Корбюзье. Икона стиля

Одни называли его палачом, другие - гением. За дерзкие планы по реконструкции Алжира мэр столицы хотел его посадить, в то время как президент Индии заказал ему проект целого города. Кем бы ни был Ле Корбюзье, именно то, что в двадцатые годы прошлого столетия начинал делать он, и называется теперь современной архитектурой.


Очень рациональный швейцарский городок Ла Шо-де-Фон занесен в список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО за уникальную архитектуру. Дело в том, что в конце ХVIII века Ла Шо почти полностью уничтожил пожар, и вскоре он был отстроен заново. Спланировали его для работы часовых мастеров: однотипные жилые дома соседствуют с мастерскими, а кварталы четко расположены в шахматном порядке. В этом городе-фабрике на холмах Юрских гор родился и вырос Ле Корбюзье, и почти половина произведенных тогда в мире часов тоже были родом из Ла Шо-де-Фон.
Ле Корбюзье – псевдоним Шарля Эдуара Жаннере, который архитектор возьмет намного позже в Париже. Отец Шарля Эдуара владел часовой мастерской, где он делал эмали на циферблатах и крышках часов, а свободное время посвящал входившему тогда в моду альпинизму. Мать Мари Шарлотт Амели была пианисткой. Она прожила ровно сто лет и до последних дней была для Корбюзье самым близким человеком. Он даже посвятил ей одну из трех часовенок в Роншане, хотя предназначалась капелла совсем другой Марии – той, которая понесла непорочным зачатием.
 
В тринадцать лет Шарль Эдуар Жаннере поступил в Школу прикладных искусств на гравера – ремесло, схожее с ювелирным. Мальчик натаскивали на отделке крышек часов на экспорт для Южной Америки – учили рисовать тигров и пальмы, банановые деревья и слонов. Но, учуяв в подопечном талант, директор школы взял будущего Корбюзье на углубленный курс, в который входили рисунок, работа с металлом, интерьер и архитектура. И именно благодаря своему наставнику Жаннере получил первый заказ – проект виллы Фалле в Ла Шо. Работая над ней, юноша ужаснулся академизму, оторванности от реала учебных заведений и решил, что полагаться нужно не на авторитеты, а только на самого себя. Никакого специального, архитектурного образования Корбюзье не получил, Школа искусств в родном городе – его единственное законченное образование, за всю жизнь. Но он всегда учился и всегда искал. В молодости его университеты - его путешествия.
 
На гонорар от виллы Фалле он отправился изучать средневековую архитектуру Италии, потом в Вену, центр декоративно-прикладного искусства. В Париже основательно штудировал Нотр-Дам и историю искусств, засиживался в библиотеках с трудами по математики и геометрии, но главное - его взял к себе чертежником знаменитый архитектор и большой новатор Огюст Перре. Работая у Перре, Жаннере открыл для себя железобетон и красоту линий, «очищенных» от декора, от манерности. Полюбил в архитектуре простоту. Потом был Берлин, где он работал главным чертежником у Петера Беренса, основателя промышленной архитектуры и промышленного дизайна.
Разочаровавшись в «конструктивной ереси», устав от жизни в большом городе, от ее жесткости, Жаннере отправился в вояж по Балканам, в Константинополь и Грецию. На Востоке свирепствовала холера, по Афинам носили трупы в открытых гробах, а начинающий зодчий пил в качестве профилактики мастику и полный благоговения, с раннего утра до вечернего свистка смотрителей, пропадал на Акрополе. В своей архитектуре этот безудержный новатор всегда вдохновлялся формами прошлого.
 
