… - крикнул он, выходя из-за стола и приближаясь к Руту.
-…доброго вам дня, как поживает мистер Клавьерс?
-Простите, мы разве знакомы?
-Не знаю, как я вам, но вы мне прекрасно знакомы, как можно было не заметить такого талантливого племянника, одного из лучших пианистов прошедшего века. Позвольте представиться, мое имя Гордон Блюфри, ну да расскажите же, как вам наш скромный городишко? – естественно Рута смутило это внезапное обращение и вначале он растерянно уставился на мистера Блюфри, что по жизни не был также робок, продолжив обаянием своей коммуникабельности налаживать сумбурность спонтанной встречи.
-Конечно, вас вряд ли удивят запыленные виды наших неприметных улочек, но поговаривают, что в нашем городе один из самых лучших концертных залов, есть несколько сносных театров, уверен вы уже успели с ними ознакомиться, так же вполне приличные рестораны, кстати о ресторанах, ваша игра в «Чиббо» просто выше всяких похвал, мы с супругой совершенно случайно попали на выступление, скажу прямо вы меня сразу поразили. Признайтесь мистер Армут, вы наверняка, уже догадались, что ваш покорный слуга принял не малое участие в приглашении вас в обитель всех пианистов мира, и я уверяю, он безмерно рад, что вы откликнулись.
-Благодарю…
-Что вы, это не стоит благодарностей, наоборот это мы должны благодарить вас и благодарим! Хорошо, спасибо что уделили мне минуту времени, а теперь я вынужден кланяться, впереди масса работы. Мёрфи, не спи - замёрзнешь. – так Гордон Блюфри обратился к своему подчиненному, действительно несколько сонному человеку и поспешил удалиться.
Мёрфи выдал обратно документы Рута и прибавил:
-Мистер Армут, вы занесены в базу участников, вот на этом талоне значиться время, когда вам необходимо будет проходить прослушивание, а пока вы можете быть свободны.
Мистер Блюфри оставил после своего ухода скоп противоречивых эмоций на душе Рута, включающий в себя с одной стороны удивление - с какой стати его назвали племянником мистера Клавьерса, когда в действительности он им не является, а с другой приходившее понимание необходимости данного факта, дающего возможность сыну челяди участвовать в обыденности не доступном ему мероприятии, предназначенном исключительно для лиц высшего круга. Сначала пришло возмущение и Рут даже хотел потратить освободившиеся пару часов на разъяснения с Учителем, но довольно скоро порыв этот угас и Рут в расшатанном состоянии духа опустился на сиденье для посетителей, решив остаться и послушать игру претендентов.
Уникальная акустика филармонии позволяла услышать не желавшему уходить из фойе Руту, игру, доносившуюся с камерного зала, и этому не мешали посторонние шумы. Рут постепенно забывал о насущных проблемах, растворяясь во слухе. Большинство пианистов звучали схожим образом, хотя наверняка каждый из них старался выделится, но лишь немногим это удавалось. По истечению получаса он приметил одно неординарное исполнение, что звучало несколько тревожно, отрывисто, зато при этом трепетно и чутко. Рут не предполагал, как понравиться эта игра жюри, но он точно слышал в ней неординарность. Через время произведение завершилось и из коридоров стали доноситься всхлипывания и тихий плач.
В фойе показалась заплаканная девушка в белом берете, вытиравшая покрасневшие веки бирюзовым платком. Заметив раскисшего Рута, она села рядом и так к нему обращалась:
-А вы, наверное, и рады! – произнесла она глухо сморкаясь.
-Чему?
-Моему провалу конечно.
-Так это вы сейчас играли?
-Только прошу, не злорадствуйте, мне и без того тошно.
-А мне не показалась ваша игра провальной.
-Да я ведь сбилась и совсем была не в себе…
-Не знаю, во всяком случае вы выделялись на фоне остальных.
-Правда?
-А смысл мне врать…
-Тогда спасибо, мне действительно приятно это слышать. А вы оказывается добрый человек, не сердитесь пожалуйста, за моё хамство, просто так у меня выражается переживание. Да, я действительно переволновалась, жюри ещё такие холодные, хотя вполне возможно для их профессии необходима сдержанность. Ладно, мне пора, может ещё увидимся. – Рут безэмоционально кивнул в ответ, продолжая вслушиваться в фортепианное эхо.
Из раза в раз звучала одна и та же мелодия, однотипные манеры игры её, нескончаемо сменяли друг друга. Рут перестал различать границы произведения, всё больше растворяясь в плоских гармониях, словно удалявшихся от него и при этом обретавших уникальную проницательность, свойственную любому звуку, что слышит засыпающий. Как вдруг дрёма рассеялась ещё одной неординарной манерой, только теперь отличительными чертами её не были отрывистость и трепет, здесь ясно прослеживалась стройность, гибкость и блеск. В воздухе забрезжил звук клинка, доставаемого из ножен, что сиянием своего зеркального лезвия, ослеплял злопыхателей. Невероятная слаженность и техническое совершенство отличали данный способ игры от остальных. Рут встрепенулся от такой исполнительской мощи, сразу, без всяких сомнений предсказывая положительную оценку жюри, и классифицируя пианиста, играющего подобным образом, как в первую очередь невероятного мастера, навыкам которого незазорно позавидовать, а потом уже как серьёзнейшего конкурента. Произведение звучало безукоризненно на всём своем протяжении и завершилось так же ярко, как и начиналось.
Настороженное внимание Рута долго еще не было удовлетворено лицезрением только что игравшего пианиста, хотя вполне возможно, время, томимое ожиданием, для него текло дольше. В итоге как показалось Руту, ему всё же удалось заметить нужную персону – светловолосый молодой человек, одетый в костюм чья цена могла заставить приоткрыться множество удивленных уст, появился в фойе грациозно поправляя запонки, на ходу перекинулся несколькими словами, прощаясь со знакомыми, и благополучно вышел из филармонии, не оставив сомнений у Рута, уверенностью походки и не сходящей с лица весёлостью, в своей персонификации. Визуальный облик юноши совпадал с его игрой и образом, пришедшим на ум Руту, он чувствовал это совпадение сопоставляя в памяти звучную мелодию со славным портретом: «Да, наверняка он нацелен на победу, это стремление заметно в каждом его движении. От куда в человеке берется такая непоколебимая уверенность? Хоть в этом случае она вполне оправдана, но всё же». Уклончивыми размышлениями Рут скрывал желание возыметь подобный навык, никак ему не дававшийся.
