Д. Барнс Глядя на солнце

Джин Серджент родилась в предместье Лондона, по моим подсчётам, в 20-х годах ХХ века  в семье мелкого клерка и домохозяйки. Тихой скромной девочке повезло: среди окружавших её скучных, живущих по законам своей среды, людей оказался чудаковатый дядя Лесли, в обществе которого она и научилась быть самой собой, научилась размышлять. Её пребывание в мире дядюшкиных закидонов и дурачеств отсылает нас к кэрроловской Алисе. Джин запомнила на всю жизнь фокус дяди Лесли с сигаретой, где пепел после выкуривания долго держится столбиком, запомнила "сеансы вопления" за гольф-полем после потерянного мяча:

"— Когда ты извопишься до конца, не забудь упасть. Таковы правила.
Тут они откинули головы и завопили в небо — дядя Лесли басисто и гулко, будто паровоз, вырывающийся из тоннеля, Джин пронзительно и подрагивающе, потому что она не знала, насколько ей хватит дыхания. Глаза вы открываете пошире (еще одно не упомянутое правило) и изо всех сил смотрите в небо, подбивая его ответить на ваш вызов".

Были еще загадочные вопросы, остающиеся после их встреч, на которые она хотела узнать ответы, когда вырастет:

"Как решить, какой клюшкой ударить. Существуют ли бутербродные музеи. Почему твоим евреям гольф не по нутру. Боялся ли ее отец в «Де Хэвиленде» или просто сосредоточивался. Откуда этот Муссо знал, по каким сгибам складывать газету. Почему еда выглядит совсем по-другому, когда выходит наружу из другого конца твоего тела. Как курить сигарету, чтобы пепел не падал. Действительно ли Небеса находятся в трубе камина, как она подозревала. И почему норки необычайно живучи".

Начало Второй мировой войны совпало с юностью Джин. Её мать пошла работать в госпиталь, а она стала вести домашнее хозяйство. В это время ей посчастливилось познакомиться и выслушать несколько историй их квартиранта — военного лётчика Томми Проссера, с которым при выполнении задания случилось чудо. Он увидел дважды как восходит солнце.

"На высоте в 8000 футов Проссер снова взял курс на базу. На полпути над Проливом он на манер экипажей немецких бомбардировщиков позволил себе помечтать о горячем кофе и бутерброде с грудинкой после рапорта. И тут произошло нечто. Скорость его снижения загнала солнце назад за горизонт, и теперь, поглядев на восток, он увидел, что оно снова восходит: то же самое солнце поднималось в том же месте того же самого моря. Вновь Проссер забыл про осторожность и только наблюдал оранжевый шар, липко-желтую полоску, подставку горизонта, безмятежный воздух, невесомое восхождение солнца, пока оно поднималось из волн во второй раз за это утро. Свершалось обычное чудо, которое он помнил до конца жизни".

Чужое чудо и самого Проссера с его аэропланом — Джин тоже никогда не забудет. Эта, пытающаяся самостоятельно мыслить женщина, будет чувствовать себя полноценной только с такими людьми как дядя Лесли и Проссер. Ей не повезет с браком: муж Майкл – местный полицейский – окажется туповатым и эгоистичным. Не случайно при первых свиданиях она обратит внимание на его ноги и, сама себе не отдавая отчёт, сделает вывод, который при додумывании мог бы повлиять на её участь. Но тогда она ещё не умела объяснять свои эмоции.

"Майкл, когда она только-только познакомилась с ним, привлек внимание к своим ногам — ступни были повернуты неправильно, но на земле они стояли твердо".

 Сексуальная жизнь, которая и до замужества уже напугала Джин из-за посещения гинеколога, но все же казалась непонятной, таинственной, судя по книгам — даже смешной, стала неприятной обязанностью.

"Когда она думала о Майкле и сексе, ей представлялась бочка, переполнившаяся дождевой водой, которую требуется слить; делать это приходится не часто, и ничего неприятного тут нет: просто обычные хозяйственные хлопоты. А что до нее самой, она предпочитала вовсе об этом не думать. Иногда она делала вид, будто получает больше наслаждения, чем было на самом деле. Просто из вежливости".