Вернувшись в Ла Шо, преподавал в Школе искусств, открыл архитектурное бюро, построил несколько вилл и даже купил небольшой завод для производства деталей. Когда его пригласили на работу во Франкфурте, в паспортном столе Невшателя он неожиданно для самого себя вместо Германии запросил документы для проживания во Франции. Это был чисто интуитивный, абсолютно иррациональный порыв, и вскоре, в год Октябрьской революции и своего тридцатилетия, Шарль Эдуар Жаннере отчалил в Париж. Уехал навсегда - чтобы сделать себе имя. Известным он стал несколько лет спустя, когда статьи для журнала «Эспри Нуво», который он издавал с другом, вышли в книге «К архитектуре» - именно тогда это имя окутала та аура, которая не покидала его всю жизнь. Необычным в сборнике было все, начиная с дизайна, и служащие типографии, где печатали книгу, говорили об авторе: «Сумасшедший!». А сам Корбюзье (именно так он подписывал статьи), эксцентрик и провокатор, с удовольствием поддерживал слухи о своей исключительности. Закрепив за собой псевдоним, он продолжал работать над образом. Его «фирменным знаком» стали гладкие зачесанные назад волосы, белая рубашка, темный двубортный костюм с широкими лацканами, галстук-бабочка и круглые роговые очки c толстыми стеклами (их даже назовут а-ля Корбюзье).
 
Двадцатые оказались особенно бурными и плодотворными. На рю де Севр, в крыле Иезуитского монастыря, он, вызвав из Швейцарии своего двоюродного брата Пьера Жаннере, открыл вместе с ним архитектурное бюро. Жаннере использовали железобетон, предпочитая простые геометрические формы и гладкие, без декора, фасады. Железобетон давал свободу, «раскрепощал» - стало возможным делать сплошное остекление и плоские крыши, на которых разбивали сады, а внутри создавать свободное пространство, без лишних стен, с открытыми большими помещениями. Братья строили для промышленников, художников и их меценатов, но Корбюзье этого было мало: он мечтал переустроить мир и начал он с материала, который был под рукой, – с возрождения Парижа. Ле Корбюзье верил, что архитектура способна противостоять злу. Как Маркс, он считал, что бытие определяет сознание и что не станет бедняков, болезней и преступности, если дать горожанам человеческие условия.

Для парижского «Осеннего салона» 1922 года Корбюзье впервые в истории архитектуры представил единый план мегаполиса, «Вуазен». По его замыслу, большая часть старого Парижа, «смрадные кварталы», должны быть снесены и застроены многоэтажками и небоскребами. За счет высотности увеличивается плотность населения. Новая застройка занимает только пять процентов от снесенной части, а высвобожденная территория застраивается транспортными магистралями, автомобильными стоянками и парками. Корбюзье был своеобразным урбанистом – хотел возвести небоскребы, чтобы, разбив в городе сады и парки и засадив их деревьями, восстановить связь человека и природы.

На самом деле, «Вуазен» не был привязан конкретно к Парижу – это был универсальный проект. Планы реконструкций он предлагал почти для всех городов, где он бывал – для Барселоны, Антверпена, Рио, Буэнос-Айреса, Нью-Йорка, Стокгольма, всего их было больше сорока.  Для Алжира он в течение двенадцати лет совершенно безвозмездно создал семь генеральных планов, «в благодарность» мэр Алжира потребовал арестовать Ле Корбюзье.

Для Москвы он тоже делал проект - сохраняя Кремль, храм Василия Блаженного, Большой театр и Мавзолей и пожертвовав всем остальным, он предложил создать практически новый город, почти Манхэттен. Тогда центр столицы заселяли разваливающиеся деревянные малоэтажки, с дровяным отоплением, без канализации, город был перенаселен, и самой насущной проблемой было жилье. Конечно, Корбюзье хотелось развернуться на просторах огромной молодой страны, и он пел дифирамбы сталинским пятилеткам и писал пафосные письма про свет утренний зари, который зажег СССР.
 
Когда Ле Корбюзье делал заметки по реконструкции Москвы, он уже прекрасно разбирался в материале. Его знакомство с СССР началось с того, что архитектор послал Луначарскому номер журнала «Эспри Нуво», и так завязалась их переписка. Столицу СССР он изучил в свою первую поездку в октябре 1928 года. Тогда он много ходил по городу и музеям, читал лекции, встречался со студентами и практикантами, познакомился с Сергеем Эйзенштейном, подружился с архитекторами Моисеем Гинзбургом и Александром Весниным, интересовался всем новым и прогрессивным, например, распорядком рабочего дня и тем, как советские люди проводят свободное время. Его принимали в Кремле, он был востребован: на конкурсе одобрили его проект Центросоюза на Мясницкой, офисного комплекса на две с половиной тысячи служащих.
 