Сверившись с часами, он понял, что вскоре настанет его черед, в это мгновение в нем зародилось колкое волнение, не дающее в покое провести оставшееся время. Он четко ощущал очертания этого волнения – чувства крайне неудобного, и желая немедленно расстаться с ним, Рут метафорически вытряхнул его несколько раз ударив ладонями по щекам.
Перед входом в камерный зал он старался держать себя в руках, ступив за порог пред ним предстало темное помещение, где из источников освещения были только две напольных лампы, освещающие рояль, напротив которого за несколькими столами сидело восемь человек – членов жюри, людей, не станем скрывать, во всяком случае в этот момент, лишенных всякого сочувствия. После нескольких технических вопросов, Рут сел за рояль. Теперь от прежнего волнения не осталось и следа, Рут был на своем месте, где он чувствовал себя комфортно, здесь всё отошло на второй план, как бы потеряло всякое значение, всё, кроме приготовленной композиции. Он играл, не отрывая глаз от клавиш, сживаясь с родным инструментом, почти единственным смыслом, что держал его в знойных стенах странного соревнования, ещё была девушка, которой он всего лишь хотел соответствовать.
Рут и сам не заметил, как произведение подошло к концу. Очнувшись от музыкальных размышлений, он встал из-за рояля и неспешно пошел на выход, не обращая ни на что внимания, словно забыв зачем здесь находится. У порога его остановил выкрик, донесшийся со стороны судейской комиссии:
-Постойте, вы забыли документы… - Рут обернулся на голос. Женщина с газовым платком на шее протягивала ему папку.
Чуть снизив тон, чтоб не было слышно остальным, она спросила:
-Неужто вам безразлична оценка?
-Разве у меня есть возможность заранее узнать её?
-Нет, конечно, нет, но сыграли вы… - женщина замялась, подыскивая корректный эпитет.
-Крайне недурно…
-Благодарю. – явное безразличие Рута озадачило миссис Блюфри, желавшую обнародовать свою причастность к его судьбе.
Через пару часов как Рут вернулся домой, пришел Учитель, только освободившийся от важных дел:
-Как всё прошло, рассказывай, не утаивая ни малейших подробностей. – протараторил мистер Клавьерс, не имея возможности контролировать возбужденный интерес.
-Крайне недурно. – язвительно отвечал Рут
-Если тебя что-то смутило, я готов ответить за всё… то есть на все твои вопросы.
-Просто интересно зачем было скрывать от меня?
-Не знаю, ей богу не знаю, я сдрейфил, мне казалось… тебя это оскорбит, и ты бросишь затею, пойми, мне так хотелось видеть тебя на конкурсе, я не мог рисковать! – взволнованно отвечал Учитель.
-Меня не чуть не оскорбил статус вашего племянника, я прекрасно знаком с несправедливостью этого мира, где достойного лишают возможности проявить себя лишь из-за неподходящего происхождения. Оскорбляет необходимость данного факта ровно столько же, сколько может оскорбить ливень, начавшийся в самый не подходящий час или любое другое неудобное явление, что мы не в силах предотвратить. Но утаить от меня, точно было поступком не самым разумным.
-Я безусловно прошу прошения, но знай, что делалось это из благих побуждений. – парировал вдруг обретший смелость мистер Клавьерс.
-А я и не сомневался… - наступила пауза, пыл собеседников остывал. Первым сдался Учитель.
-Может всё-таки расскажешь поподробнее, мне ужасно интересно как прошло. – Рут умилился искренности и нежности с которой была произнесена последняя фраза и окончательно растаяв, выпалил все подробности прослушивания, не забыв ни одной детали.
Глава 39
К десятому по счету всенародному конкурсу пианистов было приковано внимание всех людей неравнодушных к музыке. Для любого города было честью провести конкурс, имевший такую популярность и важность для всего музыкального мира, и в этот раз жребий принес удачу довольно скромному городку, лежащему на берегах небезызвестной реки. Нечего и говорить о выгоде, что сулил тому городу приток туристов, в связи с событием этим, улицы его преображались, обретая небывалую опрятность.
Во всех средствах массовой информации по всему миру пестрили яркие рекламные оповещения, буквально трубившие о наступлении всенародного конкурса, привлекая внимание не только публики заинтересованной, но и далёкой от данного мероприятия. Каждый по обыденности болел за представителя своего региона, больше всего себя с ним ассоциируя, и местное население в этом вопросе не отличалось. Для них среди отобравшихся шестнадцати пианистов, безусловно являющихся лучшими из лучших, были два явных фаворита, один – хорошо известный свету, закончивший с отличием местное музыкальное училище молодой пианист, имевший множество знакомств и фигурирующий в самых изысканных кругах, да к тому же являющийся сыном уважаемого дирижера, скончавшегося немногим ранее, эта душещипательная история, когда отец на смертном одре благословляет сына на победу, только укрепляла его и без того идеальную репутацию и прибавляла лояльности публики. А другой – только недавно набравший локальную популярность, благодаря своей поразительной игре в модном заведении, не менее молодой пианист, имевший статус несколько более загадочный, по той причине, что фамилия его не была так известна.
Переместимся в стены центрального концертного зала, о небывалом качестве коих ходили слухи, и выслушаем вступительную речь ведущего:
-Дамы и господа, мы рады приветствовать вас на этом знаменательном событии для всего музыкального мира, по истечению которого определиться пианист или правильнее будет сказать музыкант, обладающий по истине лучшим набором профессиональных навыков и созидательных качеств. Для новой публики, следует сказать пару слов о регламенте. Всемирный конкурс пианистов продлиться ровно четыре дня, каждый из которых знаменует начало нового этапа конкурса. Сегодня вы сможете лицезреть первый, начальный этап в котором каждый из участников будет соревноваться в игре одного произведения, назначенного единовременно для всех. Сегодня участники постараются продемонстрировать лучшую технику игры, что соответственно и будет определяющим фактором для прохода в следующий этап. Теперь, когда вы ознакомлены с правилами, нам следует представить членов жюри… - ведущий перечисляет важнейшие фамилии, некоторые известные широкому кругу, а некоторые известные в меньшей степени, но при этом внушающие не меньшее доверие.
-… и так, сегодня будет звучать четвертая прелюдия для фортепиано, под сочинительством Латура, первым кто исполнит её для вас будет Коллин Эдель! – под общие аплодисменты на сцене появляется статный, светловолосый юноша, манерами и жестами своими демонстрирующий полное самообладание, грацию и безграничное уважение к своему зрителю.