Замужество проходило однообразно, доведенная до автоматизма в быту, Джин просто потеряла интерес к окружающему и себе. Пока не случилось чудо. В 38 лет у нее прекратились месячные, а почти через год она забеременела. И вот тогда, когда к ней вернулась уверенность в себе, на седьмом месяце беременности она решила уйти от Майкла и жить по своим правилам.

Как бы не было трудно, её жизнь стала интереснее, а главное свободнее от предрассудков общества того времени. Вернулись маленькие чудеса и загадки из прежней детской и юношеской жизни. Когда сын – Грегори подрос, он стал увлекаться моделями самолётов. А Джин это возвратило к мечте: к истории летчика Проссера, к небу, к солнцу, хоть пока и в игровой форме.

"В утешение она купила Грегори модель «Харрикейна» и с гордостью искоса наблюдала, как он вырезал первые бальсовые детали. Работал он молча, и свет иногда вспыхивал на латунном ножичке с кривым лезвием. Больше всего самолет ей нравился, пока он стоял на пачке газет в еще скелетной форме, изящный и безобидный. Потом он обрел законченный и чуть-чуть угрожающий вид. Перспекс для фонаря, папиросная бумага для крыльев и фюзеляжа, желтый пластмассовый пропеллер и желтые пластмассовые колеса. Целый день в комнате стоял запах грушевого клея, пока Грегори обрабатывал кожу самолета: она провисала и обвисала и туго натягивалась, когда высыхала. Инструкция рекомендовала покрасить «Харрикейн» в камуфляжные цвета — зеленые и коричневые завихрения на верхних плоскостях, чтобы он сливался с английским пейзажем, а снизу в серо-голубые, чтобы он сливался с капризным английским небом".

Однажды, когда сын подрос и стал жить отдельно, он познакомил Джин со своей подружкой Рейчел, которая оказалась феминисткой. Джин и Рейчел стали симпатизировать друг другу. Несмотря на то, что  женское начало было угнетено косной средой, заурядной повседневностью, природный ум и склонность к правильной постановке вопросов делали эту женщину сильной и интересной.
Джин полюбила путешествия. Она с удовольствием переносилась из одной точки планеты в другую. И это была уже не игра с сыном в модели, это стало её настоящим. Полет на самолете можно рассматривать как реализацию полета фантазии свойственной ей с детства.


"Аэропланы — из уважения к Проссеру она продолжала называть их аэропланами еще долго после того, как на смену этому слову пришло более простое «самолет» — никогда не пугали Джин. Ей не требовалось забивать уши музыкой из наушников, заказывать пузатенькие бутылочки со спиртным или каблуком нащупывать под сиденьем спасательный жилет. Как-то раз над Средиземным морем она ухнула вниз на несколько тысяч футов; как-то раз ее аэроплан возвратился назад в Мадрид и два часа кружил, сжигая топливо; а один раз, приземляясь в Гонконге со стороны моря, они запрыгали по посадочной полосе, точно плоский камушек по пруду — будто они и правда сели на воду. Но Джин всякий раз просто замыкалась в мыслях".

Джин побывала в Китае, посетила семь чудес света.
Стоя над Гранд-Каньоном, на его доступном туристам краю, она увидела аэроплан, летящий чуть ниже уровня глаз. И это еще одна деталь в романе, говорящая о том, что Джин переросла свое представление о чуде.
Начиная стареть, она оставалась другом для собственного сына, который унаследовал ее аналитический ум. Он, скептически отнесясь к браку и к общественной жизни, в конце концов снова переехал к матери, и в 60 лет не считал себя неудачником.

"У него были подружки, но, бывая с ними, он обнаружил, что никогда не чувствует того, что ему полагалось чувствовать — недоступность группового удовольствия, убедился он, может распространяться даже на общество двоих. Секс не внушал ему ощущения одиночества, но, с другой стороны, не внушал ему и ощущения особой близости с кем-то. Ну а в мужском товариществе часто проскальзывала какая-то фальшь. Группы мужчин объединяются, потому что боятся сложностей. Они хотят упрощения для себя, они хотят определенности, они хотят четких правил. Поглядите на монастыри. Поглядите на пивные".

Грегори работал в страховой компании, решив для себя, что чем абсурдней работа, тем честнее, концепция "полезной работы" ему представлялась бессмысленной. Относительно политического устройства страны он тоже не питал иллюзий и имел свое мнение.