Корбюзье еще дважды приезжал в Москву – в 1929 году он разрабатывал планы, а в 1930 году, тогда только заложили фундамент, видел Центросоюз в последний раз. К нему резко охладели, а потом даже изгнали: поменялся политический курс, и авангард и конструктивизм в архитектуре сменил стиль под названием государственный классицизм. Стройку Центросоюза на несколько лет даже приостановили, в проект внесли много изменений, и итог получился не таким, каким представлял себе его автор, но это все равно была узнаваемая корбюзианская стилистика: его прямые линии, гигантская поверхность со сплошным остеклением, которой не было тогда нигде, столбы-опоры и внутренние пандусы для прогулки по зданию. Подключив влиятельные знакомства, ему еще долго пришлось «выбивать» гонорар за это единственное в СССР здание Корбюзье.

Ле Корбюзье написал тридцать четыре книги, очень необычные по дизайну, содержанию и стилистике. Они прекрасно расходились даже в голодные послевоенные годы, и возможно, Корбюзье не стал бы такой знаковой фигурой, если бы не его публицистика. В книгах их автор не только задавал тренд и продвигал идеи, от которых отталкивались, даже не принимая их, практически все архитекторы двадцатого века. Он также создавал миф о себе – ведь никто не писал о швейцарском зодчем так много, как он сам, а он редактировал свою жизнь на свой вкус.
Пока теоретик градостроительства колесил по миру, пытаясь пристроить архитектурный образ будущего, в парижской квартирке его ждала его Ивон, модель Парижского Дома мод. Она готовила к возвращению Эдуара небольшие сюрпризы: перекрашивала кухню, закручивала в банки корнишоны, меняла прически и покупала новую косметику. Корбюзье совсем не беспокоило, что она терпеть не могла архитектуру и запрещала говорить о работе, когда приходили гости. В конце концов, свои проекты он мог обсуждать с Пикассо. В декабре 1930 года Эдуар Жаннере из Ла Шо-де-Фон и Ивон Галли из Монако, прожив вместе десять лет, после скромной гражданской церемонии стали мужем и женой. Тогда же Ле Корбюзье принял французское гражданство.

В начале сороковых оно ему очень пригодилось - чтобы стать придворным зодчим. Когда север Франции оккупировали немцы, на юге страны созвали новое французское правительство, «режим Виши». Официально оно было нейтральным, но на самом деле поддерживало линию Гитлера. Надеясь застроить Францию по своей схеме и потому, что просто не мог не работать, Корбюзье жил в войну поближе к власти - в курортном Виши. За это предательство многие отвернулись от него, и Пьер Жаннере,  совладелец архитектурного бюро и правая рука Корбюзье, не вернулся на рю де Севр, когда мастерская открылась после войны. Но таким уж был Ле Корбюзье – строить для Сталина, Муссолини или для главы «режима Виши» маршала Петана - для него значения не имело. К политике он был безразличен - для него существовало только творчество. После освобождения Франции новое правительство сразу обратилось к Корбюзье. Ему выделили самолет, и он вылетел в Ля Рошель на встречу с де Голлем обсуждать, как восстанавливать страну после бомбежек. Через несколько дней швейцарскому архитектору заказали проект, который изменил наше представление о жилье и породил по всему миру тысячи клонов, далеких от оригинала. Корбюзье был функционален, он был за простоту и удобство, но в то же время он всегда был за индивидуальность и стиль, а не его отсутствие.