Без лишней скованности и жеманства, Колл поклонился публике, благодаря за тёплую встречу. За рояль он сел так же непринужденно, одним движением настроив нужную высоту стула и расстегнув пиджак, слегка поддернул его борта. Посадка Колла могла служить примером для многих: прямая осанка, расправленные плечи, приподнятый подбородок, в необходимые моменты произведения, как бы подсказывающий мелодии её продолжение, всё в нем говорило о превосходном воспитании и умении вести себя на публику, в общем он чувствовал себя на своем месте и чувства эти разделяли все присутствующие в зале.
При игре, его ровные пальцы с идеально скругленными, благодаря тщательному уходу, ногтями, что придавали рукам Колла вид девственной или если угодно ангельской изнеженности, мерно передвигались по клавишам, порой демонстрируя поразительную гибкость, а при смене темпа и требуемую скорость. Игра Колла обладала беспрецедентным техническим качеством, ему удавалось соблюсти золотую середину меж бодрствованием и покоем, усладой и страданием, было в ней нечто, если вы конечно простите мне такой эпитет, нечеловеческое, безусловно в самом лучшем значении этого термина, возвышенное и недосягаемое, лишенное обыденных недостатков. Некоторые зрители даже назвали бы эту игру идеальной, настолько она была безошибочна и филигранна.
Закончив произведение, Колл выждал уместную паузу, демонстрируя свою погруженность, тем самым добавляя в выступление элемент артистизма, потом отнял руки от клавиш и с распростёртыми объятиями добродушной улыбки принимал ожидаемые аплодисменты, не раз вернувшись из-за кулис на их непрекращающийся шум.
Никому из оставшихся участников не удалось в этот день повторить такого же успеха, скептически настроенный зритель мог бы предположить, что причиной тому очередность, но я не стану умалять заслуги серьёзнейших навыков Колла. Само собой, мы не будем описывать выступления каждого из следующих претендентов, поверьте на слово в этом нет необходимости, а опишем мы лишь одно, второе по важности для местной публики.
После объявления и достаточно резвых аплодисментов, на сцене никто не появлялся такое количество времени, что рукоплескания начали затихать ещё до появления пианиста. Причина этого казуса в волнении, которое как вы помните сопровождало Рута перед каждым публичным выступлением, причем разница была не столь велика, будь то кабаре или главный в городе концертный зал. Так вот Рут к моменту своего выхода успел сотню раз передумать и пожалеть о своем выборе, в какой-то момент даже намереваясь сбежать если представится такая возможность, хорошо, что это у него не вышло из-за честных работников концертного зала, перекрывших выход по техническим причинам. В итоге, собравшись с мыслями, Рут нашел в себе силы прийти в закулисное помещение, где его не без укора, надо сказать справедливого, встретил взвинченный персонал, отвечающий за организационные и логистические моменты мероприятия и после нескольких не совсем лесных фраз, выпроводил на сцену, под повторное объявление растерявшегося ведущего.
Единственное, что помогло Руту вступить на сцену это полное абстрагирование от всех перечащих внешних факторов. Хоть и повторные аплодисменты звучали не так громко, как впервые, но это ничуть не смутило Рута, не обратившего на них внимания и не делая никаких специальных приготовлений или приветственных поклонов, он сразу сел за рояль, без промедлений начав игру. Некоторые зрители в зале не успевшие перестать аплодировать, после такого скорого начала произведения, сконфузились перед зрителем более внимательным и внутренне, даже испытали стыдливость.
Вид Рута за роялем в этот раз был странен, а менее стеснительный позволил бы себе слово – нелеп. Ссутулившийся человек с явно избыточным количеством волос в своей прическе, был одет в костюм, издалека кажущийся новым, но с первых рядов замечалась его запылённость. Его через чур длинные, худые пальцы, скользили по клавишам рояля, не давая им спуску. В основном голова его, дернувшаяся лишь пару раз в особо острые моменты, была не движима, чего не сказать о губах, вторивших мановению каждой ноты, и общем выражении лица, постоянно меняющемся с опечаленного на резко недовольное или наоборот осчастливленное. Темп был выбран пианистом довольно высокий и порой казалось, что выбор этот был сделан, по причине личного желания пианиста, как можно скорее закончить выступление. Как бы ни старался Рут абстрагироваться, не получалось у него скрыть ощущение враждебности ко всему происходящему или скорее неуместности своего нахождения здесь. Он чувствовал чуждость своего присутствия на сцене в особенности перед таким количеством зрителей, моментами забывая о мотивах его сюда приведших. Итогом всей этой фантасмагории переживаний стало снизившееся техническое качество игры, объективно проигрывающее на фоне некоторых претендентов. Но не смотря на снизившееся качество, особо чуткий слушатель мог заметить в игре этой некую силу, словно прорывающуюся сквозь недра израненного существа.
Закончил пианист произведение так же, как и начал – без лишних церемоний. Встав из-за рояля и махнув рукой в сторону зрительного зала, Рут поспешно ушел со сцены. Что означал последний оробелый жест, можно лишь догадываться, возможно таким сокращенным образом, он все-таки отдавал дань собравшейся публике, а может и негодовал на нее же, по какой-то причине.
Не вдаваясь в суть слов, произнесенных персоналом за кулисами, Рут прошел мимо, спросив лишь где он может утолить жажду. Во время поиска нужного помещения, он сталкивается в коридоре с тем самым молодым человеком, которого приметил ещё на прослушивании и так как Рут естественно наблюдал за его сегодняшней игрой, ему было известно, что человек этот, и есть брат его возлюбленной. Колл заметив Рута, обрадовался неожиданной встрече, словно имел к нему вопрос.
-Прошу прощения, так это вы кажется играли только что? – спросил Колл узнав человека с которым столкнулся плечами.
-Да…
-Вы, наверное, ищете где испить воды?
-По мне это так заметно?
-Пойдемте вместе, нам как раз по пути. Не могу знать нуждаетесь ли вы в критике, но позвольте задать вам вопрос.
-Прошу.
-Конечно это не мое дело, но всё же мне странно, что вы так небрежны в вопросе контакта с публикой.
-Что вы имеете в виду?
-Ну вот взять хотя бы банальный приветственный поклон, вы и этим пренебрегли.
-Поклон…
-Да, поклон, это ведь в конце концов устоявшееся правило этикета и вас не должно удивлять мое скромное возмущение.