"Грегори совершенно не интересовался политикой. Для него история его родины состояла из невротических шарканий между гнетом и анархией, а периоды, восхваляемые за их стабильность, были всего лишь случайными моментами равновесия — моментами, на протяжении которых аппетиты и гнета, и анархии оказывались ненадолго удовлетворенными. Когда государство ощеривалось, оно называло себя действенным, когда небрежничало, называло себя демократическим".

Философское мироощущение и объективный взгляд на вещи передался Грегори от матери. Поэтому неудивительно, что после 55 он частенько стал задумываться о религии, о Боге, о смерти. Он начал посещать компьютерную систему КОН и получил доступ к закрытой системе АП для того, чтобы задать свои вечные вопросы.

И здесь пора восхититься дальновидностью Д. Барнса, который, написав этот роман в 1986 году, предсказал появление интернета как некой системы КОН, отвечающей на вопросы.
Грегори получает неутешительные ответы на вопросы. Например, одобрение  самоубийства.

"Пифагор, Платон и Цицерон — все одобрили самоубийство; стоики и эпикурейцы подтвердили его нравственную пользу. Грегори затребовал список выдающихся греков и римлян, покончивших с собой. Пифагор уморил себя голодом из-за taedium vitae.[12] Менипп повесился из-за финансовых потерь. Ликамб повесился из-за насмешек. Лабиан замуровал себя в стене, потому что его писания были осуждены и сожжены. Демонакс уморил себя голодом, оказавшись перед «утратой влияния, как следствия старости». Стилтон умер от перепоя по неизвестным причинам (он-то что делает в этом списке?). Кровопускание, которое устроил себе Сенека, было средством помешать Нерону возвести на него ложные обвинения. Зенон повесился, сломав палец. И так далее. Жены проглатывали раскаленные угли из-за домашних горестей и зарезались насмерть, когда их мужей ссылали".

Грегори был разочарован в КОНе.

"Сначала у вас возникают вопросы, и вы ищете ответы. Затем вы получаете ответы и недоумеваете, какими были вопросы. В конце концов, вы осознаете, что вопрос и ответ были одним и тем же, что один включал в себя другой. Останови станок, бессмысленно стрекочущий ткацкий станок человеческих мыслей. Смотри на освещенное окно и просто дыши".

В результате самыми правильными ответами он посчитал ответы собственной матери, которой к тому времени было уже за 90 лет. Её мозг сам превратился в превосходную оперативную память, основанную на личном опыте, знании и переживаниях.

"— Боюсь, это просто старые вопросы.
А! Старые вопросы. И почему норки чрезвычайно живучи? И почему Линдберг не съел все свои бутерброды? Но она ждала со всей серьезностью.
— Смерть абсолютна?
— Да, милый. — Ответ был твердым и точным, исключающим необходимость в дополнительных вопросах.
— Религия чепуха?
— Да, милый.
— Самоубийство допустимо?
— Нет, милый.
Грегори казалось, что он побывал у дантиста. Три зуба выдраны; без анестезии; боли пока еще нет".

Однако Джин считала смерть одним из чудес света. Поэтому она захотела отметить своё наступающее столетие в воздухе — прокатиться с сыном на маленьком частном самолете. Это был как бы прощальный символический полёт. В начале жизни она услышала от летчика Проссера о чуде двойного восхода солнца, а теперь она увидела закат.

"Спуск солнца на этот раз выглядел более быстрым: равномерный непрерывный заход. Земля не тянула его к себе жадно, а плоско откинулась с разинутым ртом. Большое оранжевое солнце утвердилось на горизонте, уступило четверть своего объема приемлющей земле, затем половину, затем три четверти, а затем легко без спора — последнюю четверть. Несколько минут свечение продолжалось за горизонтом, и Джин наконец улыбнулась этому посмертному фосфоресцированию. Затем аэроплан повернул, и они начали терять высоту".

Эта книга о людях ничем не выдающихся с общепринятой точки зрения, о тех, кто не оставил после себя след. Но их внутренний мир, их индивидуальность, их взгляд на действительность, опережающий время — уникальны, о чём Джулиан Барнс и говорит нам с таким теплом и любовью к героям.