Французы, а без крова их осталось три миллиона, хотели домик с садиком, чтобы рядом была школы и магазины, но тогда не хватило бы территории всей Франции. Корбюзье пошел на компромисс и сделал прототип микрорайона, «Марсельскую жилую единицу», - семнадцатиэтажный блок с двухэтажными квартирами, с глубокими лоджиями в каждой квартире и с крышей-садом, с которой, как с вершины горы, открывался великолепный вид на море и окрестности Марселя. Двадцать семь разных типов квартир для небогатых семей были продуманы до деталей - здесь впервые появилась кухня, объединенная с гостиной. Построив Марсельский блок, Корбюзье создал тип тех домов-коммун двадцатых, которые вдохновили его в Москве, – в «жилой единице» есть ресторан, магазины, библиотека, почта, спортзал, кино, детский сад, бассейн и игровая площадка на плоской крыше. Как обычно, он хотел сделать ближнего своего счастливым, на этот раз – в общине в две с лишним тысячи человек. Но сам он, с томиком «Дон-Кихота», все чаще и чаще пропадал в квадратной хижине на Лазурном берегу, по аскетизму близкой к монашеской келье.
   
В конце сороковых и пятидесятых он работал над такими мощными проектами, как здание ООН в Нью-Йорке и ЮНЕСКО в Париже; над Марсельским блоком и неожиданной по гибким, пластичным линиям капеллой Роншан; над индийским городом Чандигарх - он строил жилые кварталы и правительственные здания, и помогал ему в этом сам Джавахарлал Неру. Но любимым творением архитектора-урбаниста был Кабанон, в переводе с французского хижина, - деревянный домик 3,66 на 3,66 метров и потолком 2,26 метра. Габариты выбраны по системе Модулора, пропорции нужной как шаблон для расчета размеров помещения, зданий, мебели, для любого серийного производства. За основу брался мужчина с вытянутой и чуть согнутой рукой – так получилась высота потолка, и отсюда рассчитывались размеры помещений. По принципу Модулора строился и Марсельский блок, и Чандигарх, а в Кабаноне его автор примерял золотое сечение на себя.

Чертежи хижины он сделал на уголке стола в кафе и подарил их на день рождения жены. На следующий год в Рокбрюн-Кап-Мартен на скале уже стоял их домик, очень смахивающий на корабельную каюту. Наверное, Корбюзье надеялся, что морской воздух, вода, солнце и вид на ее родной Монако смогут поставить Ивон на ноги. С начала сороковых Эдуар лечил от алкоголизма. Она истощала, сильно хромала, прежняя красавица превратилась в развалину и, переживая из-за этого, белым днем задергивала окна занавесками. Последние годы жизни с Ивон человек, который всегда стремился к свету, к лучу и который сказал, что архитектура – это сочетание освещенных форм, жил в собственной квартире в темноте.

За день до семидесятилетия Корбузье, держа мужа за руку, умерла Ивон. Три года спустя, отметив столетие, в швейцарском городке Веве ушла из жизни маман. Теперь он потерял самых близких людей и закончил самые главные проекты. Он не раз говорил, что хочет умереть, плывя навстречу солнцу. Жаловался доктору, что ему плохо – «будто крысы в канализации». Доктор нехотя отпустил его в Кабанон, запретив делать ежедневные заплывы, его лучшие антидепрессанты. 27 августа 1965 года в Рокбрюн-Кап-Мартен двое курортников вытащили на берег тело старика. Чуть раньше они видели его купающимся, он около часа провел в воде, он боролся с волнами. Ему предложили помощь, он отказался. На следующий день курортники узнали из газет, что это был знаменитый Ле Корбюзье. По официальной версии, у него отказало сердце, но многое говорит о том, что речь идет об элегантно инсценированном самоубийстве. 
 
С архитектором, которого обвиняли в том, что он собирался уничтожить весь Париж, прощались в квадратном дворе Лувра. Пришло три тысячи человек, был выстроен почетный караул, играл «Марш на смерть героя» Бетховена и возле гроба стояли две урны. Одна - с землей Акрополя, которому он поклонялся как самому совершенному из форм. Вторая – с водой из священной реки Ганг. И только два человека знали, что урну заполнили обыкновенной водопроводной водой – индийский посол и французский министр культуры Андре Мальро, последний друг Ле Корбюзье. Швейцарский зодчий предупреждал, что из его похорон сделают фарс, - он, футурист, всегда просчитывал на несколько ходов вперед.