-Слушайте, если единственное на что вы обращаете внимание при выступлении пианиста, так это на его поклоны и лезущее изо всех щелей обаяние, мне вас очень жаль. – услышав подобное замечание от кого бы то ни было другого, Колл бы немедленно оскорбился, но на слова данного эксцентрика, да именно такое впечатление он составил наблюдая за выступлением Рута, и после разговора с ним, мнение очевидно осталось неизменным, Колл не обратил должного внимания, отвечая чудаку со снисхождением.
-Не поймите меня неправильно, в игре вашей по мимо откровенных недочётов, мне удалось заметить определённый… напор, и правда способный произвести впечатление, но на это действительно тяжело обратить внимание из-за всех этих выходок, в первую очередь бросающихся в глаза воспитанному человеку. Вас конечно можно понять, каждый по-разному старается привлечь к себе внимание, но вам действительно кажется данный способ уместным?
-Как же вы всё-таки ненаблюдательны, хотя вообще-то мне это лестно, вам даже и в голову не пришло, что я просто не воспитан подобно вашему. Блуждая вокруг да около, вы даже сочинили мне стимул, который и в голову мне не приходил…
-Предположения такие безусловно имелись, будьте уверены. – парировал Колл ответной остротой на саркастический выпад чудака.
-Ах, вот как…
-Конечно! А всё-таки выкрутасы ваши для меня слишком уж неряшливы.
-Да что вы прицепились ко мне в конце то концов, не было никаких выкрутасов, я всего на всего переволновался, да, наверное, вышло нелепо, но ей богу я даже не задумывался об этом до вашего вопроса.
-Прошу, не оправдывайтесь. - отвечал Коллин, приняв искренность за иронию.
-И не собирался… - оборвал Рут, желая сейчас же прекратить настоящий диалог.
-А как же вода! – игриво крикнул Колл ему во след.
-Оставьте себе.
Глава 40
Была ли эта встреча действительно случайной или напротив, специально спровоцированной Коллом, заинтересовавшимся неординарной личностью чудаковатого конкурента, каждый решит для себя сам, а пока вы определяетесь с этим непростым вопросом, мы по объективной необходимости сфокусируем внимание на Руте, ушедшем с концертного зала, не дождавшись оглашения результатов первого этапа конкурса.
Наверняка неудобный диалог сыграл далеко не последнюю роль в скором уходе, оставив Руту по прошествии следующие мысли: «Что понадобилось от меня этому несчастному нарциссу, неужели только потешить свое эго, глумливыми вопросами о моем поведении? Воспитание! О каком воспитании он говорит, разве воспитанный человек подходит к незнакомцу с претензиями, да завуалированными оскорблениями, к человеку которого видит в первые и не знает о нем ничего? Разве это поступок воспитанного человека? Если так, то я должно быть действительно ничего не понимаю в человеческих взаимоотношениях. Хотя мне более импонирует мысль, что он просто недалёк, да вдобавок к этому ещё груб и не прозорлив. Наверняка так и есть, не зря ведь Веви с ним в ссоре». - после этих размышлений Рут начал вспоминать о своем выступлении, которое изначально несколько подтёрлось памятью, как особо стрессовый и дискомфортный момент. От всплывающих деталей щеки его краснели: «Почему я не поклонился, сам не знаю. С другой стороны, что в этом такого? Ну да, переволновался, нету у меня опыта выступлений на такую большую публику. Помниться будто волнение атрофировало все соображения о банальных приличиях коммуникации артиста со зрителем, как перечащий фактор, я не владел собой в тот момент. Может и вправду не создан я для сцены, может стоило продолжить сочинять в свое удовольствие, ведь благодаря Учителю у меня для этого были все возможности… Но ведь нет никаких гарантий в таком пространном ремесле, а они были тогда так необходимы…».
Блуждая по пустынным улицам, где на каждом углу весели рекламные банеры и плакаты, оповещающие о наступлении и без того всем хорошо известного конкурса, Рут думал так: «Конкурс, а что конкурс, он как раз-таки гарантии предоставляет, за выигрыш, для которого необходимы вполне конкретные действия, даётся всемирная слава и такой материальный приз, которой обеспечил бы меня на всю оставшуюся жизнь, в том-то вся и разница. Коллин Эдель, имя ещё такое, будто придуманное специально для какого-нибудь спесивца. И зачем он действительно заговорил со мной? Может я и преувеличиваю резко негативную оценку его характера, ведь вообще-то нет ничего специфичного в проявлении интереса по поводу странного поведения артиста, да ещё на таком серьёзном мероприятии. А что тогда послужило причиной? Может ему приглянулся… как же он сказал, пыл кажется. Вроде сказано было искренне, но ведь сопровождалось всё это ещё и скопом неуместных замечаний… Безусловно на этом этапе он лучше сыграл, но, если мне удастся пройти в следующий… следующий, я ведь совсем забыл об оглашении результатов». – на секунду Рут даже поддался тревоге от последней своей мысли, но вспомнив, что фамилии претендентов, прошедших во следующий этап, будут известны всем, кому не лень, успокоился, продолжая меланхоличную прогулку.
Через несколько часов, когда Рут уже давно вернулся домой и дабы отвлечься принялся вырисовывать что-то в блокноте, с концерта вернулся и мистер Клавьерс. По его побледневшему, усталому лицу, можно было предположить, что положительный для Рута прогноз, уже успел сгинуть вместе с разбившимися Учительскими ожиданиями. Застав Рута, беспечно сидящим в кресле, мистер Клавьерс несомненно обрадовался, но в то же время и возмутился:
-Рту, слава богу ты дома! Прошу, ответь мне, от чего ты не дождался результатов вместе со мной? Ты даже не представляешь, как я пережевал, что…
-Что я опять не выдержу? – ответ этот прозвучал особо странно, потому что дан был невзначай, увлеченно рисующим Рутом, высунувшим язык от увлеченности, как иногда делают дети.
-Ну зачем ты так, я имел ввиду, что недооценишь свое выступление.
-Теперь ведь всё в порядке?
-Да, но…
-Мистер Клавьерс, расскажите лучше мне всё поскорее… - перебил Рут, отбросив в сторону блокнот с карандашом, вскочив с кресла и взяв Учителя за плечи, с надеждой глядя ему прямо в глаза.
-… ну же, чего вы молчите? По лицу вашему можно подумать, что дела мои плохи, вы бледны и напуганы. Я всё понял без слов, тогда лучше молчите, мне так будет лучше, забудем, забудем все эти наши мечты. Ничего, с каждым случаются неудачи, начну в таком случае шить шляпы, может хоть в этом мне повезет… - промолвил Рут, перейдя с возбужденного восклицания на сдерживаемые слёзы.
-Брось эти глупые отчаяния, ты естественно прошел, а бледен я от того, что мне не даёт покоя причина, по которой ты сбежал, выражаясь фигурально, с поля битвы.
-Я всё-таки прошел, мистер Клавьерс?! Тогда завтра нужно постараться приложить все усилия, сделать всё возможное чтобы показать лучший результат. Вы же понимаете, что с такой игрой, которую я сегодня показал, положительный исход является невероятной удачей.
-Так я и думал. Ты слишком много от себя требуешь, пойми лишь две вещи: во-первых, игра твоя сегодня была не так плоха, как тебе кажется, в особенности если учитывать малое время на подготовку. Да, конкретно о четвертой прелюдии все узнали в один момент, но мне известно, что многие участники начали готовиться за долго то этого, в разы больше твоего, поверь мне, а во-вторых, у тебя же банально отсутствует опыт выступления на такую большую публику, от сюда, для меня лично не удивительны некоторые недочеты в умении себя показать, сколько этому не учись, а всё ровно, когда стоишь перед многотысячной аудиторией, все выученные манеры словно улетучиваются в одно мгновение, ты теряешься и ничего не остаётся оплошавшему пианисту, кроме как стараться не оплошать в деле более важном, из-за которого он и вышел на многострадальную сцену. А что касается удачи, быть может она и не оставила тебя сегодня, но проявилось это лишь в том, что игра непрошедших восьми претендентов оказалась слабее твоей, а сам ты, по моему личному мнению создан для этого ремесла, Рут, и неминуемо должен был справиться с задачей.
-Мистер Клавьерс, если б вы только знали, как я вам благодарен за всё… - Рути обнял своего Учителя, нечаянно обронив единственную слезу на его плечо.
Глава 41
Какой бы трогательной эта сцена не была, мы вынуждены оставить её и переместиться в хорошо известный нам дом семьи Эделей, дабы поинтересоваться настроениями Коллина. В гостиной, миссис Эдель, Веви и Колл, чокались бокалами наполненными шампанским, празднуя этим символичным жестом добрые события настоящего дня.
-Дорогой мой Колли, как я рада, что всё так хорошо сложилось! – нежно тешилась миссис Эдель, со спокойствием стойкой матери, которой пришлось выдержать не малые невзгоды.
-И я рад Маменька, но в последующих днях ещё так много непредсказуемого, что радость эту, вполне вероятно можно назвать поспешной.
-Ох уж эти состязания, я всегда так нервничаю, за вас… Ведь отец твой по молодости тоже участвовал в подобных, я прекрасно помню радость, приносимую победой и горечь поражением, мне всегда непросто это давалось… О, Фрэнк, как скоро наступит тот день, когда мы снова встретимся? – сокрушалась миссис Эдель.
-Маменька, оставьте эти мрачные мысли, они не принесут облегчения!
-Ты прав, да, ты прав, Колли мне нельзя расклеиваться, никак нельзя. – отвечала миссис Эдель, сморкавшаяся в носовой платок, чтобы обуздать нахлынувшие воспоминания.
Закрепить эффект, Колл решил добавлением в диалог комедийной нотки:
-А вспомните хотя бы того чудака, как бишь его, Армук, кажеться, загадкой остаётся каким образом ему вообще удалось отобраться на конкурс с такими манерами. – после слов этих, Веви тихо чихнула, прикрывшись ладошками.
-Будь здорова, так, о чем это я? Ах, да тот чудак, есть у вас какое-нибудь мнение на его счёт?
-Манеры его действительно показались мне несколько своеобразными, что взять с этих иностранцев…
-Насколько мне известно он не иностранец, Маменька. – робко вклинилась Веви.
-Как это? А от чего мы раньше тогда о нем ничего не слышали?
-Да какая в конце концов разница, иностранец, не иностранец, факт остаётся фактом, поведение его как у шута горохового! Как же я не люблю эту наигранную экспрессивность для привлечения к себе внимания.
-А ведь всё-таки он прошел в следующий этап. – парировала Веви.
-И что с того, это говорит лишь о… Ладно, не станем продолжать нашу сегодняшнюю тенденцию, сводить всё к страстям, давайте лучше ещё выпьем бокальчик Маменька, только без Веви, ей достаточно.
В течении получаса семейный вечер Эделей подошел к концу, воспользовавшись этим удобнейшим моментом, мы с вами рассмотрим планы Колла на второй этап конкурса. Произведение им было избранно довольно любопытное, имевшее сложнейший рисунок и особую технологию игры, доступную далеко не каждому пианисту, тем не менее характер и художественное содержание не обладали должным многообразием эмоционального спектра, повествуя своим нотным шифром о бесконечных сражениях, великих победах и пышных празднествах. Безусловно данный выбор плавно вытекал из более ранних предпочтений Колла, только укрепляясь в связи с последующими самоограничениями, из-за привлекательности подавляемых желаний, нашедших выход в творческом процессе.
Коллин размышлял о своем завтрашнем выступлении, как о триумфе. Перед сном, он примерял наряды, сомневаясь какой из них лучше сочетается с запланированным ранее сценическим образом. Платки, галстуки, кашне и туфли, самых разных цветов и фасонов, разбросанные по всей комнате, пестрили своим неудачным многообразием, всё больше раздражая хозяина, неспособного определиться. После нескольких часов случайным образом, Колл нашел нужное сочетание, любуясь перед зеркалом конечным результатом и проверяя внешний вид свой с каждого угла, который только доступен человеческому зрению. Убедившись в отменности своего выбора, Колл невольно стал репетировать выход на сцену. Как долго следует подходить к инструменту, сколько стоять перед публикой и какой глубины должен быть приветственный поклон, на все эти животрепещущие вопросы были даны самые уместные и изысканные ответы.
Так же Коллу представлялось как он слегка притопнет, по истечению приветственной церемонии, каблучком, дабы продемонстрировать особую важность настоящего выступления, подчеркнуть его резвый характер, способный завоёвывать сердца. Потом Коллин сел за собственный рояль, поставив напольное зеркало, так, чтобы оценить наряд в ещё одной, необходимой ипостаси, и бесшумно заиграл, еле касаясь пальцами клавиш, дабы не разбудить родных домочадцев. Оставшись доволен видом своим за роялем, Колл завершил приготовления и отошел ко сну в предвкушении завтрашнего дня.
Благодаря богатому, не смотря на возраст, опыту выступлений, ведь Колл с раннего возраста участвовал на всяческих юношеских конкурсах, рекомендуемых отцом, ему с лёгкостью удалось воплотить запланированное прошлой ночью в жизнь. Все детали сложились ровно так, как он того хотел, начиная стремительностью выхода после объявления и заканчивая количеством возвращений на нескончаемые аплодисменты. Помимо удавшихся планов, его ожидала приятная неожиданность, коей было присутствие в зале поддавшейся нескончаемым уговорам Лауры, всё-таки решившей удостоить своим визитом уникальное событие, а о большем он и не смел мечтать. Подытоживая можно сказать, что выступление Колла на втором этапе прошло наилучшим образом и казалось ничто не способно было омрачить его настроение, но ситуация такая, как ни странно произошла, давайте же взглянем на нее поподробнее.
Что в действительности способно расстроить пианиста, безукоризненно выступившего и сыгравшего лучшее произведение из своего репертуара, получившее громогласный отклик у собравшегося зрителя, ответ вообще говоря лежит на поверхности, это отклик хоть немного более активный, на игру конкурента или лучше будет сказать идеологического врага. Именно это и произошло на втором этапе конкурса.
На игру Рута Армута, чья фамилия была названа самой последней при оглашении претендентов, прошедших первый этап, что говорило о выступлении его как о далеко не самом впечатляющем, который играл к тому же произведение за авторством крайне мало известного композитора, чьё имя, прочитываемое в либретто, вызывало недоумение среди зрителей, так вот пианист такого порядка, пусть в этот раз ведущий себя менее экспрессивно, но все равно без должной грации, заслужил более пристальное внимание публики, что отражалось в продолжительности аплодисментов и блуждающих по рядам хвалебных отзывах.
Данное обстоятельство конечно не могло не возмутить Колла, думающего о сложившейся ситуации следующим образом: «Быть может зрение моё мне изменяет или слух подводит, но ведь очевидно, что ему аплодируют ничуть не меньше! Да сколько можно, остановитесь люди, чему вы радуетесь, что вы поощряете? Наконец их ликования закончились. Как объяснить всё это? Как может их восхищать ничтожная по форме и хворая по содержанию вещь, на ровне с прекрасной, по истине бессмертной и великой? Либо я перестою понимать современные нравы, либо с обществом происходят тяжелейшие, непоправимые метаморфозы. Искажение идеальных форм, убогие эксперименты над избираемыми образами, поражающими своей вульгарностью, всяческими излишествами и неприкрытым радикализмом, всё это губительно для истинного понимания красоты. Для чего только существует это покалеченное мировосприятие? Ладно, этот вопрос слишком пространен, но как ответить на другой, более приземленный - человек, дикий по своим манерам, что одним лишь чудом прошел во второй этап, так скоро выравнивает свое положение, буквально за несколько минут правит свою полу-гиблую репутацию – просто уму не постижимо. Постой, а если взглянуть на ситуацию с другой стороны, быть может было в том произведении нечто прослушанное мною, может я упустил какой-нибудь подтекст или оттенок, хорошо, наверное, следует ознакомиться с этой безымянной композицией, не беспричинно же она срезонировала со зрителем, да, здесь безусловно требуется тщательное изучение, но я не отступлюсь от мысли, что с данным субъектом однозначно не всё в порядке».
Глава 42
Приметим ещё одно не маловажное обстоятельство, сопутствующее второму этапу конкурса. Среди многочисленной публики в этот день можно было заметить лицо уже знакомое читателю. Доктор Пиль, выделил наконец время в своем загруженном графике, дабы лично узреть событие, что было у всех на устах. Не станем скрывать, человеком он был от искусства далёким, тогда спрашивается, что привело его на музыкальное пиршество?
Среди фамилий претендентов, прошедших первый этап, что лично доктором Пилем были узнаны от доброй супруги, прочитавшей о них в периодическом издании, вообще говоря трудно было не заметить этих фамилий, ведь они пестрили везде, где только можно, так вот среди них, его слух зацепила одна, показавшаяся крайне знакомой. Поинтересовавшись у жены, читающей журнал, о имени прилегавшем к зацепившей фамилии, доктором Пилем было обнаружено поразительное совпадение. Спросив у супруги слышала ли она что-нибудь о Руте Армуте и получив отрицательный ответ, Доктор хорошо запомнил любопытное совпадение, и решил удостовериться, когда прибудет на рабочее место, не изменяет ли ему память. Проверив архивную картотеку своего отделения, он без труда обнаружил амбулаторную карту пациента, проходившего лечение в этой клинике, чьи данные полностью совпадали с услышанными ранее от миссис Пиль.
Хорошенько припомнив все обстоятельства, связанные с данным пациентом, естественно среди менее значительных, местившихся где-то на краешках памяти, Доктором было найдено обстоятельство, связывающее пациента с одной небезызвестной персоной, а именно мистером Клавьерсом, с которым Доктор когда-то давно повздорил или лучше сказать разошелся во мнениях по поводу его экспериментальных начинаний. Чётко вспомнив эмоцию, вызванную раскрытием характера отношений, связывающих Рута Армута и мистера Клавьерса, затем сопоставив все остальные детали, перед доктором Пилем стала складываться вполне конкретная картина.
Досрочно выписанный из психиатрической клиники, исключительно по великодушию Доктора, пациент, несомненно являющийся одним из тех учеников мистера Клавьерса, что обсуждались на ужине семьи Эделей, теперь участвует в конкурсе пианистов, имеющем всемирное значение, да к тому же не просто участвует, а ещё умудряется проходить этапы. Эту картину от статуса сенсации отделяло лишь пока неизвестное для доктора происхождение упомянутого пациента, ведь он помнил из дискуссии, на то время безусловно вызывавшей неподдельный интерес света, что в учениках мистера Клавьерса числились дети не только низшего происхождение, но и достойного. Для того чтобы выяснить происхождение Рута Армута, необходимо расспросить всех знакомых, известна ли им такая фамилия и если выясниться, что она не коим образом не фигурировала в светских кругах – что означало низший её статус, то вся эта ситуация безусловно возмутит общественность.
Будучи человеком падким на интриги и в достаточной мере тщеславным, доктор Пиль, решил подробнее ознакомиться со своим случайным наблюдением. И в первую очередь ему необходимо было окончательно удостовериться в личности пианиста Рута Армута. Хоть фамилии претендентов и печатались где только возможно, всё-таки более подробной информации о них не давалось, именно за этой информацией доктор Пиль и отправился на второй этап конкурса, предварительно выторговав по знакомству дефицитный билет.
Дождавшись наконец нужной фамилии, Доктору действительно приходилось именно дожидаться, потому, что он не чувствовал себя комфортно в людных местах, да к тому же был хладен к фортепианной музыке, так вот дождавшись фамилии из уст ведущего, Доктор весь сгорал от нетерпения увидеть искомого пианиста, и о чудо, на сцене предстал тот человек, о котором он и думал, тот самый человек, что лежал в тридцать восьмой палате и принимал те же медикаменты, что принимают все лечащиеся в отделении доктора Пиля. Это был тот самый Рут Армут – великий ученик мистера Клавьерса.
Совершенно не обращая внимания на музыку воспроизводимую, любопытным персонажем, ведь как мы уже сказали доктор Пиль не был особым её почитателем, он, однозначно удостоверившись в личности Рута, уже начал фантазировать кому первому высказать свое пикантное предположение. Не ясно, для острой ли символичности или быть может по причине специфичных взглядов и серьёзных возможностей мистера Герберта Вингса, но факт остается фактом, доктор Пиль обращается именно к нему. И что бы вы думали, история, представленная в таких ярких подробностях, давно успевших забыться мистером Вингсом, зародила в нем неподдельный интерес. По строгой консервативности своих взглядов, он не мог позволить, чтобы в его родном городе, которому выпала возможность принимать столь престижный конкурс, творился произвол и нарушались все мыслимые и немыслимые устои – чтобы в официальном, важнейшем, по сути своей культурном мероприятии, участвовал представитель низшего сословия. Такая ситуация была для мистера Вингса недопустимой и он, по просьбе доктора Пиля стал наводить нужные справки. В тот же час на его столе лежало досье на Рута Армута, с информацией о его происхождении вплоть до пятого колена, из которой выяснилось с должной достоверностью, что Рут является представителем самого что ни наесть нижайшего сословия и соответственно данному факту, его участие в конкурсе является недопустимым по всем общественным нормам.
В тот же день эта новость была донесена до организаторов конкурса, а уже от них случайным образом, как это обычно бывает, просочилась в средства массовой информации. Новость мгновенно распространилась, вызвав в культурном обществе беспрецедентный скандал. Правда реакция была не столь однозначной, общество разделилось на два лагеря, каждый из которых имел особый взгляд и аргументацию. Первый, был возмущен, оскорблен и крайне недоволен допущением организаторами конкурса, такой оплошности, аргументируя свою точку зрения непоколебимыми социальными устоями и объективной профнепригодностью полукриминального элемента, невесть каким способом пробравшегося на светское мероприятие, ссылаясь не первый этап, в котором тот сыграл паршивейшим образом, после чего всем сразу было ясно, что данный тип не мог принадлежать к достойному сословию. А второй лагерь, не был так возмущен участием Рута в конкурсе, ссылаясь на его интересную и вполне конкурентную игру во втором этапе, что легитимизировало его профессионализм и тонкий вкус, соответственно совершенно не протестовал, а лишь поддерживал скандального пианиста, закрывая глаза на изначальную нечестность регистрации Рута в конкурсе, с поддельным документом, которым тот по определению не мог обладать.
Организаторы конкурса казалось должны были отреагировать на давление со стороны Герберта Вингса, и образовавшуюся вдобавок массовую заинтересованность, но на собравшемся совете было принято взвешенное решение не коим образом не отвечать на пустые провокации, целью которых, как представлялось организаторам, было опорочить статус всемирного конкурса. Немаловажными факторами в принятии такого нетипичного решения стало подспудное желание умело подогреть общественный резонанс, ведь высказывать свою точку зрения организаторов ничто не обязывало, а игнорирование, как известно, лучший провокатор интриг, и конечно недостаточность оснований для дисквалификации участника, честно прошедшего все этапы.
Кстати о скандальном участнике. В тот же день созданная доктором Пилем информационная буря, безусловно не оставила в стороне центральную свою фигуру. Узнал Рут о нежелательной утечке информации от Веви, с которой встретился по истечению нескольких часов после выступления своего на втором этапе:
-Доброго дня мистер Армут. – кланялась Веви, расправляя подол платья.
-К чему эта фамильярность?
-А как иначе можно приветствовать самую настоящую знаменитость?
-О чем это ты?
-Купи что-нибудь в газетном киоске и сам узнаешь. – немедленно последовав совету Веви, Рут приобрел первую попавшуюся газету и увидел на главной полосе свою фотографию с сенсационной статьей раскрывающей детали его происхождения.
В действительности Руту казались все эти технические детали столь малозначительными, хоть он и понимал, что в некотором смысле его участие в конкурсе нечестно, во всяком случае с точки зрения документации, но ему и в голову не приходило, что кто-либо посторонний может обладать этой информацией, а уж тем более делиться, ему на зло. Помогла не растеряться уверенность Учителя и его стойкие убеждения, выглядящие для Рута непоколебимыми, вселяя уверенность в осуществление авантюрных планов. Конечно фотография на главной полосе заставила его чуть выше натянуть ворот пальто, но главным его переживанием была не скоропостижная популярность, а реакция Веви:
-И что же ты об этом думаешь? – слегка робея интересовался Рут.
-О чем именно?
-Об этой статье…
-А по-твоему я должна беспокоиться о материальном положении твоей семьи?
-Даже не знаю, мне казалось…
-Так вот знай для меня это совершенно безразлично! – такая реакция не могла не обрадовать Рута, до этого момента, он действительно стеснялся своей фамилии перед Веви, до сих пор не раскрыв ей всей правды, но теперь, когда этот вопрос разрешился сам собой, Рут был счастлив.
Проведя с ней весь день, Рут уже успел вернуться домой и некоторое время потратить на обсуждения с Учителем сложившейся ситуации, результатом коих стал примерно следующий тезис мистера Клавьерса: «Раз руководство конкурса, никак не реагирует, значит и нам не стоит ничего предпринимать!» В сущности, прошедший день оставил у Рута не однозначное впечатление. Успех элегии, хорошо воспринятой зрителем, смазывался тягостными думами по поводу последних новостей. Дело в том, что Рут, возвращаясь домой, после встречи с Веви, ознакомился с мнением журналистов, бойкотирующих его участия в конкурсе. Их острые утверждения вызвали в нем такое сильное желание выразить всю мощь своих возможностей, все знания, умения, талант, что желание это прытью и взъерошенностью своей напомнило то пограничное состояние, в котором Рут пребывал после отказа на запись его произведения. Это испугало Рута, он ни за что снова не хотел терять над собой контроль.
Конечно, сложившаяся ситуация с раскрытием его положения, являлась для Рута самым что ни на есть конкретным вызовом, брошенным обществом - перед третьим этапом конкурса на кону стояло все. Это был единственный шанс продемонстрировать миру свои способности, доказать, что имеются силы у безымянного пианистишки привнести нечто новое в музыкальное искусство.
Глава 43
Яркое послеполуденное солнце растапливало последние льды. Крупные капли играли на его жарких лучах, ниспадая с вспотевших карнизов. Таяла ветхая снежная ткань, слоем прощальной тонкости, крывшая гретую землю.
За кулисами центрального концертного зала прятался взволнованный пианист, ожидавший своего выхода. В этот раз волнение его не было связанно с боязнью сцены, за два дня, принесших и разочарование, и успех, он успел с ней свыкнуться, волнение его было связанно с важностью настоящего выступления, наверняка самого важного в его жизни. Величина внимания, прикованного к нему в это мгновение, как к главному событию третьего этапа всемирного конкурса пианистов, поражала и без того перегруженное воображение пианиста.
Прозвучало его имя, пора выходить. Публика предсказуемо тихо встречает скандальную персону, дело почти доходит до недовольных выкриков. Такое враждебное напряжение в зрительном зале, зарождает смелость или скорее дерзновенность в музыканте. Теперь он осознанно не приветствует публику, бросив лишь грозный взгляд в её сторону. Вызов принят, дело остается за малым. Несмотря на зародившуюся решимость, в этот раз Руту потребовались несколько минут, для должного настроя, что было ему, как вы знаете, совершенно не свойственно.
Он заиграл. Произведение, изначально вдохновленное образом возлюбленной, сейчас, казалось, означало не только её портрет. Сейчас в нем словно зазвучали зрелые размышления о любови, как о фундаментальном понятии, любви к миру, жизни, искусству, музыке, и все страдания неразрывно с ними связанные. Зал вмиг обдало вихревым потоком, несущим на незримых гребнях своих, животворящую легкость. Рут выразил в этой игре весь свой талан, все свои творческие силы, взбудоражившие ранее хладную публику, заставившие раскрыться презрительно сощуренные очи, и силы эти вдруг кончились, будто и не было их никогда, ватные пальцы перестали слушаться, мышцы рук поразил спазм и зрение замутнилось. Все случилось так внезапно и несвоевременно, нечто надорвалось в опустошенном организме, резко пришедшая боль, крошила хрупкую главу, не закончив произведение, музыкант спешно скрылся за кулисами.
Зрительный зал, даже не осознав незаконченности, взорвался оглушающим грохотом ликований и аплодисментов, публика, доведенная до истерики, забыла весь свой прежни скептицизм, в беспамятстве рукоплеща, рыдая и смеясь. Но пианиста не интересовала более громогласная реакция зрителя, он пал за кулисами в судорожном припадке на руки своему старому Учителю, отдав жизнь свою роялю, сцене и мечте.
Глава 44
До чего же коварен и злопамятен порой бывает случай и это, пожалуй, самое явное тому доказательство. Во круг бившегося в конвульсиях Рута по мимо Учителя, собрался весь персонал, пораженный странностью исхода. Дам отстранили от поистине страшного зрелища, да и неподготовленным мужчинам смотреть на это было не просто, один лишь мистер Клавьерс был в достаточной мере хладнокровен, для того чтобы контролировать совершаемые действия. Рута тут же перенесли в гримерную, поместили на тахту, Учитель, сложив свой платок, просунул его меж стиснутых челюстей больного, во избежание прокусывания языка. Позвали за врачом, пришедшем довольно быстро и к большому сожалению никто из присутствующих не знал деталей истории болезни, нужных врачу для определения необходимого препарата, поэтому он лишь подкорректировал расположение больного и стал фиксировать продолжительность приступа. Длился он ещё несколько минут и казалось больному полегчало, но мнение это было ошибочным, припадок снова возобновился, врач сразу осознал неотложность ситуации, для поддержания сердечной деятельности и предотвращения отека головного мозга, требовались препараты, которых не было в наличии местного врача, в связи с этим была вызвана медицинская служба скорой помощи.
Новоприбывшие доктора, выслушав обстоятельства произошедшего, тут же внутримышечно вкололи больному необходимые препараты и на носилках перенесли его в авто скорой. Так Рут покинет концертный зал, где его игра произвела фурор, но он не сможет в должной мере порадоваться этому, потому что ум покинул его сломанное тело, не оставив воспоминаний и прежней чувствительности. Вряд ли Рут когда-нибудь снова сможет заговорить, видимо случай посчитал, что он сказал всё что должен был.
Хоть запись его произведения, сделанная на третьем этапе конкурса, учитывая содержание свое и связанные события, неминуемо ставшие достоянием общественности, и возымела невероятный, недостижимый ранее успех, распродаваясь миллионными тиражами по всему миру, но богатство, принесенное её автору, не могло помочь справиться с неизлечимой болезнью. Множество средств было потрачено на лечение, диагноз лучших врачей был неутешительным: оказалось, что нынешнее состояние больного связанно с вялотекущей посттравматической гибелью нервных тканей некоторых областей головного мозга, отвечающих за микро-моторику и речевой аппарат. С травмой мозга, требующей немедленной операции, Рут прожил несколько месяцев, даже не подозревая о её наличии.
Так трагично закончилась его музыкальная деятельность, отец и мистер Клавьерс остались рядом, заботясь о нем по мере сил и не теряя надежд, что медицина найдет способ вернуть Рута в прежнее состояние. Вы спросите, почему, в списке сочувствующих участи Рута, отсутствовала его возлюбленная? Веви, была так молода и беспечна, что можно назвать кощунством все претензии к её нежеланию связывать жизнь с социально гиблым человеком. Да, Рут социально погиб, он больше несвободен и приговорен к физическим страданиям, но он остался жить в сердцах людей, благодаря своему бессмертному творению.
Что касается конкурса, организаторы, несмотря на трагичные обстоятельства, связанные с одним из участников, не могли отменить мероприятия в связи с коммерческими обязательствами. Конкурс продолжился и победу в нем справедливо одержал небезызвестный нам Коллин Эдель, достигший поставленной цели в память об усопшем отце.
Сюита вольности
© Copyright: Илья Мазуру, 2022
Свидетельство о публикации №222031401554
Свидетельство о публикации №222031401554
Рецензии